tify"> Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам -
В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне, -
Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью;
Можно и тут погулять бы, да бес
Тянет к родному селенью.
Славное море - привольный Байкал,
Славный корабль - омулевая бочка...
Ну, баргузин, пошевеливай вал:
Плыть молодцу недалечко!
ПРИМЕЧАНИЯ
Беглецы из заводов и с поселений вообще известны под именем
"прохожих". Они идут, не делая никаких шалостей, и питаются подаянием
сельских жителей, которые не только не отказывают им никогда в куске хлеба,
но даже оставляют его в известных местах для удовлетворения голода прохожих.
Беглецы не делают дорогою преступлений из боязни преследования; а жители не
ловят их сколько потому, что это для них неудобно, а более из опасения, что
пойманный, при новом побеге, отомстит поимщику. Беглецы боятся
зверопромышленников и особенно бурят: существует убеждение, будто бы они
стреляют прохожих (это и выражает стих: "Пуля стрелка - миновала").
Беглецы с необыкновенною смелостию преодолевают естественные
препятствия в дороге. Они идут через хребты гор, через болота, переплывают
огромные реки на каком-нибудь обломке дерева; и были примеры, что они
рисковали переплыть Байкал в бочках, которые иногда находят на берегу моря и
в которых обыкновенно рыболовы солят омулей.
Шилка и Нерчинск. Под этими словами здесь разумеются всегда Шилкинский
и Большой Нерчинский заводы. В последнем из них сосредоточено заводское
управление. Говорят: "Партия ссыльных идет в Нерчинск"; значит - в
Нерчинские заводы. Собственно же Нерчинск не что иное, как город, и туда
никого за преступления не ссылают. Акатуйский рудник - место для самых
злейших преступников. Баргузин - так называется на Байкале северо-восточный
ветер, которым суда идут от Забайкалья на Иркутскую сторону. Корга -
береговая отлогость.
<1858>
СИБИРСКИЙ ПОЭТ
Посвящено Ивану Петровичу Бочарову
От мира мне не надобно похвал.
Друзья простят мне смелость и свободу,
С которыми я некогда писал
Приветный гимн забытому народу
И яркими чертами рисовал
Отважностью блиставшую породу.
Раскинул я завесу старины,
Чтоб оживить воинственные сны.
Я обновлю их кистию игривой;
Осветит их роскошная мечта,
Посланница от музы говорливой,
Оценит труд любовь и красота.
Томясь в глуши, с надеждой прихотливой
Я полагал, что песни якута
Не стихнут вдруг и добрая судьбина
Присудит жить им в сердце славянина.
До времени мне не хотелось в свет
Пускать моих ребяческих творений.
Певец чудес, сражений и побед,
Имел к тому я много побуждений,
И все они, конечно, мой секрет.
Скажу одно - молчал я не от лени.
Теперь моим разбросанным друзьям
Про жизнь свою я повесть передам.
Мой древний род блистал в стенах Рязани;
Он славен был и в Думе и в боях.
Но я рожден не для тревог и брани -
Мне кровь страшна на дедовских мечах.
Спокойствие - предел моих желаний,
Хоть я искал бессмертия в стихах,
Средь области немой и полудикой,
При блеске звезд Медведицы Великой.
Сочувствия людского я не знал:
Для бедняков оно - пустое слово;
Нам подают приятели фиал,
Наполненный водою нездоровой,
А сами пьют дымящийся кристалл -
И тут еще надменно и сурово
Глядят в глаза да думают подчас -
Не много ли уж сделано для нас?
Мне знакома святая Мангазея,
И прежде, чем задумал на Парнас, -
Я погулял по устью Енисея
И посетил его соседку - Таз;
Ангарские пороги, не робея,
Переплывал на ветке я не раз;
И весело меж Ленскими столбами
Плескался я шумящими волнами.
На береге пустынном Инбака
Я первые стихи сложил дитёю
И дочери косматой остяка
Их напевал вечернею порою.
Уж я тогда слыхал про Ермака,
Но занят был природою одною;
И на горе, под сению кедра,
Ночь светлую сидел я до утра.
Впоследствии настала жизнь иная,
Мне от судьбы был горький жребий дан.
Я отдыхал, когда ревела Мая,
Когда кипел разгневанный Алдан,
Когда волна вилася снеговая,
В лицо хлестал неистовый буран;
А у жерла пылающей Авачи
Я забывал былые неудачи.
На лыжах я в дремучие леса
Ходил один, с винтовкой за плечами.
Унижет ночь звездами небеса -
Разрою снег привычными руками
И в нем смежу усталые глаза.
Питался я убитыми зверями;
Нередко же случалось голод свой
Мне утолять сосновою корой.
Моя душа от горя не черствела;
Поэзия сроднилася со мной.
В тайге, в снегу, я на бересте смело,
С окрепшею от холода рукой,
Писал стихи талинкой обгорелой
И заливал их теплою слезой:
От радости тогда струились слезы,
Что в мире есть талины и березы.
Я размышлял при туче грозовой
Иль, северным сияньем освещенный,
В бору, в степи, средь тундры моховой,
В ущелье скал у пропасти бездонной
И в Шергинском колодце, под землей,
Морозами во льдину превращенной.
Меня качал Восточный океан,
И восходил я на Хамар-Дабан.
Довольно мне скитаться зверем было.
Безвременно пробилась седина;
Но грудь моя пылает как горнило;
Еще душа надеждами полна.
Явилася прекрасная Людмила
И поняла пустынника она.
На радость ей, в странах Кучума-хана
Не смолкнет песнь сибирского баяна!
ПРИМЕЧАНИЯ
Ветка - маленькая лодочка.
Шергинский колодезь, или Шергинская шахта, в Якутске имеет около 400
английских футов отвесной глубины. Близ дна шахты термометр Реомюра
показывает 2 1/2 градуса ниже нуля; так что до точки, где можно рассчитывать
на талую землю, еще остается до 300 футов.
Поэт в Шергинской шахте производил наблюдения и по окончании их
предавался своим любимым размышлениям. Об этой знаменитой шахте находится
описание в книге: Dr. A. Th. v. Middendorff s Sibirische Reise. {Сибирские
путешествия А. Ф. фон Миддендорфа (нем.). - Ред.}
<1858>
ТУНГУС
Десятый день без остановки
В Удских горах тунгус бродил;
Не поднимал стрелок винтовки
И котелка не кипятил.
Не в час из юрты одинокой
Бедняк на промысел пошел:
Не тронут зверем снег глубокий,
Казался пуст и лес, и дол.
Привык по дебрям он скитаться,
И лыжи добрые под ним;
Но начал часто спотыкаться,
Жестоким голодом томим.
Уж солнце спряталось за гору,
Несчастный к дереву припал
И со ствола сухую кору
На скромный ужин добывал.
Он думал: хоть бы дух лукавый
Его в тот вечер пожалел
И с поваренкою монявы
К нему на помощь подоспел.
Вдруг видит - что-то шевелится,
Он напрягает зоркий глаз
И тихо на брюхо ложится, -
Винтовка в сошки уперлась...
Блеснуло пламя, гул раздался,
Сохатый повалился в ров;
И быстро к жертве приближался
С пальмою острой зверолов.
Пирует он: рожни дымятся,
В котле седая пена бьет;
Проворно скулы шевелятся,
И уже глаз, и шире рот!
Доволен был тунгус усталый -
Давно так сытно не едал;
И, облизав на пальцах сало,
Набил ганзу и дым глотал.
Сохатого сырою кожей
Себя окутал он кругом
И у огня, на мягком ложе,
Забылся скоро сладким сном.
Мороз трескучий ночью злился
И ветер сильно завывал;
А пень сосновый чуть дымился
И тунгуса не пригревал,
Но спал он словно заколдован;
И пробудился на заре,
Замерзшей шкурою спелёнан,
Как зверь, задавленный в норе.
Ни рук, ни ног - всё крепко сжато,
Густая шерсть со всех сторон,
И под гробницею мохнатой
Зубами лишь щелкает он.
А сверху - на мездре кровавой, -
Ему казалось, бес стоял
И ковшик с теплою монявой
В когтях насмешливо держал.
Вот минул день, и ночь минула,
Вновь осветились невеса,
И снегом глубоко задуло
Приют последний тунгуса.
ПРИМЕЧАНИЯ
Монява. В неочищенный желудок убитого оленя (питающегося, как
известно, белым мхом) наливают крови и, перемешав ее с тем, что там
находится, завязывают отверстие и вешают желудок над огнем очага. Смесь эта
приходит в некоторого рода брожение и называется "монявою". Когда нет другой
пищи, тунгус достает поваренку монявы для употребления и отверстие желудка
снова завязывает. И тихо на брюхо ложится... Якуты и соседние им тунгусы,
для верности прицела, ложатся на брюхо; тогда сошки винтовки выдаются вперед
и составляют с нею тупой угол. Пальма. Большой железный нож, заостренный с
одной (дугообразной) стороны и прикрепленный к деревянному пестику,
оклеенному берестой. Пальму употребляют якуты и тунгусы как рогатину - на
большого зверя и как топор - для срубания дерева на топливо и прочие нужды.
Ганза. Маленькая медная трубочка, которая привязывается ремнем к
коротенькому деревянному чубуку, состоящему из двух продольных половинок,
скрепленных продолжением того же ремня. Чубук раздваивается, собственно, для
того, чтобы из него было удобнее выскребать накопляющийся там табачный сок,
который в свою очередь перемешивается с корою или древесными стружками и
опять курится с табаком.
<1858>
ПРИМЕЧАНИЯ
В сборник включены произведения двадцати пяти второстепенных поэтов
середины XIX века, в той или иной степени дополняющих общую картину развития
русской поэзии этого времени.
Тексты, как правило, печатаются по последним прижизненным изданиям
(сведения о них приведены в биографических справках), а когда произведения
поэта отдельными сборниками не выходили - по журнальным публикациям.
Произведения поэтов, издававшихся в Большой серии "Библиотеки поэта",
воспроизводятся по этим сборникам.
При подготовке книги использованы материалы, хранящиеся в рукописном
отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР.
Впервые печатаются несколько стихотворений В. Щиглева, П. Кускова и В.
Крестовского, а также отрывки из некоторых писем и документов, приведенные в
биографических справках.
Произведения каждого поэта расположены в хронологической
последовательности. В конце помещены не поддающиеся датировке стихотворения
и переводы. Даты, не позже которых написаны стихотворения (большей частью
это даты первой публикации), заключены в угловые скобки; даты
предположительные сопровождаются вопросительным знаком.
Д. П. ДАВЫДОВ
Амулет. Шаман - у некоторых сибирских народов колдун, знахарь.
Моя юрта. Чувал - "очаг с очельем, камин, камелек, огнище, шесток с
колпаком и дымволоком у татар, башкиров, остяков, якутов, горских народов".
Рожень - "острый торчок, тычок, рог, но более не в отвесном или стоячем, а в
наклонном или уровненном положении, например вертел" (В. И. Даль).
Думы беглеца на Байкале. В норах Акатуя - в Акатуйской каторжной
тюрьме при Акатуйском руднике. Здесь провели долгие годы и многие
революционеры. Дресва - крупный наносный песок.
Сибирский поэт. Ответ на стих. И. П. Бочарова (ум. в 1892 г.)
"Сибирскому поэту", обращенное к Давыдову. И в Думе и в боях - т. е. в
Боярской думе, при обсуждении гесударственных дел, и на войне. Фиал - чаша,
кубок. Мангазея - первый русский город в Восточной Сибири, торговый центр.
После опустошительных пожаров 1619 и 1642 гг. пришел в запустение, и жители
его переселились в Туруханск, который до 1780 г. также назывался Мангазеей.
Парнас - гора в Греции; по мифологии - местопребывание бога Аполлона и муз;
в переносном смысле - поэзия, литература с ее наиболее значительными
представителями. Таз, Инбак, Мая, Алдан - реки в Восточной Сибири. Ленские
столбы - живописные скалы на берегу Лены. Авача - Авач-гора, вечно дымящийся
вулкан на Камчатке. Талинка - тальник, небольшая кустарниковая ива.
Хамар-Дабан - горная цепь на юг от озера Байкал. Кучум-хан (XVI в.) -
сибирский хан. Sibirische Relse - Reise in den aiifiersten Norden und Osten
Sibiriens wahrend der Jahre 1843 und 1844...
Тунгус. Сошка - подставка с развилкой для ружья, приделанная к нему
или отдельная, употребляемая при стрельбе с упора. Сохатый - лось. Рожень -
см. с. 747.