Цеховская Варвара Николаевна - Тихий угол

  

  

   Большой княжеск³й домъ долго стоялъ необитаемымъ. Тихо было возлѣ него и грустно становилось каждому отъ этой тишины. Здѣсь ни въ чемъ не замѣчалось признака жизни, все замерло и застыло въ безмолв³и. Лишь запущенный паркъ разростался вокругъ гуще и гуще, да соловьи въ весеннюю пору безбоязненно состязались въ сиреневыхъ кустахъ. А въ осенн³я темныя ночи бушевала злостная непогода, протяжно завывалъ вѣтеръ, потрясая обнаженныя деревья; шумѣли дождевые потоки, съ трескомъ падали на землю сух³я вѣтви. Но наступала зима, морозъ леденилъ порывы ненастья, и прежняя пустынная тишина снова разливалась въ воздухѣ.

   Съ медлительной постепенностью приходили въ ветхость постройки и затѣи былыхъ временъ. Передъ домомъ исчезали богатые цвѣтники, живописныя группы розъ и персидской сирени. Кое-гдѣ розы превратились въ шиповникъ разноцвѣтныхъ оттѣнковъ: ярко-желтый, бѣлый, блѣдно-розовый и палевый. Осѣдали и осыпались земляныя террасы, спускавш³яся къ пруду; заросталъ травой и колючимъ кустарникомъ обширный кругъ передъ параднымъ подъѣздомъ. Въ Малоросс³и этотъ кустарникъ называется "дерезою". Чаще всего онъ встрѣчается на кладбищахъ, гдѣ замѣняетъ живую изгородь. Когда въ княжеской усадьбѣ неизвѣстно откуда появилась непролазно густая дереза, сосѣдн³е крестьяне порѣшили:

   - Никому уже не жить въ старомъ домѣ. Гдѣ разведется дереза, тамъ больше не будетъ жилья: потому она и растетъ на кладбищѣ.

   Усадьба и паркъ прилегали къ деревнѣ Власовкѣ. Власовка тянулась продолговатой полосой въ долинѣ среди заливныхъ луговъ. Деревня была бѣдная, въ сторонѣ отъ желѣзной дороги и заводовъ, съ малоземельнымъ населен³емъ изъ крестьянъ и казаковъ. Власовцы снимали въ аренду мелкими участками остатки перезаложенныхъ княжескихъ владѣн³й. Только благодаря арендѣ и перебивались кое-какъ. Послѣдн³й представитель славнаго рода, князь Сергѣй Андреевичъ, занималъ видное мѣсто въ одномъ изъ частныхъ банковъ. Онъ пережилъ братьевъ, сестеръ, племянниковъ; дважды вступалъ въ бракъ, но не имѣлъ дѣтей. Княжеск³й родъ заканчивалъ въ его лицѣ свое существован³е. Сергѣю Андреевичу шелъ пятидесятый годъ, а во Власовкѣ его до сихъ поръ называли "Сережей". Иногда изъ почтительности говорили о немъ: "Сережа Андреевичъ"; но "Сережа" непремѣнно. Онъ много лѣтъ жилъ въ городѣ и не любилъ большого власовскаго дома. Пр³ѣзжая изрѣдка въ деревню, князь останавливался во флигелѣ, на границѣ парка и огромнаго чернаго двора. Тамъ же, во флигелѣ проживалъ и сторожъ усадьбы, Петро Прохоровичъ, одинок³й, нелюдимый старикъ изъ бывшихъ дворовыхъ. Спокойный, необщительный, невозмутимо аккуратный, Петро Прохоровичъ казался не то осколкомъ невозвратной старины, не то выходцемъ съ того свѣта. Чѣмъ онъ бывалъ занятъ по цѣлымъ днямъ, никто не зналъ. Но если среди ночи звонко лаяли панск³я собаки, Петро Прохоровичъ, не торопясь, пострѣливалъ изъ допотопнаго ружья, направляя выстрѣлы въ сторону большого дома. Онъ словно хотѣлъ сказать кому-то: - Вотъ же - не сплю, стерегу.

   На этомъ, впрочемъ, и заканчивалась его роль охранителя княжескаго имѣн³я.

   Въ окрестности опустѣвшая усадьба внушала суевѣрную боязнь: нерѣдко бабы пугали "панской пусткой" непокорныхъ ребятъ. Существовалъ туманный разсказъ, будто кто-то видѣлъ однажды при лунномъ свѣтѣ нѣчто непонятное вблизи пустки. Толковали о какой-то "распатланной" дѣвкѣ, обитающей на чердакѣ дома: будто дѣвка бродитъ съ распущенными волосами по комнатамъ и распѣваетъ въ полночные часы непонятно печальныя пѣсни. Старики и молодежь - всѣ избѣгали приближаться къ усадьбѣ въ ночное время: мѣсто безлюдное, мало ли что можетъ привидѣться. Къ тому же по вечерамъ въ паркѣ безпокойно тосковали филины, взвизгивали, плакали и хохотали совы, нагоняя еще больш³й страхъ на проходившихъ мимо.

   Человѣческ³е голоса не нарушали тишины стараго дома. Онъ стоялъ молчаливый и безрадостный съ плотно-закрытыми на болты ставнями, съ наглухо-заколоченными балконными дверьми. Со всѣхъ сторонъ къ нему прилегали больш³я веранды. Каждый годъ подлѣ верандъ зеленѣлъ вьющ³йся виноградъ. Онъ цѣпко ухватывался за выцвѣтш³я колоннки, вился по периламъ, добирался до крыши. Молодые виноградные побѣги разстилались по осѣвшимъ ступенямъ, какъ бы преграждая входъ. Часть винограда вымерзала зимой; ея никто не вырѣзывалъ, и сух³е стволы, перемѣшиваясь съ зелеными, валялись на землѣ, свѣшивались съ колоннъ. Множество темныхъ ужей и сѣроватыхъ гадюкъ развелось въ фундаментѣ дома. Они дерзко взбирались на веранды, шуршали высохшимъ виноградникомъ, извиваясь группами у крыльца; блестѣли чешуйчатыми спинками, безстрашно грѣясь на солнцѣ. Подобно усерднымъ сторожамъ, ходили размѣреннымъ шагомъ вокругъ дома длинноног³е аисты, истребляя гадюкъ и ужей. Но истребить змѣиное царство не было возможности; змѣи завладѣли панской пусткой, умножались изъ года въ годъ все больше и больше. Осенью спасались онѣ отъ холода и проникали черезъ щели половъ даже въ домъ. Ихъ не страшили угрюмыя, парадныя комнаты, частью пустыя, частью переполненныя старинной мебелью изъ корельской березы и краснаго дерева съ бронзой. Змѣи боялись только человѣка, а людей въ домѣ не было.

   Сейчасъ же за паркомъ спускалось къ лугу кладбище, густо заросшее березами. Тутъ среди сочной зелени стояла каменная часовыя надъ склепомъ князей. Тяжело закругленное здан³е съ толстыми рѣшетками на окнахъ, съ куполомъ вмѣсто крыши, съ неуклюжей колоннадой изъ кирпича. Дик³й виноградъ и здѣсь обвивалъ колоннки, прикрывалъ часть купола. У ограды склепа разросся густой барвинокъ съ невянущей зеленью, съ голубоватыми звѣздочками своихъ скромныхъ цвѣтовъ. Возлѣ него краснѣли шиповники, остатки прежнихъ розъ, а дальше неровной изгородью поднималась изъ земли все та же надоѣдливая дереза.

   Давно заржавѣли замки у часовни, давно не отпирали ее. Вѣяло торжественнымъ, немного жуткимъ покоемъ отъ этой безмолвной гробницы прошлаго. И выяснялось родственное сходство между старымъ домомъ и княжескимъ склепомъ: тотъ же стиль, та же безжизненность, тоже безмолв³е и запустѣн³е. Памятники былого... Склепъ и домъ оба неохотно подчинялись вл³ян³ю времени, но не могли устоять противъ него и уже молчаливо признавали свое поражен³е: разрушались. Особенно отчетливо подмѣчалось сходство между ними въ ясныя, теплыя ночи, когда повсюду, какъ золотая пыль, разсыпался мягк³й блескъ мечтательной луны и ночная тишина такъ кротко гармонировала съ невольнымъ молчан³емъ кладбища. Нѣмое небо и затихшая земля, какъ бы, сливались въ одно цѣлое. Деревья и кустарники, пруды и террасы, кладбищенск³е кресты и могилы, удлиненный домъ и круглая часовыя - все принимало загадочно-красивый, фантастически странный видъ: все казалось однороднымъ. Тогда трудно было различить, гдѣ кончается покинутая усадьба, а гдѣ начинается кладбище. И здѣсь, и тамъ тихо кругомъ. Тихо, пустынно, печально и сиротливо.

  

  

   И вдругъ въ догорающую жизнь стараго дома ворвалось что-то новое, шумное. Точно струей кислорода дунули на погасающее пламя и пламя. разгорѣлось вновь. Перемѣна произошла въ одно лѣто, быстро, миролюбиво и очень просто. Первоначально придумала это старшая изъ власовскихъ учительницъ, Варвара Платоновна. Придумала и подѣлилась проектомъ съ законоучителемъ, отцомъ Порфир³емъ.

   - Вотъ, отецъ Порфир³й,- сказала она,- если бы вы попробовали уговорить князя... Пусть уступитъ большой домъ подъ земскую школу. А земство отдастъ вамъ свое здан³е подъ церковно-приходскую. Намъ здѣсь, что ни годъ, то тѣснѣе. Попросту - задыхаемся... А въ старомъ домѣ масса воздуха пропадаетъ даромъ. И для васъ удобство: у васъ вѣдь совсѣмъ нѣтъ школьной постройки. Какъ вы объ этомъ думаете?

   Проектъ показался отцу Порфир³ю болѣе чѣмъ заманчивымъ.

   Въ церковной школѣ учительствовала его старшая дочь, а школа помѣщалась въ низенькой мазанной хатѣ, сырой и неудобной. Когда Варвара Платоновна заговорила о княжескомъ домѣ, чадолюбивый отецъ Порфир³й съ радостью ухватился за ея мысль. Сперва онъ переговорилъ съ вл³ятельными на сельскомъ сходѣ крестьянами. Дѣло обсудили частнымъ образомъ и одобрили. Тогда отецъ Порфир³й вызвался поѣхать въ городъ съ ходатайствомъ сначала къ Сережѣ Андреевичу, а потомъ въ земскую управу.

   Его уполномочили.

   Весною, недѣли три назадъ, князь пр³ѣзжалъ по дѣламъ аренды во Власовку. Къ тому времени подоспѣли школьные экзамены. Сергѣй Андреевичъ числился почетнымъ попечителемъ земскаго училища: его пригласили присутствовать при экзаменахъ. Онъ счелъ неловкимъ отказаться и пришелъ съ ландышами въ петлицѣ. Экзаменъ производилъ инспекторъ народныхъ школъ, а Сергѣй Андреевичъ сидѣлъ рядомъ съ нимъ, одобрительно покачивая головою. По своему обыкновен³ю онъ старался сказать каждому что-нибудь пр³ятное. Учениковъ похваливалъ, инспектора выпроводилъ изъ Власовки чуть не съ королевскими почестями; отца Порфир³я превозносилъ, какъ рѣдкостнаго законоучителя и духовнаго пастыря Варвару Платоновну называлъ богиней мудрости. Среднюю изъ учительницъ, Клавд³ю Петровну, сравнивалъ съ нѣжно-румяной зарею, а младшую - Софью Михайловну - угощалъ самыми изысканными комплиментами. Въ заключен³е устроилъ прогулку для выпускныхъ учениковъ. Въ лѣсу, на берегу рѣки варили кашу, играли въ разныя игры. Учительницы раздавали лакомства, выписанныя княземъ изъ города. На первыхъ порахъ школьниковъ стѣсняло присутств³е мало знакомаго Сергѣя Андреевича. Но когда онъ принялся играть въ горѣлки и упалъ, запутавшись въ травѣ,- съ нимъ освоились. Къ концу прогулки наиболѣе конфузливые изъ учениковъ - и тѣ перестали бояться князя. Втихомолку его прозвали "чудакомъ" и "добрякою". Теперь власовцы вспоминали все это и имъ казалось, что князь отнесется сочувственно къ школьной нуждѣ. На его сочувств³е надѣялись всѣ безъ исключен³я и заранѣе толковали о переходѣ школы въ княжескую "пустку", какъ о рѣшенномъ дѣлѣ. Въ воскресенье, передъ вечеромъ, отецъ Порфир³й вышелъ въ сѣромъ подрясникѣ на крылечко и крикнулъ работнику:

   - Панько! Ты накормилъ коней?

   - А то-жъ какъ, - невозмутимо протянулъ Панько.

   - И напоилъ?

   - Ну да, поилъ.

   - Ну, то запрягай. Пора въ городъ ѣхать. Къ утру какъ разъ поспѣемъ.

   - До Сережи Андреевича? - спросилъ Панько такимъ тономъ, какъ будто отъ отвѣта отца Порфир³я зависѣло запрягать лошадей или не стоитъ.

   - Эге! - утвердительно пояснилъ отецъ Порфир³й,- сразу къ банку подъѣдемъ. Я только переодѣнусь у соборнаго дьякона и въ банкъ. А то потомъ Сережи, можетъ, и не застанемъ дома; онъ по гостямъ все больше...

   - Та оно конечно,- подтвердилъ Панько, не двигаясь съ мѣста.

   - Сѣна помости на шарабанѣ побольше. Чтобы мягко было.

   - Уже вымостилъ. Доѣдемъ.

   - Овса набери. Въ городѣ дорогъ овесъ. Да поворачивайся!

   - Заразъ. Я еще и не полудновалъ.

   Панько не торопился. Выѣхали со двора часа черезъ два. Возлѣ земской школы встрѣтили Варвару Платоновну; она возвращалась съ прогулки изъ княжескаго парка. Остановили коней и поговорили еще немного. Хорошо было въ этотъ часъ во Власовкѣ. Солнце стало уже не жаркое и нѣжно ласкало все, на что падали его лучи: и деревню, и церковь съ пылающими при закатѣ крестами, и застывш³й, точно въ очарованномъ снѣ, огромный паркъ.

   - Такъ вы не забудьте,- просила Варвара Платоновна отца Порфир³я,- добивайтесь разрѣшен³я, добивайтесь всѣми силами. Скажите ему: вы нашъ попечитель и защитникъ... Напомните о кашѣ; какое онъ тогда принялъ участ³е въ ученикахъ. Польстите, если понадобится. Онъ, какъ будто, сговорчивый.

   - Добре, добре! - бормоталъ отецъ Порфир³й, перекладывая на болѣе удобное мѣсто коробку съ камилавкой.- Мы и польстимъ, и напомнимъ. Я какъ для родного ребенка стараться буду... Похлопочу...

   - Пожалуйста, отецъ Порфир³й.

   - Ну, въ добрый часъ. Трогай, Панько. Заснулъ ты, что-ли?

   - Чего заснулъ? Я заразъ. Поспѣемъ.

   Панько подергалъ возжами. Тронулись лошади и побѣжали мелкой рысью, унося за собою высок³й шарабанъ.

   Варвара Платоновна остановилась и долго глядѣла въ даль на пыльную дорогу, убѣгавшую изъ деревни въ ярко зеленое поле. Ей не хотѣлось идти въ душную школу съ низкими потолками.

   Варвара Платоновна была земская учительница изъ курсистокъ, дѣвушка не первой молодости, лѣтъ тридцати пяти, но очень моложавая, съ доброй, немного печальной улыбкой, съ задумчивымъ выражен³емъ красивыхъ сѣрыхъ глазъ. Душевная незапятнанность и отзывчивость отражались въ глазахъ Варвары Платоновны, сквозили въ ея улыбкѣ. Они-то и молодили ея лицо. Лѣтъ пятнадцать тому назадъ Варвара Платоновна добровольно зарылась въ свое учительство и привязалась къ школѣ. Теперь ее считали образцовой преподавательницей; къ ней на выучку присылали молодыхъ учительницъ. А раньше,- еще на первыхъ порахъ, на нее почему-то косились; видѣли въ ней неблагонадежно-опасный элементъ. Но это отошло въ область воспоминан³й. Съ годами она начала смотрѣть на себя, какъ на необходимую принадлежность Власовки, а на Власовку, какъ на свой домъ. Иногда на каникулахъ Варвара Платоновна уѣзжала къ замужней сестрѣ, въ бойк³й университетск³й городъ. Зять служилъ тамъ вице-губернаторомъ. Однако въ домѣ у сестры - и въ городѣ, и на дачѣ - Варварѣ Платоновнѣ было скучно, стѣснительно. Несравненно скучнѣе, чѣмъ во Власовкѣ. Съ каждымъ годомъ подмѣчала она въ себѣ все большую и большую оторванность отъ городской жизни, отъ городскихъ интересовъ. Какими-то странными, безъ толку суетливыми казались ей горожане. Она никакъ не могла слиться съ ихъ жизнью, приноровиться къ нимъ; не могла понять эту ускоренную погоню за жизненными удобствами, нервную взвинченность, хроническое недовольство всѣмъ. Съ сестрой у нея непоправимо охлаждались прежн³я дружеск³я отношен³я. Когда-то онѣ вмѣстѣ учились въ гимназ³и и на курсахъ, смотрѣли на вещи одинаковыми глазами. А потомъ заговорили на разныхъ языкахъ. Словно глухая стѣна залегла между ними, или образовалась изъ едва примѣтной трещины глубокая пропасть. Сестра видѣла въ ней старѣющую дѣвушку, которая уже начинаетъ чудить. Варвара Платоновна сердечно жалѣла сестру. Ей думалось, что та постоянно испытываетъ ощущен³е скуки, тяготится пошленькимъ существован³емъ, но самолюбиво скрываетъ это. Вѣдь не можетъ же сестра при ея - все-таки недюжинномъ - развит³и, не видѣть окружающаго въ истинномъ свѣтѣ? А вокругъ нея все такое мелкое, исключительно-показное, праздное, неинтересное. Вчужѣ дѣлается жалко. Гдѣ же тутъ радость, удовлетворен³е?

   Возвращаясь во Власовку, Варвара Платоновна съ облегчен³емъ думала:

   - Наконецъ-то дома. Нѣтъ, здѣсь лучше.

   И спѣшила на отдыхъ въ пустынный княжеск³й паркъ, гдѣ у нея были излюбленные уголки, гдѣ такъ успокоительно и безмятежно то переговаривались, то затихали величественныя деревья. Ея сестра никогда не повѣрила бы въ искренность словъ: нѣтъ, здѣсь лучше. Но Варвара Платоновна думала это искренно.

   Пролетали мѣсяцы и годы.

   Ученики поступали въ школу, проходили курсъ, получали свидѣтельства и похвальные листы. На смѣну имъ собирались новеньк³е: неотесанные, дик³е, пугливые. Смѣнялись школьники, смѣнялись помощницы, а Варвара Платоновна крѣпко приросла къ Власовкѣ. Она полюбила эту малоземельную, нищенски-бѣдную, хотя по внѣшности нарядную, деревушку съ опрятно-выбѣленными хатами, съ вишневыми садами и "левадами", съ серебристыми вербами и уходящими въ высь тополями. Полюбила недолгую украинскую весну съ ея влажной теплотой и меланхолически-нѣжной прелестью пейзажа. Ей нравились лѣтн³я ночи съ крупно-горящими звѣздами на потемнѣвшемъ небосводѣ; тѣ знойныя южныя ночи, когда не хочется спать; когда на далекомъ горизонтѣ часто поблескиваетъ слабая зарница, а зеленовато-золотой мѣсяцъ движется по дымчатымъ облакамъ, то исчезая за ними, то появляясь вновь. Нравилась яркая теплая осень и тих³е зимн³е дни съ обильнымъ инеемъ на деревьяхъ, съ безчисленными блестками на землѣ и на крышахъ. Варвара Платоновна не причисляла себя къ неудачникамъ; она была довольна деревенской обстановкой. Но ея личная жизнь все время оставалась гдѣ-то въ сторонкѣ. Не то, чтобы она умышленно отказывалась отъ личныхъ радостей, а просто - такъ складывались обстоятельства.

  

  

   Князя Сергѣя Андреевича и въ городѣ называли уменьшительнымъ именемъ, хотя не Сережей, какъ во Власовкѣ, а Сереженькой. О князѣ шелъ слухъ, будто онъ очень недалекъ. На самомъ же дѣлѣ онъ былъ легкомысленно разсѣянъ. Если Сергѣй Андреевичъ давалъ себѣ трудъ подумать о чемъ-нибудь, онъ могъ разсуждать и толково, и логично. Но онъ лѣнился ворочать мозгами и обыкновенно поддерживалъ бесѣду изъ любезности, нисколько не думая о томъ, что говоритъ. Его неумѣстные отвѣты и замѣчан³я невпопадъ часто облетали весь городъ и уѣздъ. Громкая, популярная въ губерн³и фамил³я помогла князю раздобыть въ банкѣ почетное мѣсто съ солиднымъ окладомъ. Тамъ отъ него не требовали большой работы, а лишь заставляли подписывать отчеты и балансы, да выдвигали въ торжественныхъ случаяхъ, какъ представителя администрац³и банка. Былъ пер³одъ, когда Сергѣя Андреевича избирали въ земск³е гласные, тоже ради его, прославленнаго предками, имени. Но онъ говорилъ на общихъ собран³яхъ так³я наивныя вещи, что приводилъ въ ужасъ своихъ избирателей. Сгоряча началъ было ратовать за розги, за обуздан³е зазнавшагося мужика. Князя упрекнули въ мракобѣс³и и онъ, перемѣнивши политику, вдругъ сталъ высказываться въ явно-прогрессивномъ, почти крамольномъ тонѣ. Договорился онъ при этомъ до Геркулесовыхъ столбовъ: даже былъ вызванъ къ губернатору для объяснен³й наединѣ. Вскорѣ подоспѣли новые выборы и князь больше не попалъ въ гласные. Только въ лѣтописяхъ мѣстнаго земства остались анекдотическ³я воспоминан³я о томъ, какъ "брыкался" Серженька, вообразивш³й себя радикаломъ, и какъ отрезвлялъ его энергическ³й губернаторъ.

   Банковск³й служитель проводилъ отца Порфир³я въ кабинетъ къ князю.

   Любезный князь какъ бы обрадовался появлен³ю отца Порфир³я и тутъ же по забывчивости перепуталъ его имя.

   - А-а-а... батюшка, отецъ Игнат³й? Виноватъ, отецъ Прокоф³й. Очень радъ. Душевно радъ васъ видѣть. Пожалуйте, пожалуйте. Присядьте, пожалуйста, сюда вотъ, на диванъ. Тутъ удобнѣе... Что? какъ дѣла у насъ, во Власовкѣ? Все благополучно?

   - Благодарен³е Богу. Власовцы вотъ послали меня ходокомъ къ вамъ, князь. Просятъ...

   - Ходокомъ?

   Маленьк³й, худощавый и подвижной князь съ недоумѣн³емъ осмотрѣлъ плотную фигуру отца Порфир³я, его новую праздничную рясу, нагрудный крестъ на толстой цѣпочкѣ, простоватое лицо, загорѣвшее отъ весенняго вѣтра, темную бороду и длинные съ легкой просѣдью волосы.

   - Ходокомъ? - повторилъ онъ еще разъ,- въ чемъ же дѣло?

   И снова перебилъ отца Порфир³я, собиравшагося заговорить:

   - Папиросу не желаете-ли?

   - Благодарствуйте, князь, не курю. Я собственно насчетъ нашей школы...

   - О нашей школѣ? Такъ что же? Школа у насъ прекрасная; я удостовѣрился самолично. Да-а... Помилуйте, ученики отвѣчаютъ на так³е головоломные вопросы... Я бы самъ и то, пожалуй, затруднялся отвѣтить. Откуда вода въ океанахъ? Что такое молн³я? Въ какомъ году умеръ Иванъ Калита? Батюшки свѣты! студенты - да и только. И это въ деревнѣ, гдѣ ѣсть нечего... Я былъ пораженъ.

   - Вы экзаменовали учениковъ Варвары Платоновны; нынче былъ ея выпускъ. Она первѣйшая учительница въ уѣздѣ...

   - Да, конечно. Но и тѣ - друг³я - ничего... Эта шустренькая... какъ ее зовутъ? Софья... Софья...

   - Софья Михайловна?

   - Да, да... Софья Михайловна. Какъ она поживаетъ? Здорова?

   - Уѣхала къ теткѣ на каникулы.

   - Ахъ, правда: теперь вѣдь каникулы. Уѣхала, вы говорите? Ну, что же... Пусть отдохнетъ. У нея глазки веселые, прелукавые глазки. Я, чуть взглянулъ, и ужъ вижу: зелье-баловница... Шалунья вѣрно большая?

   - Есть грѣхъ! - вздохнулъ отецъ Порфир³й.

   - Замѣтно, замѣтно. О-о-о, меня не проведешь. Но она интересная. А вы, батюшка, какъ ее находите?

   Отецъ Порфир³й никогда не слылъ знатокомъ женской красоты. Но теперь сказалъ изъ учтивости:

   - Спора нѣтъ, дѣвица пр³ятная. Такъ позволите, князь, изложить нашу просьбу?

   - Какую просьбу?

   По разсѣянности князь уже забылъ о школѣ.

   - Власовцы просятъ... Видите-ли, школа у насъ тѣсная, а средствъ нѣтъ, о расширен³и здан³я и думать нечего. У васъ же пустой домъ стоитъ въ паркѣ. Уступите подъ школу, во временное пользован³е? Обмѣняемся, пока что, здан³ями? Составимъ контрактъ, оформимъ все, какъ вы пожелаете.

   - Ага... вотъ вы о чемъ...

   - Власовское училище - многолюдное. И изъ нашего села, и изъ нижней Власовки, и съ хуторовъ - всѣ къ намъ идутъ. Переполнен³е... А домишко плохоньк³й, тѣсный... Въ иномъ классѣ по шестьдесятъ душъ сидитъ. Пока занят³я, дышать нечѣмъ: духота, парно. Уйдутъ дѣти,- сейчасъ становится холодно. У учительницъ комнаты совсѣмъ холодныя. Домъ на выгонѣ, стѣны тонк³я, потолокъ, какъ въ сараѣ... Гуляй, вѣтеръ, сколько хочешь... Вотъ и зябнутъ. Всю зиму дрожатъ отъ холода.

   - Дрожатъ? - участливо спросилъ Сергѣй Андреевичъ.- И Софья Михайловна тоже?

   Отецъ Порфир³й отвѣтилъ дипломатически:

   - Софья Михайловна хуже всѣхъ зябнетъ. Старш³е барышни уже прибавку выслужили, обзавелись кое-чѣмъ теплымъ. А она на шестнадцати рубляхъ въ мѣсяцъ сидитъ. Въ морозы въ такой тоненькой кофточкѣ бѣгаетъ, смотрѣть страшно. На Рождество уѣзжала къ теткѣ,- такъ я свою шубу отдалъ. Перепугался... замерзнетъ, думаю...

   Князь живо вообразилъ передъ собою Софью Михайловну въ поповской шубѣ и разсмѣялся:

   - Вотъ былъ котъ въ сапогахъ!

   Улыбнулся и отецъ Порфир³й. Послѣ молчан³я Сергѣй Андреевичъ спросилъ:

   - Неужели же на шестнадцать рублей можно жить?

   - Живутъ люди. Значитъ, возможно. Другимъ все же легче. А Софья Михайловна изнѣжена; сама изъ помѣщиковъ. Привыкла къ баловству, къ достаткамъ... Такъ для нея тяжеленько. Первое время вечера и ночи напролетъ плакала. Кончитъ занят³я, запрется, сидитъ и плачетъ...

   - Бѣдняжка!

   - Мы всѣ и такъ, и сякъ вокругъ нея... Не помогаетъ, плачетъ. Лучше, говоритъ, мнѣ не жить на свѣтѣ, чѣмъ такая жизнь. Теперь уже трет³й годъ, отошла немного... А все-таки - малѣйшее что, сейчасъ головка болитъ. Постной пищи не ѣстъ, сала не переноситъ. Она вѣдь дочка покойнаго Трефильева. Помните, Михайла Борисовича?

   - Скажите! Я и не зналъ. То-то она эдакая грац³озная, воздушная; породу вездѣ видно. Михайло Борисовичъ? какъ же, помню; мы съ нимъ встрѣчались. Хлѣбосолъ былъ.

   - Прокушалъ все, что имѣлъ. И свое, и женино... Жена умерла раньше, а послѣ него дочка безъ гроша осталась. Софья Михайловна даже гимназ³и не окончила; не на что было. Такъ ужъ, кто-то изъ знакомыхъ пристроилъ въ народныя учительницы.

   Князь печально покачалъ головою.

   - Да, да... Разоряется наше дворянство, гибнетъ. И нѣтъ спасен³я. Отцы все прикончили, дѣти къ мужикамъ на службу идутъ...

   - Пойдешь и къ мужикамъ. Ѣсть, пить надо...

   - А знаете, батюшка, это вы отлично придумали. Переведемъ школу въ большой домъ. Тамъ тепло, печи чудесныя. Барышнямъ можно отдать комнаты съ южной стороны, гдѣ у насъ спальныя были. Вотъ гдѣ теплынь зимою! Подъ классы пусть берутъ гостиныя: угловую и желтую; или розовую, все равно. И мебель имъ предложимъ. Мебели въ домѣ много, что ей сдѣлается? Досадно, почему не подумали объ этомъ раньше. Зачѣмъ онѣ столько лѣтъ мерзли на выгонѣ?

   - Не рѣшались васъ безпокоитъ безъ особой нужды.

   - Что за безпокойство? Хорошее дѣло можно устроить и безъ особой нужды.

   Отецъ Порфир³й выразилъ благодарность отъ имени власовцевъ. Затѣмъ съ большою осторожностью заговорилъ о церковно-приходской школѣ. Князь не возражалъ и противъ этой части проекта. Онъ и тутъ охотно далъ свое соглас³е:

   - Да къ чему мнѣ ваша земская хата? Берите ее, если надо.

   Отецъ Порфир³й прос³ялъ. Отстаивая интересы земской школы, онъ - главнымъ образомъ - имѣлъ въ виду церковно-приходскую. И достигъ цѣли.

   - Спасибо, Сергѣй Андреевичъ, великое вамъ спасибо. Мы такъ и надѣялись, что вы откликнетесь на нашу нужду. Кому же и отозваться, какъ не вамъ? Вы у насъ и попечитель, и печальникъ просвѣщен³я...

   Князю эти слова пришлись по душѣ.

   - Я всегда радъ служить, чѣмъ могу. Радъ всегда. Потому что сочувствую просвѣщен³ю и вообще... Движен³ю впередъ... прогрессу... У меня даже непр³ятности изъ-за этого были. Вы не слышали? Какъ же, къ губернатору вызывали. Но я не изъ трусливыхъ: меня не очень то легко испугать. Я такъ ему и сказалъ: вы, ваше превосходительство, можете оставаться при своемъ мнѣн³и, а я - при моемъ. И, конечно... Онъ мнѣ неподвластенъ; я - ему. О чемъ же разсуждать? А мой девизъ: чѣмъ больше свѣта, тѣмъ меньше тьмы.

   - Воспрянутъ духомъ власовск³я школы, благодаря вамъ, князь.

   - Великолѣпно. Я радъ... Радъ за нихъ. Хотя, по совѣсти говоря, мнѣ это и самому на руку: не будетъ соблазна. Недавно барышники пронюхали, что у меня въ деревнѣ хорош³й домъ пустуетъ. Не даютъ съ тѣхъ поръ проходу. Пристаютъ: продайте, князь, да продайте. На сносъ хотятъ купить и цѣну даютъ недурную. Но мнѣ зазорно: все же родовое гнѣздо, некрасиво какъ-то... Что ни говорите, а традиц³и великое дѣло. Священное... Послѣ моей смерти будь, что будетъ, но пока - неловко. Хотя иногда такъ трудно себя сдержать: понадобятся деньги, возьмешь и продашь. А заключилъ контрактъ съ обществомъ,- баста. Запечатано. Превосходная идея...

   - Какъ обрадуются у насъ всѣ, когда узнаютъ, что вы согласились.

   - Согласился, согласился... Подавайте заявлен³е въ земскую управу. Мое слово твердо: если сказалъ, сказалъ.

   - Позвольте принести благодарность, князь...

   - Не стоитъ благодарности, батюшка. Такой пустякъ. Кланяйтесь лучше Софьѣ Михайловнѣ, когда увидите...

  

  

   Участь стараго дома была рѣшена.

   Гулко разнеслось эхо человѣческихъ голосовъ по комнатамъ. Свѣж³й воздухъ и свѣтъ ворвались черезъ открытыя окна, вытѣсняя тяжелый запахъ нежилого помѣщен³я. Начался ремонтъ. Изъ фундамента кучами вынимали змѣй и змѣенышей; въ паркѣ замелькали рабоч³е, засуетились поденщицы, столяры, печники, плотники. И панская пустка сразу утратила ореолъ таинственной неприкосновенности. Работа спорилась весело. Ворчалъ лишь понурый Петро Прохоровичъ:

   - Сережа всегда выдумаетъ что-нибудь неподобное. Съ молоду безтолковый былъ, такимъ и до старости остался. Гдѣ же это видано, чтобы взять и отдать свой батьковск³й домъ Богъ знаетъ кому? Кто бы это другой сдѣлалъ? Да никто изъ разумныхъ. Въ панск³я комнаты, на паркеты напустить хлопцевъ въ смазныхъ чоботахъ. Какъ же, не видѣли ихъ здѣсь, б³сова отродья! Съ ихъ носами на паркетѣ сидѣть... Это погибель, разорен³е: они и домъ запакостятъ, и паркъ разнесутъ. Все пропадетъ! Я теперь не уберегу: я за ними, разбойниками, не поспѣю...

   Но сколько ни ворчалъ Петро Прохоровичъ, на него не обращали вниман³я. Всѣ остальные одобряли рѣшен³е князя, сочувствовали ему.

   Смущена была еще и старая баба Настя; та самая, которая впервые пустила по селу слухъ о распатланной дѣвкѣ, поющей въ княжескомъ домѣ.

   - Ну, баба, гдѣ же твоя дѣвка? Покажи ее и намъ. Что-жъ она притаилась? - поддразнивали Настю парубки.

   - Отстаньте, нев³ровы дѣти. Такъ она вамъ и вылѣзетъ среди дня. Ожидайте подольше.

   - Да ты же днемъ видѣла?

   - Подъ вечеръ, голуби мои, подъ вечеръ. Какъ разъ солнце садилось. Иду это я отъ пруда, бѣлье тамъ полоскала. А она на крышѣ: въ слуховое окошко смотритъ и поетъ. Жалобно, жалобно... Что поетъ, нельзя разобрать, только поетъ. У самой лицо круглое, глазъ не видно: патлы такъ и нависли. Я испугалась, ажъ на землю упала. Уронила узелъ и лежу. Когда - глядь, ея уже нѣту...

   - То ты, баба, сову видѣла, а не дѣвку.

   - Сову! Самъ ты сова! Развѣ я съ такою придурью, какъ ты, чтобы не разобрала, гдѣ сова, а гдѣ дѣвка?

   - То сова была. Сова! И кричала по совиному. А ты не раскусила дѣла и пошла звонить по селу: дѣвка, дѣвка...

   - Говорю же тебѣ: дѣвка. И пѣла она, я сама слышала.

   - Чего-жъ она теперь не поетъ?

   - Потревожена. Она объявится, подождите. Пусть учительши перейдутъ въ пустку...

   - Толкуй чепуху!

   - А ты переночуй здѣсь, такъ и увидишь, какая чепуха. Нѣтъ, сегодня, голуби мои, что я видѣла! И Господи, что видѣла! Пришли мы до свѣта завалину обмазывать. Бабы глину мѣсятъ, а я ударилась до пруда, за водою. Когда смотрю, а отъ стараго дома ползутъ гады... Видимо-невидимо, земли не видать, такая сила. И больш³е, и малые, и ужи, и гадючки... И прямо тебѣ въ прудъ, прямо въ прудъ... Потомъ плыть пустились: плывутъ, головки вверхъ, вверхъ... Всю воду покрыли, негдѣ ведромъ зачерпнуть. Дальше кто его знаетъ, гдѣ и подѣвались. На переселен³е пошли: зачуяли людей и переселились.

   - Жаль, что тебя съ собою не прихватили...

   Баба Настя сдѣлала видъ, будто не слышитъ.

   - Я около пруда ждала, ждала, пока все кончится... Вернулась, а наши бабы кричатъ: ты, стара, вѣрно спать тамъ легла? Выспалась гдѣ-нибудь подъ грушею? Чего такъ долго? - тутъ, говорю, заснешь. Какъ тутъ, говорю, заснуть? Если бы вамъ такой случай, вы бы поумирали отъ страха...

   Домъ отремонтировали.

   Наступали беззвучные осенн³е дни. Птицы озабоченно безмолствовали, собираясь въ далек³й путь. Выгорѣла на лугахъ трава, листья на деревьяхъ начали рѣдѣть и блекнуть. Пожелтѣли клены и березы; на дикой грушѣ зелень превратилась въ малиново-красный уборъ; держались лишь дубы, осокори и акац³и. Дни стояли ясные, но утро ежедневно наставало холодное, а ночи темныя и часто дождливыя; хотя къ полудню опять все искрилось и сверкало подъ золотисто-яркимъ солнечнымъ свѣтомъ. Эта с³яющая холоднымъ солнцемъ осень, казалось, несла красивую смерть всему тому, что она намѣревалась сгубить.

   Второго октября въ школѣ служили молебенъ передъ началомъ занят³й. Къ молебну нежданно пр³ѣхалъ Сергѣй Андреевичъ. Послѣднее время онъ носился съ власовскимъ училищемъ, какъ съ новой игрушкой. Даже называлъ для краткости: "моя школа". Высок³я комнаты наполнились шумомъ голосовъ, топотомъ тяжело-обутыхъ дѣтскихъ ногъ.

   - Царю небесный, утѣшителю, душе истины! - стройно пѣлъ ученическ³й хоръ и слова молитвы разносились по закоулкамъ стараго дома.

   Было что-то безотчетно-трогательное въ этомъ созвуч³и свѣжихъ, юныхъ голосовъ, славящихъ жизнь и обновлен³е, во всей убогой школьной обстановкѣ, перенесенной въ княжеск³е аппартаменты.

   Сергѣй Андреевичъ стоялъ на почетномъ мѣстѣ и набожно крестился, подавая примѣръ ученикамъ. Ему вспоминались далек³е прежн³е дни. Въ той же залѣ когда-то давно святили пасхальныя яства. Мать въ свѣтломъ платьѣ обыкновенно стояла тамъ, у балконной двери, гдѣ сегодня выстроили учениковъ. Бабушку выкатывали въ креслѣ поближе къ священникамъ. Отецъ останавливался у дверей, разсѣянно слушая службу. И также любопытно заглядывали въ окна эти самые тополи. Только они тогда были помоложе. И какъ много толпилось вокругъ сестеръ, братьевъ, тетушекъ, племянниковъ. Теперь никого нѣтъ: все прошло, всѣ въ склепѣ... Одинъ онъ, Сергѣй Андреевичъ, остался на обломкахъ прошлаго и на его глазахъ, даже по его желан³ю, въ старый домъ проникаетъ кто-то чужой, малознакомый, несущ³й за собой свѣтъ и возрожден³е.

   Хоръ пропѣлъ многолѣт³е князю.

   Это окончательно умилило и растрогало его. Онъ обратился къ школьникамъ съ рѣчью: сказалъ нѣсколько словъ о пользѣ просвѣщен³я и торжественно пообѣщалъ въ видѣ награды устроить на Рождество елку. За обѣдомъ Сергѣй Андреевичъ былъ въ отличномъ настроен³и духа, много шутилъ, болтая съ Софьей Михайловной, и снова повторилъ обѣщан³е пр³ѣхать въ рождественск³я святки на елку. Передъ вечеромъ онъ заспѣшилъ къ поѣзду на станц³ю.

   Учительницы засидѣлись послѣ чая въ новой, непривычно-парадной столовой. На дворѣ давно темнѣла октябрьская ночь, мрачная и сырая. Ближайшихъ кустовъ и тѣхъ не было видно изъ окна. Возлѣ дома сильнѣй и сильнѣй злобно взвизгивалъ вѣтеръ. Онъ гудѣлъ надъ тополями, со стономъ проносился дальше; то непр³ятно поскрипывалъ ставнями, то затихалъ на мгновенье. Минутами чудилось, будто кто-то поетъ и плачетъ подъ окномъ. Иногда послѣ затишья вѣтеръ поднималъ продолжительный, почти ритмическ³й шумъ, напоминающ³й шумъ парохода или далекаго желѣзнодорожнаго поѣзда. Медленно сталъ накрапывать дождь, но буря не утихала. Въ темнотѣ ослабѣвш³е листья такъ и сыпались съ деревьевъ. Въ водосточныхъ трубахъ журчала вода: сначала слабо и съ остановками, затѣмъ зашумѣла монотонной, непрерывной струей.

   Варвара Платоновна сидѣла у стола, прислушиваясь къ разговору помощницъ. Тѣ слегка пикировались между собою. Онѣ мало походили одна на другую. Клавд³я Петровна - довольно полная, румяная епарх³алка, отличалась прочно-опредѣлившимся, хотя и не широкимъ, м³ровоззрѣн³емъ. Добродушная, усердная, благонравная, бережливо-разсчетливая, по всей вѣроятности, будущая матушка, жена сельскаго священника.

   Софья Михайловна - блѣдная и мин³атюрная, съ кокетливымъ выражен³емъ нервной физ³оном³и - выглядѣла типичной горожанкой. Непрактичная и безалаберная, она какъ-то не умѣла обходиться въ обыденной жизни безъ посторонней помощи. Не позаботься Варвара Платоновна объ обѣдѣ для нея, она останется безъ обѣда. Не купи та же Варвара Платоновна того, что необходимо Сонѣ, и она будетъ сидѣть безъ самыхъ нужныхъ вещей. А свое крошечное жалованье истратитъ на пустяки и непремѣнно купитъ шоколаду. Забудутъ друг³е распорядиться, чтобы протопили печку у Сони, она ляжетъ спать въ нетопленной комнатѣ. И такъ во всемъ.

   Недовольство жизнью залегло скрытой ранкой въ ея молодой душѣ и отравляло ея существован³е. Она часто хандрила, истерически-плакала, задумчиво молчала цѣлыми часами, мысленно пр³искивая какой-нибудь исходъ изъ этой безпросвѣтно-тяжелой, по ея понят³ямъ, жизни и снова впадала въ унын³е, не находя никакого исхода. А то вдругъ на нее находили приступы необъяснимой веселости, приливы безпричиннаго хохота, ребяческаго дурачества. По временамъ Софья Михайловна какъ будто старалась развлечь самое себя и тогда ее нельзя было слушать безъ смѣха. Въ ея разсказѣ все казалось смѣшнымъ: комизмъ таился въ манерѣ говорить, въ выражен³и лица, въ интонац³и голоса. Для нея служило предметомъ шутки все, что ни попадалось на глаза: отецъ Порфир³й съ его болѣзненнымъ чадолюб³емъ, училищный сторожъ, Гаврила, жена Гаврилы, Арина, она же и кухарка при школѣ, Клавд³я Петровна, вышивающая себѣ въ приданое сто восемнадцатую чайную салфеточку. А главное будущ³й супругъ Клавд³и Петровны, полумиѳическ³й отецъ Анемподистъ. Этимъ легендарнымъ Анемподистомъ Соня изводила Клавд³ю, изводила безжалостно и упрямо. Хуже всего было безконечное пѣн³е "отъ имени отца Анемподиста" пушкинскаго стихотворен³я "Русалка".

   Изображая Анемподиста, Соня пѣла Русалку басомъ, съ семинарскимъ произношен³емъ словъ, сильно упирая на букву о, все время держась на одной и той же нотѣ. Выхо ило заунывно и однообразно до нестерпимости.

  

   Надъ озеромъ въ густыхъ дубро-о-о-овахъ

   Спасался нѣкогда мона-а-а-ахъ,-

  

   начинала Софья Мпхайловна, и Клавд³я зарывала голову въ подушки или убѣгала изъ дому, куда глядятъ глаза. Но чуть она появлялась на порогѣ, Соня встрѣчала ее продолжен³емъ прерванной пѣсни. И безъ пропусковъ тянула свое вплоть до заключительныхъ словъ:

  

   Заря прогнала тьму ночную,

   Монаха не нашли нигдѣ...

  

   - О, Господи! Вотъ наказанье!

   - Не мѣшай. А то начну съ начала...

  

   И только бороду сѣду-у-у-ую

   Мальчишки видѣли въ водѣ-ѣ-ѣ...

  

   Надоѣдала она подчасъ и Клавд³и, и Варварѣ Платоновнѣ. Но все же съ нею незамѣтнѣй пролетала зима и чаще раздавался смѣхъ въ стѣнахъ холодноватой, тѣсной школы.

  

  

   Далеко носились мысли Варвары Платоновны, пока возлѣ нея препирались Клавд³я и Соня. Клавд³я была уязвлена сегодняшней любезностью князя по отношен³ю къ Сонѣ. Она иронизировала, Соня отражала удары. Наконецъ, имъ надоѣло и обѣ замолчали.

   Въ комнатѣ стало очень тихо.

   - Какая тьма на дворѣ. И какъ гудитъ вѣтеръ! - жалобно сказала Софья Михайловна. Она лишь теперь обратила вниман³е на непогоду. Клавд³я не придала значен³я ея замѣчан³ю. Соня продолжала:

   - Ты только подумай: как³я есть на свѣтѣ счастливыя женщины! Тамъ, въ городахъ... У нихъ теперь огни, люди... весело... Друг³е живутъ, развлекаются... А мы тутъ, какъ на островѣ. И зачѣмъ? Кому это нужно, чтобы я здѣсь пропадала? Нѣтъ, но какъ онъ грустно шумитъ, этотъ вѣтеръ!

   Клавд³я спокойно возразила:

   - На то и осень, чтобы шумѣло.

   - Хорошо тебѣ... Ты точно страусъ: все перевариваешь.

   - А чего ради выходить изъ себя? Пошумитъ и перестанетъ. Вонъ изъ управы прислали бумагу для тетрадокъ: половина безъ линеекъ. Всѣ вечера придется линовать. Тутъ бы отдохнуть, а ты корпи до полночи. Это похуже вѣтра.

   - Ахъ, не напоминай! Мнѣ вспомнить страшно. Опять начнется завтра наша лямка... Тяни, тяни и конца не видно. И это жизнь?

   - Бываетъ и хуже! - утѣшила Клавд³я.

   - Да мнѣ-то что изъ того? Ну, бываетъ... А мнѣ развѣ легче отъ этого? Тверди каждый день какому-нибудь хохленку про букву ффф... А онъ тебѣ "хвв...хвв... хвв..." Хоть придуши его, нѣтъ толку! Одурь беретъ, умереть хочется... Занесетъ паркъ сугробами. Окна замерзнутъ, какъ ледяныя. И сиди въ тюрьмѣ. Кажется, тутъ тебѣ и конецъ. Тамъ уже, за нашими окнами, нигдѣ ничего, никого... конецъ...

   - Ты ничѣмъ никогда не довольна. Въ той школѣ сидѣли: постоянно пищала: холодно, тѣсно, неуютно. Лучше стало на новомъ мѣстѣ и опять пищишь: скучно тебѣ... Еще тамъ что-то... Попробовала бы пожить въ другой школѣ, такъ узнала бы настоящее горе. Здѣсь насъ все-таки трое; живемъ дружно, лучше родныхъ сестеръ. А вотъ, если бы тебя куда-нибудь на хуторъ, да одну оставить? Въ позапрошломъ году на Попенковомъ хуторѣ учительница съ ума сошла отъ тоски.

   Софья Михайловна пугливо вздрогнула.

   - Да-а... Что ты т