Власъ Михайловичъ Дорошевичъ
Эта мысль пришла мнѣ въ голову какъ-то за границей, въ одномъ изъ курортовъ.
- Буду туркомъ!
Дѣлается это очень легко.
Вы покупаете себѣ феску, и какъ только ее надѣли, - весь м³ръ вокругъ измѣняется къ лучшему.
Все становится необыкновенно деликатнымъ, любезнымъ, внимательнымъ.
- Турокъ!
На улицѣ, въ театрѣ, на желѣзной дорогѣ вы - предметъ общаго вниман³я.
- Смотрите! Смотрите! Турокъ!
Мальчики поутру, идя въ школу, останавливаются передъ вашими окнами, стоятъ и пропускаютъ уроки.
- Здѣсь живетъ турокъ!
Все это чрезвычайно пр³ятно.
Вы знаете, что десятки людей ежедневно, придя домой, говорятъ:
- А вы знаете! Я сегодня встрѣтилъ (или встрѣтила) турка!
- Да неужели?!
Согласитесь, что это очень лестно.
Надо написать "Воскресен³е", вылѣпить Лаокоона или нарисовать Сикстинскую Мадонну для того, чтобы возбудить къ себѣ такое же всеобщее вниман³е, какое вы возбуждаете, всего на все надѣвши феску.
И я рекомендую всякому и каждому, пр³ѣзжая за границу, надѣвать феску.
Какова бы ни была ваша наружность, - въ ней находятъ "черты храбрыхъ османлисовъ".
Когда вы молчите, въ вашихъ глазахъ видятъ "много восточной лѣни и нѣги".
Когда заговорите, всѣ толкаютъ другъ друга подъ столомъ:
- Смотрите! Смотрите, какъ горятъ его глаза!
Ваша жизнь - тр³умфальное шеств³е.
Если вы во время ѣды прибѣгаете къ помощи ножа и вилки, это вызываетъ всеобщ³й восторгъ:
- Какъ онъ воспитанъ!
Если вы въ разговорѣ случайно упомянете, что Лондонъ лежитъ на рѣкѣ Темзѣ или Парижъ на рѣкѣ Сенѣ, - всѣ обмѣниваются взглядами, изумленными и восхищенными:
- Скажите! Какой образованный!
Если вамъ удается болѣе или менѣе связно сказать двѣ-три фразы, всѣ находятъ, что вы прямо краснорѣчивы.
А если вы поднимете платокъ уронившей его дамы, - Боже, какой неописанный восторгъ вы вызовете.
- Вотъ вамъ и турки! А?!
Объ этомъ будутъ говорить три дня.
Наконецъ, если это все вамъ надоѣстъ, вы можете взять руками кусокъ ростбифа, вытереть руки о фалды своего сосѣда или погладить даму по декольте.
И всѣ сдѣлаютъ видъ, что ничего не замѣтили:
- Вѣдь онъ турокъ!
Вообще можно доставить себѣ массу удовольств³й.
Совершенно безнаказанно массу такихъ удовольств³й, за которыя всякаго европейца выгонятъ въ шею, изобьютъ или убьютъ на дуэли.
Раньше такъ же выгодно и пр³ятно было быть русскимъ.
Когда вы садились за столъ, сосѣди спѣшили отодвинуть отъ васъ "судокъ", боясь, что вы сейчасъ выпьете уксусъ и начнете себѣ мазать прованскимъ масломъ сапоги, чтобы блестѣли.
Къ концу обѣда всѣ блѣднѣли:
- Вотъ сейчасъ вынетъ изъ бокового кармана сальную свѣчку, съѣстъ, а руки оботретъ объ голову сосѣдки!
Но теперь - увы! - эти счастливыя времена миновали.
Русскихъ столько шляется повсюду, что на нихъ не обращаютъ никакого вниман³я.
Развѣ какой-нибудь особенно любезный иностранецъ, желая васъ занять разговоромъ, спроситъ:
- А правда, что у васъ въ газетахъ разрѣшаютъ писать только о погодѣ?
Да и то рѣдко.
Итакъ, однажды я рѣшилъ превратиться въ турка.
Подъѣзжая къ курорту, я въ вагонѣ, въ купэ, надѣлъ феску, и едва вышелъ на платформу, ко мнѣ бросились всѣ комисс³онеры всѣхъ лучшихъ панс³оновъ.
Еще бы! Каждому панс³ону лестно имѣть у себя турка!
Я выбралъ самый лучш³й изъ наилучшихъ, и комисс³онеръ, которому всѣ завидовали, шепнулъ мнѣ:
- Хозяинъ съ удовольств³емъ сдѣлаетъ вамъ даже скидку!
Я думаю!
Въ книгѣ для пр³ѣзжающихъ я сдѣлалъ нѣсколько каракуль и поставилъ въ скобкахъ:
- Османъ-Дигма-Бей.
А черезъ двѣ минуты ко мнѣ явился с³яющ³й хозяинъ:
- Я въ первый разъ еще имѣю честь принимать у себя турка! У меня бывали англичане, французы, нѣмцы, испанцы, русск³е, даже греки и венгерцы. Но турокъ, - турокъ это еще въ первый разъ. Я очень, очень радъ!
Затѣмъ я слышалъ, какъ онъ по очереди обходилъ всѣ двери, стучалъ, входилъ на минутку, говорилъ что-то и бѣжалъ стучать въ слѣдующую дверь.
Изъ-за дверей при этомъ слышались изумленныя восклицан³я мужск³я и женск³я:
- Да неужели?!
Это онъ сообщалъ:
- Къ намъ пр³ѣхалъ турокъ!
Къ табль-д'оту явился весь панс³онъ. Мужчины во фракахъ. Дамы декольте.
Обѣдъ съ туркомъ! Это былъ обѣдъ-gala {торжественный}. Вѣдь не всякому случается въ его жизни обѣдать за однимъ столомъ съ туркомъ.
Во вниман³е къ моимъ восточнымъ нравамъ меня посадили между двумя дамами.
И я видѣлъ, какъ у нихъ даже плечи покраснѣли отъ гордости:
- Значитъ, мы ничего себѣ, если насъ выбрали для турка!
Остальныя дамы смотрѣли на нихъ съ завистью.
А когда я имѣлъ случай одной сосѣдкѣ передать соль, а другой - горчицу, - онѣ были въ полномъ и неописанномъ восторгѣ.
Всѣ съ удовольств³емъ переглянулись:
- Каковъ?!
- Давно вы изъ Константинополя? - спросила меня хозяйка.
- Два мѣсяца! - отвѣчалъ я.
- Я не имѣла случая посѣтить Константинополь Но я бы очень хотѣла быть Говорятъ, это такой красивый городъ.
- Да, Константинополь удивительно красивъ! - отвѣтилъ я, но спохватился и, скромно опустивъ глаза, добавилъ:
- По крайней мѣрѣ, такъ говорятъ!
Тутъ всѣ принялись наперерывъ расхваливать Константинополь.
Оказалось, что никто еще "не имѣлъ случая посѣтить этотъ городъ". Но что всѣ "ужасно хотятъ". И что всѣ много о немъ читали.
- Эти мечети и минареты, прямые, какъ стрѣла, которые уносятся въ безоблачное небо!
- А Босфоръ!
- Особенно въ лунную ночь!
Я почувствовалъ удовольств³е, что родился въ такомъ красивомъ городѣ.
- Турки - ужасно храбрый народъ! - воскликнулъ кто-то, и всѣ подхватили:
- О, да! О, да! Храбрый и мужественный народъ!
И тутъ, - вотъ тутъ-то въ первый разъ, - я и почувствовалъ въ душѣ своей гордость,
Что жъ удивительнаго! Пр³ятно, когда тебя принимаютъ за представителя порядочнаго народа.
Я покраснѣлъ, и покраснѣлъ при этомъ искренно. И опустилъ глаза.
- Право, мнѣ трудно высказывать свое мнѣн³е...
Хозяйка, чтобъ перемѣнить разговоръ, щекотавш³й мою скромность, поспѣшила задать мнѣ пр³ятный для меня вопросъ:
- Какъ здоровье его величества султана?
Что долженъ дѣлать турокъ въ такомъ случаѣ?
Я поблагодарилъ ее взглядомъ и отвѣтилъ:
- Здоровье его мудрости, его свѣтлости, покровителя правовѣрныхъ, нашего великаго повелителя находится въ самомъ вожделѣнномъ благополуч³и и не оставляетъ намъ, простымъ смертнымъ, ожидать ничего лучшаго!
Всѣ были тронуты этимъ восточнымъ отвѣтомъ, а хозяйка поспѣшила умиленно замѣтить:
- Вы всѣ, вѣроятно, такъ любите вашего султана?
- А развѣ можно его не любить, когда онъ тѣнь Аллаха на землѣ?! - просто отвѣтилъ я, какъ будто удивляясь.
И знаете что? Это странно! Но ей Богу я въ эту минуту чувствовалъ, что, дѣйствительно, люблю султана, и что его нельзя не любить!
О ложь! Она начинается съ того, что мы обманываемъ ею другихъ, а кончается тѣмъ, что мы сами начинаемъ въ нее вѣрить!
Такъ актеръ, вѣроятно, входитъ въ роль и начинаетъ искренно ненавидѣть короля Клавд³я и любить Офел³ю, дѣйствительно, какъ сорокъ тысячъ братьевъ любить не могутъ!
Всѣ съ умилен³емъ переглянулись при моемъ отвѣтѣ:
- Какая непосредственность!
И только у одной очень молоденькой и очень хорошенькой дамы вырвалось нечаянно:
- Vieux crapule! {старый мерзавецъ}
Собственно говоря, я бы не обратилъ на это никакого вниман³я. Какое мнѣ дѣло до того, что ругаютъ человѣка, съ которымъ я не знакомъ даже шапочно?
Но я замѣтилъ, что всѣ поблѣднѣли. Всѣ взглянули съ ужасомъ на молодую даму и потомъ уставили на меня глаза, полные мольбы.
Словно уговаривали:
- Не убивай ея!
Я почувствовалъ, что долженъ что-то дѣлать.
- Но что, чортъ возьми?
Хорошо бы поблѣднѣть. "Турокъ поблѣднѣлъ, какъ полотно". Это хорошо! Но какъ это дѣлается?
На всяк³й случай я плотно сжалъ губы и началъ дышалъ носомъ, дѣлая видъ, что мнѣ вообще чрезвычайно трудно дышать. Кровь приливала мнѣ къ вискамъ, и я чувствовалъ, что "все лицо турка наливается кровью". Отлично! Отлично!
Затѣмъ я вспомнилъ, что необходимо сверкнуть глазами. Сверкнулъ разъ, два, даже три. Остановилъ взглядъ сначала на ножѣ, потомъ на вилкѣ, потомъ перевелъ его даже для чего-то на стеклянную вазу съ фруктами.
Всѣ дрожали.
Нѣсколько минутъ ничего не было слышно, кромѣ моего сопѣнья.
Тогда я рѣшилъ:
- Довольно! "Турокъ сдѣлалъ нечеловѣческое усил³е и задушилъ охватившее его бѣшенство".
Я улыбнулся "слабой улыбкой", словно меня ранили въ сердце, обвелъ всѣхъ такимъ взглядомъ, словно хотѣлъ сказать:
- Не безпокойтесь. Ничего. Я не убью.
Всѣ посмотрѣли на меня взглядами, полными признательности, и обѣдъ закончился среди всеобщихъ прославлен³й турецкаго султана.
Бѣдняжка, у которой сорвалось съ языка неосторожное слово, сидѣла, опустивъ голову, то краснѣя, то блѣднѣя, ничего не ѣла и не смѣла поднять своихъ наполненныхъ слезами прекрасныхъ глазъ. Жалко!
Когда кончился обѣдъ, и мы, мужчины, пошли курить, - я видѣлъ, какъ всѣ дамы накинулись на нее. Должно-быть, ей хорошо досталось!
- Простите, у насъ нѣтъ кальяна! - страшно волновался хозяинъ.
Но я поспѣшилъ его успокоить "жестомъ, полнымъ мягкости и благоволен³я".
- О, ради Аллаха, не безпокойтесь! Я охотно курю и сигары!
И окончательно привлекъ къ себѣ всѣ сердца.
- Вотъ никогда не думалъ, чтобъ турки были такъ милы и общительны!
- Прямо - препр³ятный народъ въ общежит³и! - услышалъ я мелькомъ замѣчан³е.
Покуривъ, я отправился погулять въ садъ, и никто не осмѣлился сопровождать меня, зная наклонность восточныхъ людей къ уединен³ю и размышлен³ямъ.
Я шелъ, дѣйствительно, задумавшись, хоть я и не восточный человѣкъ, - какъ вдругъ въ отдаленной и узенькой аллейкѣ я столкнулся лицомъ къ лицу съ молоденькой дамочкой, обругавшей турецкаго султана.
При видѣ меня она вскрикнула и отшатнулась.
Я улыбнулся и протянулъ ей руку:
- Не бойтесь!
Она схватила мою руку. Ея руки были холодны и дрожали.
Она была блѣдна, какъ полотно, и смотрѣла на меня большими-большими глазами, въ которыхъ была боль и пытка.
Мнѣ стало жаль ее.
Я нагнулся, чтобъ поцѣловать ея руки.
Но она отдернула ихъ въ испугѣ, почти съ ужасомъ, крикнувъ:
- Нѣтъ! Нѣтъ! Не надо!.. Это я... я должна...
Крупныя-крупныя слезы потекли у нея по щекамъ, и она заговорила голосомъ взволнованнымъ, прерывистымъ:
- Простите меня... Простите... Я нарочно пришла сюда, чтобъ попросить у васъ прощен³я... Я ждала васъ... Я знала, что вы придете... Зная привычку восточныхъ людей къ уединен³ю и задумчивости... Простите меня... Я вамъ сдѣлала больно... Да? Очень больно?..
Женщины всегда, когда сдѣлаютъ больно, освѣдомляются потомъ: "Да? Правда? Очень больно? Очень?.."
Надо было пококетничать.
Я прижалъ руку къ сердцу, какъ будто и сейчасъ еще чувствовалъ боль отъ нанесенной раны.
- Конечно, сударыня, мнѣ было очень тяжело, очень мучительно, когда при мнѣ моего всемилостиваго падишаха назвали вдругъ...
Она задрожала вся и схватилась за голову.
- Не надо! Не надо! Я чувствовала, какъ вамъ это тяжело! Какую рану я нанесла вашему сердцу!.. Я видѣла, как³я усил³я, как³я нечеловѣческ³я, героическ³я усил³я употребили вы, чтобъ подавить въ себѣ жажду мщенья, жажду крови...
Она смотрѣла на меня восторженно.
- Я видѣла, какъ вы страдали, я видѣла эту борьбу!.. И я... я васъ полюб... Боже! Боже! Что я говорю! Зачѣмъ вамъ знать это?!
И прежде, чѣмъ я успѣлъ опомниться, она схватила мою руку, поцѣловала и кинулась въ кусты.
Вотъ такъ чортъ!
Вечеромъ, придя въ свою комнату, я увидѣлъ сквозь тюлевую занавѣсочку на улицѣ, противъ моего окна, порядочную толпу лакеевъ и слугъ панс³она.
А въ коридорѣ, я слышалъ, тихонько открывались двери сосѣдей, и люди на цыпочкахъ крались къ дверямъ моего номера.
Отъ меня ждали вечерняго "намаза".
Люди Запада только себѣ дозволяютъ "свободное мышленье", а отъ насъ, восточныхъ народовъ, требуютъ "дѣтскихъ чувствъ".
Чтобъ доставить удовольств³е лакеямъ и сосѣдямъ, я сѣлъ, поджавъ подъ себя ноги, вытянулъ вверхъ руки и потихоньку запѣлъ:
- Ля илляга иль Аллахъ, Магометъ рассуль Аллахъ, даккель, саккель, Магометъ!
Все, что я знаю изъ Корана.
Вѣроятно, возбуждаемый слушателями и зрителями, я пѣлъ даже съ увлечен³емъ.
А когда я запѣлъ:
- Даккель, саккель, Магометъ!
Я самъ чувствовалъ, въ моемъ голосѣ слышался непримиримый фанатизмъ.
Затѣмъ я погасилъ лампочку, легъ спать и, послѣ всѣхъ сдѣланныхъ за день глупостей, заснулъ, какъ убитый.
На утро - странное дѣло! - первою моею мыслью была мысль о Магометѣ и о турецкомъ султанѣ.
Я отлично помню, что подумалъ именно:
- Что-то теперь дѣлаетъ нашъ султанъ?
Положительно, меня гипнотизировали окружающ³е. Внушали мнѣ ежечасно, ежеминутно, что я турокъ.
Меня разспрашивали о Турц³и, и я безпрестанно долженъ былъ врать, расхваливая турецк³я учрежден³я.
Врать изъ самолюб³я.
Очень пр³ятно быть человѣкомъ такой страны, учрежден³я которой возбуждаютъ только смѣхъ!
Очень пр³ятно, чтобъ на тебя смотрѣли съ сожалѣн³емъ.
И я расхваливалъ все: турецкихъ министровъ, турецкую таможню, турецкую цензуру.
- Увѣряю васъ, что все это совершенно не такъ! Наша турецкая цензура чрезвычайно либеральна!
Мало-по-малу, я началъ даже хвастаться Турц³ей. И безпрестанно замѣчать:
- А у насъ, въ Турц³и, это дѣлается такъ-то!
Меня стали считать ужаснымъ патр³отомъ и, когда находили въ газетахъ что-нибудь пр³ятное про Турц³ю, спѣшили преподнести мнѣ:
- А сегодня напечатано, что Меджидъ-паша представлялся султану!
Или:
- А у васъ вырыли новый колодецъ!
Когда же въ газетахъ было что-нибудь непр³ятное, отъ меня прятали номеръ.
Тогда я выходилъ изъ себя и посылалъ мнѣ купить эту газету, читалъ и хмурилъ брови, и ходилъ цѣлый день мрачный и нахмуренный.
Я привыкъ читать въ газетахъ только о Турц³и, я искренно спрашивалъ себя, раскрывая газету:
- Ну-ка, что о насъ пишутъ?
Однажды я разсвирѣпѣлъ такъ, что даже чуть-чуть не послалъ ругательнаго письма одному редактору, который требовалъ въ своей газетѣ немедленнаго раздѣла Турц³и.
- Насъ? Раздѣлить?
Такъ шло до свиныхъ котлетъ.
Однажды за обѣдомъ подали великолѣпныя свиныя котлеты съ картофельнымъ пюре. Я протянулъ руку, - но хозяйка, покраснѣвшая, сконфуженная, воскликнула:
- Это... это... это изъ очень нехорошаго животнаго...
Но я улыбнулся:
- Сударыня, я не такой ужъ старовѣръ.
И чтобъ доказать свое свободомысл³е, положилъ себѣ двѣ свиныя котлетки, а потомъ попросилъ и третью.
Это было оцѣнено.
Общество взглянуло на меня съ величайшимъ сочувств³емъ:
- Онъ младотурокъ!
Въ тотъ же вечеръ на террасѣ поднялся вопросъ о религ³и.
- Какъ человѣкъ просвѣщенный, согласитесь, однако, что Магометъ... конечно, онъ былъ велик³й пророкъ... но врядъ ли онъ былъ особенно нравственный человѣкъ.
- Ахъ, это многоженство! - взвизгнула одна изъ дамъ.
Я чувствовалъ себя немножко виноватымъ передъ Магометомъ за котлеты и рѣшился защищать его изо всѣхъ силъ.
- Ничуть! - воскликнулъ я съ горячностью, которой отъ себя даже не ожидалъ. - Ничуть! Вся разница Магомета отъ другихъ великихъ реформаторовъ заключается въ томъ, что друг³е реформаторы писали законы для ангеловъ, а Магометъ для людей. Они хотѣли создать ангеловъ на землѣ. Магометъ хотѣлъ создать только порядочныхъ людей. Они отвергали человѣческую природу. Магометъ давалъ ей приличный видъ. Единоженство, должно-быть, не въ человѣческой природѣ. Всяк³й мужчина многоженецъ. Кто зналъ въ жизни только одну женщину? Очевидно, мы не можемъ довольствоваться одной женщиной, какъ не можемъ довольствоваться однимъ какимъ-нибудь блюдомъ. Природа, разнообразная всегда и во всемъ, и тутъ требуетъ своего любимаго - разнообраз³я. Магометъ только благословилъ то, что раньше него было узаконено самой природой. Онъ сказалъ: "Тебѣ нужно много женщинъ, бери столько, сколько тебѣ нужно, только не дѣлай гадостей". Мы, турки, знаемъ, мы даже очень знаемъ, что такое семья, - но мы не знаемъ, что такое развратъ. Что дѣлаетъ европеецъ, когда ему нравится посторонняя женщина? Онъ разрушаетъ изъ-за этого свою семью. Это величайшее несчаст³е для его семьи! А у насъ, когда магометанину нравится посторонняя женщина, онъ женится на ней, онъ увеличиваетъ только, усиливаетъ, умножаетъ свою семью. Это превосходно для его семьи! У васъ изъ-за того, что мужчинѣ нравится женщина, разрушается семья, у насъ она растетъ и укрѣпляется.
И среди споровъ, которые вызвала эта тирада, молоденькая женщина, обругавшая за первымъ обѣдомъ султана, шепнула мнѣ съ горящими глазами, проходя мимо меня въ темный садъ:
- Я люблю... Магомета!...
Чортъ побери, должно-быть, это не ускользнуло отъ вниман³я молодого поручика, который ужъ и такъ давно смотрѣлъ на меня звѣремъ.
Среди шума голосовъ раздался его дребезжавш³й, звонк³й тенорокъ:
- Однако, эта религ³я многоженства кончаетъ тѣмъ, что превращаетъ всѣхъ людей въ женщинъ.
Всѣ взглянули на него съ недоумѣн³емъ. Раздалось:
- Тссс...
Но поручикъ закусилъ удила:
- Говорятъ, что турки мужественны. Быть-можетъ! Однако, это не мѣшаетъ, чтобъ ихъ били въ каждой войнѣ. И въ очень непродолжительномъ времени эта мужественная нац³я будетъ окончательно изгнана изъ Европы.
Я поблѣднѣлъ. На этотъ разъ я, дѣйствительно, чувствовалъ, что поблѣднѣлъ.
- Вы такъ думаете?
- Такъ думаетъ истор³я! - отвѣчалъ поручикъ, пощипывая усики, которые только еще пробивались.
Всѣ съ ужасомъ глядѣли на меня. Что я сдѣлаю? Разорву его на мѣстѣ? Перебью всѣхъ? Начну ругаться?
Но я рѣшилъ поддержать - чортъ возьми! - достоинство турокъ.
- Поручикъ, мы кончимъ нашъ споръ завтра утромъ! - сказалъ я, учтиво, но холодно кланяясь, и вышелъ въ темный садъ.
На утро мы дрались.
Будь я проклятъ, если мнѣ хотѣлось драться!
Я бы съ удовольств³емъ бросилъ пистолетъ и крикнулъ:
- Довольно этой комед³и!
Но меня останавливала мысль:
- Что скажутъ о туркахъ!
Такъ я привыкъ уже дорожить честью Турц³и.
И я подставлялъ свою грудь за честь "отечества".
Въ ту минуту, когда поручикъ поднималъ пистолетъ, я думалъ:
"Покажемъ, какъ умираютъ османлисы!"
Оба промахнулись.
А мнѣ, кромѣ того, пришлось еще и удирать изъ курорта.
Обо мнѣ съ почтен³емъ и восторгомъ говорилъ весь городъ:
- Какой патр³отъ! Жизнь готовъ положить за родину!
Дѣло проникло въ газеты, могъ явиться съ визитомъ турецк³й консулъ...
Я съ удовольств³емъ, словомъ, сѣлъ въ купэ, заваленное букетами цвѣтовъ, и съ наслажден³емъ, когда тронулся поѣздъ, выкинулъ въ окно малиновую феску.
Но какая странность...
Вы знаете, я долго еще не могъ отвыкнуть! Беря газету, я прежде всего искалъ:
- Что пишутъ о Турц³и?
Часто ловилъ себя на мысли:
- Мы, турки...
Одинъ разъ страшно удивилъ жену, машинально сдѣлавъ намазъ передъ тѣмъ, какъ лечь въ постель.
И еще на-дняхъ ужасно обидѣлся, когда при мнѣ обругали Турц³ю.
Такъ медленно выдыхается изъ меня турецк³й патр³отизмъ.
Я медленно, съ трудомъ освобождаюсь отъ лжи, въ которой однажды увѣрилъ себя. Словно выздоравливаю отъ тяжкой болѣзни. Словно просыпаюсь отъ гипноза.
Что же такое патр³отизмъ, если можно сдѣлаться даже турецкимъ патр³отомъ?! Нѣчто такое, о происхожден³и чего мы просто никогда не подумали.