Главная » Книги

Скиталец - Огарки, Страница 5

Скиталец - Огарки


1 2 3 4 5

огромное разбойничье гнездо. Позади кургана, еще выше его, поднимаются самые высокие Жигулевские горы, амфитеатром окаймляя устье реки Усы. Страшные скалы, словно сдвинутые когда-то гигантской рукой, висят над водой с вечной, неизменной угрозой. Высоко на соседней горе виднеются причудливые камни, похожие на развалины замка с зубчатыми стенами и острыми башнями, с неясными сказочными фигурами людей и небывалых зверей.
  Все здесь широко, привольно и романтично, природа словно дышит героическим настроением, и кажется, что только при такой декоративной обстановке могли совершаться народные мятежи и разбойничьи подвиги.
  Над этими горами еще носятся величавые тени далекого прошлого, еще бродят таинственно бесприютные горные духи, еще живут они в лесных дебрях Жигулевских гор и в лунные весенние ночи играют и аукаются в горах и купаются в зеркальной Волге под серебряными лучами месяца среди таинственной ночной тишины. Хоровод окружающих гор, шевеля своими кудрявыми лесами, шепчет все еще прежние величаво-печальные истории.
  Привидения прошлого стоят здесь близко-близко, дышат на вас за вашими плечами, и вместе с шепотом ветра и шелестом листьев, вместе с ропотом волн шепчут и они что-то неведомо грустное...
  Чуткая, торжественная тишина охватывает девственные горы и Волгу, и только слышится журчание быстро мчащейся воды да горные ключи бьют из камней и, звучно струясь, падают в реку.
  Тишина и необъятная ширь.
  Над серебряной, блестящей на солнце гладью реки опрокинулась глубокая чаша неба, и в ее безграничной вышине мчатся белые стада облаков.
  А внизу - мерные волны, неслышно приходя одна за другой, таинственно бормочут о чем-то...
  "Гусли-самогуды", качаясь на дереве, отвечают что-то невидимке ветру...
  Савоська рассказывает.
  Все огарки лежат под тенью дуба над обрывом утеса в различных позах... Толстый - в феске и коричневых запорожских штанах. Северовостоков - в испанской рубашке и черной широкополой шляпе, делающей его похожим на бандита.
  Рядом пылает костер и кипятится в котелке "уха".
  Около котла хлопочут Сокол и Небезызвестный.
  Савоська сидит, поджавши под себя ножки, лицом ко всей компании, величественно протягивает перед собой руку и квакает:
  - Э!.. Хорошо быть вальдшнепом, хорошо лететь высоко-высоко в небе и мчаться на легких крыльях в необъятной небесной пустыне, мчаться над спящей печальной Россией все дальше и дальше на юг, в далекий теплый край, за теплое море... Э... Хорошо!.. Харг!.. Харг!..
  Звуки земли становятся все тише и глуше, поля, леса и реки заволакиваются туманом, и слышен только нежно-задумчивый шелест... Что это? Шелест грустных камышей, склонившихся над зеркальным озером, или знакомый лес шелестит своими махровыми ветвями? Ветер ли в степи звенит высокою сочною, зеленой травой?.. Харг!.. Харг!..
  Савоська растопырил обе руки, как крылья, и, воображая себя летящим в небе вальдшнепом, продолжал вдохновенно:
  - Далеко-далеко внизу вьется широкая блестящая лента Волги... Зеленеют горы... Желтеют песчаные косы... Сереют печальные деревни... Стонет песня Волги - "Дубинушка"... Дальше... дальше... Харг!.. Харг!..
  Широкие зеленые степи, старые степные могилы... хутора... стройные тополя... белые хохлацкие хаты, окутанные вишневыми садами...
  Парубки в сивых шапках и дивчата в ярких нарядах, с цветами и лентами в русых волосах, водят хороводы и поют печальные песни... Дальше!.. Все дальше!.. Харг!.. Харг!..
  Море! Вот оно, густо-синее, излишне синее южное море!.. Солнце!..
  Яхонтовые струи лениво говорят что-то на своем языке и со звоном разливаются по золотистому песку.
  Ширь морская в необъятной дали сливается с безоблачным небом и, слабо дыша, колыхает на своей груди, словно белых птиц, турецкие парусные лодки, а южное солнце потоками мягких лучей заливает эту лазурную громаду, играя радужными брызгами... Э! Хорошо!
  Теплый, влажный ветер, пропитанный запахом пряных трав и соленого моря, страстно шепчется с рядами стройных кипарисов... Смуглые люди... Южные женщины, еще хранящие в своих чертах античные типы... Э!.. Хорошо любить жизнь, красоту и море!.. Харг!.. Харг!..
  Дальше!.. Все дальше!.. Море!.. Все только волны и небо, небо и тучи!.. Взволнованная громада глубоко дышит крупными тяжелыми волнами, по небу мчатся косматые, разорванные тучи, и кажется, что на горизонте они опускаются в пучину, и волны, вздымаясь, касаются туч. Как чудовища, низко ползут они над волнами... Волны прыгают и ревут, как белогривые звери...
  Кажется, что царь морской возненавидел надводный мир, - так гневно дышит море своею мощною грудью.
  И поет море... Поет, как орган, могучую, торжественную вечную песнь... И песнь эта - о тайнах мира, о морской глубине, о вечности звезд, о торжестве всемогущей природы... Э!.. Хорошо быть вальдшнепом!.. Дальше!.. Все дальше!.. Харг!.. Харг!..
  Как хороша Розовая скала около Сорренто!
  - Хо-хо-хо! - не выдержали огарки. - А ты был в Сорренто?
  - Не перебивайте!.. - в отчаянии возопил Савоська, потрясая кулаками. - О, черти! Все пропало! Не могу больше о вальдшнепе!
  Савоська "тяпнул" водки и углубился в себя, вдохновляясь на новую тему.
  - Видел ли ты море-то? - спросили его.
  - Никогда! - отвечал Савоська.
  - Расскажи лучше о твоей преступной связи с аптекаршей! - невозмутимым тоном посоветовал Толстый, - Или о том, как ты выстроил церковь!
  Все рассмеялись.
  - Э! - квакнул Савоська. - В церковь, выстроенную мной, я никогда не войду, а об аптекарше не стоит вспоминать: когда я пришел к ней в последний раз - квартира оказалась запертой. Я - в аптеку и, конечно, наткнулся там на аптекаря. Однако не сморгнул глазом: где, спрашиваю, мадам такая-то? А аптекарь мне с ядом: "Уе-ха-л-ли, говорит, в Петербург!.." И так это он скверно сказал, что я тотчас же в тон ему ответил: "Кл-ли-зма", - повернулся, хлопнул дверью и ушел. Вот и все! - печально закончил Савоська.
  - Хо-хо-хо! - гремели огарки.
  - По-моему, любовь - это чепуха! - продолжал Савоська. - Это нечто буржуазное! Э! - хлопнул он себя по лбу. - Хотите, расскажу вам "лягушиную любовь"?
  - Жарь!..
  Савоська подобрал ноги под себя, протянул перед собой руки и начал торжественным голосом:
  - Тихо было на болоте... солнце закатывалось... На вязком грязном берегу от лошадиного копыта остался глубокий след, наполненный водой. И вот туда-то, в это уединенное место, скрытое тенью колоссального лопуха, и заплыли две зеленые молодые лягушки помечтать на закате солнца. Э!.. Хорошо мечтается на болоте в колдобине от лошадиного копыта!
  Тихо шевеля своими зелеными лапками, две подруги тихонько напевали нежный лягушиный дуэт, - шалуньи! Они уже знали, что около колдобины робко плавает головастик, безумно влюбленный в одну из них!
  Наконец он не выдержал и тоже появился в этой уютненькой лужице с только что пойманным хрущом во рту.
  Грациозно подплыл он к подругам и положил хруща к ногам любимого существа.
  - Это для вас! - выпуская пузыри, галантно прошептал головастик. - Он еще живой-с! Э!
  Огарки рассмеялись.
  - К черту лягушиную любовь! - загалдели они. - Отхватывай лучше стихи...
  Сокол, в красной рубахе без пояса, в высоких сапогах и без картуза, стоял на краю обрыва и давно уже задумчиво смотрел на Волгу.
  - Никакими ты мне стихами не опишешь того, - с расстановкой, медленно вымолвил он, - как плывет тихая река к морю.
  - Верно!- поддержали его.
  - Мне теперь так вот кажется, - продолжал Сокол уже патетически, - что вот эти все горы, и вот эта гора, вон-вон, что похожа на развалины дворца, - все это вовсе не графа какого-то там, а мое, наше, потому что предки наши здесь разбойничали и все эти места им принадлежали. Они здесь были хозяева! Да!
  - Дорогой мой, вы, как мне кажется, смотрите на природу с точки зрения крестьянского малоземелья! - прервал его Небезызвестный.
  Все засмеялись.
  - Что ж! - отважно возразил Сокол. - Я говорю о самой истинной справедливости: кажется мне вот, да и баста, что воротился я сюда как будто бы домой, в свое владенье, к этим развалинам дедовским, и все это - мое! Но только что, конечно, забыли все настоящего-то владельца, не признают его и в грош не ставят, потому что давно уже он в неизвестной отлучке, в бедности и унижении, жизнь ведет огарческую, цыганскую, как есть - цыганский барон! Вот он придет когда-нибудь и скажет: дав сюды мое графство!
  - Держи карман!
  - Огребай плотву, яко щучину! - прогудел Северовостоков.
  - У моего папаши земли тоже целое графство, - пропищал Гаврила, - а попробуй-ка сказать ему: "дав", - как он завизжит!
  - Палил черт свинью: визгу много, а шерсти мало! - отозвался Толстый.
  - Хо-хо-хо!
  - А все-таки этот курган - мой! - не унимался Сокол, сверкая глазами. - И горы - мои, и скалы - мои! Все здесь - мое!
  Слегка выпивший, возбужденный, он говорил это полушутя, полусерьезно. Черные густые волосы его стояли дыбом, ветер трепал красную распоясанную рубаху.
  - Вот здесь, - пнул Сокол камень, на который опирался ногой, - вот, может быть, на этом самом месте стоял каменный стул батюшки Степана Тимофеевича, и он позволил тут суд рядить и ослушников казнить: прямо в Волгу их отсюда сбрасывали! Ого! - радостно крикнул он.
  - Это в тебе разбойничья кровь говорит! - спокойно заметил Толстый, полулежа на земле и наливая себе водки в свинцовую чарку. - Истинно говорю тебе: долбанешь ты когда-нибудь какое-либо начальство шкворнем по башке!
  - Долбану! - согласился Сокол.
  - Постойте-ка! - вдруг вскрикнул Савоська и, склонив голову набок, прислушался. - Слышите?.. Голоса!.. Там, внизу, - драка! - решил он, вставая. - Плюньте мне в морду, если вру: у меня ухо охотничье!..
  Все прислушались.
  Сквозь шум волн действительно чудилась человеческая ругань, крики и чей-то плач.
  Огарки вскочили на ноги.
  Через минуту они уже спускались по затылку Молодецкого кургана к берегу Усы.
  Впереди всех был Северовостоков. Против кургана стояла на Усе барка, грузившая камень, а на берегу шумела толпа бурлаков, крючников с этой барки, человек двенадцать. Одни из них смеялись, другие ругались. Плакали и визжали трое деревенских мальчишек: крючники поймали их, держали за шиворот и за что-то били, поднимая за волосы на воздух...
  - Москву им надо показать! - со смехом галдели крючники.
  Вдруг с горы загремел голос Северовостокова:
  - Гей, вы! ухорезы! Не смейте бить детей!..
  Крючники задрали головы кверху: в полугоре стояли, выжидая, огарки, а по тропинке спускался с кургана "барин" - человек в широкополой шляпе; шляпа возбудила в крючниках ненависть.
  В ответ на грозный окрик певчего посыпался град вызывающих, скверных ругательств, таких изысканных, какие можно слышать только от бурлаков на Волге.
  - Эй! шляпа!.. Убирайся на легком катере к чертовой матери!.. Твово бы отца величать с конца!.. Барский нищий с худой голенищей!
  Ругань была рифмованная, художественно-артистическая, перебиравшая всю родословную, полная невозможных пожеланий.
  Из толпы выделился здоровенный парень и принял вызывающую позу.
  - Потрафь ему в морду! - просили его товарищи. - Д-дай ему!
  Крючники хотели воспользоваться случаем - поколотить "барина".
  Северовостоков преобразился - он сразу вспыхнул, рассвирепел и пришел в состояние величайшей ярости: смуглое лицо его покрылось мертвенной бледностью, брови грозно сдвинулись, глаза осветились огнем. Он быстро сбросил с себя пиджак и шляпу, окинул толпу молниеносным взглядом, потом огляделся кругом, и взгляд его упал на разбитый остов челнока-душегубки, валявшийся на песке. Это было дно маленькой черной долбленой лодки, с расколотой носовой частью. Как тигр, прыгнул он к ней, наступил ногой на одну половину, схватил другую обеими руками, с треском разодрал челнок пополам и в неподражаемо гордой позе замахнулся этой половиной лодки, намереваясь ею истребить своих врагов. Он был удивительно красив, живописен и страшен в эту минуту, ловкий, гибкий, как хищный зверь, бледный, с горящими глазами и целой гривой развевающихся кудрявых волос.
  Крючники в ужасе бежали от него. Северовостоков не стал их преследовать, но, чтобы разрядить свой гнев, грянул половинкой челнока о большой камень, и она разлетелась в щепки.
  Убежали и крючники, и побитые ими ребятишки.
  Издали слышались голоса:
  - Это сам окаянный!
  - Эх, паря, на какого черта наткнулись!
  - Они все, должно, такие!..
  - Хо-хо-хо! - ржали огарки, опускаясь к реке. Наш удар!
  После такой легкой победы над крючниками огарки разделись и стали купаться в зеркально чистой Усе, около своей лодки.
  Северовостоков бросился в воду первый и сразу же поплыл вдаль мимо кургана, к Волге. Плавал он великолепно, легко рассекая спокойную гладь реки своими богатырскими руками и взбирая грудью пенистую волну. Огарки долго любовались, как после каждого взмаха руки показывалась над водой его могучая смуглая спина, влажная и блестящая на солнце, вся из напряженных мускулов.
  Наконец он пропал из глаз.
  Прошло с четверть часа, а Северовостоков не возвращался.
  Огарки вылезли из воды, оделись, а его все не было.
  Тогда они стали беспокоиться.
  - Что за черт? Куда он делся? - недоумевали огарки. - Не утонул же в самом деле?
  И они все хором, разными голосами, надрываясь, начали кричать, издавая протяжные, дикие звуки:
  - Ого-го-го-го!
  Но никто не отзывался - только эхо гудело в горах.
  Тревога их стала возрастать.
  - Поедемте за ним на лодке! - предложил Толстый. - Заплыл, должно быть, далеко, черт!
  Они уселись в лодку, отчалили и направились через Волгу к ее чуть видному песчаному берегу.
  Ехали, уныло всплескивая четырьмя веслами, озирались кругом, кричали, махали рубахой, привязанной к багру.
  Но кругом расстилалась и молчала огромная водная ширь, блестящая под лучами солнца.
  Молодецкий курган остался далеко позади них, сделался маленьким, а песчаный берег был еще далеко. Волга здесь разливалась версты на три.
  Доплыв до середины реки, они долго кричали, пока не охрипли.
  Северовостокова нигде не было.
  Огарки бросили весла, умолкли и задумались.
  Сокол, сняв шапку, перекрестился.
  - Царство небесное! - сказал он строго и мрачно. Тогда и остальные, при всем их равнодушии к религии, обнажили головы и тихо прошептали:
  - Царство небесное!
  - Хороший был огарок, а как умер глупо!
  - Главное - молодой еще... жалко!
  - Некролог напишу! - сказал Небезызвестный.
  Они повернули лодку обратно и поплыли опять к Молодецкому кургану в глубоком печальном безмолвии.
  Но лишь только подъехали они к берегу, как откуда-то издалека доплыл до них могучий знакомый голос...
  - Это он! - радостно закричали огарки, подняли весла и прислушались.
  На далеком песчаном берегу Волги пел Северовостоков, и голос его разносился на три версты кругом:
  
  Меж крутых бережков
  
  Волга-речка течет,
  
  А по ней, по волнам,
  
  Легка лодка плывет...
  - Орет! - радостно закричали огарки. - У, Балбес проклятый, сколько людям крови испортил, подавиться бы тебе!.. Айда, ребята, скорее к нему!.. Хорошо, что хоть хайло-то у него как у влюбленного осла!
  И огарки, дружно работая веслами, снова поплыли за три версты.
  А Северовостоков орал все громче и ужаснее, забираясь на самые верхние ноты:
  
  В ней сидел молодец,
  
  Волны резал веслом.
  
  Шапка с кистью на нем
  
  И кафтан с галуном.
  Это была волжская разбойничья песня. Огарки мчались прямо на голос.
  
  А в боярском дому
  
  Отворялось окно,
  
  По веревке краса
  
  Молодца приняла, - гремело по реке.
  Степка-Балбес долго пел еще и кончил песню громовой размашистой нотой.
  Только через час переплыли они Волгу и причалили к песчаной отмели лугового берега.
  Под лучами полуденного солнца Северовостоков давно уже спал нагой на песке. Он лежал вниз лицом, положивши косматую голову на вытянутые могучие руки; голова его и грудь были на берегу, а все тело по пояс лежало в воде: ленивые волны медленно перекатывались на его спину и снова сбегали с худого, мускулистого, словно вылитого из бронзы тела. И казался он какой-то символической фигурой, странным исчадием Волги, наполовину принадлежащим ей и заснувшим в энергичной позе стремления вперед.
  VII
  Отъезжавших огарков пришли провожать на конторку парохода Павлиха, Сокол и Гаврила.
  Явились еще певчие - девять басов архиерейского хора, вся басовая партия, и регент Спиридон - провожать Северовостокова.
  Опять было прелестное весеннее утро. Волга дышала привольем, свежестью, отрадой.
  Огромный двухэтажный пароход, белый, как лебедь, пыхтя и выпуская в воду пары, зашевелил могучими лопастями колес и стал медленно отходить от конторки.
  На верхней площадке его сгрудилась густая толпа отъезжавших; внизу, на конторке, не менее густая толпа их родных и знакомых. Слышались восклицания, приветствия, прощальные пожелания.
  В воздухе мелькали платки.
  На корме стояли Северовостоков, Савоська, Толстый и Небезызвестный.
  На конторке с растроганными лицами замерли Сокол и Гаврила. Подле них тихо плакала Павлиха.
  Пароход пошел. Огарки кланялись, махая шляпами и платками.
  Когда наконец пароход отошел на середину Волги и стал круто поворачивать вниз по течению, архиерейские басы выстроились все в ряд, регент поднес к уху камертон, задал тон и взмахнул рукой - басы мощно и стройно, все враз и в одну ноту, заревели оглушительными голосами:
  - Про-ща-а-ай!
  Толпа шарахнулась от них.
  Северовостоков долго не отвечал им. На корме парохода едва можно было различить его картинную фигуру в широкополой шляпе.
  Только когда пароход совсем перевалил на другую сторону реки, оттуда доплыл густой, круглый и могучий ответ в ту же самую ноту:
  - Про-ща-а-ай!
  Голос его, плотный, цельный и громадный, дошел, как волна, издалека и долго катился по реке.
  И сразу все почувствовали превосходство этого благородного, кованого голоса над всеми девятью архиерейскими басами.
  Пароход быстро удалялся и скоро исчез вдали, за изгибом реки.
  С конторки все разбрелись.
  - Эх, соколы! Улетели вы! - все еще глядя на блестящий горизонт, с чувством воскликнул кузнец. - Подались наши на новые места!
  - На вольные земли! - грустно отозвался Гаврила.
  Павлиха молча вытирала слезы.
  - Эх, Павлиха-соколиха! - обнял старуху Сокол. Как теперь ты без огарков жить будешь?.. Заскучаешь!..
  - Вота! - возразила Павлиха, улыбаясь после слез. - Мало, что ли, огарков на свете?.. Новых наберу!
  - Правда твоя, мать огарческая! - подтвердил Гаврила. - Новых набирай!.. Только вот уж я...
  Гаврила запнулся, подбородок его задрожал, на глазах навернулись слезы.
  - ...Я уж останусь один... - он овладел собой и улыбнулся, - как собака на заборе!
  - Д-да! Посидим пока что, как греки под березой! - толковал кузнец. - А потом и мы... куда-нибудь... улетим... в сияньи голубого дня...
  Через неделю Гаврила застрелился из ружья у себя на хуторе, в степи...
  Огарческий период жизни кончился для огарков. Разбросанные в разные стороны света, они вступили новый фазис своего развития. Их ждала новая жизнь, совершенно отличная от жизни огарческой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  Март, 1906
  Подготовка текста - Лукьян Поворотов

Другие авторы
  • Ковалевский Евграф Петрович
  • Ободовский Платон Григорьевич
  • Баранов Евгений Захарович
  • Клаудиус Маттиас
  • Амосов Антон Александрович
  • Страхов Николай Николаевич
  • Рид Тальбот
  • Гримм Эрвин Давидович
  • Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич
  • Хмельницкий Николай Иванович
  • Другие произведения
  • Подъячев Семен Павлович - Семейный разлад
  • Кони Анатолий Федорович - Князь А. И. Урусов и Ф. Н. Плевако
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Белая змея
  • Кржевский Борис Аполлонович - Андре Жид. Пасторальная симфония
  • Одоевский Владимир Федорович - Заветная книга
  • Розанов Василий Васильевич - Уроки государственного самосознания
  • Кизеветтер Александр Александрович - Кизеветтер А. А.: биографическая справка
  • Костомаров Николай Иванович - Слово о Сковороде, по поводу рецензий на его сочинения, в "Русском Слове"
  • Романов Пантелеймон Сергеевич - Хороший начальник
  • Леонтьев Константин Николаевич - Записка о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
    Просмотров: 377 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа