Саша Черный. Сатиры и лирика

 
Вторая книга стихотворений. 1911

  Данный вариант представляет избранное из книги "Сатиры и лирика" - 72 стихотворений из 124.

  

  Текст сверен по изданию: Черный Саша. Стихотворения. М: Худ. литература, 1991.

  Отсутствующие стихотворения планируется добавить. - ред.

Содержание:

Бурьян

В пространство ("В литературном прейскуранте...") Санкт-Петербург ("Белые хлопья и конский навоз...") В Пассаже ("Портрет Бетховена в аляповатой рамке...") Вид из окна ("Захватанные копотью и пылью...") Комнатная весна ("Проснулся лук за кухонным окном...") Мертвые минуты ("Набухли снега у веранды...") Пять минут (""Господин" сидел в столовой...") Человек в бумажном воротничке ("Позвольте представиться: Васин...") Две басни I ("Гуляя в городском саду...") Стилисты ("На последние полушки...") Колумбово яйцо ("Дворник, охапку поленьев обрушивши с грохотом на пол...") Читатель ("Я знаком по последней версии...") Юмористическая артель ("Все мозольные операторы...") Бодрый смех ("Голова, как из олова...") Во имя чего? ("Во имя чего уверяют...") Утешение ("В минуты...") Уездный город Болхов ("На Одёрской площади понурые одры...") В деревне ("Так странно: попал к незнакомым крестьянам...") Пища ("Варвара сеет ртом петрушку...") Пряник ("Как-то, сидя у ворот...") Праздник ("Гиацинты ярки, гиацинты пряны...") В детской ("Сережа! Я прочел в папашином труде...") Борьба ("Сползаются тучи...") Рождение футуризма ("Художник в парусиновых штанах...") "Книжный клоп, давясь от злобы..."

Горький мед

"Любовь должна быть счастливой..." Так себе ("Тридцать верст отшагав по квартире...") Страшная история ("Окруженный кучей бланков...") Наконец! ("В городской суматохе...") Хлеб (Роман) ("Мечтают двое...") Ошибка ("Это было в провинции, в страшной глуши...") Колыбельная (Для мужского голоса) ("Мать уехала в Париж...") "Дурак" ("Под липой пение ос...") Любовь не картошка (Повесть) ("Арон Фарфурник застукал наследницу дочку...") Прекрасный Иосиф ("Томясь, я сидел в уголке...") Городской романс ("Над крышей гудят провода телефона...") В Александровском саду ("На скамейке в Александровском саду...")

У немцев

Kinderbalsam ("Высоко над Гейдельбергом...") Немецкий лес ("Улитки гуляют с улитками...") В немецкой Мекке I. Дом Шиллера ("Немцы надышали в крошечном покое...") II. Дом Гете ("Кто здесь жил - камергер, Дон-Жуан иль патриций...") III. На могилах ("Гете и Шиллер на мыле и в пряжках...") В ожидании ночного поезда ("Светлый немец...") Корпоранты ("Бульдоговидные дворяне...") Факт ("У фрау Шмидт отравилась дочь...") Еще факт ("В зале "Зеленой Свиньи" гимнастический клуб "На здоровье"...") В Берлине I ("Над крышами мчатся вагоны, скрежещут машины...") II ("Спешат старые дети в очках...") "Бавария" ("Мюнхен, Мюнхен, как не стыдно!..") На Рейне ("Размокшие от восклицаний самки...")

Хмель (Иные струны)

На кладбище ("Весна или серая осень?..") "У моей зеленой елки..." У Балтийского моря V ("Видно, ветер стосковался...") Из Флоренции ("В старинном городе чужом и странно близком...") Декорация ("На старой башне скоро три...") "Месяц выбелил пол..." Хмель ("Вся ограда...") Разгул ("Буйно-огненный шиповник...") "Пуща-Водица" ("Наш трамвай летел, как кот...") Апельсин ("Вы сидели в манто на скале...") Зирэ ("Чья походка, как шелест дремотной травы на заре?..") У Нарвского залива ("Я и девочки-эстонки...") Возвращение ("Белеют хаты в молчаливо-бледном рассвете...") "Еле тлеет погасший костер..." На пруду ("Не ангелы ль небо с утра...") В Тироле ("Над кладбищенской оградой вьются осы...") Лукавая серенада ("О Розина!..")

---

Сатиры и лирика

  Бурьян

  В ПРОСТРАНСТВО В литературном прейскуранте Я занесен на скорбный лист: "Нельзя, мол, отказать в таланте, Но безнадежный пессимист". Ярлык пришит. Как для дантиста Все рты полны гнилых зубов, Так для поэта-пессимиста Земля - коллекция гробов. Конечно, это свойство взоров! Ужели мир так впал в разврат, Что нет натуры для узоров Оптимистических кантат? Вот редкий подвиг героизма, Вот редкий умный господин, Здесь - брак, исполненный лиризма, Там - мирный праздник именин... Но почему-то темы эти У всех сатириков в тени, И все сатирики на свете Лишь ловят минусы одни. Вновь с "безнадежным пессимизмом" Я задаю себе вопрос: Они ль страдали дальтонизмом, Иль мир бурьяном зла зарос? Ужель из дикого желанья Лежать ничком и землю грызть Я исказил все очертанья, Лишь в краску тьмы макая кисть? Я в мир, как все, явился голый И шел за радостью, как все... Кто спеленал мой дух веселый - Я сам? Иль ведьма в колесе? О Мефистофель, как обидно, Что нет статистики такой, Чтоб даже толстым стало видно, Как много рухляди людской! Тогда, объяв века страданья, Не говорили бы порой, Что пессимизм, как заиканье, Иль как душевный геморрой... <1911>

  САНКТ-ПЕТЕРБУРГ Белые хлопья и конский навоз Смесились в грязную желтую массу и преют. Протухшая, кислая, скучная, острая вонь... Автомобиль и патронный обоз. В небе пары, разлагаясь, сереют. В конце переулка желтый огонь... Плывет отравленный пьяный! Бросил в глаза проклятую брань И скрылся, качаясь, - нелепый, ничтожный и рваный. Сверху сочится какая-то дрянь... Из дверей извзчичьих чадных трактиров Вырывается мутным снопом Желтый пар, пропитанный шерстью и щами... Слышишь крики распаренных сиплых сатиров? Они веселятся... Плетется чиновник с попом. Щебечет грудастая дама с хлыщами, Орут ломовые на темных слоновых коней, Хлещет кнут и скучное острое русское слово! На крутом повороте забили подковы По лбам обнаженных камней - И опять тишина. Пестроглазый трамвай вдалеке промелькнул. Одиночество скучных шагов... "Ка-ра-ул!" Все черней и неверней уходит стена, Мертвый день растворился в тумане вечернем... Зазвонили к вечерне. Пей до дна! <1910>

   В ПАССАЖЕ Портрет Бетховена в аляповатой рамке, Кастрюли, скрипки, книги и нуга. Довольные обтянутые самки Рассматривают бусы-жемчуга. Торчат усы и чванно пляшут шпоры. Острятся бороды бездельников-дельцов. Сереет негр с улыбкою обжоры, И нагло ржет компания писцов. Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный, Один из дней рассеивает свет. Толчется люд бесцветный и приличный. Здесь человечество от глаз и до штиблет Как никогда - жестоко гармонично И говорит мечте цинично: Нет! <1910>

  ВИД ИЗ ОКНА Захватанные копотью и пылью, Туманами, парами и дождем, Громады стен с утра влекут к бессилью Твердя глазам: мы ничего не ждем... Упитанные голуби в карнизах, Забыв полет, в помете грузно спят. В холодных стеклах, матовых и сизых, Чужие тени холодно сквозят. Колонны труб и скат слинявшей крыши, Мостки для трубочиста, флюгера И провода в мохнато-пыльной нише. Проходят дни, утра и вечера. Там где-то небо спит аршином выше, А вниз сползает серый люк двора. <1910>

  КОМНАТНАЯ ВЕСНА Проснулся лук за кухонным окном И выбросил султан зелено-блеклый Замученные мутным зимним сном, Тускнели ласковые солнечные стекла. По комнатам проснувшаяся моль Зигзагами носилась одурело И вдруг - поняв назначенную роль - Помчалась за другой легко и смело. Из-за мурильевской Мадонны на стене Прозрачные клопенки выползали, Невинно радовались комнатной весне, Дышали воздухом и лапки расправляли. Оконный градусник давно не на нуле - Уже неделю солнце бьет в окошки! В вазончике по треснувшей земле Проворно ползали зелененькие вошки. Гнилая сырость вывела в углу Сухую изумрудненькую плесень, А зайчики играли на полу И требовали глупостей и песен... У хламной этажерке на ковре Сидело чучело в манжетах и свистало, Прислушивалось к гаму во дворе И пыльные бумажки разбирало. Пять воробьев, цепляясь за карниз, Сквозь стекла в комнату испуганно вонзилось: "Скорей! Скорей! Смотрите, вот сюрприз - Оно не чучело, оно зашевелилось!" В корзинку для бумаг "ее" портрет Давно был брошен, порванный жестоко... Чудак собрал и склеил свой предмет, Недоставало только глаз и бока. Любовно и восторженно взглянул На чистые черты сбежавшей дамы, Взял лобзик, сел верхом на хлипкий стул - И в комнате раздался визг упрямый. Выпиливая рамку для "нея", Свистало чучело и тихо улыбалось... Напротив пела юная швея, И солнце в стекла бешено врывалось! <1910>

  МЕРТВЫЕ МИНУТЫ Набухли снега у веранды. Темнеет лиловый откос. Закутав распухшие гланды, К стеклу прижимаю я нос. Шперович - банкир из столицы (И истинно-русский еврей) С брусничною веткой в петлице Ныряет в сугроб у дверей. Его трехобхватная Рая В сугроб уронила кольцо, И, жирные пальцы ломая, К луне подымает лицо. В душе моей страх и смятенье: Ах, если Шперович найдет! - Двенадцать ножей огорченья Мне медленно в сердце войдет... Плюется... Встает... Слава Богу! Да здравстует правда, ура! Шперович уходит в берлогу, Супруга рыдает в боа. <1911> Кавантсари. Пансион

  ПЯТЬ МИНУТ "Господин" сидел в столовой

  И едва-едва В круговой беседе чинной Плел какие-то слова. Вдруг безумный бес протеста

  В ухо проскользнул: "Слушай, евнух фраз и жеста, Слушай, бедный вечный мул! Пять минут (возьми их с бою!)

  За десятки лет Будь при всех самим собою От пробора до штиблет". В сердце ад. Трепещет тело.

  "Господин" поник... Вдруг рукой оледенелой Сбросил узкий воротник! Положил на кресло ногу,

  Плечи почесал И внимательно и строго Посмотрел на стихший зал. Увидал с тоской суровой

  Рыхлую жену, Обозвал ее коровой И, как ключ, пошел ко дну... Близорукого соседа

  Щелкнул пальцем в лоб И прервал его беседу Гневным словом : "Остолоп!" Бухнул в чай с полчашки рома,

  Пососал усы, Фыркнул в нос хозяйке дома И, вздохнув, достал часы. "Только десять! Ну и скука..."

  Потянул альбом И запел, зевнув, как щука: "Тили-тили-тили-бом!" Зал очнулся: шепот, крики,

  Обмороки дам. "Сумасшедший! Пьяный! Дикий!" - "Осторожней - в морду дам". Но прислуга "господину"

  Завязала рот И снесла, измяв, как глину, На пролетку у ворот.. Двадцать лет провел несчастный

  Дома, как барбос, И в предсмертный час напрасно Задавал себе вопрос: "Пять минут я был нормальным

  За десятки лет - О, за что же так скандально Поступил со мною свет?!" <1910> ЧЕЛОВЕК В БУМАЖНОМ ВОРОТНИЧКЕ

  

  

  

  

  Занимается письмоводством.

  (Отметка в паспорте) Позвольте представиться: Васин. Несложен и ясен, как дрозд. В России подобных орясин, Как в небе полуночном звезд. С лица я не очень приятен: Нос толстый, усы, как порей, Большое количество пятен, А также немало угрей... Но если постричься, побриться И спрыснуться майским амбре - Любая не прочь бы влюбиться И вместе пойти в кабаре. К политике я равнодушен. Кадеты, эсдеки - к чему-с? Бухгалтеру буду послушен И к Пасхе прибавки добьюсь. На службе у нас лотереи... Люблю, но, увы, не везет: Раз выиграл баночку клею, В другой - перебитый фагот. Слежу иногда за культурой: Бальмонт1, например, и Дюма, Андреев... с такой шевелюрой - Мужчины большого ума!.. Видали меня на Литейном? Пейзаж! Перед каждым стеклом Торчу по часам ротозейно: Манишечки, пряничный лом... Тут мятный, там вяземский пряник, Здесь выпуски "Ужас таверн", Там дивный фраже-подстаканник С русалкою в стиле модерн. Зайдешь и возьмешь полендвицы И кетовой (четверть) икры, Привяжешься к толстой девице, Проводишь, предложишь дары. Чаек. Заведешь на гитаре Чарующий вальс "На волнах" И глазом скользишь по Тамаре... Невредно-с! Удастся иль швах? Частенько уходишь без толку: С идеями или глупа. На Невском бобры, треуголки, Чиновники, шубы... Толпа! Нырнешь и потонешь бесследно. Ах, черт, сослуживец... "Балда!" "Гуляешь?" - "Гуляю". - "Не вредно!" "Со мною?" - "С тобою". - "Айда!" <1911> _______________ 1 Страница Бальмонта в Коллекции

   ДВЕ БАСНИ

  

   I

  Гуляя в городском саду,

  Икс влопался в беду: Навстречу шел бифштекс в нарядном женском платье.

  Посторонившись с тонким удальством,

  Икс у забора - о, проклятье!

  За гвоздик зацепился рукавом.

  Трах! Вдребезги сукно,

  Скрежещет полотно -

  И локоть обнажился. От жгучего стыда Икс пурпуром покрылся:

  "Что делать? Боже мой!"

  Прикрыв рукою тело, Бегом к извозчику, вскочил, как очумелый,

  И рысью, марш домой!..

  Последний штрих, - и кончена картина:

  Сей Икс имел лицо кретина И сорок с лишним лет позорил им Творца, -

  Но никогда,

  Сгорая от стыда, Ничем не прикрывал он голого лица. <1911>

  СТИЛИСТЫ На последние полушки Покупая безделушки, Чтоб свалить их в Петербурге В ящик старого стола, - У поддельных ваз этрусских Я нашел двух бравых русских, Зычно спорящих друг с другом, Тыча в бронзу пятерней: "Эти вазы, милый Филя, Ионического стиля!" - "Брось, Петруша! Стиль дорийский Слишком явно в них сквозит..." Я взглянул: лицо у Фили Было пробкового стиля, А из галстука Петруши Бил в глаза армейский стиль. <1910> Флоренция

  

  КОЛУМБОВО ЯЙЦО Дворник, охапку поленьев обрушивши с грохотом на пол, Шибко и тяжко дыша, пот растирал по лицу. Из мышеловки за дверь вытряхая мышонка для кошек, Груз этих дров квартирант нервной спиной ощутил. "Этот чужой человек с неизвестной фамильей и жизнью Мне не отец и не сын - что ж он принес мне дрова? Правда, мороз на дворе, но ведь я о Петре не подумал И не принес ему дров в дворницкий затхлый подвал". Из мышеловки за дверь вытряхая мышонка для кошек, Смутно искал он в душе старых напетых цитат: Дворник, мол, создан для дров, а жилец есть объект для услуги. Взять его в комнату жить? Дать ему галстук и "Речь?" Вдруг осенило его и, гордынею кроткой сияя, Сунул он в руку Петра новеньких двадцать монет, Тронул ногою дрова, благодарность с достоинством принял. И в мышеловку кусок свежего сала вложил. <1910>

   ЧИТАТЕЛЬ Я знаком по последней версии С настроением Англии в Персии

  И не менее точно знаком С настроеньем поэта Кубышкина, С каждой новой статьей Кочерыжкина

  И с газетно-журнальным песком. Словом, чтенья всегда в изобилии - Недосуг прочитать лишь Вергилия,

  А поэт, говорят, золотой. Да еще не мешало б Горация - Тоже был, говорят, не без грации...

  А Платон, а Вольтер... а Толстой? Утешаюсь одним лишь - к приятелям (Чрезвычайно усердным читателям)

  Как-то в клубе на днях я пристал: "Кто читал Ювенала, Вергилия?" Но, увы (умолчу о фамилиях),

  Оказалось - никто не читал! Перебрал и иных для забавы я: Кто припомнил обложку, заглавие,

  Кто цитату, а кто анекдот, Имена переводчиков, критику... Перешли вообще на пиитику

  И поехали. Пылкий народ! Разобрали детально Кубышкина, Том шестой и восьмой Кочерыжкина, Альманах "Обгорелый фитиль", Поворот к реализму Поплавкина И значенье статьи Бородавкина

  "О влиянье желудка на стиль"... Утешенье, конечно, большущее... Но в душе есть сознанье сосущее,

  Что я сам до кончины моей, Объедаясь трухой в изобилии, Ни строки не прочту из Вергилия

  В суете моих пестреньких дней! <1911> ЮМОРИСТИЧЕСКАЯ АРТЕЛЬ Все мозольные операторы, Прогоревшие рестораторы, Остряки-паспортисты, Шато-куплетисты и биллиард-оптимисты Валом пошли в юмористы. Сторонись! Заказали обложки с макаками, Начинили их сорными злаками: Анекдотами длинно-зевотными, Остротами скотными, Зубоскальством И просто нахальством. Здравствуй, юмор российский, Суррогат под-английский! Галерка похлопает, Улица слопает... Остальное - не важно. Раз-раз! В четыре странички рассказ - Пожалуйста, смейтесь: Сюжет из пальца, Немножко сальца, Психология рачья, Радость телячья, Штандарт скачет, Лейкин в могиле плачет: Обокрали, канальи! Самое время для ржанья! Небо, песок и вода, Посреди - улюлюканье травли... Опостыли исканья, Павлы полезли в Савлы, Страданье прокисло в нытье Безрыбье - в безрачье... Положенье собачье! Чем наполнить житье? Средним давно надоели Какие-то (черта ль в них!) цели - Нельзя ли попроще: театр в балаган, Литературу в канкан. Рынок требует смеха! С пылу, с жару, Своя реклама, Побольше гама (Вдруг спрос упадет!), Пятак за пару - Держись за живот: Самоубийство и Дума, Пародии на пародии, Чревоугодие, Комический случай в Батуме, Самоубийство и Дума, Случай в спальне Во вкусе армейской швальни, Случай с пьяным в Калуге, Измена супруги, Самоубийство и Дума... А жалко: юмор прекрасен - Крыловских ли басен, Иль Чеховских "Пестрых рассказов", Где строки, как нити алмазов, Где нет искусства смешить До потери мысли и чувства, Где есть... просто искусство В драгоценной оправе из смеха. Акулы успеха! Осмелюсь спросить - Что вы нанизали на нить? Картонных паяцев. Потянешь - смешно, Потом надоест - за окно. Ах, скоро будет тошнить От самого слова "юмор"!.. <1911>

   БОДРЫЙ СМЕХ

   медичек" к автору) Голова, как из олова. Наплевать! Опущусь на кровать И в подушку зарою я голову И закрою глаза. Оранжево-сине-багровые кольца Завертелись, столкнулись и густо cплелись, В ушах золотые звенят колокольцы, И сердце и ноги уходят в черную высь. Весело! Общедоступно и просто: Уткнем в подушку нос и замрем - На дне подушки, сбежав с погоста, Мы бодрый смех найдем. Весело, весело! Пестрые хари Щелкают громко зубами, Проехал черт верхом на гитаре С большими усами.

  Чирикают пташки,

  Летают барашки,

  Плодятся букашки, и тучки плывут.

  О грезы! О слезы!

  О розы! О козы!

  Любовь, упоенье и ра-до-стный труд! Весело, весело! В братской могиле Щелкайте громче зубами. Одни живут, других утопили, А третьи - сами.

  Три собачки на дворе

  Разыграли кабаре:

  Широко раскрыли пасти

  И танцуют в нежной страсти.

  Детки прыгают кругом

  И колотят псов прутом.

  "У Егора на носу

  Черти ели колбасу..." Весело, весело, весело, весело! Щелкайте громче зубами. Одни живут, других повесили, А третьи - сами... Бесконечно-милая группа божих коровок! Киевлянки-медички! Я смеюсь на авось. Бодрый смех мой, может, и глуп и неловок - Другого с е й ч а с не нашлось. Но когда вашу лампу потушат, И когда вы сбежите от всех, И когда идиоты задушат Вашу мысль, вашу радость и смех, - Эти вирши, смешные и странные Положите на ноты и пойте, как пьяные: И тогда, о смею признаться, Вы будете долго и дико смеяться! <1910>

   ВО ИМЯ ЧЕГО?

  Во имя чего уверяют, Что надо кричать - "рад стараться!"?

  Во имя чего заливают Помоями правду и свет?

  Ведь малые дети и галки Друг другу давно рассказали,

  Что в скинии старой лишь палки Да тухлый, обсосанный рак...

  Без белых штанов с позументом Угасло бы солнце на небе?

  Мир стал бы без них импотентом? И груши б в садах не росли?..

  Быть может, не очень прилично Средь сладкой мелодии храпа

  С вопросом пристать нетактичным: Во имя, во имя чего?

  Но я ведь не действую скопом: Мне вдруг захотелось проверить,

  Считать ли себя мне холопом Иль сыном великой страны...

  Чины из газеты "Россия", Прошу вас, молю вас - скажите

  (Надеюсь, что вы не глухие), Во имя, во имя чего?! <1911> Примечание: по месту копирования перед последней строфой текст имеет ещё три строфы (они были в ранней редакции стиха):

  Во имя чего так ласкают Союзно-ничтожную падаль?

  Во имя чего не желают, Чтоб все научились читать?

  Во имя чего казнокрады Гурьбою бегут в патриоты?

  Во имя чего, как шарады Приходится правду писать?

  Во имя чего ежечасно Думбадзе плюют на законы?

  Во имя чего мы несчастны, Бессильны, бедны и темны?..

  

  УТЕШЕНИЕ

  В минуты, Когда, озираясь, беспомощно ждешь перемены,

  Невольно Скуратова образ всплывает, как призрак гангрены...

  О счастье, Что в мир мы явились позднее, чем предки!

  Все лучше По Чехову жить, чем биться под пытками в клетке...

  Что муки Духовных застенков, смягченных привычной печалью,

  Пред адом Хрустящих костей и мяса под жадною сталью?

  У нас ведь Симфонии, книги, поездки в Европу... И Дума -

  При Грозном Так страшно и так бесконечно угрюмо...

  Умрем мы, И дети умрут, и другое придет поколенье -

  В минуты Повышенных, новых и острых сомнений

  Вновь скажут Они, озираясь с беспомощным смехом угрюмым:

  "О счастье, Что мы родились после той удивительной Думы!

  Все лучше К исканиям новым идти, томясь и срываясь,

  Чем, молча, Позором своим любоваться, в плену задыхаясь". <1911>

  УЕЗДНЫЙ ГОРОД БОЛХОВ На Одёрской площади понурые одры, Понурые лари и понурые крестьяне. Вкруг Одёрской площади груды пестрой рвани: Номера, лабазы и постоялые дворы.

  Воняет кожей, рыбой и клеем,

  Машина в трактире хрипло сипит. Пыль кружит по улице и забивает рот, Въедается в глаза, клеймит лицо и ворот. Боровы с веревками оживляют город И, моргая веками, дрыхнут у ворот.

  Заборы-заборы-заборы-заборы.

  Мостки, пустыри и пыльный репей. Коринфские колонны облупленной семьей Поддерживают кров "Мещанской Богадельни". Средь нищенских домов упорно и бесцельно Угрюмо-пьяный чуйка воюет со скамьей.

  Сквозь мутные стекла мерцают божницы.

  Два стражника мчатся куда-то в карьер. Двадцать пять церквей пестрят со всех сторон: Лиловые и желтые и белые в полоску. Дева у окна скребет перстом прическу. В небе караван тоскующих ворон.

  Воняет клеем, пылью и кожей.

  Стемнело. День умер. Куда бы пойти?.. На горе бомондное гулянье в "Городке": Извилистые ухари в драконовых жилетах И вспухшие от сна кожевницы в корсетах Ползут кольцом вкруг "музыки", как стая мух в горшке.

  Кларнет и гобой отстают от литавров.

  "Как ночь-то лунаста!" - "Лобзаться-с вкусней!" А внизу за гривенник волшебный новый яд - Серьезная толпа застыла пред экраном: "Карнавал в Венеции". "Любовник под диваном". Шелушат подсолнухи, вздыхают и кряхтят...

  Мальчишки прильнули к щелкам забора.

  Два стражника мчатся куда-то в карьер. <1911>

  

  В ДЕРЕВНЕ Так странно: попал к незнакомым крестьянам - Приветливость, ровная ласка... За что? Бывал я в гостиных, торчал по ночным гесторанам, Но меня ни один баран не приветлил. Никто! Так странно: мне дали сметаны и сала, Черного хлеба, яиц и масла кусок. За что? За деньги, за смешные кружочки металла? За звонкий символ обмена, проходящий сквозь мой кошелек? Так странно. Когда бы вернулась вновь мена - Что дал бы я им за хлеб и вкусный крупник? Стихи? Но, помявши в руках их, они непременно Вернули бы мне их обратно, сказав с усмешкой: "Шутник!" Конфузясь, в другую деревню пошел бы, чтоб снова Обросшие люди отвергли продукт мой смешной, Чтоб, приняв меня за больного, какой-нибудь Митрич сурово Ткнул мне боком краюшку с напутствием: "С Богом, блажной!" Обидно! Искусство здесь в страшном загоне: В п е р в ы й д е н ь П а с х и парни, под русскую брань, Орали циничные песни под тявканье пьяной гармони, А девки плясали на сочном холме "па д"эспань". Цветут анемоны. Опушки лесов все чудесней, Уносятся к озеру ленты сверкающих вод... Но в сытинских сборниках дремлют народные песни, А девки в рамках на выставках водят цветной хоровод. Крестьяне на шляпу мою реагируют странно: Одни меня "барином" кличут - что скажешь в ответ? Другие вдогонку, без злобы, но очень пространно, Варьируруют сочно и круто единственно-русский привет. И в том и в другом разобраться не сложно - Но скучно... Пчела над березой дрожит и жужжит. Дышу и молчу, червяка на земле обхожу осторожно, И солнце на пальцах моих все ярче, все жарче горит. Двухлетнюю Тоню, крестьянскую дочку, Держу на руках - и ей моя шляпа смешна: Разводит руками, хохочет, хватает меня за сорочку, Но, к счастью, еще говорить не умеет она... <1910> Заозерье

   ПИЩА

  

  

   "Ну, тащися, сивка!" Варвара сеет ртом петрушку, Морковку, свеклу и укроп. Смотрю с пригорка на старушку, Как отдыхающий Эзоп.

  Куры вытянули клювы...

  Баба гнется вновь и вновь.

  Кыш! Быть может, сам Петр Струве

  Будет есть ее морковь. Куда ни глянь - одно и то же: Готовят новую еду. Покинув ласковое ложе, Без шляпы в ближний лес иду.

  Озимь выперла щетиной.

  Пиша-с... Булки на корню.

  У леска мужик с скотиной

  Ту же подняли возню: Михайла, подбирая вожжи, На рахитичной вороной С полос сдирает плугом кожи. Дед рядом чешет бороной.

  Вороная недовольна:

  Через два шага - антракт.

  Но вожжа огреет больно,

  И опять трясутся в такт. На пашне щепки, пни и корни - Берез печальные следы: Здесь лягут маленькие зерна Для пресной будущей еды.

  Пыльно-потная фигура

  Напружает зверски грудь:

  "Ну, тащися, сивка, шкура!

  Надо ж лопать что нибудь". Не будет засух, ливней, града - Смолотят хлеб и станут есть... Ведь протянуть всю зиму надо, Чтоб вновь весной в оглобли влезть.

  Плуг дрожит и режет глину.

  Как в рулетке! Темный риск...

  Солнце жжет худую спину,

  В небе жаворонка писк. Пой, птичка, пой! Не пашут птички. О ты, Великий Агроном! Зачем нельзя иметь привычки Быть сытым мыслью, зреньем, сном?!

  Я спросил у мужичонки:

  "Вам приятен этот труд?"

  Мужичок ответил тонко:

  "Ваша милость пожуют". <1910>

   ПРЯНИК Как-то, сидя у ворот, Я жевал пшеничный хлеб,

  А крестьянский мальчик Глеб

  Не дыша, смотрел мне в рот. Вдруг он буркнул, глядя в бок: "Дай-кась толичко и мне!"

  Я отрезал на бревне

  Основательный кусок. Превосходный аппетит! Вмиг крестьянский мальчик Глеб,

  Как акула, съел свой хлеб

  И опять мне в рот глядит. "Вкусно?" мальчик просиял: "Быдто пряник! Дай ищо!"

  Я ответил: "Хорошо",

  Робко сжался и завял... Пряник?.. Этот белый хлеб Из пшеницы мужика -

  Нынче за два пятака

  Т в о й о т е ц мне продал, Глеб. <1911>

   ПРАЗДНИК Гиацинты ярки, гиацинты пряны. В ласковой лампаде нежный изумруд. Тишина. Бокалы, рюмки и стаканы Стерегут бутылки и гирлянды блюд. Бледный поросенок, словно труп ребенка, Кротко ждет гостей, с петрушкою во рту. Жареный гусак уткнулся в поросенка Парою обрубков и грозит посту. Крашеные яйца, смазанные лаком, И на них узором - буквы Х и В. Царственный индюк румян и томно-лаком, Розовый редис купается в траве. Бабы и сыры навалены возами, В водочных графинах спит шальной угар, Окорок исходит жирными слезами, Радостный портвейн играет, как пожар... Снова кавалеры, наливая водку, Будут целовать чужих супруг взасос И, глотая яйца, пасху и селедку, Вежливо мычать и осаждать поднос. Будут выбирать неспешно и любовно, Чем бы понежней набить пустой живот, Сочно хохотать и с масок полнокровных Отирать батистом добродушный пот. Локоны и фраки, плеши и проборы Будут наклоняться, мокнуть и блестеть, Наливать мадеру, раздвигать приборы, Тихо шелестеть и чинно соловеть. После разберут, играя селезенкой, Выставки, награды, жизнь и красоту... Бледный поросенок, словно труп ребенка, Кротко ждет гостей, с петрушкою во рту. <1910>

   В ДЕТСКОЙ - Сережа! Я прочел в папашином труде, Что плавает земля в воде, Как клецка в миске супа... Так в древности учил мудрец Фалес Милетский... - И глупо! - Уверенно в ответ раздался голос детский. - Ученостью своей, Павлушка, не диви, Не смыслит твой Фалес, как видно, ни бельмеса, Мой дядя говорил, - а он умней Фалеса, Что плавает земля... 7000 лет в крови! <1908>

  БОРЬБА Сползаются тучи. Все острее мечта о заре... А они повторяют: "Чем хуже, тем лучше" - И идут... в кабаре. <1911> <ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА>

  РОЖДЕНИЕ ФУТУРИЗМА Художник в парусиновых штанах, Однажды сев случайно на палитру, Вскочил и заметался впопыхах: "Где скипидар?! Давай, - скорее вытру!" Но рассмотревши радужный каскад Он в трансе творческой интуитивной дрожи Из парусины вырезал квадрат И... учредил салон "Ослиной Кожи". <1912>

  * * *

  

  

  Если при столкновении книги с

  

   Головой раздастся пустой звук, - то

  

   всегда ли виновата книга?

  

  

  

  

  Георг Лихтенберг

  Книжный клоп, давясь от злобы, Раз устроил мне скандал: "Ненавидеть - очень скверно! Кто не любит, - тот шакал! Я тебя не утверждаю! Ты ничтожный моветон! Со страниц литературы Убирайся к черту вон!"

  Пеплом голову посыпав, Побледнел я, как яйцо, Проглотил семь ложек брому И закрыл плащом лицо. Честь и слава - все погибло! Волчий паспорт навсегда... Ах, зачем я был злодеем Без любви и без стыда!

  Но в окно впорхнула Муза И шепнула: Лазарь, встань! Прокурор твой слеп и жалок, Как протухшая тарань... Кто не глух, тот сам расслышит, Сам расслышит вновь и вновь, Что под ненавистью дышит Оскорбленная любовь. <1922>

   БОЛЬНОМУ Есть горячее солнце, наивные дети, Драгоценная радость мелодий и книг. Если нет - то ведь были, ведь были на свете И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ... Есть незримое творчество в каждом мгновеньи - В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз. Будь творцом! Созидай золотые мгновенья - В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз... Бесконечно позорно в припадке печали Добровольно исчезнуть, как тень на стекле. Разве Новые Встречи уже отсияли? Разве только собаки живут на земле? Если сам я угрюм, как голландская сажа* (Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), Этот черный румянец - налет от дренажа, Это Муза меня подняла на копье. Подожди! Я сживусь со своим новосельем - Как весенний скворец запою на копье! Оглушу твои уши цыганским весельем! Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье. Оставайся! Так мало здесь чутких и честных... Оставайся! Лишь в них оправданье земли. Адресов я не знаю - ищи неизвестных, Как и ты неподвижно лежащих в пыли. Если лучшие будут бросаться в пролеты, Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц! Полюби безотчетную радость полета... Разверни свою душу до полных границ. Будь женой или мужем, сестрой или братом, Акушеркой, художником, нянькой, врачом, Отдавай - и, дрожа, не тянись за возвратом: Все сердца открываются этим ключом. Есть еще острова одиночества мысли - Будь умен и не бойся на них отдыхать. Там обрывы над темной водою нависли - Можешь думать... и камешки в воду бросать... А вопросы... Вопросы не знают ответа - Налетят, разожгут и умчатся, как корь. Соломон нам оставил два мудрых совета: Убегай от тоски и с глупцами не спорь. <1910>

---

Горький мед

   * * * Любовь должна быть счастливой - Это право любви. Любовь должна быть красивой - Это мудрость любви. Где ты видел такую любовь? У господ писарей генерального штаба? На эстраде, - где бритый тенор, Прижимая к манишке перчатку, Взбивает сладкие сливки Из любви, соловья и луны? В лирических строчках поэтов, Где любовь рифмуется с кровью И почти всегда голодна? . . . . . . . . . . . К ногам Прекрасной Любви Кладу этот жалкий венок из полыни, Которая сорвана мной в ее опустелых садах... <1911>

   ТАК СЕБЕ Тридцать верст отшагав по квартире, От усталости плечи горбя, Бледный взрослый увидел себя Бесконечно затерянным в мире.

  Перебрал всех знакомых, вздохнул

  И поплелся, покорный, как мул. На углу покачался на месте И нырнул в темный ящик двора. Там жила та, с которою вместе Он не раз убивал вечера.

  Даже дружба меж ними была -

  Так знакомая близко жила. Он застал ее снова не в духе. Свесив ноги, брезгливо-скучна, И крутя зубочисткою в ухе, В оттоманку вдавилась она.

  И белели сквозь дымку зефира

  Складки томно-ленивого жира. Мировые проблемы решая, Заскулил он, шагая, пред ней, А она потянулась, зевая, Так что бок обтянулся сильней -

  И, хребет выгибая дугой,

  По ковру застучала ногой. Сел. На плотные ноги сурово Покосился и гордо затих. Сколько раз он давал себе слово Не решать с ней проблем мировых!

  Отмахнул горьких дум вереницу

  И взглянул на ее поясницу. Засмотрелся с тупым любопытством, Поперхнулся и жадно вздохнул, Вдруг зарделся и с буйным бесстыдством Всю ее, как дикарь, оглянул.

  В сердце вгрызлись голодные волки,

  По спине заплясали иголки. Обернулась, зевая, сирена И невольно открыла зрачки: Любопытство и дерзость мгновенно Сплин и волю схватили в тиски,

  В сердце вгрызись голодные щуки,

  И призывно раскинулись руки... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Воротник поправляя измятый, Содрогаясь, печален и тих, В дверь, потупясь, шмыгнул воровато Разрешитель проблем мировых.

  На диване брезгливо-скучна,

  В потолок засмотрелась она. <1911> АМУР И ПСИХЕЯ Пришла блондинка-девушка в военный лазарет, Спросила у привратника: "Где здесь Петров, корнет?" Взбежал солдат по лестнице, оправивши шинель: "Их благородье требует какая-то мамзель". Корнет уводит девушку в пустынный коридор; Не видя глаз, на грудь ее уставился в упор. Краснея, гладит девушка смешной его халат, Зловонье, гам и шарканье несется из палат. "Прошел ли скверный кашель твой? Гуляешь или нет? Я, видишь, принесла тебе малиновый шербет..." - "Merci. Пустяк, покашляю недельки три еще". И больно щиплет девушку за нежное плечо. Невольно отодвинулась и, словно в первый раз, Глядит до боли ласково в зрачки красивых глаз. Корнет свистит и сердится. И скучно, и смешно! По коридору шляются - и не совсем темно... Сказал блондинке-девушке, что ужинать пора, И проводил смущенную в молчаньи до двора... В палате венерической бушует зычный смех, Корнет с шербетом носится и оделяет всех. Друзья по койкам хлопают корнета по плечу, Смеясь, грозят, что завтра же расскажут всё врачу. Растут предположения, растет басистый вой, И гордо в подтверждение кивнул он головой... Идет блондинка-девушка вдоль лазаретных ив, Из глаз лучится преданность, и вера, и порыв. Несет блондинка-девушка в свой дом свой первый сон: В груди зарю желания, в ушах победный звон. <1910> Психея (греч. миф.) - прекрасная девушка, пленившая бога любви Амура. Психея нарушила запрет, попытавшись увидеть Амура, и тот исчез, но после долгих испытаний она вновь соединилась с ним (версия Апулея).

  СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ

   I Окруженный кучей бланков, Пожилой конторщик Банков Мрачно курит и косится На соседний страшный стол. На занятиях вечерних Он вчера к девице Керних, Как всегда, пошел за справкой О варшавских накладных - И, склонясь к ее затылку, Неожиданно и пылко Под лихие завитушки Вдруг ее поцеловал. Комбинируя событья, Дева Керних с вялой прытью Кое-как облобызала Галстук, баки и усы. Не нашелся бедный Банков, Отошел к охапкам бланков И, куря, сводил балансы До ухода, как немой.

   II Ах, вчера не сладко было! Но сегодня, как могила, Мрачен Банков и косится На соседний страшный стол. Но спокойна дева Керних: На занятиях вечерних Под лихие завитушки Не ее ль он целовал? Подошла, как по наитью, И, муссируя событье, Села рядом и солидно Зашептала, не спеша: "Мой оклад полсотни в месяц, Ваш оклад полсотни в месяц, - На сто в месяц в Петербурге Можно очень мило жить. Наградные и прибавки Я считаю на булавки, На Народный Дом и пиво, На прислугу и табак". Улыбнулся мрачный Банков - На одном из старых бланков Быстро свел бюджет их общий И невесту ущипнул. Так Петр Банков с Кларой Керних На занятиях вечерних, Экономией прельстившись, Обручились в добрый час.

   III Проползло четыре года. Три у Банковых урода Родилось за это время Неизвестно для чего. Недоношенный четвертый Стал добычею аборта, Так как муж прибавки новой К Рождеству не получил. Время шло. В углу гостиной Завелось уж пьянино И в большом недоуменье Мирно спало под ключом. На стенах висел сам Банков, Достоевский и испанка. Две искусственные пальмы Скучно сохли по углам. Сотни лиц различной масти Называли это счастьем... Сотни с завистью открытой Повторяли это вслух!

  * * * Это ново? Так же ново, Как фамилия Попова, Как холера и проказа, Как чума и плач детей. Для чего же повесть эту Рассказал ты снова свету? Оттого лишь, что на свете Нет страшнее ничего... <1911>

  НАКОНЕЦ! В городской суматохе Встретились двое. Надоели обои, Неуклюжие споры с собою, И бесплодные вздохи О том, что случилось когда-то... В час заката, Весной, в зеленеющем сквере, Как безгрешные звери, Забыв осторожность, тоску и потери, Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто. Не речисты Были их встречи и кротки. Целомудренно-чутко молчали, Не веря и веря находке, Смотрели друг другу в глаза, Друг на друга надели растоптанный старый венец И, не веря и веря, шептали: "Наконец!" Две недели тянулся роман. Конечно, они целовались. Конечно, он, как болван, Носил ей какие-то книги - Пудами. Конечно, прекрасные миги Казались годами, А старые скверные годы куда-то ушли. Потом Она укатила в деревню, в родительский дом, А он в переулке своем На лето остался. Странички первого письма Прочел он тридцать раз. В них были целые тома Нестройных жарких фраз... Что сладость лучшего вина, Когда оно не здесь? Но он глотал, пьянел до дна И отдавался весь. Низал в письме из разных мест Алмазы нежных слов И набросал в один присест Четырнадцать листков. Ее второе письмо было гораздо короче. И были в нем повторения, стиль и вода, Но он читал, с трудом вспоминал ее очи, И, себя утешая, шептал: "Не беда, не беда!" Послал "ответ", в котором невольно и вольно Причесал свои настроенья и тонко подвил, Писал два часа и вздохнул легко и довольно, Когда он в ящик письмо опустил. На двух страничках третьего письма Чужая женщина описывала вяло: Жару, купанье, дождь, болезнь мама, И все это "на ты", как и сначала... В ее уме с досадой усомнясь, Но в смутной жажде их осенней встречи, Он отвечал ей глухо и томясь, Скрывая злость и истину калеча. Четвертое посьмо не приходило долго. И наконец пришло "с приветом" carte postale*, Написанная лишь из чувства долга... Он не ответил. Кончено? Едва ль... Не любя, он осенью, волнуясь, В адресном столе томился много раз. Прибегал, невольно повинуясь Зову позабытых темно-серых глаз... Прибегал, чтоб снова суррогатом рая Напоить тупую скуку, стыд и боль, Горечь лета кое-как прощая И опять входя в былую роль. День, когда ему на бланке написали, Где она живет, был трудный, нудный день - Чистил зубы, ногти, а в душе кричали Любопытство, радость и глухой подъем... В семь он, задыхаясь, постучался в двери И вошел, шатаясь, не любя и злясь, А она стояла, прислонясь к портьере, И ждала, не веря, и звала, смеясь. Через пять минут безумно целовались, Снова засиял растоптанный венец, И глаза невольно закрывались, Прочитав в других немое: "Наконец!.." <1913> _______________ *Почтовая открытка (фр.).

  ХЛЕБ (Роман) Мечтают двое... Мерцает свечка. Трещат обои. Потухла печка. Молчат и ходят... Снег бьет в окошко, Часы выводят Свою дорожку. "Как жизнь прекрасна С тобой в