n="justify"> - Никак нет, вашескобродие, обсказал: ложись в лазарет.
- Так как же я отменю распоряжение доктора?
- Дозвольте, вашескобродие.
- Ну, подожди. Я прежде переговорю с доктором, а в госпитале тебе, конечно, было скверно.
- Еще бы, вашескобродие.
- Я постараюсь отправить тебя на родину.
- Нет, вашескобродие. Пока что до отправки останусь.
- Не тянет?
- Везде одна тоска, вашескобродие.
Старший офицер участливо взглянул на боцмана и спросил:
- Ты ведь, кажется, не женат?
- Точно так, вашескобродие.
- Оно и лучше, братец ты мой.
И как-то грустно прибавил:
- Тоже не всегда и женатому хорошо.
- Точно так, вашескобродие. Видел в Кронштадте, как живут семейные люди. Одна пакость. Обманывают друг друга в самом лучшем виде. По-собачьи живут.
- А ты думаешь, почему?
- Облыжности много, вашескобродие. Больше по своей мужчинской подлости и почитают бабу. Оттого между ими ничего кроме этой самой подлости и нет.
И боцман, словно бы решая какой-то занимающий его больной вопрос, спросил:
- Осмелюсь спросить, вашескобродие, верно, у господ семейные люди живут не по-собачьи?
- Ишь ты какой любопытный. А ты как думаешь?
- Полагаю, что всякие и между господ, вашескобродие.
- Правильно. Часто люди зря женятся... - задумчиво промолвил старший офицер, семейная жизнь которого была далеко не из сладких.
- И нет друг о друге настоящего понятия. А главное - ни за что друг друга обижают!.. Так дозвольте не идти в лазарет?
- Ну ладно. Знаешь, что я тебе скажу, Антонов, лучше и ты не сделай глупости, - полушутя, полусерьезно сказал старший офицер.
- Какой, вашескобродие?
- Не женись. Очень уж у тебя обидчивый и подозрительный характер.
Боцман вспыхнул.
- Какая дура польстится на старого человека, вашескобродие?
- Зато старые сами льстятся.
- Дураки и есть, вашескобродие. Зато их и обчекрыживают. И поделом, а главная причина - понимай, кто ты такой есть, и ушей не развешивай.
Старший офицер, который сам очень развешивал уши, когда его молодая, пригожая жена, провожая в дальнее плавание, особенно горячо уверяла в своей любви и вскоре по уходе мужа написала ему письмо, в котором в довольно туманных выражениях намекала, что она, к сожалению, не так сильно любит его, и уверяла в своей безграничной дружбе, - старший офицер, словно бы понимавший, что и боцман находится в том же положении, как и он, проговорил, напуская на себя решительный вид:
- Вот и молодчага, так с бабами и надо действовать. Если она тебя "обчекрыжила", ты и наплюй.
"Ты-то плюнул... Вовсе вроде как бы подвахтенный у своей женки; она ему пишет-пишет, а он верит и ей отписывает письма; из каждого порта депешу да депешу, и супруга депешу, и оба не по-настоящему. И отчего это люди так врут?" - подумал боцман и доложил старшему офицеру, принимая официальный вид:
- Прикажете, вашескобродие, ванты тянуть? Дали ослабку.
- Да уж ты пока оставь, я прикажу Иванову. Ну, ступай; чуть станет тебе хуже, скажи мне.
- Есть, вашескобродие.
И боцман вышел из каюты старшего офицера.
А Иван Иванович присел у письменного стола, любовно взглянул на большую фотографию, висевшую над койкой, потом прочитал несколько писем жены и произнес:
- Вот почему теперь о дружбе. Верно, новое увлечение. В этом вся и разгадка.
И Иван Иванович задумался.
Должно быть, боцман сильно понадеялся на свои силы, распоряжаясь работами, потому что к вечеру почувствовал себя усталым, и главное - в уме его мысли как будто путались и зрение мутилось.
Приехавший с адмиралом флагманский врач вместе с Приселковым осмотрел боцмана.
К вечеру к боцману зашел старший офицер и сказал:
- Ну, братец ты мой, они решили, что тебе на клипере оставаться нельзя. Лучше тебе снова на берег, в госпиталь.
Боцман опешил. Несколько секунд он молчал и только подозрительно пристально смотрел на старшего офицера.
И, внезапно охваченный бешенством, он, стараясь сдержаться, воскликнул:
- Это по каким же правам, вашескобродие? Бабьи штуки, что ли? Так я на это не согласен, вашескобродие! Вы с ими заодно? Думаете, я - нижний чин, так можете тиранствовать человека. Я права найду! - и почти бешено крикнул: - Вон!
И прибавил непечатное слово.
На кубрике и на палубе ахнули.
В ту же минуту сверху прибежал унтер-офицер и сказал старшему офицеру:
- Адмирал требует.
А на мостике низенький, худощавый и строгий адмирал раздраженно и резко говорил капитану:
- Это у вас что за безобразие? Вот до чего распущена команда! Такая неслыханная дерзость. Немедленно его в карцер и отдать под суд. Вы на что тут старший офицер? - крикнул адмирал подошедшему Ивану Ивановичу.
- Он - сумасшедший, ваше превосходительство, - почтительно ответил старший офицер.
И в ту же минуту вспомнил письмо жены и подумал, что он сам, как и боцман, может сойти с ума.
- Пусть доктора осмотрят. Если он сумасшедший, то почему вы его держали на клипере? - обратился адмирал к подошедшему доктору.
- Он - не сумасшедший.
- Так, значит, бунт?
Старший офицер взглянул на доктора, и презрение стояло в глазах моряка. "Ученая скотина", - подумал он и доложил адмиралу:
- Разрешите, ваше превосходительство, до нового осмотра докторов не садить боцмана в карцер. Я его хорошо знаю. Он не позволил бы себе такой выходки, если бы был здоров.
- Это черт знает что такое! На военном судне - и такое вопиющее нарушение дисциплины.
И, после секунды раздумья, адмирал прибавил:
- Конечно, я был бы очень рад, если бы вы, доктор, ошиблись, и боцман оказался бы сумасшедшим. Пусть его сейчас осмотрят. - И с этими словами адмирал спустился.
- Ведь иначе бедняге пришлось бы подвергнуться жестокому наказанию. По закону - смертная казнь, - проговорил капитан.
Мичман Коврайский восторженно взглянул на уходящего адмирала и, взволнованный, умоляюще прошептал доктору:
- Что вы хотите делать? Ведь адмирал вам подсказывает: найдите больного сумасшедшим.
- Это уж не мое дело. Я высказал мое мнение, как велит мне наука.
- А совести у вас нет? - чуть слышно, возбужденно прибавил мичман и бросился к старшему офицеру.
- Иван Иванович, спасите человека.
Старший офицер ласково взглянул на мичмана и строго сказал ему:
- Скажите боцману, что его сейчас осмотрят. - И тихо прибавил: - Успокойте беднягу, он ведь к вам, кажется, расположен.
Через час в лазарете собрался консилиум. При освидетельствовании боцмана были адмирал, капитан, старший офицер и мичман Коврайский.
На все вопросы флагманского врача о здоровье боцмана, тот отвечал вполне здраво, только несколько возбужденно.
- Я уже докладывал вам, Александр Александрович, - не без апломба проговорил Приселков, обращаясь к капитану.
Все молчали.
Только адмирал недовольно пожал плечами и сказал:
- Во всяком случае пока не сажайте его в карцер.
И, обратившись к флагманскому доктору, по-французски сказал:
- По-моему, он сумасшедший.
- И я так думаю, ваше превосходительство, - поспешил поддакнуть старший флагманский врач.
В тот же день боцмана допрашивала следственная комиссия. Большинство членов ее признало, что преступление было совершено в припадке умопомешательства.
- Вы видите, милый мичман, спасли человека, - сказал потом в кают-компании старший офицер.
- Спасли ли только? Ведь от тоски он все-таки не избавится.
- Да и в Кронштадте ему не радостная жизнь. Бедняга! - угрюмо прибавил старший офицер.
Впервые - в газете "Русские ведомости", 1903, NN 63, 67.