Соболь Андрей Михайлович - Рассказ о голубом покое

олго наверху Herr Рисслер разыскивал свои визитные карточки,- куда делась эта проклятая коробка?

   И в конце кондов взвизгнул Аугуст Рисслер:

   - Это чёрт знает что такое! Герта, у тебя в ящиках беспорядок, как в помойной яме. Позор, стыд! Ты разучилась быть немецкой женой.

   Мистер Тоблинг отверг омлет с ветчиной, с сельтерской водой принимал пилюли и поругивал это идиотское, незаслуженно прославленное итальянское вино, на что мистер Ортон отозвался ироническим замечанием о некоторой невоздержанности чикагцев, после чего мистер Тоблинг сухо указал мистеру Ортону на полную нетактичность его замечания, на что немедленно последовал резкий ответ мистера Ортона о полном нежелании выслушивать нотации и совет прежде всего нравоучения свои направить по адресу своей собственной жены, тем более что мистрис Тоблинг очень и очень нуждается в них после вчерашнего, не совсем приличествующего жене американского гражданина поведения и внимания к какому-то русскому проходимцу.

   Ко второму завтраку общего американского стола не стало: появились два отдельных столика, за одним невесело восседала мистрис Тоблинг, а квадратный рот м-ра Тоблинга был стиснут в квадратной решимости, за другим - мистрис Ортон преувеличенно-весело болтала с мужем.

   И за первым завтраком Эйнар Нильсен не ответил на поклон Данилё Казакофа, явно не ответил. Глядя в упор и недоуменно пожимая плечами, прошел Данилё Казакоф к своему месту. И тот же Эйнар Нильсен побледнел и отвернулся в сторону, когда в дверях появился Кнут Сильван. И увидел Кнут Сильван, что его газеты и письма лежат на другом, не так, как обычно, на его и Нильсена совместном столике, и усмехнулся Кнут Сильван, но усмехнулся, как он сам тут же почувствовал, неуверенно и криво.

   С утра погнали Микеле за доктором для ботаника Екбома - хроменький швед умирал, но об этом ещё не знали никто, кроме фру Сельмы Екбом и Нильсена,- фру Сельмы, которая на рассвете нашла его в беспамятстве у раскрытого окна, и Эйнара Нильсена, кому первому сказал ботаник, придя в себя:

   - Эйнар Нильсен, я умираю.

   После второго завтрака Данилё Казакоф нашёл у себя в комнате записку: "В 6 часов я приду к вам, я не могу не прийти. В 6 часов дня я буду у вас, ждите меня".

   Подписи никакой. Данилё Казакоф повертел записку, со вздохом промолвил: "Тяжёлая вещь дружба" - и скучным унылым стуком постучался к княгине. Но вышел он оттуда очень скоро, в коридоре опять, гораздо внимательнее, прочёл письмо, заметил много грамматических ошибок, неуверенно набросанных французских фраз, посвистал, подумал, усмехнулся, снова подумал и спрятал записку.

   За обедом Данилё Казакоф чаще всего поглядывал на столик сестёр Гресвик, но столик близнецов пустовал. Впрочем, многих не было: не рыжела борода Лауридса, не блес­тела лорнетка мадам Бадан, не звенели румынские браслеты, отсутствовали неразлучные подруги-девственницы, живые памятники с Siges-Allee, фоксик "Mon couer" не теребил чужие брюки, Кнут Сильван попросил Данилё Казакофа разрешения присесть к его столику, Herr Рисслер явился без супруги, и в одиночестве ел свою гигиеническую манную кашку господин советник Оскар Таубе.

   Дождь тоскливо царапал окна, между двумя блюдами баварец в чёлке успевал соснуть, на тарелках дохлыми, мучными червями стыли макароны: вилки тыкались в них еле-еле, точно сослепу, завтрак тянулся, как проповедь красноносого трезвенника из "Армии Спасения".

   А после обеда, когда мужчины перешли в курительную комнату, господин Арндт ни с того, ни с сего обратился к Данилё Казакофу:

   - Хороши же ваши русские!

   - В чём дело? - любезно осведомился Данилё Казакоф.

   Цюрихский депутат сердито ткнул пальцем в развёрнутый номер "Matin".

   - Вот почитайте! Новые штучки вашего правительства. Ваш Коминтерн...

   Данило Казакоф шутливо зажал уши:

   - О, дорогой господин Арндт, ради бога без политики!

   - Как так без политики? - стремительно вмешался Herr Рисслер.- Развращать лю­дей, сбивать с толку честных женщин, внушать им безобразные идеи, а потом от этой политики отнекиваться?

   - При чём тут женщины? - буркнул господин Арндт.

   - При чём? При чём? - уже на депутата наступал Herr Рисслер.- Очень даже при чем! Даже очень при чём! Знаете ли вы, что мне вчера заявила моя жена?..- Но, спохватившись, Herr Рисслер угрюмо умолк.

   Господин Арндт молча протягивал Данилё Казакофу газетный лист, худой и жилис­тый с лысиной квакера мистер Ортон отправил сигару из одного угла рта в другой и сказал:

   - Большевиков надо линчевать. Всех без исключения. А европейские женщины очень легкомысленны. Я это давно повторяю.

   - Правильная и государственно-мудрая мысль,- отозвался господин советник; господин советник грелся у камина, но господин советник не поленился встать, чтоб пожать руку мистеру Ортону.- И насчёт наших женщин вы правы. Как мне ни больно, но я всецело присоединяюсь к вам.

   - Большевизм - это зараза,- снова не вытерпел Herr Рисслер.- Нужны предохра­нители. Факт!

   Данилё Казакоф изумлённым взглядом переходил от пробора к лысине, от лысины к золотым очкам, от золотых очков к птичьему хохолку советника,- и понемногу, понемногу пробивались сквозь изумление лукаво-острые огоньки затаённого смеха.

   И вспыхнули и завертелись - Данилё Казакоф привстал.

   - Вам что угодно, господа? - уже откровенно весело и, как потом комментировал господин советник, давая свои показания начальнику соррентской квестуры, "откровенно нагло" спросил он.- Чтоб я признал себя большевиком? Да, я большевик. Voila! - и, прищёлкнув пальцами, Данилё Казакоф поклонился и выскользнул из комнаты.

   Аугуст Рисслер рванулся за ним, но его удержал господин советник.

   - Herr Рисслер,- сухо, коротко и веско промолвил господин советник.- В общественном деле... Herr Рисслер... Когда под устои общества подкапывается враг - нужна крайняя осмотрительность. Herr Рисслер, тогда нужны общественно-объединённые меры. Meine Herren... Мистер Ортон, прошу сесть. Сначала я предлагаю пригласить мистера Тоблинга и доктора Пресслера.

   - Тоблинг не нужен,- сказал мистер Ортон, неодобрительно посасывая сигарой.- Тоблинг вреден. Тоблинг под башмаком своей жены. Его жена крайне неуравновешенная особа.

   Herr Рисслер попросил слова:

   - Я против приглашения доктора Пресслера. Этот легкомысленный господин недостоин называться немцем. Впрочем, все австрийцы хороши. Они давно это доказали.

   Совещание началось.

   - Где комната сеньора Риста? - остановил в коридоре Данилё Казакоф Мадлену.- Скорее покажите мне.

   Помня щедрый подарок африканского принца, Мадлена о готовностью помчалась наверх, Казакоф едва успевал за нею, но Лауридса Риста не оказалась,- Лауридс Рист с утра пропадал в Сорренто, Лауридс Рист переходил из магазина в магазин, Лауридс Рист закупал очень странные вещи: дамское непромокаемое пальто, густую тёмную вуаль, дамский дорожный несессер, Лауридс Рист в автомобильном гараже вёл какие-то таинственные переговоры с шофёром, покупки свои передавал ему, шофёр их прятал. А потом подвёз Лауридса Риста к кафе "Геркуланум", Лауридс Рист вылез из автомобиля, что-то шепнул шофёру, кивнул головой, уехал.

   И Лауридс Рист надолго, крепко и прочно засел в "Геркулануме".

   А в это время, раздираемые внутренними, глухими толчками, сотрясались голубые стены "Конкордии", и флагшток - о, солнечный флаг обновления давно свернулся замызганной тряпкой и повис, как ухо загнанного зайца! - и оголённый флагшток трепыхался, точно последняя мачта тонущего корабля, и та вот-вот готовая рухнуть, и каждая в отдельности комната содрогалась от страшной, от непостижимой, от чудовищной вести.

   "Нет! Нет! - кричала княгиня господину советнику. Нет! Нет! - и бегала по комнате, задыхаясь, и пудра сыпалась с её лица, и фоксик лаял.- Этого не может быть! Это ложь! Молчите! - бурнокипящей грудью наступала княгиня на советника, таранила двойным подбородком, и фоксик наскакивал на господина советника.- Вы ничего не понимаете. Молчите! Такой стройный, такой элегантный человек. Мне ли не знать? Молчите! Вы ничего не понимаете. Дайте мне его сюда!

   - Мадам...- мямлил господия советник и пятился назад: княжеские ручки так невежливо, так грубо лезли ему в лицо и так угрожающе звенели браслеты над самым ухом советника,- Где же я его возьму? Он исчез... Комната его заперта.

   Княгиня надрывалась, надрывался фоксик и скорбно молчал господин советник.

   Стриженые головки в мертвенном ужасе глянули друг на друга, одна головка кинулась к другой, но тотчас одна головка от другой отшатнулась:

   - Боже! Он с завтрашней почтой получит моё письмо!

   - И моё! - жалобно-горестно прозвучало в ответ.

   И на одной подушке притаились две головки - поникшие, точно два завядших цветка одного надломленного стебля,- вплотную, щекой к щеке, слезинкой к слезинке.

   Несгибающейся статуей прошла по коридору фрейлейн Альма Брунн, каменной поступью вошла в новую комнату фрейлейн Килленберг, не постучала и обомлевшей Бетти кинула в лицо, точно швырнула горсть песку:

   - Поздравляю! Большевичка! - и с тем же каменным презрением удалилась.

   Вскоре Микеле запрягал ослика, Мадлена волокла вниз чемоданы сестёр Гресвик; из одного чемодана выглядывал кончик кружев, из-под крышки другого выбивалась оборка юбки, с Пипо Розетти расплачивалась Сильвия Гресвик, из дрожащих рук падали деньги, Пипо шарил по полу, Лора Гресвик в раскрытый сундук охапками швыряла бельё, шляпки, чулки, платья и соррентские сувениры: резные коробки, альбомы.

   По размытому дождём шоссе Herr Аугуст Рисслер шагал в Сорренто, выполняя поручение послеобеденного совещания. Темнело. Herr Рисслер часто спотыкался; вскоре его обогнала Пипина коляска с сёстрами Гресвик, слегка обрызгала,- Herr Рисслер выругался, затем из-за угла вылетел встречный автомобиль из Сорренто, Herr Рисслер поскользнулся - на миг почудилось Рисслеру, что в автомобиле мелькнула рыжая борода Лауридса Риста, Herr_Рисслер крикнул: "Стойте",- автомобиль обдал его грязью с ног до головы и сгинул, Herr Рисслер скрипнул зубами, и подвернул брюки и зашлёпал дальше.

   Из окна своей комнаты, наполовину уйдя за занавеску Данилё Казакоф глядел, как отъезжают сестры Гресвик, и чуть-чуть хмурился открытый лоб, и только так, слегка, передёргивались губы, складываясь не то в усмешку, не то в тихую улыбку грустно-раздум­чивого сожаления.

   Постучали в дверь,- Данилё Казакоф отпустил занавеску, мельком взглянул на часы, мимоходом - в зеркало, поправил платочек в верхнем кармашке, открыл дверь и невольно,- правда на один лишь шаг, отступил назад, и удивлённо, правда, не очень громко, воскликнул:

   - Фрау Рисслер?

   И маленькая фрау Берта Рисслер опрометью кинулась обратно в коридор, путаясь в юбке, путаясь в ворохе горьких мыслей, в клубке вечерних, быстро надвигающихся сумерек.

   И никто не видел, как догонял Данилё Казакоф убегающую тоненькую фигурку, как он догнал её, как от двух-трёх ласковых слов ожили беленькие завитки, вот только что смерть увидавшие. И никто не слышал, как в комнате Казакофа плакала маленькая фрау "Blumenkohl", как говорила она смешные, точно детский лепет, слова, омывая светлыми слезами оттаявшей женской души: - Я шла к вам... Я уже знала, что вы большевик. Аугуст мне сказал. Но всё равно. Вы так говорили о любви... Боже мой, я жила, как в тюрьме. Я хочу ребёночка. Аугуст говорит, что... Мы должны брать пример с французов. Он говорит: keinekinder-sistem... Пока не выплачены репарации... Он требует от меня, чтоб я... Пока мы не разбогатеем, чтоб я... Но это неправда... У него двести тысяч марок в банке... Goldmarken, понимаете... Я ненавижу его... Я хочу любви и ребёночка. Я пришла к вам. Делайте со мной всё, всё!..

   Как и никто не услыхал ответа Данилё Казакофа, как и никто не заметил, что возле "Конкордии" остановился автомобиль, притаился за поворотом,- откуда влево дорога в Кастелламаре, к Неаполю,- и потушил огни.

   Вялым треньканьем продребезжал звонок: Микеле лениво напоминал об ужине; вечер спускался с мокрых деревьев.

   Фрау Берте нездоровилось, и господин советник к ужину явился один.

   Княгиня поманила его пальчиком и на ушко спросила:

   - Он нашёлся?

   Советник твёрдо ответил:

   - Княгиня, при всём моём уважении к вам... Но я должен сказать: это величайший преступник. Под личиной порядочного человека он...

   Но бурю вещающим шопотом перебила княгиня:

   - А я вам говорю, что это гнусная клевета! Когда он придет...

   Советник, негодуя, выпрямил свой хохолок:

   - Он не посмеет явиться,- и господин советник поспешно удалился, господин советник перестал уважать княгиню: он не забыл, как днём сверлил его двойной подбородок, и господин советник помнил, что в это время Herr Рисслер докладывает соррентийской квестуре о появлении агента Коминтерна.

   Один за другим появлялись пансионеры, табльдот заполнялся, но каждый пришедший молча занимал своё место, молча придвигал к себе прибор: мужья точно конвоировали жен, жёны старались не глядеть на мужей, фрейлейн Бетти Килленберг с отвращением одёрнула юбку, когда близко мимо неё прошла фрейлейн Альма Брунн. Кнут Сильван, как некогда ботаник Екбом, в уединении мял хлебные крошки, ни одним словом, ни одним звуком не потревоженная тишина плотно охватывала пригнувшиеся спины, нахмуренные лбы, крепко сжатые губы.

   И снова на цыпочках Микеле разносил суп, и опять было похоже на то, что все в заговоре и только ждут урочной минуты,

   И при всей своей выдержке первым вскочил господин советник, первым нарушил тишину тревожным, предостерегающим визгом:

   - Он!

   В дверях, улыбаясь, как в первый день своего появления, да, улыбаясь, широко, приветливо, словно переливалась через край и не могла удержаться в пределах своих огромная человеческая радость, Данилё Казакоф звонко приветствовал всех:

   - Bonsoir!

   И шёл к своему месту, и налево и направо раскланивался, и направо и налево рассылал улыбки - лёгкие, беззаботные.

   Шорох прошелестел по столикам,- тут вздох, там едва удержанный крик, здесь заглушенное восклицание, - и тотчас стих, и ещё тяжелее нависла тишина.

   Данилё Казакоф спокойно развернул свою салфетку.

   И в насторожившейся тишине через все столики, поверх всех плеч и голов пронёсся срывающийся голос княгини, голос отчаяния и мольбы.

   - Мсье Казакоф!.. Неужели... это правда, что вы?..

   По столикам затряслись тарелки, столики сдвинулись со своих мест, спины откинулись, рот мистера Тоблинга раздвинул свой квадрат, хохолок господина советника затрепетал, как петушиный гребешок перед боем, мадам Бадан до макушки ушла в лорнетку.

   Данилё Казакоф отложил в сторону нож и вилку, неторопливо вытер губы и встал:

   -Моя дорогая княгиня...- начал он и умолк: из боковой двери, из коридорчика выскочил Пипо Розетти, взволнованный, встревоженный, и ещё на ходу звал Пипо Розетти перекрученным голоском: "Сеньор Казакоф, извините... на одну минуточку",- и Пипо Розетти сунул Казакофу какую-то бумажонку.

   Данилё Казакоф развернул её, глянул и расхохотался.

   Он хохотал долго, он хохотал вкусно, он хохотал неудержимо.

   Господин советник оторвался от своего столика.

   - Княгиня! Вы видите? Он издевается над нами!

   - Молчите вы! - насмешливо крикнул ему Данилё Казакоф.- Вы... марбургский краб. Пощупайте-ка свой лоб! - и обернулся к Пипо Розетти...- Милый сеньор Розетти... Скоренько, скоренько... Передайте тому господину... Слышите, тому господину, что господин Казакоф от души поздравляет его... Что господин Казакоф желает ему счастливого пути. Ему... и не забудьте, не забудьте только, и его подруге... Слышите, и его подруге! А теперь...- обратился он к княгине,- я к вашим услугам - и подошёл к её столику и низко пригнулся к её руке с продолжительным, нежным, почтительным поцелуем,- и княжеская грудь облегчённо вздохнула, и опять браслеты запели о вернувшемся счастье.- Но только на одно мгновение, княгиня... Я должен хотя бы немного прийти в себя... после вашего скорбного вопроса.

   Данилё Казакоф сидел и молчал, молчал сторожко, точно к чему-то прислушивался. А когда за окнами близко рявкнул автомобильный гудок, раз, другой и третий, не то прощаясь надолго, не то вызывая, скорее, и загудел мотор и прошумел, уносясь далеко, далеко, невидимый автомобиль,- Данилё Казакоф беспечно, мальчишески вскочил на ноги:

   - Теперь я к услугам... Всех! Всех! Итак, я должен ответить на прямой вопрос. Я вижу, вы все в волнении. Но прежде всего: да здравствует счастливый конец удачно завершённого дела! Но прежде всего, дорогие мои друзья...

   - Здесь нет ваших друзей! - затрясся господин советник.- Здесь не московские отбросы. Здесь люди общества.

   - Господин Арндт, если не ошибаюсь, вы депутат. Вам знакомы парламентские обычаи. Укажите вашему соседу на всё неприличие его поведения,- мягко попросил Данилё Казакоф.

   -Да перестаньте же! - прикрикнула княгиня и навеки отвернулась от господина советника.- Мсье Казакоф, я вас умоляю продолжать, сердца ваших друзей открыты для вас.

   Золотые очки цюрихского депутата зашевелились над петушиным хохолком.

   - Дорогие мои друзья,- задорно поворачивался во все стороны Данилё Казакоф.- Вот тут под этими сводами вы вчера пели и плясали со мной. Сегодня вы призываете меня к ответу. Вчера - друзья, сегодня - судьи. Но в чём моя вина? В том, что я на несколько часов вытащил вас из вашей скучной трясины? В том, что на один миг каждый из вас потянулся к иной жизни? В том, что жёны посмели выйти из повиновения? В том, что в этих затхлых стенах повеяло любовью? Женщины, кто виноват, что ваши мужья - дохлые мухи? Мужчины, кто виноват, что вы своих жён приковали цепями к кухне, к двуспальной кровати? Кто виноват, что, закоптев на кухне и до тошноты выспавшись на этой священной постели, они опьянели от первого глотка свежего воздуха? Так будьте справедливы, станьте хоть раз живыми существами с живой кровью и вместе со мной восклицайте: долой кухню, долой двуспальную кровать, долой дохлую любовь!

   - Заткните ему рот! - рявкнул мистер Тоблинг.

   - Не заткнёте! - весело швырнул ему Данилё Казакоф,- Моими устами говорит торжествующая жизнь. Вы испугались её, вы испугались её гонца. Да, я большевик! Так что же: изобличив меня, сорвав с меня маску, вы вернёте себе своих жён? Никогда!

   Квакерская лысина мистера Ортона, налившись кровью, шагнула к Данилё Казакофу:

   - Я, шериф города Луисвилля, арестую вас. Во имя божеских законов вы арестованы.

   - Ни с места! - крикнул Данилё Казакоф, и одним прыжком очутился у двери.- Осторожней. У меня бомба. А-а, мистер Ортон, это почище фокуса с тремя апельсинами? Что, господин советник, вы так сморщились? Лоб чешется? Ну, господин депутат, как теперь насчёт парламентских обычаев? Мистер Тоблинг, что вы рот разинули? - муха залетит. Что, господа мужчины, вы приумолкли? И ни одного женского голоса в мою защиту? Ни одного? О, бедные, бедные женщины. Но поглядите на ваших мужей, но поглядите на эти вытянувшиеся, побледневшие рожи. И запомните их на всю жизнь, это полезно. Трусы! Европейско-американские трусишки! Как испугал вас свет, на миг блеснувший с востока. Прощайте, твердокаменные лбы, трусливые душонки. И ни шагу, пока я не сосчитаю до трёх. Я начинаю. Раз... два... три!..

   И щёлкнув выключателем, Данилё Казакоф погрузил в темноту ревущий, стонущий, беснующийся зал.

   И от внезапного шума и грохота приоткрыл свои меркнущие, когда-то лучистые глаза ботаник Екбом:

   - Эйнар Нильсен,- хрипло позвал он.- Где это шумит водопад?

   Екбом бредил.

   - Эйнар Нильсен... Я хочу поглядеть на водопад. Это близко... Это там, где я родился... Поднимите меня. Я дойду... Эйнар Нильсен, сыграйте мне Грига... Эйнар Нильсен, где мой томик Гейне? Вечерком... Вечерком гулять ходила... Фрёкен Сельма... Фрёкен Сельма... Я подошёл к ней на своих стройных ногах... Я ей сказал... Фрёкен Сельма, я строен и красив. Но я из тех, что, полюбив раз... Эйнар Нильсен... Ach, ich stamm von je­ne... von jene Esel, velche stärben... Эйнар Нильсен, я даже не большой - я маленький, маленький ослик, Эйнар, я умираю...

   И хроменький ботаник в первый и в последний раз в своей жизни ровно и прямо вытянул обе ноги.

   II Mattino N 116.

   Napoli, 7/IV, 192.... г.

   (Вечерний выпуск).

   Грустное недоразумение.

   Сегодня, в 9 часов утра, пассажиры парохода "Miramare", прибывшего из Sorrento в Неаполь, были неожиданно на некоторое время задержаны. По телеграмме соррентийской квестуры на этом пароходе следовал очень опасный преступник - русский большевик и агент Коминтерна, некий Данилё Казакоф. По приметам был обнаружен и арестован один из пассажиров, весьма приличного вида господин.

   Но по доставлении его в комиссариат и по предъявлении документов оказалось, что арестованный не более и не менее, как знаменитый английский комический артист лондонского театра "Котенгарден" Ричард Рандольф, чьё имя известно каждому культурному европейцу и кто в прошлом году с таким колоссальным успехом выступал у нас в Италии: в Милане и в Риме.

   К счастью, грустное недоразумение разъяснилось быстро, и наш дорогой гость был немедленно освобождён.

   Быть может, этот прискорбный и весьма нелестный для нас случай чему-нибудь научит наших не в меру рьяных следопытов, кому на каждом шагу чудятся заговоры Коминтерна.

   Мы, со своей стороны, выражаем сеньору Ричарду Рандольфу наше горячее сочувствие и наши лучшие пожелания и надеемся, что дорогой гость не откажет порадовать нас своим великим искусством, и заранее уверены, что здесь, в Неаполе, его ждёт не меньшая, чем в Риме или в Милане, пылкая любовь потрясённых зрителей.