Перевод И. Аксенова
Новые забавы и веселые разговоры. Французская новелла эпохи Возрождения: Пер. с фр. / Сост., вступ. ст. и коммент. А. Михайлова.- М.: Правда, 1990.
О трагической любви брата и сестры и о несчастной и печальной их кончине.
Не к чему в Америку ездить, новых чудовищ высматривать. Наша Европа и то слишком много их порождает. Живи я среди неверных, не удивить меня соблазнительным происшествием. Но зрелище христиан, пятнающих себя гнусностями, каких не смели позволить себе непросвещенные язычники, заставляет меня признать век наш - стоком всяческой мерзости всех прочих веков; тому доказательство последующие истории и, в частности, та, которую я вам сейчас расскажу.
В одной из прекраснейших областей Франции, в той, которую встарь называли Невстразией, был дворянин доброго корня, женатый на благородной девице, дочери другого дворянина - своего соседа. Было у них несколько прекрасных детей, в том числе дочь, которую мы назовем Доралисой, и сын, на каких-нибудь восемнадцать месяцев моложе ее - его мы будем звать Лизараном.
Эти дочь и сын так были хороши, что, казалось, природа создала их себе на радость, чтобы хвалиться одним из чудес своих. Похожи они друг на друга были до такой степени, что превосходили в этом отношении Ариостову Брадаманту и брата ее Ричардетто. Отец озаботился обучить их еще в детском возрасте всяким назидательным занятиям, как то -- играть на спинете, танцевать, читать, писать и рисовать. Они так усердно принялись за это, что вскоре превзошли желания тех, кому их обучение было поручено. Вообще же эти неразлучно вскормленные дети любили друг друга так, что один без другого и жить не мог. Они были веселы, только когда были вместе, пренебрегали развлечениями и обществом других своих сверстников. В это время, время невинности, все им позволялось. Спали они вместе и оказалось, что слишком долго. Надо бы отцам и матерям обратить на это внимание и умудриться настоящим примером. Век наш, как я уже сказал, и без того слишком испорчен. Дети, едва отнятые от кормилицы, имеют больше лукавства, чем невинные двенадцатилетние подростки доброго старого времени. Твердо убежден, что все зло пошло от этой не в меру долгой близости, затянувшейся до тех пор, пока Доралисе не минуло десяти-одиннадцати, а Лизарану - девяти-десяти лет, и не был он отправлен учиться в коллеж. Так им была горька разлука, что оба пролили бездну слез. С той и другой стороны только и слышно было, что плач и непрерывные вздохи, отцом и матерью относимые на счет одной братской привязанности. Но бесстыдная и омерзительная любовь уже и тогда, несомненно, там замешалась. Очень уж на это похоже, в чем мы сейчас, из настоящей истории убедимся. Лизаран, отправленный в коллеж одного из лучших городов области, в малое время проявил такие способности, что обогнал всех своих товарищей. По прошествии четырех учебных лет захотел отец его повидать. Он вызывает сына к себе и очень доволен, найдя его таким красивым, ученым и уже взрослым. Но это было ничто по сравнению с радостью сестры. Она не переставала обнимать и целовать брата. Но той свободы, какую им предоставляли в детстве, у них все-таки не было. К тому же сдерживал их стыд и отвратительность греха, которую они представляли себе. Тем не менее ни тот, ни другой не могли укротить проклятой страсти своей настолько, чтобы она не вырывалась иногда из поводьев рассудка.
Тем временем отец вернул в коллеж Лизарана для окончания науки, имея в виду доставить ему приход. Было у него еще несколько сыновей и очень хотелось пристроить этого, самого младшего, к какому-нибудь хорошему церковному месту и тем облегчить собственное положение. Он это и сделал, в то время как красота и обращение Доралисы побудили нескольких почтенных и родовитых дворян предложить себя в ее распоряжение. Искало ее руки многое множество кавалеров, имевших большие достоинства и по возрасту девице подходящих. Тем не менее отец, предпочитая средства всем прочим доводам, дал согласие одному дворянину, соседу своему, очень богатому, но уже в летах. Ах, проклятая скупость, сколько от тебя бед на свете сем! Назвавший тебя корнем всех пороков хорошо знал, что ты и что из тебя истекает.
Наша история наименует господина этого Тимандром. Лучше бы ему было провести остаток дней своих, не вступая в союз с красавицей, слишком для него молодой и на обращение его отвечавшей тысячей всяческих обид. При взаимном согласии сторон добрая воля взаимно может смягчить несоответствие возраста.
В конце концов Доралиса, сколько она ни плакала и сколько слез ни пролила, принуждена была подчиниться воле отца своего. Брак решен, и Лизаран вызван из школы для присутствия на свадьбе. Сестра, как только увидела его и получила возможность с ним разговаривать так, чтобы никто другой не слышал, сказала такие жалостные слова:
- Дорогой брат мой, сколь я несчастна! И надо же мне проводить цвет жизни своей с человеком, который мне самой смерти ненавистней! Не жесток ли отец мой, отдавая меня в руки такого человека? Губить ли мне отныне дни мои существованием, столь несогласным ни возрасту, ни склонности моей? К чему богатство, когда согласия нет? Посоветуйте мне, прошу, в столь великой беде. Я почти до такой крайности доведена, что на себя руки наложить готова.
Выслушав ее жалобы, Лизаран отвечал следующим образом:
- Дорогая сестра, сожалею о несчастии вашем. Ваша боль, что моя собственная. Не имею возможности не осудить жестокость отца, выдающего вас насильно и за человека иного, чем вы, возраста. Тем не менее, ввиду неограниченности отеческой власти, советую вам терпение. Фортуна, быть может, готовит вам что-нибудь лучшее. Будьте уверены, во всяком случае, что как только вас обвенчают с Тимандром, из виду я вас не выпущу. Ваш дом сделаю местом обычного моего пребывания. Мне почти совершенно невозможно жить, не видя вас.
По окончании этой речи они обнялись и крепко поцеловались, а не удержи их стыд и опасение быть увиденными, тут же бы и исполнили они отвратительные свои желания. Доралиса, утешенная обещанием Лизарана, которого она любила не только братской, но и страстной любовью, стала спокойно относиться к браку со стариком, которому отныне предстояло служить прикрытием чудовищным ее наслаждениям.
Итак, она обвенчана, и Тимандр срывает плод, ему столь желанный. По окончании праздника он уводит жену в свой дом, которым был замок поблизости от замка его тестя. Лизаран, к тому времени бывший даже слишком ученым, в школу не вернулся. Он пользовался хорошей бенефицией, доставленной ему отцом. Его развратная любовь к сестре не позволяла ему выдерживать сколько-нибудь долгое время, не посещая ее в новом ее доме. Он сделал из него постоянное свое жилище и всегда находился при ней. От такой близости стали желания их распаляться настолько, что много раз, не стыдись они столь омерзительного греха, полностью бы готовы были их насытить. Ужас подобного преступления часто являлся их мысленному взору и, особенно, Доралисе, ведшей с собой такую речь:
- "Ах! Жестокая любовь, заставляющая безумно любить того, чьего, близости родства ради, бесстыдного взгляда не только бежать должна, а еще и бояться, не прознал бы кто о моей безумной и кровосмесительной страсти, к чему готовишь меня? Принудишь ли меня сотворить столь отвратительный грех? Вырвем эту проклятую выдумку, пока она не отпечаталась еще сильней, и вообразим несчастие, могущее произойти из такого омерзительного преступления".
Эти добрые мысли почти всегда отвращали ее от ее безрассудных побуждений, но тогда красота, любезность ее брата и бывшая в ней к нему любовь тотчас на них восставали и, едва возгоревшись, гасли они.
- И кто может,- говорила она потом,- помешать мне любить? Не естественное ли это дело? Во времена невинности, когда был золотой век, имели ли подобные предрассуждения? Люди сочинили законы по собственному произволу, но природа сильней всех этих соображений. Хочу следовать ей, ибо она благой и верный путеводитель жизни нашей.
Так говорила презренная в то время, как брат ее переживал те же муки. Отвращение мешает мне приводить их проклятые и развратные оправдания.
Не это является задачей моей - целью своей имею изобразить и изобличить мерзость порока, а не его защиту. Итак, скажу только, что после разного рода колебаний последовали они обычаю, установленному погаными языческими богами Юноной и Юпитером. Они продолжали гнусные свои наслаждения, ни в ком не возбуждая подозрений. Так что, хоть и заставали их порой на одной постели целующимися у всех на глазах, или удалялись они в лес и другие уединенные и безлюдные места, кто бы когда подумал об этого рода близости! Тем не менее небо, не пожелавшее долее терпеть этого ужасного и кровосмесительного прелюбодеяния, позволило прислужнице застичь их однажды за делом. Она тысячу раз перекрестилась и закрыла глаза, дабы не видеть вещи, столь отвратительной, и, не желая тотчас же разносить о замеченном, она ограничилась тем, что в частной беседе указала хозяйке своей на великое преступление, ею совершаемое, и великий позор, могущий произойти в случае обнаружения всего этого.
Доралиса, вместо того, чтобы с благодарностью принять предостережение, поступила с ней каким только можно вообразить себе унизительным образом: ибо оскорбив ее словами, еще очень сильно побила ее, а потом дала ей расчет. Женщина, возмущённая обидой, полученной в обмен за добро, тайно уведомила Тимандра о причине, побудившей его супругу выгнать ее из дому, и советовала ему за ней присматривать, ибо, несомненно, брат ее бесстыдно пользовался родной сестрой. Муж, весьма изумленный таким сообщением, не знал ни что ему сказать, ни что делать. Сначала хотел он им отомстить без всякого рассуждения, так сильно владело душой его желание мести, потом, однако, представив себе, что все это могло быть просто клеветой, он, затаив свою боль, стал так настойчиво следить за поступками жены и шурина, что не мог не проникнуться слишком большой уверенностью в действительности их кровосмесительного разврата. Любовь, питаемая им к жене, соединенная с некоторыми усвоенными им соображениями о том, что все это могло быть неправдой, хотя бы он и наблюдал все возможные обнаружению приметы, сделали то, что он удовольствовался тем, что отказал шурину от дома. Большая кротость в муже, которому нанесли столь тяжкую обиду. И вот наши влюбленные лишены возможности видеться, к великому обоюдному неудовольствию. Доралиса, притворяясь добродетельной женщиной, спрашивает у мужа, какую причину он имеет для вражды к брату, что отказал ему от дома. Тимандр обличает тогда их отвратительный разврат и говорит о справедливом гневе, который он должен бы к ним питать, не предпочти он кротость мести; обещает все забыть, если она захочет вести лучший образ жизни и умолить Бога о прощении столь страшного и омерзительного прегрешения, не то принудят его применить к ним заслуженное ими наказание. Она, слушая рассуждения мужа, стала горько плакать. Уста ее произнесли затем жалобы и сожаления, смешанные со столь страшными клятвами, что способны были заставить Тимандра поверить противности того, что было ему известно, не овладей безраздельно душой его ревность. Люди, вошедшие уже в возраст, любовным огнем пылают не так, как молодые, но зато они много ревнивей. Малейшее подозрение остается у них в мозгу, и можете себе представить, насколько сильно отпечатлелась вещь, виденная собственными глазами. Он кончает тем, что наотрез отказывает допустить Лизарана вернуться в этот дом, и клянется, что, если здесь его увидит, плохо им придется. В то время как происходило все это, Лизаран вернулся к отцу, ничего не знавшему о всех этих семейных неприятностях. Он стал проводить дни и ночи в муках о том, что лишен возможности видеть предмет отвратительной любви своей. С другой стороны, и она была истерзана самой ужасной тоской и горем столь тяжким, как только можно вообразить себе. Поистине, не будь они в такой кровной близости, можно бы им еще извинить безумие их страсти, ибо она была одной из совершеннейших красавиц, каких я только видел, он же один из прекраснейших дворян, каких кто-либо когда встречал. Однако, вспомнив об ужасном их пороке, я принужден удивляться, как мог Всевидящий так долго выносить подобное злодейство, не покарав его. Как велико долготерпение его, если столько времени ожидает раскаяния грешников, столь упорствующих в скверне своей.
Когда Лизаран прожил несколько месяцев у отца, желание увидеть сестру не позволило ему выносить дальнейшую разлуку, не послав ей о себе вестей при посредстве письма, составленного в таких выражениях:
"Лишенный радости видеть вас, я испытываю смертные муки. Если долго еще принужден буду жить вдали от прекрасных очей ваших, вы понесете потерю, которую вам никто никогда не возместит. Средство к сохранению моей жизни - предоставить мне возможность переговорить с вами об избавлении вас от заточения, которому вы подвергнуты, меня - от терзаний этой разлуки. Приложите к тому все возможные для вас средства, дорогая сестра моя, если желаете спасти спокойствие свое и жизнь, от вашего лишь лицезрения зависящую".
Написав и запечатав это письмо, он отдал его отцовскому слуге, которому вполне доверял. Человек этот, наученный тому, что ему следовало делать, прибыл однажды под вечер в замок Тимандра, притворяясь, что пришел не из дома тестя, а из другого места. Его хорошо приняли, не подозревая о его поручении. Вечером он передал это письмо Доралисе, которая, прочитав его, не пожелала ответить чем-либо, кроме приглашения брату прийти попоздней, на следующий день к ней в дом, через садовую калитку, которая будет отворена и где она будет его ждать. Слуга этот, простившись поутру с Тимандром и его супругой, не имея никаких сведений о распутстве брата и сестры, возвратился в дом своего хозяина, где и передал Лизарану, что сообщила ему сестра. Тот, услыхав такую новость, садится на коня и приезжает в тот же вечер к месту, где ждала его сестра. Обнявшись и утолив развратные желания свои, они стали обсуждать совместно, какие им избрать средства, чтобы достичь большей свободы предаваться наслаждению. Решено было, что на следующий день она возьмет все свои драгоценности и когда потом, вечером, все лягут, он усадит ее за седлом и увезет ее в какую-нибудь провинцию, где они могли бы спокойно провести остаток дней своих. Предприятие, исполненное такой же дерзостью, как и беспорядочные их желания. Близилось время получения возмездий страшному их прелюбодеянию. Божественное правосудие, идущее неслышными стопами, уже простерло над ними железную десницу свою.
Они сделали, как решили, и путешествие, предпринятое на другой день мужем в один из городов той области, благоприятствовало их предначертаниям. Наступил день, последовавший за вечером их бегства,- слуги изумились, не видя своей хозяйки. Они всюду ее искали, но найти не могли, сколько ни разыскивали - она и брат ее были уже весьма далеко. Муж, воротившийся через несколько дней, очень удивился, не найдя ее дома. Он поспешил в замок тестя, чтобы получить известие о ней. Труд его оказался тщетным. Не нашел он там ни жены, ни шурина. Никто не знал, куда они отправились. Это сейчас же объяснило ему, в чем дело, и побудило немедленно пойти к тестю, которого он заставил, сопровождая речь свою многими жалобами и упреками, выслушать рассказ об оскорблении, детьми его нанесенном. Что он долго скрывал отвратительную их гнусность только потому, что немногим она была известна, и старался направить их на иной жизненный путь, но теперь на спасение их нет никакой надежды и он, став притчей и посмешищем всего света, намеревается искать удовлетворения путем суда. Бедный старик отец, выслушав справедливые упреки зятя, от боли, как стоял, так и упал в обмороке. Немного оправившись, он стал проклинать Фортуну, на склоне лет его пославшую ему столь тяжкое горе. Мать, со своей стороны, думала, что умрет от огорчения. Дом наполнился жалобами и стенаниями. Слух о сем происшествии распространился по стране. Все говорили о нем, но по-разному. Одни не верили такому злонравию и полагали, что Лизаран, не имея сил видеть, как ревнивый муж недостойно обходится с его сестрой, освободил ее из этого плена. Другие, напротив, говорили, что если бы это и на самом деле так обстояло, не ушли бы они с такой скрытностью и предприятие свое другим открыли бы.
Пока все эти вещи протекают описанным образом, кровосмесительные прелюбодеи путешествуют по городам и областям Франции никем не узнанные. То они в Пуату, то в Анжу, а то и в Бретани. Наконец, сочтя себя обнаруженными, решают, что во Франции нет города более удобного для того, чтобы им спрятаться, как Париж. Великое множество людей, образующих как бы маленький мир, должно запереть и укрыть их надежней, чем если бы они были в Канаде. Мнение, которое оправдывалось в течение некоторого времени, но в конце концов обмануло их. Надлежало отвратительному преступлению, совершенному пред лицом Божиим, обнаружиться пред людьми всенародным обличением и наказанием.
Тимандр разослал по Франции обращения - к своим друзьям просьбу задержать тех, для чего сообщил им приметы. В конце концов, когда он сам приехал в Париж, один нз друзей сообщил ему, что видел его шурина, и указал его квартиру. Муж, обрадованный этим известием, является внезапно к приставу, которому излагает свою жалобу, а потом повел его в жилище, где укрывались эти прелюбодеи.
Была ночь, и двери дома были заперты. Пристав велел их отворить, справился у хозяина о комнате, которую снял молодой дворянин с молодой барышней, и, узнав, что спрашивал, поднялся туда с некоторым числом стражников. Он стучит в дверь. Вначале выказывают некоторое замешательство с отпиранием двери, так как уже легли спать. Но пристав пригрозил, что выломает дверь, и ему открыли. Она была в постели, а он полуодет. Пристав, арестовав их именем короля, велел Доралисе одеваться. Наложили печати на их имущество и повели их в Шатле. Утром муж возобновил принесенную им ранее того жалобу и представил свидетелей. Выслушаны обвиняемые. Доралиса беременна, у нее спрашивают, от кого, так как она не могла сослаться на мужа, отлучась от него более восьми месяцев тому и будучи на четвертом месяце беременности. Она не знает, что ей сказать на этот вопрос, и ее ответы сбивчивы. Она говорит и то, и другое и, наконец, что от одного из слуг своего мужа и называет его. Слуга этот допрошен, но невинность его установлена очень скоро. Лизарана она, однако, ни разу не обвиняет. Тем временем, после стольких улик, она и брат ее приговорены к отсечению головы. Ранее, однако, чем произнести приговор, суд ожидает, чтобы она освободилась от своего плода, который оказывается девочкой. Приговор их затем объявляется им. Они просят о помиловании. Некоторые старались об их освобождении, ибо не было у них недостатка ни в друзьях, ни в средствах. Даже отец принял их сторону и заявил о дурном обращении зятя с его дочерью, что могло побудить брата из сострадания к сестре похитить ее и увезти от мужа. Последний, напротив, предъявляет свои сведения и доказывает Сенату, что кровосмешение и прелюбодеяния их ясны, как день. В конце концов это высокопочтенное собрание, состоящее из ученейших и справедливейших в мире людей, рассмотрев и взвесив дело на весах правосудия, подтверждает приговором своим постановление Шатле.
Несчастный отец, узнав о содержании этого праведного Приговора, бросается к ногам государя, добиваясь отмены. Слезы, проливаемые у ног Генриха Великого, вздохи и жалобы, исходящие из уст дворянина этого, белого, как лунь, глубоко тронули сердце непобедимого монарха, слишком, пожалуй, чувствительного к чужому страданию.
- Отец мой,- сказал он ему,- встаньте и объясните мне причину скорби вашей, и я помогу вам, если возможно.
- Увы, государь,- отвечает несчастный,- я прошу у вас жизни моих детей, которых собираются казнить, если не поможет им ваша милость.
- Если,- отвечал король,- есть какая-нибудь возможность остаться им в живых - дарую им жизнь.
Видя его желание ближе ознакомиться с причиной их осуждения, сопровождавший его вельможа вкратце доложил, что знал.
- Отец мой,- сказал тогда король,- не могу, перед Богом, простить это преступление: слишком оно велико. Пришлось бы мне когда-нибудь ответить за это поставившему меня верховным судьей своего народа.
Бедный отец, увидя неизбежность осуждения своему несчастному потомству, не нашел иного прибежища, как плач и рыдания.
Тем временем приговор объявлен преступникам. Дают им время исповедаться.
- Смелей, брат,- говорит тогда Доралиса,-- умирать, так умирать достойно. Пора нам понести наказание, которое мы заслужили. Не будем бояться исповедать грех наш перед людьми, если надо будет скоро отвечать за него перед Богом. Велико его милосердие, дорогой брат. Он нам простит, только бы имели мы истинное сокрушение о грехах наших. Увы, господа,- говорит она затем судьям,- признаю, что по справедливости заслужила я смерть, но прошу вас избрать ее для меня самую, какую только можно, жестокую, лишь бы вы сохранили жизнь этому бедному дворянину. Я ведь всему злу причиной, мне и должно одной понести наказание, к тому же и большая молодость его должна побудить вас к состраданию. Он еще может при случае послужить государю своему.
Такую речь держала она к своим судьям, чтобы заставить их пожалеть брата. Но то были даром потраченные слова. Приговор был уже вынесен и она предана в руки исполнителя высшего правосудия. Казнь произошла на Гревской площади. Никогда еще не видели такого стечения народа, как при этом зрелище. Площадь была переполнена настолько, что давили друг друга. Окна и крыши домов были все заняты.
Первым лицом, появившимся на этом позорном театре, была Доралиса, проявившая столько смелости и решимости, что все дивились ее самообладанию. Присутствовавшие не могли запретить своим глазам оплакивать эту красавицу. И действительно, так она была хороша, что на всем свете трудно было найти, с кем бы можно было ее сравнить. Когда она взошла на эшафот, казалось, что будет играть вымышленную, а не настоящую трагедию: ни разу не побледнела она. Бросив взор направо и налево, она возвела его к небу и, сложив руки, стала молиться так:
- Господи, пришедший в мир к грешнику, а не к праведнику, сжалься над этой бедной грешницей и сделай так, чтобы постыдная смерть, которую сейчас примет ее тело, обратилась бы в честную жизнь для души ее. Прости еще, Боже милостивый, бедному брату моему, умоляющему вас о пощаде. Согрешили мы, Господи, согрешили, но вспомни, что мы создание рук твоих. Прости беззаконие наше не в милость греху, но в милость людям, кому грех от утробы материнской последует.
Окончив молитву, она сама расстегнулась, не желая допустить палача прикоснуться к ней. Отстегнув воротник, она стала на эшафот. Палач завязал ей глаза и, в то время, как она поручила душу свою Богу, одним ударом отделил голову от прекрасного тела, красота которого была омрачена ужасной страстью. Когда эта казнь совершилась, один из прислужников палача оттащил тело в сторону и, влача его, открыл до половины ноги, обнаружив ярко-красный чулок; это так возмутило палача, который и сам не мог удержаться от слез, равно как и все присутствующие, что он ударил слугу ногой, да так сильно, что сбросил его с эшафота.
И правда, хоть и заслужила смерть эта красавица, но от такого гнусного обращения избавить ее надлежало как из уважения к дому, из какого она произошла, так и из-за благочестивой кончины, только что ею принятой.
Весь народ не переставал еще горькими слезами плакать, как ввели брата на помост. Если сильно было сострадание, овладевшее собранием по отношению к сестре, жалость, охватившая его при виде брата, была не меньшей. Ему можно было дать не более 20 лет, легкий пух, вестник юности, едва пробивался на щеках его. Он был живым подобием сестры, как мы уже сказали, то есть был одарен поразительной красотой. Когда он увидел, что эта великолепная голова отделена от столь прекрасной шеи, готов он был тут же испустить дух, не ожидая действий палача.
- Увы,- сказал он себе,- бедная сестра моя, почему не применили всю возможную жестокость ко мне одному, чтобы только вам жизнь сохранить и ограничиться заключением вас в какой-нибудь монастырь. Нет муки настолько страшной, чтобы я не вынес ее с радостью. Душа моя, оставляя тогда это несчастное тело, блаженствовала бы оттого, что не увидит мертвой ту, кому я принес теперь смерть. Надлежало бы извинить ее слабость, всю вину обратя на меня, главного виновника преступления. О, Боже, сжалься над ее душой и над моей, у которой прибежище только в милосердии твоем.
Он произносит эти слова с таким усердием и нежностью, что весь народ испытывал сильнейшее страдание. Когда с него сняли одежду и остригли волосы, он преклонил колени. Палач хотел завязать ему глаза, но он никак не хотел этого позволить.
- Только нанеси удар,- сказал он,- у меня хватит смелости принять его. Ты уже видел самообладание сестры моей. Ты должен вспомнить, что я ей брат, и, соответственно этому, твой рассудок должен подсказать тебе, что отваги во мне еще больше.
Окончив эту речь, он стал читать: "В руки твои..." в то время, как палач отсек ему голову. Тела их были в тот же день унесены и положены во гроб для погребения в одной из парижский церквей, где они и покоятся под такой эпитафией:
"Здесь покоятся брат и сестра. Прохожий, не спрашивай о причине их смерти, проходи и моли Бога о душах их".
Вот трагический и несчастный конец Лизарана и Доралисы, которых небо наделило красотой и умом превыше всех существ. Отвратительная их любовь ускорила конец их молодых жизней. Памятный сей пример да повергнет в трепет всех кровосмесителей и прелюбодеев. Бог ничего не оставляет безнаказанным. Мщение его неукоснительно постигает виновного, упорствующего в грехе своем. Подобные примеры столь редки среди язычников, что едва ли больше двух-трех таких случаев найдем мы в мифах, к тому же прелюбодеяние отсутствует в них. Да защитит Господь народ свой от сетей сатанинских и да не повторится больше среди нас подобный позор.
Франсуа де Россе родом был из Авиньона. Достаточно рано он попадает ко двору Маргариты Валуа (1552-1615), знаменитой "королевы Марго", первой жены короля Генриха IV. Королевская чета разошлась в 1599 г.; Маргарита продолжала покровительствовать поэтам, сама писала стихи. В ее окружении культивировали изысканную, подчас несколько манерную лирику, и Россе был одним из тех, кто особенно преуспел в этой области. Он занимался также переводами, и его стараниями французская читающая публика приобщилась к "Назидательным новеллам" Сервантеса (их перевод увидел свет в 1618 г.).
Перу Россе принадлежит также новеллистический сборник "Трагические истории нашего времени" ("Histoires tragiques de Nostre Temps"), вышедший, видимо, в 1614 г. Рассказанная Россе история любви брата и сестры имела место в действительности в первые годы XVII в.
Русский перевод этой новеллы сделан по руанскому переизданию книги Россе (1626 г.) и впервые был опубликован в 1916 г.
С. 554. Невстразия (или Нейстрия) - северо-западная часть государства франков (VI-VIII вв. н. э.).
Брадаманта - героиня ироикомической поэмы Лодовико Ариосто (1474-1533) "Неистовый Орландо" (завершена в 1532 г.).
С. 555. Спинет - средневековый струнный (щипковый или клавишный) музыкальный инструмент.
С. 562. Шатле - старинная крепость в Париже, в центре города на правом берегу Сены; служила местом разбирательства уголовных дел и тюрьмой.
Сенат - Россе имеет в виду собрание высших представителей магистратуры, то есть верховного суда.
Генрих Великий - имеется в виду французский король Генрих IV (1553-1610), вступивший на престол в 1594 г. Ему удалось привести страну к гражданскому миру после 40 лет так называемых "Религиозных войн" между гугенотами и католиками.
С. 565. "В руки твои..." - начало молитвы "за исход души".