Станюкович Константин Михайлович - Матросский линч

вать. В это время мимо проходил боцман. Заметив сладко спящего матроса, из-за которого его "срамил" старший офицер, Щукин вскипел гневом и с сердцем пхнул ногой молодого матроса.

   Аксенов проснулся и ошалелыми глазами смотрел на боцмана.

   - Ты што на версту протянул лапы? Убери ноги-то! - грозно крикнул Щукин, прибавляя, по обыкновению, целый букет ругательств.

   Матрос покорно подобрал ноги.

   Федосеич пристально глядел на боцмана, держа в руке башмак, и, с укором покачивая головой, заметил:

   - Нехорошо, Нилыч! За что зря пристаешь к человеку...

   - А тебя спрашивали? - окрысился Щукин. - Ты кто такой выискался - советчик, а? Молчи лучше, а то как бы и тебе не попало! - проговорил Щукин и пошел далее.

   - Гляди, не поперхнись, Нилыч! - кинул ему вслед спокойно Федосеич.

   Щукин сделал вид, что не слыхал замечания старого матроса, и хмурый и недовольный побрел в свою каютку.

   Федосеич поглядел ему вслед и минуту спустя прошептал, как бы в раздумье:

   - Зазнался человек, что вошь в коросте. Впрямь проучить пора!

   - Не проучить его! Напрасно только вчера я не пожалился на него. Вишь, как он пристает! - жалобно произнес Аксенов.

   - Глупый! Небось и не таких учивали! Бог гордых не любит! - успокоительно промолвил Федосеич и, принимаясь снова за башмак, запел свою тихую деревенскую песенку, приятные, твердые звуки которой производили впечатление чего-то необыкновенно хорошего, простого и спокойного.

  

  

   Через три дня первая вахта собиралась на берег.

   Матросы выходили на палубу вымытые, подстриженные, подбритые, в чистых рубахах и новых, спущенных на затылки, шапках. На многих были собственные рубахи из тонкого полотна, шелковые косынки и лакированные пояса с тонким ремешком, на котором висел матросский нож, спрятанный в карман штанов. Все имели праздничный, оживленный вид.

   Леонтьев только что вышел снизу, расфранченный, в щегольской рубахе, в обтянутых штанах, с атласным платком на шее, украшенным бронзовым якорьком. Шапка на нем была как-то особенно загнута набекрень, светло-рыжие волосы густо намаслены, усы подфабрены, и весь он сиял, небрежно щуря глаза и, видимо, щеголяя писарской развязностью своих манер. Он искал глазами Аксенова и, увидав молодого матроса, который в эту минуту, улыбаясь довольной улыбкой, любовался своими новыми, только что надетыми башмаками, подошел к нему и хлопнул его по плечу.

   - Так как же, Ефимка? Выходит: обнадежил товарища, а теперь, брат, на попятный, а? - проговорил он, отставляя ногу и покручивая усы, чтобы показать свой перстенек с фальшивым аметистом, купленный за шиллинг в Сингапуре.

   Аксенов поднял глаза и оглядывал франта матроса, несколько подавленный его великолепием.

   - Я ведь сказывал тебе: Федосеич не велит! - уклончиво отвечал молодой матрос, не без зависти любуясь блестевшим на мизинце у Леонтьева кольцом.

   - Не срамись, Ефимка, право, не срамись! Начальник он тебе, что ли, Федосеич? Разве ты малый ребенок, что не смеешь без Федосеича?.. У тебя, кажется, свой рассудок есть... Дай, голубчик, ведь ты обещал? - заискивающим тоненьким голоском упрашивал Леонтьев, в то время как плутоватые глаза его бегали по сторонам.

   - Федосеич не велит! - с упорством повторил Аксенов.

   - Вот зарядил: Федосеич да Федосеич! Ты и не сказывай ему, что дал, ежели уж ты так боишься своего Федосеича... Будь приятелем - дай.

   - Не проси лучше...

   - Так ты взаправду не дашь мне доллера, Ефимка? - спросил Леонтьев, неожиданно меняя тон.

   - Сказано тебе: Федосеич не велит. У него и деньги.

   - Так после этого ты хуже свиньи, Ефимка! Ужо погоди - вспомнишь!

   - Ты чего грозишься-то? Ты прежде мои два доларя отдай.

   - Два "доларя"? - передразнил Леонтьев. - Ах ты, деревня неотесанная! - продолжал он, презрительно оглядывая молодого матроса. - Подождешь ты свои два "доларя", ежели ты такую подлость сделал с человеком! Где у тебя расписка, а? - с наглой усмешкой прибавил Леонтьев и отошел прочь, окончательно смутивши молодого матроса.

   - Первая вахта становись во фрунт! - прокричал вахтенный унтер-офицер.

   Матросы пошли строиться. После поверки скомандовали садиться на шлюпки, и через несколько минут баркас и катер, полные людьми, отвалили от борта клипера. По обыкновению разодетый в пух и прах, боцман Щукин сидел на баркасе на почетном месте, весело пуча глаза и деликатно придерживая двумя пальцами клетчатый носовой платок. На баркасе он сбросил свою суровость и не играл в начальника. Обращаясь к сидевшим рядом матросам, он дружелюбным товарищеским тоном рассказывал о достоинствах английского джина и, между прочим, приглашал Федосеича попробовать этого напитка вместе. Однако Федосеич отказался и во всю дорогу сосредоточенно молчал.

  

  

   К вечеру баркас и катер шли к клиперу, возвращаясь с берега. Приближаясь к судну, шумные разговоры и смех стихли. Шлюпки пристали, и началась высадка. Слегка пошатываясь, выходили подгулявшие матросы на палубу и поскорей пробирались на бак, где шумно делились впечатлениями с остававшимися на клипере. Нескольких пришлось подымать на веревке и в бесчувственном состоянии уносить на палубу и окачивать водой. Наконец поднялся по трапу и Щукин, поддерживаемый сзади двумя более трезвыми ассистентами, и при свете фонарей предстал в самом жалком и истерзанном виде. Лицо старого боцмана было в кровавых подтеках, один глаз вздут, рубаха изорвана, и от шелковой косынки висели одни клочки.

   Хотя боцман был очень пьян, однако при входе на шканцы он приложил руку к виску, отдавая честь, и пролепетал: "Честь имею явиться!" Затем его отвели в каюту и уложили.

   Гардемарин, ездивший на берег с командой, доложил старшему офицеру, что боцмана, сильно избитого, привели на пристань Федосеев и еще два матроса и объяснили, что нашли его в таком виде, случайно зайдя в кабак. Василий Иваныч попросил доктора осмотреть Щукина. Скоро Карл Карлович вернулся и объяснил, что, хотя боцман и "поврежден", но переломов нигде нет, и через день-другой он отлежится.

   Тогда Василий Иваныч велел позвать Федосеева.

   Старый матрос явился в кают-компанию несколько раскрасневшийся от выпитого вина, но держался на ногах твердо. Он подтвердил старшему офицеру то же, что сказал и гардемарину.

   - Кто же мог избить боцмана? - спросил Василий Иваныч.

   - Должно, боцмана помяли англичане, ваше благородие! - тихим и спокойным голосом отвечал Федосеич.

   - Какие англичане?

   - С купеческих судов англичане, ваше благородие. Их тут есть...

   - Почему ты думаешь, что англичане?

   - Мы видели, ваше благородие, что Нилыч с ними раньше связался пить шнапсы... Верно, опосля и разодрались...

   Василий Иваныч покачал головой и отпустил Федосеича.

   На следующее утро Василий Иваныч сам заглянул в каюту боцмана. Щукин лежал пластом. Все лицо его было обложено компрессами.

   При виде старшего офицера старый боцман вскочил.

   - Лежи, лежи, Щукин. Где это, братец, тебя так изукрасили?

   - Не припомню, ваше благородие! - хмуро отвечал боцман.

   - Федосеев сказывал, что ты с англичанами дрался?

   Боцман на секунду вытаращил удивленно глаза, но вслед за тем с живостью проговорил:

   - Дрался, ваше благородие!.. Виноват...

   Василий Иваныч сразу догадался, что на англичан взвели напраслину, но дальнейших расспросов не продолжал и ушел, пожелав боцману скорей поправиться и впредь с англичанами не драться.

   Щукин отлеживался целый день. Был уже вечер, когда в каюту к нему вдруг шмыгнул Леонтьев.

   - Кто здесь?

   - Леонтьев, Матвей Нилыч!

   - Тебе что? - сердито спросил боцман.

   - Я, Матвей Нилыч, пришел доложить вам по секрету, потому как я завсегда уважал вас и, кроме хорошего, ничего от вас не видал... Я знаю, кто это с вами так подло, можно сказать, поступил. Я, если угодно, свидетелем под присягу пойду... Это Федосеев всему зачинщик... Я сам слышал, Матвей Нилыч, как он...

   - Подойди-ка сюда поближе! - перебил его Щукин.

   И когда матрос приблизился, боцман вдруг поднялся с койки и со всего размаха закатил здоровую затрещину Леонтьеву, никак не ожидавшему такого сюрприза.

   - Вот тебе, подлецу, по секрету! Ах ты, мерзавец эдакий!.. С чем подъехал!

   И грозный боцман, охваченный негодованием, снова поднял свой здоровенный кулак, но Леонтьев благоразумно поспешил исчезнуть.

   - Ишь ведь, подлый! - прошептал боцман, опускаясь на койку.

  

   После происшествия в Гонконге Щукин, по словам матросов, стал гораздо "легче на руку". Он дрался редко, и если дрался, то с "рассудком". Ругался же он по-прежнему артистически и нередко восхищал самих обруганных матросов неожиданностью и разнообразием своих импровизаций.

   С Федосеичем он был в хороших отношениях, и они нередко вместе пьянствовали потом на берегу. Зато Леонтьеву доставалось-таки от боцмана. Слух о поступке франта матроса сделался известным, и вся команда относилась к нему недружелюбно.

  

  

   Несколько лет тому назад я жил летом в Кронштадтской колонии, близ Ораниенбаума.

   Гуляя как-то вечером, я зашел на Ключинскую пристань полюбоваться недурным видом на море. Там дожидался щегольской катер с военного судна, а на пристани стояла группа матросов в белых рубахах, среди которой выделялась чья-то низенькая коренастая фигура в измызганном, оборванном куцем пальтишке.

  

   - ...А ты думал как?.. Меньше как по двести линьков у него, братец ты мой, не полагалось порции... В иной день, бывало, половину команды отполирует... Одно слово - орел!..

   Этот сиплый, надтреснутый, старческий басок показался мне знакомым, сразу напомнив давно прошедшие времена. Я подошел поближе и в оборванном старике узнал бывшего нашего лихого боцмана Щукина. Он сильно постарел. Испитое бурое его лицо было изрезано морщинами и заросло седой колючей бородой. Потускневшие глаза еще более выкатились. Платье на нем было самое жалкое, сапоги дырявые, и старая матросская шапка, надетая по старой привычке на затылок, была какого-то вылинявшего вида.

   - Или взять теперь боцманов... Рази теперь боцмана?! Шушера какая-то, а не боцмана! - продолжал, оживляясь, Щукин. - Один срам... Чуть что - сичас фискалить на матроса, если матрос не даст ему рупь-целковый... Тьфу! Или теперя матрос... Какой он матрос?.. Ему только и мысли, как бы под суд не попасть... Напился - под суд! Портянки паршивые пропил - под суд! Сгрубил ежели - под суд! Это небось порядки?..

   Щеголеватый молодой унтер-офицер, слушавший ламентации Щукина с снисходительной улыбкой, с важностью заметил:

   - Нонче другие права... При вас закону не было, а теперь на все закон...

   - Закон?! - презрительно выпячивая губу, повторил Щукин. - А что фитьфебеля у вас нонче от матросов деньги берут да при часах ходят - это закон?! Выйдет это он: фу-ты на! Павлин, да и только... "Вы да вы", а от матроса рыло воротит - в господа лезет... Форцу-то много, а если прямо сказать, так одно слово шильники!.. Нет, братец ты мой, ежели ты боцман, ты учи матроса, бей его с рассудком, но только и совесть знай... А то из-за портянок ежели человека несчастным сделать - это закон?! Или ежели за всякую малость на матроса жаловаться, - это, по-твоему, закон?!. Нет, брат, это не закон... Это - тьфу!.. - энергично окончил старик, сплюнув и выходя из кружка.

   - Здравствуйте, Щукин! - проговорил я, подойдя к старику.

   Щукин оглядывал меня, видимо не узнавая. Я назвал себя.

   - Вот где довелось встретиться, ваше благородие! - радостно приветствовал меня Щукин. - Вы, значит, вышли из флота?

   - Вышел.

   - Да и какой теперь флот, ваше благородие! Вы вот спросите: умеет ли он брамсель крепить... так он и брамселя-то не видал, а тоже матросом называется... Ишь ведь, тверезые они нонче какие! - насмешливо прибавил старик, кивая на матросов. - А унтер-то у них?.. При цепочке... деликатного обращения... все больше чай с алимоном... Другой народ пошел, ваше благородие!..

   - А вы чем занимаетесь?

   - А сторожем здесь, при кладбище, да вот пристань караулю, чтоб не сбежала... Спасибо, исхлопотал мне это Василий Иванович... Он не забывает старого боцмана... заместо отца родного... Вот вышел окуньков половить... С десяток уж наловил, ваше благородие...

   - Выпить-то ему не на что, вот он и ловит окуней на сорокоушку! - насмешливо проговорил унтер-офицер, приблизившись к нам.

   - Небось у тебя не прошу, у сволочи! - сердито отвечал Щукин и пошел к своей удочке.

   Я купил у Щукина окуньков, и он мгновенно удалился. Через четверть часа он снова явился на пристань совсем охмелевший, и скоро в вечерней темноте снова раздавался его пьяный, осипший голос:

   - Одно слово - лев был... Рука - во!.. У нас на "Фершанте" в три минуты марселя меняли... А ты?.. Какой ты унтерцер? Тебе бы только компот в штанах варить, а не то что как прежде бывало... Или когда мы на клипере взаграницу ходили... Небось служба была... Василий Иваныч понимал, какой я был боцман... У меня - шалишь, брат...

  

   Так называли матросы корабль "Ла Фершампенуаз".(Примеч. автора.)

  

   Непьющим по окончании каждого месяца выдаются на руки деньги, равные стоимости вина.Обыкновенно приходилось около пяти копеек за каждую чарку. Эти деньги матросы называют "заслугой". (Примеч. автора.)

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   15

   Константин Михайлович Станюкович: "Матросский линч"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru