Богданов Василий Иванович - Стихотворения

  

  

   Василий Богданов

  

  

  

   Стихотворения --------------------------------------

  Библиотека поэта. Большая серия.

  Поэты "Искры". В двух томах

  Том второй. Д. Минаев, В. Богданов, Н. Курочкин, П. Вейнберг, Г. Жулев, В. Буренин, Н. Ломан, А. Сниткин

  Издание третье

  Л., "Советский писатель", 1987

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

  

  СОДЕРЖАНИЕ

  Вступительная заметка

  336. Беседа с музою (в чисто классическом роде)

  337. Притча

  338. Проезжим (Раздумье горемыки)

  339. Наш пролетарий

  340. Дубинушка

  341. Химеры

  342. "Французы в Суэце, как видно..."

  343. "Был близок взрыв народных масс..."

  344. "Красный принц в стенах Стамбула..."

  345. Eppur si muove!

  346. "Очень грозен горизонта..."

  347. "Для грозной силы неприятно..."

  348. "О свободе громких фраз..."

  349. Свой идеал (Размышления одного из "недовольных" по прочтении "Вести")

  350. "Орел французский встарь вносил..."

  351. "Плантаторам рабов отдали напоследках..."

  352. Три сына

  353. <Э. Шнейдеру>. ("У вас в Крезо теперь волненья...")

  354. "У министров буржуазных..."

  355. Мы - особь статья! (Иеремиада одного из последних могикан на всероссийской почве)

  356. <Диалог версальского и парижского хора>

  357. <А. Тьеру>. ("Развивать он бойко стал...")

  Василий Иванович Богданов родился 12 января 1837 г. в городе Лихвине Калужской губернии, в семье священника.

  По окончании калужской гимназии он поступил на медицинский факультет Московского университета. Будучи студентом, Богданов некоторое время давал уроки в семействе Берсов (провел у них в Покровском-Стрешневе, под Москвой, лето 1860 г.). В воспоминаниях жены Л. Н. Толстого, урожденной Берс, сохранилась колоритная страница, рисующая его облик в студенческие годы. "Это был живой, способный малый, интересовавшийся всем на свете, - пишет С. А. Толстая, - прекрасный студент, умелый учитель и ловкий стихотворец. Он первый, как говорится, развивал нас трех сестер. Он так умел интересно преподавать, что пристрастил прямо меня, ленивую девочку, например, к алгебре и русской литературе, особенно к писанию сочинений. Эта форма самостоятельного изложения впечатлений, фактов, мыслей до того мне нравилась, что я писала длиннейшие сочинения с страшным увлечением. Раз он задал мне тему чрезвычайно трудную: "Влияние местности на развитие человека"". Позже, по свидетельству Толстой, Богданов приносил ей "философские книги материалистов: Бюхнера, Фейербаха и других"; вместо урока "он горячо толковал мне, что бога нет, что весь мир состоит из атомов и тому подобное". {Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. М.; Л., 1936. С. 4. По словам П. С. Попова, Богданов послужил прототипом студента Дмитрия Ивановича - героя повести С. А. Толстой "По поводу "Крейцеровой сонаты"" (там же. С. XII). См. также: Кузьминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. 3-е изд. Тула, 1959. С. 53, 75, 85, 471.}

  В 1861 г. Богданов окончил университет, а в 1862 г. переехал в Петербург. Сначала он служил в больнице для чернорабочих и в родильне воспитательного дома, а затем перешел в морские ведомства и в течение двадцати лет служил врачом в Балтийском флоте: в Кронштадте и Петербурге, в морском госпитале, флотских экипажах и пр. {Сведения о врачебной деятельности Богданова приведены в биобиблиографическом словаре Л. Ф. Змеева "Русские врачи-писатели", тетр. 4, Спб., 1888. С. 33.} В 1865-1867 гг. Богданов совершил кругосветное плавание на клипере "Изумруд". Литературным результатом этого путешествия явилась статья "Корабельный медицинский журнал винтового клипера "Изумруд"" ("Медицинские прибавления к "Морскому сборнику"", вып. 10, Спб., 1870) и путевые очерки (не все они напечатаны), в которых отразились его впечатления от разных стран, его демократические симпатии и ненависть ко всякому гнету, в частности враждебное отношение к порядкам, господствовавшим в английских и голландских колониях.

  После переезда в Петербург Богданов, по-видимому, довольно скоро сблизился с искровцами. Во всяком случае, уже 22 марта 1863 г. в III Отделение поступил донос бывшего студента Технологического института Волгина, исключенного во время студенческих беспорядков 1861 г., в котором он упоминает и о Богданове. "После падения Шахматного клуба, - писал Волгин, в доносах которого, правда, много вздора, - образовался клуб поморных в редакции журнала "Искра". Инициатива этого клуба принадлежит г-ну Василию Степановичу Курочкину. В его клубе собирались и собираются постоянно большею частью члены крайней партии и иногда и члены бывшего Шахматного клуба, в ожидании открытия нового публичного клуба. Состав его уже известен: Курочкин, Преображенский, {Псевдоним Н. С. Курочкина.} Минаев, Храповицкий, Зиновьев, Лев Камбек, Николай Наумов, Стопановский и многие другие. В последнее время в этот клуб поступили два новые лица: Александр Венецкий и доктор Василий Богданов; обе эти личности из Московского университета, из кружка деркачевского. {Вероятно, речь идет о революционном кружке Ивана Деркача, уволенного в 1858 г. из Харьковского университета, переехавшего в Москву и сблизившегося со студентами Московского университета; см. статью Г. И. Ионовой "Воскресные школы в годы первой революционной ситуации" ("Историч. записки", 1956. Т. 57. С. 204-205). Не исключено, впрочем, что имеется в виду Илья Петрович Деркачев, впоследствии известный педагог.} В настоящее время в этом клубе поморных идет решение вопроса о том: 1) каким образом открыть новый публичный клуб (вроде Шахматного) и 2) каким образом открыть подписку денег на расходы, которые окажутся необходимыми при первой удобной минуте к революции". {Герцен А. И. Полн. собр. соч., Пб., 1920. Т. 16. С. 170.}

  Богданов был тесно связан с "Искрой" вплоть до ее прекращения в 1873 г. и был одним из тех сотрудников журнала, которые определяли его идейную физиономию.

  Главным героем первых стихотворений Власа Точечкина (основной псевдоним Богданова в эти годы) является трудовой люд большого города, преимущественно бедняк-разночинец, задавленный нищетой и бесправием: лекарь, который думал - "жить буду честным человеком", но опустился и стал взяточником ("Лекарь"); {"Искра". 1863, No 40. С. 566.} провинциальный семинарист, пешком добравшийся до Петербурга, поступивший в университет, но не имевший возможности учиться, спившийся и умирающий с голоду ("Наш пролетарий"); выгнанный со службы мелкий чиновник, заливающий свою несчастную долю водкой ("Песня дяде Хмелю"), {"Искра". 1865, No 20. С. 288.} и т. д. Высмеивая оторванную от реальной жизни, игнорирующую ее темные стороны "чистую поэзию", Богданов в программном стихотворении "Беседа с музою" демонстративно подчеркивает, что его героями являются бедняки, труженики, работающие до изнурения и живущие в ужасных условиях.

  Многие стихотворения этого и более позднего времени являются своеобразными стихотворными очерками, зарисовками, сценками, портретами. Богданов, как и другие искровцы, обращается к куплету с рефреном. При этом он, по удачному выражению одного критика, старался приспособить рефрен "не только на русский, но и на мужицкий лад". {Амфитеатров А. В. Забытый смех. М., (1914). Сб. 1. С. 360.} Явственно чувствуется в стихотворениях Богданова с первых лет его литературной деятельности идейно-художественное воздействие Некрасова, его образов, поэтических интонаций.

  В середине 1860-х годов в творчестве Богданова намечается известный перелом. Вехой этого перелома является его "Дубинушка" ("Много песен слыхал я в родной стороне..."), которая, в позднейшей переделке А. А. Ольхина, стала одной из самых популярных революционных песен. Естественно, что замечательная революционная песня заслонила собою первоначальный, легальный текст "Дубинушки", который был совершенно забыт и до 1933 г. ни разу не перепечатывался, а между тем не только в творчестве Богданова, но и в истории русской революционной песни его "Дубинушка" представляет собою заметное явление.

  Судьба крестьянина оттесняет в поэзии Богданова на задний план образ задавленного нуждою демократа-разночинца. В то же время наряду с лирикой существенное, даже преобладающее место занимает в ней сатира, а безнадежные настроения, психологическая подавленность сменяются бодрым, мажорным тоном. Ко второй половине 1860-х годов относятся стихотворения "Химеры" и "Eppur si muove!", полные веры в светлое будущее человечества, причем в первом из них явственно чувствуются социалистические симпатии Богданова.

  "Героем времени", с наибольшим постоянством и язвительностью преследовавшимся в сатире Богданова, является пореформенный крепостник. Многие его стихотворения воссоздают яркий сатирический образ помещика, тоскующего о блаженных временах крепостного права, жалующегося на лень и грубость "хамова отродья" и взывающего к правительству о сохранении всех сословных привилегий дворянства. Он не прочь несколько "улучшить быт простонародья", но отнюдь не из любви к нему, а вследствие убеждения, что более или менее сытый, здоровый и грамотный мужик будет ему гораздо полезней ("Свой идеал"). Вместе с тем он "ладит дома с батраками кулаками" ("Подводный камень современного прогресса" {"Будильник". 1865, No 35. С. 137.}). В стихотворении "Мы - особь статья!", написанном, как и некоторые другие, от имени "одного из могикан" крепостнической России, говорится о постепенном оттеснении от социально-политической жизни родовитого дворянства и высмеиваются претензии аристократии на первую роль в государстве. Не только в революционных идеях, но даже в постепенном проникновении в русскую жизнь капиталистических началу и весьма умеренных реформ герой стихотворения видит посягательство на неотъемлемые права своего класса.

  Резко антидворянский характер имеет стихотворение "Из автобиографии щенка". {"Искра". 1871, No 6. С. 170-173.} Иронизируя над дворянством, кичащимся своим древним происхождением, Богданов обличает его тунеядство, угодливость, и подобострастие перед особами царствующего дома, презрение к народу и как бы мимоходом упоминает о французской революции XVIII в. ("От революции бежали С поджатым между ног хвостом"). Таким образом, антидворянские тенденции выражены здесь на западноевропейском материале. Стихотворение интересно и по своим художественным приемам. По словам автора, оно является "переводом с собачьего языка на российский". Герой стихотворения взят из мира животных, и оно в какой-то степени перекликается со сказками Щедрина.

  Как видим, сатира Богданова касается не только русских, но и иностранных дел. В течение нескольких лет он вел в "Искре" (а когда в 1869 г. "Искра" несколько месяцев не выходила, то в "Будильнике", где он вообще активно сотрудничал) обозрение иностранной политической жизни "Заметки со всех концов света". В них рассыпано много интересных образцов политической поэзии, стихотворных отрывков, которые нередко почти невозможно изъять из прозаического контекста. Но и по своим художественным, жанровым признакам это преимущественно фрагменты, фиксирующие и оценивающие отдельные стороны и события текущей политической жизни. В них много злых насмешек над милитаризмом, клерикализмом, над притеснителями рабочего класса, предпринимавшими поход на заработную плату, разгонявшими демонстрации и сходки, над соперничеством английского и французского империализма в колониях, Наполеоном III, Бисмарком, Тьером, ряд явно сочувственных высказываний об активизации западного пролетариата, об испанской революции, Парижской коммуне и т. д. Стихотворение о Парижской коммуне, построенное в форме диалога парижского и версальского хоров, т. е. сторонников и врагов Коммуны, кончается столь же выразительной, сколь лаконичной репликой парижан: "Ну так пусть все прения порешат штыки". {Несколько позже, в "Новостях и заметках", напечатанных в "Азиятском вестнике", Богданов писал о зверствах версальцев (1872, No 1. С. 88).} Сквозь иностранные события нередко просвечивают русские социальные отношения (см., напр., стихотворение "Плантаторам рабов отдали напоследках"). Очень часто Богданов приписывал свои стихи какому-нибудь французскому или немецкому сатирическому журналу, а самого себя выдавал лишь за скромного переводчика, но читатели-друзья понимали, конечно, что это делается для цензуры.

  После прекращения "Искры" Богданов вряд ли перестал писать, но он потерял широкую читательскую аудиторию, которая у него была во время сотрудничества в журнале Курочкина; оборвались, по-видимому, и его тесные связи с литературной средой.

  Во время своей службы в Кронштадте Богданов принимал близкое участие в работе местного общества морских врачей, а в 1874-1875 гг. состоял его секретарем. В "Протоколах" общества он напечатал две медицинские статьи. В 1878 г. Богданов выпустил брошюры: "Таблицы для измерения влажности воздуха на судах" и "Житье-бытье на море: Беседы из морского и приморского быта". Он задумал целую серию популярных брошюр-бесед о "житье-бытье на море", но дальше первой, в которой говорится "о том, как люди начали плавать по морю", дело не пошло.

  В 1884-1885 гг. Богданов много печатался в "Осколках", но помещенные там стихотворения, за исключением двух-трех политически острых вещей, не возвышаются над уровнем непритязательного и поверхностного юмора этого журнала. В значительной степени это объясняется, вероятно, цензурными условиями и крайней осторожностью редактора "Осколков" Н. А. Лейкина. Ряд стихотворений Богданов напечатал также в театральной газете "Суфлер", но лишь одна из появившихся в "Суфлере" вещей заслуживает внимания. Это - перевод "Марсельезы", из которого, правда, были изъяты - без сомнения, по цензурным причинам - наиболее резкие места о тиранах и деспотах. Переводу было предпослано краткое предисловие ("Два слова о "Марсельезе""), где Богданов писал, что "Марсельеза" - не "чисто революционная песня, разжигающая народные страсти", а "просто патриотический гимн", в котором нет "ровно ничего возмутительного". {"Суфлер". 1885, No 22. С. 2.} Разумеется, все это вовсе не выражает подлинных взглядов Богданова и является "защитным цветом", ширмой, которыми часто приходилось пользоваться писателям демократического лагеря. Только таким образом можно было провести в печать - хотя бы в урезанном виде - знаменитую революционную песню. Следует подчеркнуть, что и в таком виде появление "Марсельезы" в легальной печати было весьма небезразличным фактом, напоминавшим русской читающей публике о вдохновенной песне, с которой шли на борьбу за родину и революцию против отечественной реакции и иностранных интервентов французские революционеры и патриоты XVIII в. и которая звучала как призыв к революционному действию для многих поколений не только французского, но и русского народа. {Иначе - как сознательное и "грубо тенденциозное, реакционное искажение гимна революции" - оценивает богдановский перевод "Марсельезы" и "Два слова" о ней А. Л. Дымшиц ("Литература и фольклор". М., 1938. С. 162-163), совершенно не учитывающий при этом условия русской печати 1880-х годов.}

  В 1885 г. Богданов перевелся в Черноморский флот, был назначен в Николаевский морской госпиталь. Умер он 5 августа 1886 г.

  Только в 1959 г. стихотворения Богданова вышли отдельной книгой: Богданов В. И. Собрание стихотворений. Собрал и подготовил проф. А. В. Кокорев. Здесь появилось немало ценных фактических сведений и неизвестных стихотворений Богданова, однако текстологическая сторона издания и примечания изобилуют ошибками.

  

  

  

  336. БЕСЕДА С МУЗОЮ

  

  

   (В ЧИСТО КЛАССИЧЕСКОМ РОДЕ)

  

  

   Как-то муза мне сказала,

  

  

   Потрепав меня рукой:

  

  

   "Влас, мой друг, ты пишешь мало,

  

  

  

  Пой! пой! пой!"

  

  

   И ответил я сестрице:

  

  

   "Я спою тебе, изволь,

  

  

   Как живет у нас в столице

  

  

  

  Голь, голь, голь

  

  

   В тех углах, где близ заборов

  

  

   Мостовых, панелей нет,

  

  

   Где чуть теплится Шандоров

  

  

  

  Свет! свет! свет!

  

  

   Где лачужки длинным строем

  

  

   Догнивают, искосясь,

  

  

   Где лежит глубоким слоем

  

  

  

  Грязь, грязь, грязь;

  

  

   Где всю жизнь одни лишенья

  

  

   Жалких тружеников ждут,

  

  

   Где тяжел до изнуренья

  

  

  

  Труд, труд, труд..."

  

  

   "Стой! - прервала муза. - Вникнет

  

  

   В эту песнь сонм важных лиц,

  

  

   И как раз тебе он крикнет:

  

  

  

  Цыц! цыц! цыц!

  

  

   Скажут: песня не из лестных...

  

  

   Навлечешь как раз их гнев,

  

  

   Лучше пой, брат, про прелестных

  

  

  

  Дев, дев, дев.

  

  

   Обратись к луне, к природе

  

  

   Пой утехи юных лет -

  

  

   Ведь поет же в этом роде

  

  

  

  Фет, Фет, Фет.

  

  

   Если ж жизнь тебя прельстила,

  

  

   То ты можешь воспевать,

  

  

   Как живет изящно, мило

  

  

  

  Знать, знать, знать;

  

  

   Как столица ослепляет

  

  

   Непривычный к блеску глаз,

  

  

   Как по улице блистает

  

  

  

  Газ, газ, газ;

  

  

   Как весь год жилося славно,

  

  

   Что в балете ты видал.

  

  

   Как Ефремов дал недавно

  

  

  

  Бал, бал, бал;

  

  

   Как... да ну, бери же лиру

  

  

   И скорей про край родной

  

  

   Песню сладенькую миру

  

  

  

  Пой! пой! пой!"

  

  

   <1863>

  

  

  

   337. ПРИТЧА

  

  

   Пировал Барыш средь своих хором,

  

  

   Угощал он Знать дорогим вином,

  

  

   Не жалел рублей, не щадил труда...

  

  

   В этот час к окну подошла Нужда.

  

  

   Говорит: "Барыш! Не оставь меня,

  

  

   Голодаю я уж четыре дня".

  

  

   - "Видно, пьянствуешь, - ей Барыш сказал,

  

  

   Черствый хлеба край ей в окошко дал

  

  

   И, смеясь, кричит: - Пир так пир горой!

  

  

   Эй, жена, на стол поскорей накрой,

  

  

   Подавай пирог, подавай нам щи,

  

  

   Всё, что есть в печи, всё на стол мечи!"

  

  

   Поплелась Нужда от окошка прочь...

  

  

   На дворе метель и глухая ночь,

  

  

   На дворе мороз, в стороне ж кабак,

  

  

   И в него Нужда доплелась кой-как.

  

  

   В кабаке Нужде уголок был дан,

  

  

   За лохмотья ж ей поднесен стакан.

  

  

   Пропила зипун - стали гнать Нужду,

  

  

   И пошла Нужда, позабыв беду,

  

  

   Прямо в темный лес, улеглась под ель,

  

  

   Хлеб жует она... а над ней метель...

  

  

   Засыпай, Нужда, - и чего тут? - знай,

  

  

   Что "коль хлеба край, так под елью рай".

  

  

   <1864>

  

  

  

   338. ПРОЕЗЖИМ

  

  

  

  (РАЗДУМЬЕ ГОРЕМЫКИ)

  

  

  Что вы смотрите так подозрительно

  

  

  На заплаты одежды моей?

  

  

  Или прихоть пришла снисходительно

  

  

  Бросить мне пару медных грошей?

  

  

  Вы сегодня добры изумительно,

  

  

  Благодарен я вам от души! -

  

  

  

  Только знайте:

  

  

  Не помогут мне ваши гроши -

  

  

  

  Проезжайте!

  

  

  Было время: с какою охотою

  

  

  За работой я грудь надрывал,

  

  

  Всё боролся с нуждой да с заботою,

  

  

  Но не мог устоять - и упал.

  

  

  А теперь я почти не работаю,

  

  

  Что добуду - тащу всё в кабак...

  

  

  

  Что ж? Ну знайте,

  

  

  Что я пьяница, нищий, - итак,

  

  

  

  Проезжайте!

  

  

  Было время: рукою несмелою

  

  

  Я стучался у ваших дверей...

  

  

  Да! я с матерью жил престарелою

  

  

  И с несчастной сестрою моей.

  

  

  Но теперь я к вам шагу не сделаю,

  

  

  Миновала невзгоды пора,

  

  

  

  Поздно! - Знайте,

  

  

  Что уж мать умерла, а сестра...

  

  

  

  Проезжайте!

  

  

  <1864>

  

  

  

  339. НАШ ПРОЛЕТАРИЙ

  

  

   Смотрите, вот наш пролетарий!

  

  

   Он не успел окончить курс

  

  

   В одной из наших семинарий,

  

  

  

  В одной из наших бурс.

  

  

   Из бурсы с скверным аттестатом

  

  

   Начальством был он исключен;

  

  

   Хотел быть по найму солдатом,

  

  

  

  Да плох здоровьем он.

  

  

   Потом читал он и учился...

  

  

   Больной, собрав остаток сил,

  

  

   Пешком в столицу притащился,

  

  

  

  В студенты поступил.

  

  

   Терпел нужду, терпел лишенья -

  

  

   Нет сил трудиться, нечем жить...

  

  

   Бедняга вышел из терпенья -

  

  

  

  И с горя начал пить.

  

  

   Тут посещать не стал он лекций,

  

  

   На службу поступить хотел,

  

  

   Но не имел знакомств, протекций,

  

  

  

  Прав по рожденью не имел.

  

  

   А время шло и дни летели;

  

  

   Он, обнищать успев кругом,

  

  

   Стал в рваной фризовой шинели

  

  

  

  Ходить в питейный дом.

  

  

   Чем он живет, он сам не знает:

  

  

   То настрочит прошенье он,

  

  

   То с днем рожденья поздравляет,

  

  

  

  То сходит на поклон.

  

  

   Бедняге пьянице не стыдно

  

  

   Просить дрожащею рукой -

  

  

   Всё человеческое, видно,

  

  

  

  Убито в нем нуждой.

  

  

   И вот, помаявшись в столице,

  

  

   Он станет чахнуть и умрет,

  

  

   И купят для него в (больнице)

  

  

  

  Гроб на казенный счет.

  

  

   <1864>

  

  

  

   340. ДУБИНУШКА

  

  

  Много песен слыхал я в родной стороне,

  

  

  Как их с горя, как с радости пели,

  

  

  Но одна только песнь в память врезалась мне,

  

  

   Это - песня рабочей артели:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  За работой толпа, не под силу ей труд,

  

  

  Ноет грудь, ломит шею и спину...

  

  

  Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут

  

  

   И, кряхтя, запевают дубину:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,

  

  

  Вымышлял за машиной машину;

  

  

  Ухитрились и мы: чуть пришлося невмочь,

  

  

   Вспоминаем родную дубину:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,

  

  

  Что творят по тебе так поминки,

  

  

  Где работа дружней и усердней нужна,

  

  

   Там у нас, знать, нельзя без дубинки:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  Эта песня у нас уж сложилась давно;

  

  

  Петр с дубинкой ходил на работу,

  

  

  Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, -

  

  

   И гремело по финскому флоту:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  Прорубили окно... Да, могуч был напор

  

  

  Бессознательной силы... Все стали

  

  

  Эту силу ценить и бояться с тех пор...

  

  

   Наши ж деды одно напевали:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!

  

  

  

  Ух!.."

  

  

  И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям

  

  

  Эта песня пошла по наследству;

  

  

  Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там

  

  

   Прибегаем как к верному средству:

  

  

   "Ухни, дубинушка, ухни!

  

  

   Ухни, березова, ухни!