Авилова Лидия Алексеевна - Счастливец

  

  

  

   Л. А. Авилова. Счастливецъ и друг³е разсказы

   С.-Петербургъ. Типограф³я М. М. Стасюлевича В. С., 3 л., 28, 1896

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   На краю села Ветелки стоялъ маленьк³й старый домикъ съ желѣзной, давно некрашенной, крышей. Домикъ покосился, одно крыльцо развалилось, и ступени его замѣняли больш³е, проросш³е травой камни. Здѣсь жила мелкопомѣстная дворянка, вдова капитана, Татьяна Алексѣевна Шишкина. У нея были сынъ и дочь; дочь Ольга, жила съ матерью въ Ветелкахъ, сынъ, Платонъ, кончалъ свое образован³е въ московскомъ университетѣ, часто писалъ матери и сестрѣ, но не видался съ ними даже во время лѣтнихъ вакац³й: онъ уѣзжалъ на урокъ, стараясь заработать лишнюю копѣйку. Когда Платонъ кончилъ курсъ гимназ³и - отецъ его былъ еще живъ; старикъ сочувственно отнесся къ желан³ю сына поступитъ на медицинск³й факультетъ, помогалъ ему, какъ могъ, высылая кое-как³я крохи, но когда старикъ умеръ, Татьяна Алексѣевна не только перестала высылать Платону денегъ, но начала настойчиво звать его къ себѣ и просить, чтобы онъ бросилъ учен³е и помогъ ей управляться съ ея маленькимъ имѣн³емъ. Она писала ему жалобныя письма и Платонъ жалѣлъ мать; онъ отвѣчалъ длинными послан³ями, выяснялъ ей причины своего отказа, умолялъ обождать и дать ему возможность окончить курсъ; онъ писалъ много и убѣдительно, а Татьяна Алексѣевна сердилась. Пробѣгая глазами горяч³я строки письма, она негодовала на упорство сына и за отказомъ его не хотела видѣть ничего, кромѣ упрямства и своевол³я. Письма Платона становились все длиннѣе, но самъ онъ не высказывалъ ни малѣйшаго колебан³я въ своемъ рѣшен³и продолжать курсъ, Татьяна Алексѣевна поневолѣ свыклась съ своимъ новымъ положен³емъ и даже нашла въ немъ свои выгоды. Она стала утѣшаться тѣмъ, что Платонъ непремѣнно будетъ хорошимъ докторомъ, что съ его упрямствомъ и силой воли ему легко будетъ пробить себѣ дорогу, и тогда положен³е ихъ, Татьяны Алексѣенны и Ольги, сразу измѣнится: Платонъ будетъ зарабатывать больш³я деньги и всѣ они будутъ жить въ довольствѣ, если не въ роскоши. Мысль о возможности такой перемѣны такъ по нравилась Татьянѣ Алексѣевнѣ, что она все чаще и чаще стала останавливаться на ней; мечты и предположен³я незамѣтно перешли въ увѣренность и вся жизнь обитательницъ маленькаго домика перешла въ тревожное и нетерпѣливое ожидан³е. Мать не скрывала своихъ надеждъ, она подробно повѣряла ихъ дочери, а та жадно ловила каждое ея слово, докторская карьера Платона, его успѣхи и денежныя выгоды ихъ являлись чуть не единственной темой разговора двухъ женщинъ. Обѣ онѣ часто сидѣли въ маленькомъ зальцѣ, за неопрятнымъ, нечищеннымъ самоваромъ и лѣниво пили одну чашку чаю за другой. Ольгѣ было уже за двадцать лѣтъ; у нея было очень полное, безцвѣтное лицо, щеки ея преждевременно обрюзгли, а глаза глядѣли вяло и сонно. Она такъ не любила какое бы то ни было дѣло, что часто цѣлыми днями ходила непричесанная и неодѣгая, въ одной юбкѣ и грязной бѣлой кофточкѣ съ оборванными пуговицами.

   - Ты бы хотя кофту чистую надѣла,- говорила ей иногда Татьяна Алексѣевна.

   Ольга лѣниво оглядывалась.

   - Нѣтъ у меня чистой,- отвѣчала она.- Наша Матрена такая лѣнивая! никогда ничего не приготовитъ вовремя. Вотъ не могу добиться, чтобы она мнѣ пуговицу пришила.

   - Я тебѣ дамъ пуговицу, пришей сама,- говорила мать.

   - Стану я сама! - сердилась Ольга и надувала губы.

   Татьяна Алексѣевна смотрѣла на дочь; она вспоминала свою собственную молодость, сравнивала свое, когда-то красивое, лицо съ пухлымъ безжизненнымъ лицомъ дочери, мысленно высчитывала число ея лѣтъ и вздыхала. Ей становилось жаль Ольги и она ласково заговаривала съ ней.

   - Вотъ подожди, Оленька, вернется братъ,- заживемъ по другому. Матрену прогонимъ; будутъ у насъ и кухарка, и горничная, не Матренѣ чета.

   Ольга оживала и поднимала свои маленьк³е заспанные глаза.

   - Да неужели же мы здѣсь жить останемся?- съ безпокойствомъ спрашивала она.

   - Ну, зачѣмъ же здѣсь? - улыбалась мать.- Развѣ съ Платошинымъ образован³емъ сидятъ въ такой глуши? Да здѣсь и заработокъ-то на грошъ: кругомъ голь одна, мужичье.

   - Прежде всего попрошу Платошу купить мнѣ такое пальто, какъ на городской попадьѣ было: съ отворотами, знаешь?

   - Много енужно, многое,- грустно улыбалась Татьяна Алексѣевна:- и платья, и бѣлья... Намъ съ тобой и въ люди показаться не въ чемъ, не въ ситчикѣ же щеголять!

   И мать съ дочерью вновь принимались мечтать о томъ, какъ и на что употребятъ онѣ деньги, заработанныя Платономъ. Когда самоваръ остывалъ, а чай уже не шелъ въ горло, Татьяна Алексѣевна звала Матрену.

   - Возьми самоваръ,- говорила она,- да если ты еще посмѣешь подать его такимъ грязнымъ,- я его со стола швырну.

   - Когда же мнѣ самоваръ чистить? - визгливо завопила Матрена,- Я и комнаты прибери, я и обѣдъ сготовь, я и бѣлье выстирай, и за коровой уходи. Я себѣ минуты спокою не вижу!

   - Молчи, дармоѣдка! - кричала Ольга.- Думаешь, лучше тебя не найдется? Вотъ, подожди, пр³ѣдетъ Платонъ Михайловичъ, увидишь тогда! увидишь, какъ лѣниться!..

   - Каторжная я! чисто каторжная! - взвизгивала Матрена.

   Она сморкалась въ фартукъ, брала самоваръ и уходила съ нимъ въ кухню. Татьяна Алексѣевна и Ольга оставались съ глазу на глазъ. Мать принималась за вязан³е, а дочь, зѣвая, раскрывала книгу. Если ей случалось напасть на интересную страницу, гдѣ разсказывалась любовная истор³я, она читала съ удовольств³емъ; въ большинствѣ же случаевъ книга не занимала ее, она потягивалась, зѣвала и, наконецъ, тоже уходила въ кухню, привязывалась изъ-за чего-нибудь къ Матренѣ, обѣ поднимали такой крикъ и гвалтъ, что Татьяна Алексѣевна должна была отложить свое вязан³е и идти разбирать ссору.

   По праздникамъ и воскресеньямъ мать и дочь надѣвали свои лучш³я платья и ѣхали въ церковь. Эти поѣздки служили имъ развлечен³емъ; но веселѣе всего проводили онѣ время тогда, когда въ гости къ нимъ приходила сестра дьяконицы, извѣстная за свой злой языкъ и любовь къ сплетнямъ. Тотчасъ же отдавалось приказан³е Матренѣ ставить самоваръ, Ольга доставала банку варенья, и бесѣда завязывалась горячо и велась неумолкаемо. Говорили про сосѣднихъ помѣщиковъ, о семьѣ священника, перемывали косточки всѣмъ, кто только подвертывался подъ языкъ. Ольга оживлялась; глазки ея разгорались, она громко смѣялась разсказамъ гостьи. По временамъ Татьяна Алексѣевна или Ольга пользовались случаемъ повернуть разговоръ на излюбленную тему.

   - Когда кончитъ Платонъ,- говорила мать,- онъ, конечно, будетъ получать не меньше какого-нибудь Крымова (фамил³я сосѣда) и тогда увидимъ, кто передъ кѣмъ задеретъ носъ.

   - Когда братъ будетъ докторомъ,- говорила Ольга,- онъ ужъ, конечно, не пожалѣетъ денегъ на мой туалетъ и тогда я еще покажу этой противной исправничихѣ, какъ надо одѣваться. Нарядилась въ как³я-то пестрыя лохмотья и важничаетъ! Вы знаете, Глафира Осиповна, доктора могутъ зарабатывать такъ много, такъ много, что не исправнику какому-нибудь чета.

   Татьяна Алексѣевна мечтательно улыбалась, а Глафира Осиповна дѣлала видъ, что нисколько не сомнѣвается въ будущихъ богатствахъ семьи Шишкиныхъ. Она сочувственно вздыхала и выпытывала у разболтавшихся женщинъ всѣ ихъ предположен³я и планы на близкое счастливое будущее.

  

  

   Наконецъ настало время, когда мечты должны были стать дѣйствительностью: Платонъ кончилъ курсъ и написалъ матери, что ѣдетъ въ Ветелки. Разомъ оживился домикъ Татьяны Алексѣевны; испуганная Матрена металась изъ угла въ уголъ, стараясь угодить господамъ, а тѣ на перебой давали ей одно приказан³е за другимъ: надо было вымыть полы, перетереть окна, починить, погладить... Татьяна Алексѣевна и Ольга, обѣ принаряженныя, какъ въ праздникъ, только ходили по комнатамъ, отрывали Матрену отъ одного дѣла, чтобы дать ей другое и поминутно подбѣгали къ окну, прислушиваясь къ шуму всякой проѣзжающей телѣги. Платонъ не назначилъ дня своего пр³ѣзда, его можно было ждать всякую минуту, и Глафира Осиповна цѣлыми днями не выходила изъ дома Шишкиныхъ: ей хотѣлось первой увидать пр³ѣзжаго, чтобы потомъ разсказывать свои впечатлѣн³я по селу.

   - А что, Глафира Осиповна,- безпокоилась Татьяна Алексѣевна,- какъ вы думаете, достанетъ ли Платоша на станц³и какой-нибудь экипажъ? Не въ телѣгѣ же ему трястись пятнадцать верстъ!

   - Боже упаси! - махала руками Глафира Осиповна.- Тамъ у Чиркина тарантасикъ есть; тарантасикъ возьметъ. Какъ можно въ телѣгѣ!

   - Не простой какой-нибудь! - самодовольно замѣчала Татьяна Алексѣевна.- Вы думаете, какъ? У него противъ всѣхъ товарищей отлич³е,- съ отлич³емъ кончилъ.

   Ольга прихорашивалась передъ зеркаломъ и думала только объ одномъ: скоро ли Платоша увезетъ ихъ въ городъ. Она боялась, что братъ пожелаетъ отдохнуть и первый годъ заживется въ деревнѣ.

   Цѣлыхъ три дня длились ожидан³я, а Платона все еще не было; наконецъ, въ одинъ вечеръ, когда всѣ три женщины пили чай въ зальцѣ, Ольгѣ послышалось будто кто-то быстро вбѣжалъ на крыльцо и вошелъ въ прихожую: она лѣниво поднялась съ мѣста, чтобы посмотрѣть, кто вошелъ, но дверь зальца отворилась и на порогѣ ея показался Платонъ. Татьяна Алексѣевна и Ольга сразу узнали его: средняго роста, худошавый, съ блѣднымъ лицомъ и маленькой бородкой клиномъ, онъ глядѣлъ на нихъ близорукими, немного прищуренными глазами, а губы его улыбались и придавали лицу выражен³е нѣжной, сосредоточенной радости.

   - Платоша! - закричала Татьяна Алексѣевна и бросилась къ сыну; но прежде, чѣмъ она успѣла обнять его, она уже замѣтила, что одѣтъ онъ былъ въ поношенное и некрасивое платье и что вмѣсто багажа, онъ бросилъ въ прихожей простой холщевый мѣшокъ. Ольга тоже поцѣловала брата.

   - Но какъ же ты подъѣхалъ, Платоша? Гдѣ твой экипажъ? - спросила она.

   - Экипажъ? - смѣясь, переспросилъ братъ.- Я пѣшкомъ.

   - Пѣшкомъ? Ты?! - въ одинъ голосъ закричали мать и сестра.

   Платонъ весело успокоилъ ихъ, увѣряя, что такая прогулка нисколько не утомила его. Онъ узналъ Глафиру Осиповну и привѣтливо пожалъ ей руку. Когда мать стала усаживать его пить чай, онъ попросилъ позволен³я сперва умыться и, умывшись, весело принялся за свой стаканъ.

   Разговоръ пошелъ вяло. Говорилъ и смѣялся одинъ Платонъ. Глафира Осиповна не спускала съ него глазъ, какъ бы стараясь запечатлѣть въ своей памяти малѣйш³я подробности его наружности и одежды; Ольга безпокойно вертѣлась на стулѣ, сгорая нетерпѣн³емъ узнать что-нибудь о планахъ брата; Татьяна Алексѣевна чувствовала себя почему-то очень неловко: она старалась улыбаться, глядя на счастливое лицо Платона, но въ душу ея невольно вкрадывались сомнѣн³я и ее не на шутку сердили и пристальный взглядъ Глафиры Осиповны, и небрежность костюма, и скромная простота обращен³я ея сына. Какъ бы поддаваясь общему настроен³ю, Платонъ вдругъ притихъ и лицо его стало серьезно и печально.

   - Каковъ годикъ-то выпалъ, мама! - началъ онъ дрогнувшимъ голосомъ:- вы съ сестрой мало писали мнѣ о томъ, какъ обстоитъ дѣло у васъ, но и здѣсь, поди, круто пришлось: недородъ, болѣзни.- Татьяна Алексѣевна вяло усмѣхнулась.

   - У насъ, благодаря Богу, ни болѣзней, ни недороду. Напротивъ, по высокимъ цѣнамъ годъ вышелъ удачнѣй другихъ,

   - Ты это про себя, мама,- перебилъ ее Платонъ и чуть-чуть покраснѣлъ;- а я спрашиваю про село, про мужиковъ.

   - Другъ мой! - замѣтила Татьяна Алексѣевна:- тебѣ должно бы быть извѣстно, что съ мужиками у меня ничего общаго нѣтъ; никакихъ сношен³й.

   Платонъ быстро взглянулъ на мать, покраснѣлъ еще больше и замолчалъ.

   - Про мужиковъ вы изволите интересоваться,- вмѣшалась Глафира Осиповна,- такъ я хотя съ ними компан³и не вожу, а все по сосѣдству знаю. Тяжело было, очень тяжело! Хлѣбъ такой ѣли, что я однова взглянула, да сплюнула. Нужда вотъ какая! крайняя нужда! Еслибы не помощь отъ земства,- не прожить бы, куда! А только, Платонъ Михайловичъ, я вамъ скажу: отчего нужда? Все оттого же: грубость, лѣнь, пьянство. Ему бы работать, а онъ въ кабакѣ валандается; ему бы копѣйку беречь, а онъ ее цѣловальнику тащитъ. Вотъ и нужда откуда; вѣрьте мнѣ, Платонъ Михайловичъ.

   Платонъ пересталъ пить чай и разсѣянно мѣшалъ ложечкой въ своемъ стаканѣ.

   - Та-акъ,- протянулъ онъ, какъ бы въ отвѣтъ на слова Глафиры Осиповны.- А нужда, говорите вы, велика?

   - Велика! Это что и говорить. Опять же и этотъ годъ плохой. Кто будетъ счастливъ, а у кого и послѣднее прахомъ пойдетъ, ничего не удержитъ.

   - И эпидем³я?

   - Это что-же - эпидем³я? - переспросила Глафира Осиповна.

   - Болѣзни, значитъ. Болѣзни у нихъ ходятъ? Много больныхъ?

   - Больныхъ-то? У насъ, слава Богу, въ селѣ тихо, а вотъ въ трехъ верстахъ, въ Шаховѣ, изволите помнить? Тамъ валится народъ, валится... Сперва въ жаръ человѣка кинетъ и станетъ онъ что твоя плеть...

   - Въ Шаховѣ? - задумчиво переспросилъ Платонъ.- Знаю, помню.

   Татьяна Алексѣевна тревожно слѣдила за сыномъ.

   - Полно вамъ! Что это за разговоры для первой встрѣчи,- наконецъ, забормотала она.- Разскажи ка, Платоша, про себя; а отъ здѣшнихъ новостей, заботъ, да печалей чѣмъ дальше, тѣмъ лучше. Мужикъ вездѣ и всегда одинъ и тотъ же: ноетъ, жалуется, а когда ему протянутъ руку,- онъ сейчась же зазнается, избалуется и запьянсгвуетъ хуже прежняго,

   - Не хуже Митюхина,- замѣтила Ольга и на ея губы набѣжала брезгливая гримаса.

   - А что такое про Митюхина? - освѣдомился Платонъ.

   - Да вотъ такъ же все жаловался, въ ногахъ у мамы валялся, а когда мама сдалась и дала ему денегъ подъ будущ³й урожай, онъ сейчясъ же напился, сталъ кричать, что мама обобрала его, послѣднюю рубашку сняла, да такъ, съ горя дескать, пропилъ все, до послѣдней копѣечки.

   Ольга презрительно пожала плечами, а Платонъ опять покраснѣлъ и опустилъ глаза.

   - Комед³я! - вставила свое слово Глафира Осиповна.

   - Отчего же комед³я? - вступился Платонъ, но Татьяна Алексѣевна перебила его.

   - Ахъ, полно, Платоша! - заговорила она съ явной досадой въ голосѣ.- Ты давно не жилъ въ деревнѣ, забылъ. А я теперь благодарю Бога за то, что онъ внушилъ тебѣ желан³е учиться и теперь у тебя полная возможность вырваться отсуда какъ можно скорѣй и какъ можно дальше.

   Платонъ удивленно взглянулъ на мать.

   - Но я нисколько не желаю вырваться отсюда, мама,- замѣтилъ онъ.- Здѣсь болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, пригодятся мои знан³я. Моя мечта жить въ деревнѣ и служить народу.

   Ольга съ шумомъ уронила ложку и отодвинула стулъ.

   - Что? Ты не уѣдешь отсюда? Ты не будешь жить въ городѣ? - закричала она.

   Платонъ взглянулъ на нее и смутился.

   - Что же такъ поразило тебя? - тихо спросилъ онъ.

   - Ты не уѣдешь отсюда? - чуть не плакала Ольга. - Но что же ты заработаешь здѣсь? Стоило ли учиться, чтобы работать потомъ за мѣдныя деньги?

   - Не въ деньгахъ и дѣло,- еще тише отвѣтилъ Платонъ.- Я не гонюсь за заработкомъ. Лучшая награда за трудъ,- это та польза, которую онъ приноситъ. Ты согласна со мной?

   Онъ взглянулъ на мать, но та сидѣла съ холоднымъ, недовольнымъ видомъ.

   - Мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ,- сухо отвѣтила она на вопросъ сына.

   Глафира Осиповна встала. Она съ слащавой улыбкой поцѣловала Татьяну Алексѣевну и Ольгу, пожала руку Платону и вышла. Не успѣла закрыться за ней дверь, какъ Ольга вскочила съ своего мѣста и съ силой бросила ей вслѣдъ чайное полотенце.

   - Иди, иди теперь околачивать языкъ-то. Такъ и подергивало ее, всю подергивало отъ радости; видѣла я! Все село надъ нами теперь потѣшаться станетъ.- Ольга взмахнула руками, бросилась на стулъ и громко заплакала.

   - Оленька! - строго окликнула ее Татьяна Алексѣевна.- Оленька! нехорошо!

   Платонъ удивленно глядѣлъ, то на мать, то на сестру.

   - Въ чемъ-же дѣло? въ чемъ дѣло? - допытывался онъ.

   - Не слѣдовало тебѣ говорить при ней, при этой сплетницѣ,- отвѣтила ему Татьяна Алексѣевна, подняла съ пола полотенце и глубоко вздохнула.

  

  

   Платонъ Михайловичъ на другой же день отправился въ Шахово, обошелъ избы, осмотрѣлъ больныхъ и сильно призадумался. Нужна была дѣятельная помощь, нужны были лѣкарства, но прежде всего нужны были деньги. Онъ вернулся домой задумчивый и печальный.

   - Мама,- сказалъ онъ, присаживаясь противъ матери, когда та, по обыкновен³ю, сидѣла у окна зальца и вязала.- Мама, въ Шаховѣ плохо, помощь нужна немедленная. Я надѣюсь, что выхлопочу всѣ нужныя средства, но медлить нельзя. Не можешь ли пока ссудить мнѣ хотя сколько нибудь? Своихъ денегъ мнѣ врядъ-ли хватитъ.

   Татьяна Алексѣевна удивилась.

   - Что это ты говоришь, Платоша? Я ничего не понимаю.

   Платоша повторилъ свою просьбу и еще разъ объяснилъ причины ея. Но чѣмъ дольше онъ говорилъ, тѣмъ гуще краснѣло лицо Татьяны Алексѣевны, а выражен³е его становилось раздраженнымъ, почти непр³язненнымъ.

   - Ты что же это, Платоша, смѣяться, что-ли, вздумалъ надъ матерью? - спросила она, видимо сдерживаясь.

   - Отчего смѣяться? Я говорю серьезно.

   - А если не смѣешься, то я и ровно ничего не понимаю. У меня ты денегъ просишь? На свои мужичьи причуды у меня денегъ просишь? Да что-же, лопатами я, что-ли, деньги-то загребаю, что буду ихъ въ окно швырять? Кладъ я нашла? Отъ тебя я ждала помощи и поддержки, а не тебѣ на разныя причуды готовила.

   - Зачѣмъ ты сердишься, мама? - тихо упрекнулъ Платонъ.- Денегъ я у тебя прошу не на причуды: еслибы ты видѣла то, что я видѣлъ сегодня! Наконецъ, деньги я верну, я прошу ихъ у тебя только на время.

   - Ни на одинъ дены, ни на одну минуту!- неожиданно вскрикнула Татьяна Алексѣевна.- Платоша! - уже мягче продолжала она:- разскажи ты мнѣ толкомъ, что же у насъ будетъ теперь? Не серьезно же ты говорилъ, что хочешь остаться здѣсь лѣчить мужиковъ? Ты шутилъ, Платоша? Къ чему же ты учился? Къ чему я радовалась твоимъ успѣхамъ, гордилась тобой, полагала на тебя всѣ мои надежды? - Татьяна Алексѣевна достала платокъ и вытерла имъ покраснѣвш³е глаза.- Ты не долженъ забывать: у тебя сестра, Платоша; у тебя есть обязанности относительно твоей семьи.

   - Но развѣ сестра и ты въ чемъ-нибудь нуждаетесь, мама?

   Платонъ Михайловичъ поднялъ на мать вопрошающ³е глаза, но та такъ мало ожидала подобнаго вопроса, что сразу растерялась и только развела руками.

   - Да что-же ты не видишь? слѣпъ? - наконецъ заговорила она.- Нуждаетесь ли, спрашиваешь? Или ужъ очень хороши показались тебѣ наши палаты? Не въ лохмотьяхъ еще ходимъ? Сладко, весело живемъ?

   - Да ничего, кажется... Я не думалъ,- смутился Платонъ.

   - Не думалъ? чего же ты не думалъ? - сердилась Татьяна Алексѣевна; - суму еще на насъ надѣть хотѣлъ бы? въ курную избу запрятать? Хороша, вишь, ему наша жизнь показалась!

   - Не волнуйся, мама! - попросилъ Платонъ Михайловичъ.- Ничего такого я, конечно, не хотѣлъ бы; чѣмъ лучше вамъ, тѣмъ пр³ятнѣй для меня, повѣрьте. Но чего вы отъ меня ожидали? чего вы требуете?

   Въ залу тихо вошла Ольга.

   - Богъ ты мой! - всилеснула руками Татьяна Алексѣевна,- кажется, требован³я не велики! Слышишь, Оленька, онъ спрашиваетъ, чего отъ него требуютъ? Я, Платоша, не могу зарабатывать денегъ, а ты можешь. Тебя учили, за тебя изъ послѣднихъ грошей платили, не одно лишен³е, можетъ быть, изъ-за тебя терпѣть приходилось; такъ вѣдь думала я, что ты вспомнишь, почувствуешь...

   - Я ничего не отрицаю... - тихо сказалъ Платонъ.

   - Такъ какъ же спрашиваешь ты, чего отъ тебя требуютъ? Оленькѣ за двадцать лѣтъ. Въ этой глуши-то кто ее видитъ? Подумалъ ты о ней? Обносились всѣ: ни платьевъ, ни бѣлья... Домъ чуть стоитъ... Да Богъ съ нимъ, съ домомъ! Думала я, кончишь ты,- все въ аренду сдадимъ, домъ на свозъ, пока не совсѣмъ сгнилъ, и переѣдемъ въ городъ.

   Она испытующимъ взглядомъ уставилась на сына; Оленька стояла у окна и жадно ждала отвѣта брата. Платонъ сидѣлъ съ опущенной головой и медленно, задумчиво гладилъ рукой свою бородку.

   - Вотъ чего ты ждала отъ меня! - тихо сказалъ онъ.- А ты, Ольга?

   Дѣвушка вспыхнула.

   - Чего я? - поспѣшно отвѣтила она,- конечно же, въ этой глуши отъ тоски помереть можно. Развѣ это жизнь?

   Платонъ Михайловичъ словно не слыхалъ этого отрывочнаго отвѣга; глаза его задумчиво перебѣгали съ предмета на предметъ и блѣдныя губы сложились въ свойственную ему кроткую и грустную улыбку.

   Татьяна Алексѣевна и Ольга ждали, что онъ еще скажетъ что-нибудь, но онъ всталъ, поправилъ спустивш³еся на лобъ волосы и все съ той же улыбкой на губахъ вышелъ изъ комнаты.

  

  

   Глафира Осиповна опять сидѣла у Шишкиныхъ. Она наклонилась къ Татьянѣ Алексѣевнѣ и горячо шептала ей что-то, поминутно оглядываясь на дверь.

   - Да нѣтъ его, нѣтъ! - успокоила ее Татьяна Алексѣевна,- можете говорить громко. Развѣ онъ когда дома бываетъ!

   Она махнула рукой. Глаза ея были заплаканы, а рядомъ съ ней, на подоконникѣ, лежалъ скомканный носовой платокъ.

   Глафира Осиповна еще разъ опасливо оглянулась.

   - Такъ вотъ,- продолжала она уже громко,- прихожу это я къ куму; начали разговоръ про то, про ее, а я и закидываю словцо: что-молъ и какъ? докторъ у васъ новый объявился?

   - Ну? - поторопила ее Татьяна Алексѣевна.

   - Хвалить сталъ. Ужъ такъ-то хвалилъ! и добръ-то, и сердцемъ мягокъ, и денегъ не жалѣетъ. Какъ же, спрашиваю, свои онъ деньги отдаетъ, или какъ? Свои, говоритъ, свои! Покуда что, а пока все свои тратитъ. Сколько одной всячины изъ города навезъ: одѣялъ, тряпья, снадобья лѣкарственнаго и всего, всего... Больше, говоритъ, чѣмъ на сто рублей навезъ. Да, больше, говоритъ...

   - На сто рублей! - вскрикнула Оленька,- слышишь, мама?

   Татьяна Алексѣевна схватила платокъ и утерла имъ лицо.

   - Теперь Андрохинымъ корову купилъ. Купилъ ли, пообѣшалъ ли, не могу сказать вѣрно. Да и не учтешь, не учтешь, что у него денегъ ушло! Теперь такъ, а что дальше-то будетъ? Вѣдь мужицкая нужда, ужъ это, будемъ такъ говорить, все равно, что утроба ненасытная: сколько въ нее ни вали,- все мало, все мало. Такъ-то, радость моя, Татьяна Алексѣевна.

   Она пронизала ее своими маленькими, насмѣшливыми глазками.

   - Что? злишься? жаль тебѣ денегъ-то! - ясно говорилъ этотъ взглядъ.

   Татьяна Алексѣевна не замѣтила его: она глядѣла въ окно и поминутно утирала платкомъ красные глаза.

   - Ростишь ихъ, заботишься, себя всего лишаешь, а выростишь - простой благодарности себѣ не видишь,- жалобно заговорила ана.- Что есть у меня сынъ, что нѣтъ у меня сына,- прокъ одинъ. А ужъ о немъ ли я не заботилась?

   - И не говорите, голубушка, не говорите! знаю сама, какъ это горько. Своихъ дѣтей у меня не было, а знаю, понимать могу. Bсе ли не ждали, не надѣялись? Думали, сынокъ-то жизнь вашу устроитъ, а онъ на - поди! Для мужика кармана перевернуть не жалко, а для матери родной гроша не находится. А просили вы у него денегъ-то?

   - Не просила, а намекала. Самъ бы долженъ знать.

   - Олечку-ангела жалко,- сочувственно вздохнула Глафира Осиповна,- какая ей тутъ парт³я найтись можетъ? Сиволапые одни кругомъ! Ахъ, не хорошо разсудилъ Платонъ Михайловичъ; не по сыновнему разсудилъ!

   Долго говорила Глафира Осиповна въ этомъ тонѣ, а Татьяна Алексѣевна и Ольга слушали ее, жадно ловили каждое ея слово и сами разсказывали ей про Платона все, что только могли упомнить изъ его словъ и подмѣтить въ его поведен³и.

   Одинъ разъ, когда Платона по обыкновен³ю не было дома, Татьяна Алексѣевна водила Глафиру Осиповну въ его комнату и тамъ онѣ вмѣстѣ рылись въ его книгахъ и разглядывали его вещи.

   - Хоть-бы что стоющее! - замѣтила при этомъ Глафира Осиповна.

   Татьяна Алексѣевна только махнула рукой.

   Чуть ли не больше матери плакала и жаловалась Ольга. Она опять перестала причесываться и одѣваться, спала больше прежняго, а когда встрѣчалась съ братомъ, то сейчасъ же надувала губы и сердито отворачивалась отъ него. Эти встрѣчи были рѣдки, потому что Платонъ Михайловичъ дѣйствительно почти не бывалъ дома. Онъ возвращался въ Ветелки только вечеромъ, торопливо цѣловалъ у матери руку и уходилъ спать. Первое время Татьяна Алексѣевна каждый разъ принимала при этомъ обиженный и огорченный видъ, но такъ какъ Платонъ, казалось, не обращалъ на это никакого вниман³я, она потеряла терпѣн³е и рѣшилась еще разъ серьезно переговорить съ сыномъ.

  

  

   - Платоша! - сказала Татьяна Алексѣевна, когда Платонъ, видимо усталый, только-что вернулся изъ Шахова.- Платоша, если ты уже совсѣмъ рѣшилъ отвернуться отъ своей семьи, то не дурно было бы сказать мнѣ объ этомъ.

   По усталому лицу Платона пробѣжало выражен³е тоски и страдан³я.

   - Не говори такъ, мама, прошу тебя! - сказалъ онъ,- Какъ ты могла подумать, что я хочу отвернуться отъ тебя? Всей душей желаю я одного: чтобы ты поняла меня и перестала обвинять.

   - Я тоже хотѣла бы, чтобы ты понялъ меня,- съ ударен³емъ на словѣ "понялъ", возразила ему мать,- а затѣй твоихъ, прости меня, я одобрить не могу.

   - Я знаю это и много думалъ о томъ, что ты еще раньше говорила мнѣ. Не понимаю я одного: развѣ я когда-нибудь обманывалъ тебя на свой счетъ! я писалъ тебѣ... Правда, я повѣрялъ тебѣ свои мысли и чувства и скрывалъ самое главное: я никогда не писалъ тебѣ о томъ, какъ я жилъ. Я не хотѣлъ огорчать тебя, а жизнь давалась не легко.

   - Только того и не доставало, чтобы ты еще упрекалъ меня! - вспыхнула Татьяна Алексѣевна.

   - О, нѣтъ... нѣтъ! - поспѣшно перебилъ ее Платонъ,- мнѣ не за что упрекать. Но я думаю, что еслибы ты знала мою жизнь, еслибы я не скрывалъ ея отъ тебя, мы бы лучше поняли другъ друга. Ты разсердилась тогда, когда я не призналъ вашей нужды, ты сочла это какъ бы за оскорблен³е себѣ, но я не хотѣлъ оскорблять: я только самъ знавалъ нужду, куда болѣе рѣзкую, и сравнилъ. Насъ пятеро было такихъ, какъ я, безъ вѣрнаго куска хлѣба на завтрашн³й день; трое помѣщались вотъ въ такой маленькой комнаткѣ, не больше половины этого зальца. На всѣхъ на насъ была одна постель и двѣ подушки. Надо было платить за ученье, за книги, надо было одѣваться хотя кое-какъ, только бы прилично было, надобно было чѣмъ-нибудь питаться, и на все это необходимы были деньги. Иногда счастье улыбалось намъ: всѣмъ находились уроки; кто зарабатывалъ десять, пятнадцать, а кто и гораздо болѣе рублей въ мѣсяцъ. Тогда мы считали себя богачами, пили чай въ прикуску, а на обѣдъ покупали себѣ чего нибудь посытнѣе обычнаго ситника съ кускомъ колбасы. Бывало иначе. Бывало такъ, что уроковъ не находилось и мы ходили въ рваныхъ сапогахъ, въ животѣ отъ голода словно лягушки кричали, чаю же и другой горячей пищи мы, случалось, не видали по цѣлой недѣлѣ. Вотъ какъ жилось тогда, мама, и ты не должна удивляться, что на твою жизнь я взглянулъ, какъ на благополуч³е. - Татьяна Алексѣевна слушала съ удивлен³емъ.

   - А тащилъ тебя кто нибудь на такую жизнь?- пожала она плечамии - Развѣ я не звала тебя? не просила бросить твою глупую ученость? Въ прокъ она пошла тебѣ, къ слову сказать!

   - Да, ты звала,- кротко согласился Платонъ Михайловичъ;- но бросить эту ученость, какъ ты называешь ее, я не могъ. Терпѣлъ я нужду, терпѣлъ я лишен³я, голодъ, холодъ; не мало терпѣлъ и ни разу не было у меня и мысли бросить все и уѣхать ла покойную жизнь. Удача ли мнѣ особенная была, или свѣтъ такъ ужъ полонъ добрыми людьми, но въ те дни, когда мнѣ приходилось плохо, я видалъ и чувствовалъ къ себѣ такъ много доброты, сочувств³я, ласки, такъ много тепла, что для того только, чтобы вернуть людямъ свой долгъ, мнѣ мало всей моей жизни. Вотъ когда, мама, узналъ и полюбилъ я людей. Полюбилъ, и такая стала у меня эта любовь больная, тревожная... Цѣлыми ночами думалъ я о томъ, какъ лучше, полнѣе вылить эту любовь въ какое-либо дѣло и отдать ему всю свою душу. Долгъ свой я людямъ отдать хотѣлъ. Понимаешь ли ты теперь, что я не могъ бросить науки? Что могъ сдѣлать я съ своими природными слабыми силами? И вотъ когда эта наука приходила мнѣ на помощь къ осуществлен³ю моей мечты, когда я уже зналъ, что при посредствѣ ея я принесу людямъ болѣе пользы, чѣмъ еслибы въ рукахъ моихъ были милл³оны, подумай, могъ ли я отказаться отъ этой учености, мама?

   - Милл³оны! - насмѣшливо повторила Татьяна Алексѣевна, - были бы у тебя не милл³оны, а только рубли, и то не сидѣла бы твоя мать въ лохмотьяхъ.- Она рванула рукавъ своего ситцеваго капота и сердито отвернулась.

   - Не то, мама, не то! - горячо продолжалъ. Платонъ Михайловичъ.- Развѣ шелковое платье дало бы тебѣ счастье? На мнѣ рубашка рваная, а счастья у меня сейчасъ столько, что вмѣстить его трудно. Вѣришь ты мнѣ! Грустно... больна мнѣ вся эта рознь между нами, мучаюсь я ей, а счастья... счастья...- Онъ съ трудомъ перевелъ духъ.

   - И какъ не быть счастью,- тихо продолжалъ Платонъ,- теперь, когда я могу начать возвращать людямъ добромъ за добро. И еслибы хотя теперь я встрѣтилъ черствость, непониман³е... Такъ нѣтъ же, нѣтъ! Опять ласка, опять сердечность, тепло... меня же благодарятъ, окружаютъ вниман³емъ, любовью... - Голосъ Платона дрогнулъ и на глазахъ неожиданно навернулись слезьи

   - Не могу... слишкомъ... Нервы, должно быть,- задыхаясь, добавилъ онъ.

   Татьяна Алексѣевна молчала. Платонъ медленно ходилъ по комнате взадъ и впередъ; лицо его замѣтно поблѣднѣло, руки дрожали.

   - Мама! - сказалъ онъ, наконецъ, прежнимъ ровнымъ голосомъ,- я все сказалъ. Если ты еще и теперь осуждаешь меня, мнѣ уже нечѣмъ оправдаться. - Онъ наклонился, ласково поцѣловалъ руку матери и, не поднимая на нее глазъ, вышелъ.

   - Платоша! - чуть не вырвалось крикомъ у Татьяны Алексѣевны,- это ты-то счастливъ, бѣдняга? ты? - ей захотѣлось вернуть его, приласкать, приголубить.

   - И все-таки, на своемъ... на своемъ!- вспомнила она вдругъ и густо покраснѣла отъ досады и негодован³я.

  

  

   - Слышали? - задыхаясь отъ быстрой ходьбы, спросила Глафира Осиповна и стала здороваться съ Татьяной Алексѣевной и Ольгой.- Не ночевалъ сегодня вашъ-то? Ну, такъ! Значитъ, все правда и есть. Ничего не слыхали?

   - Отъ кого слыхать-то? - обидчиво отозвалась Татьяна Алексѣевна.- Платоша ни со мной и ни съ сестрой и двухъ словъ не промолвитъ. Вотъ только развѣ зайдетъ кто, да разскажетъ. Новость еще какая нибудь?

   - И какая еще новость-то! - заторопилась Глафира Осиповна.- Не приходилъ ночевать - я не ждите теперь: совсѣмъ не придетъ. Барск³й домъ себѣ выхлопоталъ, съ самимъ генераломъ списался; отъ генерала и приказъ былъ - не перечити ему ни въ чемъ. Домъ теперь открыли, чистка тамъ была, такъ чуть не всѣхъ бабъ съ села согнали. Теперь это онъ домъ-то подъ больницу повернулъ, больныхъ туда сносятъ, а на подмогу ему вчера съ поѣздомъ двѣ барышни пр³ѣхали. Пр³ѣхали и тоже прямо въ барск³й домъ. Вмѣстѣ теперь у нихъ все пойдетъ. Барышни так³я молодыя, изъ себя недурненьк³я, только ужъ врядъ-ли путевыя: изъ хорошаго-то дома отпустили бы развѣ дѣвушку нивѣсть куда съ больнымъ мужичьемъ возиться? да еще подъ одну крышу съ молодымъ холостымъ человѣкомъ.

   Ольга жадно выслушала Глафиру Осиповну и расхохоталась.

   - Да, ужъ эти хороши, должно быть! Вы видѣли ихъ, Глафира Осиповна? Как³я онѣ изъ себя? Прилично одѣты?

   - Прилично, прилично! Я сама не видала, а отъ вѣрныхъ людей слышала. На одной платье шерстяное коричневое и шляпка этакая, съ цвѣтами; а на другой не то черное, не то синее, не видно, потому что въ ватерпруфѣ она и шляпа съ лентами. Разсуждаю я такъ, Татьяна Алексѣевна: какая это теперь вольность между молодежью пошла, что не глядѣла бы на нее! Я стала какъ-то при батюшкѣ говорить, а онтъ мнѣ въ отвѣтъ: "новое, говоритъ, учен³е въ моду вошло"; по этому учен³ю все, будто, именно такъ и нужно: чѣмъ больше безстыдства, тѣмъ моднѣй. Ни брака, значитъ, ни прилич³й какихъ, ничего не требуется. Мужикъ теперь - первая особа; мужику они за панибрата ручку трясутъ и съ собой рядышкомъ сажаютъ. Послѣдняя, говоритъ, мода теперь у господъ.

   - Ужъ и мода! - фыркнула Ольга.- Выдумали глупость какую! Вотъ заставила бы я ихъ круглый годъ въ деревнѣ пожить. Хорошо имъ въ городѣ-то про мужиковъ выдумывать.

   - Это ужъ вѣрно, вѣрно, ангелъ мой! А что Платонъ Михайловичъ ходить перестанетъ, такъ это даже хорошо: все между больныхъ, да между больныхъ, долго ли болѣзнь занести?

   - Неужели пристать можетъ? - испугалась Татьяна Алексѣевна.

   - А то развѣ не можетъ? И очень можетъ. Шутка-ли? Полъ-деревни свалило; день деньской. только и знай, что отъ больного къ больному ходи. Ужъ надо Платону Михайловичу честь приписать: трудъ несетъ, тяжелый трудъ...

   - А развѣ неволитъ кто? - раздражительно замѣтила Татьяна Алексѣевна. - И говорила, и просила... Не хочетъ слушаться, хочетъ умнѣе матери быть, Богъ съ нимъ! Его дѣло, не маленьк³й какой. А за что насъ съ Оленькой изъ-за него безпокоятъ? Можете вообразить, сюда больные жаловать стали. Намедни, гляжу, чуть ли не цѣлая прихожая набилась. Того не доставало, чтобы онъ еще изъ нашего дома больницу сдѣлалъ!

   - Ну, скажите на милость! - возмутилась Глафира Осиповна.- Нѣтъ, голубушка, Татьяна Алексѣевна, вы на меня сердитесь, не сердитесь, а я вамъ прямо скажу: добры вы очень къ Платону Михайловичу, строгости въ васъ нѣтъ. Что ужъ, право! Мало вамъ отъ него обиды было? Всѣ-то, всѣ-то говорятъ... Добры очень. Другая бы мать развѣ такъ съ нимъ разговаривать стала?

   - И я вотъ то же мамѣ говорю,- оживленно вставила Ольга.- Вотъ занесетъ къ намъ болѣзнь, тогда довольна будетъ.

   Татьяна Алексѣевна задумалась.

   - Сколько я слезъ пролила, Глафира Осиповна! Сколько я слезъ пролила... По совѣсти сказать, жалокъ онъ мнѣ былъ. И сержусь я на него, и обидно мнѣ, а зла во мнѣ нѣтъ... Конечно, Платоша ли, Оленька ли - одинаково они мои дѣти, обоихъ жаль.

   - Это вы-то, голубушка, его жалѣете, а онъ жалѣетъ ли васъ? - прервала Глафира Осиповна.

   Татьяна Алексѣевна махнула рукой.

   - Богъ съ нимъ! Только теперь,- видимо раздражаясь, добавила она,- теперь пусть не прогнѣвается: не только всѣхъ этихъ его оборванцевъ-пр³ятелей прогонять буду, но и приди онъ самъ, и его не пущу. Нашъ, такъ нашъ; а милѣй ему мужики, пусть съ ними и компан³ю водитъ.

   Глафира Осиповна встрепенулась.

   - И давно бы такъ! - одобрила она, видимо обрадованная.- У кого хотите страшивайте, всѣ въ одинъ голосъ скажуть: обида вамъ отъ Платона Михайловича, большая обида!

   - И не пущу! - еще рѣшительнѣе заявила Татьяна Алексѣевна.- Мнѣ дѣти равны. За что онъ Оленьку обездолить хочетъ? Умнѣй всѣхъ, такъ и живи одинъ, а намъ тоже и о себѣ подумать надо.

   Когда Глафира Осиповна ушла, Татьяна Алексѣевна еще долго сидѣла у окна, вглядываясь въ прохожихъ и принимая каждаго издали за сына. Она ждала его и желала, чтобы онъ пришелъ, и знала навѣрно, что, приди онъ, она не дастъ ему переступить порога комнаты, какъ уже закричитъ на него и, пожалуй, исполнитъ свою угрозу: не пуститъ въ домъ. Платонъ не приходилъ. Когда же Татьяна Алексѣевна, не дождавшись сына, рѣшилась, наконецъ, лечь въ постель, сердце ея было такъ полно обиды и горечи, что она уже не чувствовала болѣе жалости къ Платону и родной, единственный сынъ казался ей ея злѣйшимъ врагомъ.

  

  

   Прошло нбсколько времени. Татьянѣ Алексѣевнѣ не спалось. Вѣтеръ шумѣлъ въ саду и ударялъ вѣтвями деревьевъ въ окно ея спальни. Въ комнатѣ было душно, мягкая постель непр³ятно нагрѣлась, а подушки лежали неудобно, то слишкомъ высоко, то слишкомъ низко. Изъ сосѣдней комнаты слышалось черезъ полуоткрытую дверь сонное дыхан³е и легкое всхрапыван³е Ольги. Татьяна Алексѣевна поворачивалась то на одинъ бокъ, то на другой, она настойчиво закрывала глаза и шептала молитвы, но глаза ея раскрывались сами собой и безсонно, широко глядѣли въ окружающую ее темноту.

   - Боже мой! - шептала она.- Господи, Боже мой! - а стѣнные часы, точно торопясь куда-то, отбивали своимъ хриплымъ боемъ одинъ часъ за другимъ. Въ этотъ день Татьяна Алексѣевна видалась съ Платономъ; онъ приходилъ за своими вещами. И только теперь, среди спокойств³я и тишины ночи, припомнила она все, что говорила сыну и отдала себѣ отчетъ въ своихъ словахъ. Ясно до осязаемости представлялось ей лицо Платона, и она съ ужасомъ замѣчала теперь, насколько оно исхудало, осунулось, какой кроткой и печальной улыбкой свѣтились его глаза. Она повторяла себѣ свои слова, жестк³я и озлобленныя, а вслѣдъ за ними слышался ей тих³й голосъ сына, и звукъ этого голоса шелъ ей прямо къ сердцу.

   - Мама, мама! - слышалось ей. - Еслибы ты могла видѣтъ мою душу! Нѣтъ у меня силы примирить тебя съ собой... Какъ тебѣ тяжело! Ты любила меня и я довелъ тебя до ненависти... Сына ты возненавидѣла! Какъ же тебѣ тяжело!

   - Молчи! - кричалъ другой, неузнаваемый отъ злобы и волнен³я, голосъ,- молчи! Надоѣли мнѣ эти глупости! Вотъ тебѣ мое послѣднее слово, послѣднее! Слышишь? Или ты бросишь свои глупыя затѣи, или же знай, что нѣтъ у тебя больше матери... Былъ у меня сынъ - нѣтъ его больше! Дорогу забудь къ моему дому.

   Платонъ дрогнулъ; рука его крѣпко сжала спинку стула, лицо поблѣднѣло.

 &