Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Несколько дней...

клематитами, заказывали себѣ goujons frits, а сами убѣгали пѣшкомъ въ поля, гдѣ въ золотистой ржи густо разсыпаны красные махровые маки, собирали цвѣты, удили рыбу, забирались въ болото за водяными лил³ями и возвращались веселые, голодные на террасу, откуда открывалась вся Сена и гдѣ ихъ ждалъ деревенск³й обѣдъ. То по желѣзной дорогѣ уѣзжали въ Версаль; въ тѣнистомъ, вѣковомъ паркѣ, охваченные смутной поэз³ей прошлаго, замедливъ шаги, бродили по аллеямъ...То они попадали на ярмарки, заходя въ разные балаганы, переходя отъ вагона къ вагону на колесахъ,- подвижнымъ обиталищамъ пестрыхъ и жалкихъ фигляровъ, то бродили подъ готическими сводами собора парижской Богоматери. Иногда онъ бралъ билеты въ театръ, и они упивались Фаустомъ въ "Grand Opéra" или смѣялись надъ "куколкой" въ Gaité... И вездѣ ихъ прогулкамъ придавала значительность и прелесть помощь литературы и поэз³и. Заблоцк³й читалъ ей стихи Musset и Coppée въ деревенскомъ кабачкѣ, цитировалъ Тэна и Маколея въ Версалѣ, Гюго въ соборѣ и Верлена въ артистическихъ кабачкахъ на Монмартрѣ. Все, что онъ говорилъ, казалось ново и прекрасно Лид³и, а ему доставляло новыя ощущен³я ея нескрываемое восхищен³е и вниман³е, поднимало его нервы, дѣлало его сравнен³я - ярче, его память - свѣжѣе.

   Она отдавалась очарован³ю новаго и еще неизвѣданнаго ощущен³я: быть рядомъ съ человѣкомъ, который заботится о ней, балуетъ ее, исполняетъ каждое ея желан³е, даже не высказанное, а отгаданное,- человѣкомъ, на чью сильную руку она такъ довѣрчиво опирается. Она узнавала сладость говорить мы, а не я, и та потребность подчиняться болѣе сильной волѣ хотя въ мелочахъ, которая такъ часто встрѣчается въ женщинѣ, у нея теперь вполнѣ удовлетворялась. И каждый проведенный вмѣстѣ день сближалъ ихъ больше, чѣмъ сблизили бы мѣсяцы офиц³альнаго знакомства. Двѣ недѣли промелькнули, какъ сонъ, а имъ казалось, что не было времени, когда бы оый другъ друга не знали; какъ-то все остальное ушло изъ ихъ сознан³я, кромѣ этой радости быть вмѣстѣ.

   Когда они утромъ просыпались, у нихъ первая мысль была однородной:

   "Онъ обѣщалъ быть къ часу!.. Надо попросить m-r Masset пораньше меня отпустить"...

   "Она ждетъ меня къ часу... Не забыть взять билеты на вечеръ. Успѣю заѣхать на rue des Sts-Pères? А то можно и визитъ по боку".

   И когда они встрѣчались, ихъ глаза блестѣли отъ удовольств³я; она вся розовѣла, и они уходили подъ руку, подъ одобрительными взглядами m-me Пуаро.

   Какъ-то она выходила вмѣстѣ со своей товаркой Ротбергъ отъ профессора.

   Ротбергъ, даже въ Парижѣ умудрявшаяся быть растрепанной, въ какой-то удивительно синей шляпѣ съ красными маками, спросила ее:

   - Иртеньева, съ какимъ это красивымъ господиномъ тебя братъ встрѣтилъ въ коляскѣ?

   - Это... другъ моего отца! - отвѣтила Лид³я и прибавила:

   - Ты съ ума сошла!

   Это относилось къ подозрительному взгляду смѣющихся черныхъ глазъ, сверкнувшихъ изъ-подъ шляпы съ маками.

   - Я ничего не сказала... Нечего такъ краснѣть.

   Онѣ проходили въ это время мимо цвѣточнаго рынка у Мадлэнъ.

   У сѣраго каменнаго здан³я расположился цѣлый лагерь,- благоуханное, тысячью красокъ одѣтое войско цвѣтовъ занимало его.

   - Ахъ! - съ завистью воскликнула Ротбергъ,- хоть бы горшочекъ гвоздики купить! Да капиталовъ-то нѣтъ.

   - Зайди ко мнѣ... я тебѣ дамъ гвоздики! - необдуманно предложила Лид³я.

   - А у тебя откуда?

   - У меня много! - уклончиво отвѣтила она, жалѣя, что сказала это. Но дѣлать было нечего - поднялись къ ней.

   - Да у тебя здѣсь оранжерея цѣлая! Откуда это?

   - Это... это...

   А ея комната дѣйствительно была вся заставлена цвѣтами. Это уже были не скромные пучки гвоздики по десять су и не обернутые простой бумагой вазоны, а роскошныя голубыя гортенз³и, крупныя кампанулы, розы, лил³и,- онъ выговорилъ себѣ право подносить ей цвѣты, замѣтивъ, съ какимъ жаднымъ восхищен³емъ она смотритъ на выставки флеристовъ. И каждое утро m-me Пуаро съ торжествомъ втаскивала на верхъ его приношен³я.

   - Такъ это тоже отъ... друга твоего отца? - спросила Ротбергъ.

   Она ушла съ составленнымъ мнѣн³емъ, а Лид³я осталась съ горящимъ лицомъ. Впервые въ нее заброшена была мысль, что не всякому понятно это слово "другъ моего отца". Но она сама поспѣшила прогнать эту мысль. Ей было съ нимъ такъ хорошо! Она же въ немъ видѣла только друга... Изъ-за глупой болтовни какой-то дѣвчонки не разрушать же ей было эти отношен³я, ставш³я такими до рогими. Кстати, все точно сговорилось, чтобы имъ было хорошо...

   Это было прелестное время - ³юль мѣсяцъ.

   Не тотъ Парижъ, оживленный, сверкающ³й, который бываетъ зимою, Парижъ, полный шума, роскошныхъ выѣздовъ, головокружительныхъ туалетовъ и т. д.

   Въ Парижѣ "никого" не было; но это "никого" все-таки его наполняло жизнью, дѣятельностью и оживлен³емъ.

   Парижъ только принялъ точно отпечатокъ интимнаго добродуш³я, весь улыбался, дѣлался такимъ уютнымъ и простымъ... Но зато вечеромъ, когда зажигалось электричество - въ воздухѣ появлялось что-то тревожное, просыпалась ночная, таинственная жизнь, безпокойно начинали мигать и перемѣняться вывѣски, иллюминованныя то краснымъ, то зеленымъ, освѣщались двери, запертыя днемъ... А надъ улицами и днемъ, и вечеромъ стоялъ наркотическ³й запахъ Парижа, тотъ воздухъ, котораго не найдешь въ другомъ городѣ и котораго не забудешь никогда.

   Лид³и казалось, что она только теперь открыла и почувствовала этотъ воздухъ, на который онъ Заблоцк³й обратилъ ея вниман³е и который опьянялъ ее, какъ волшебное питье.

  

  

   Какъ-то разъ онъ увезъ ее въ Armenonville. Сидя на террасѣ у столика, на которомъ горѣло электричество подъ розовымъ колпачкомъ, они прихлебывали кофе со льдомъ и почти не разговаривали, слушая музыку румынскихъ вальсовъ,- то сладкихъ и тягучихъ, то страстныхъ и порывистыхъ, но всегда раздражающихъ, забирающихся въ мозгъ, въ душу странной отравой.

   Лид³я расширенными глазами смотрѣла въ густую темноту сада, гдѣ что-то таинственное пряталось, можетъ быть, то же, что такъ томило и мучило въ звукахъ музыки... Красавецъ-цыганъ, дирижеръ и первая скрипка, весь расшитый золотомъ, по ихъ привычкѣ "намѣчать жертву", почему-то на этотъ разъ выбралъ Лид³ю. Потому. должно быть, что среди накрашенныхъ дамъ, утопающихъ въ облакахъ цвѣтного муслина, шелка и золотого газа, въ громадныхъ шляпахъ съ цѣлыми цвѣтниками на крашеныхъ волосахъ, она невольно обращала на себя вниман³е своей неподдѣльной и нѣжной красотой, простотой своего бѣлаго платья, свѣжая какъ

  

   "Цвѣтокъ душистый

   Въ вѣнкѣ искусственныхъ цвѣтовъ".

  

   Онъ нагло пожиралъ ее черными, какъ угли, глазами, по ихъ манерѣ не спуская съ нея взгляда, и, покачиваясь, водилъ смычкомъ по скрипкѣ, добывая оттуда ноющ³е, истомные звуки, словно только для нея одной.

   Мужчины съ сосѣднихъ столовъ невольно оборачивались по направлен³ю его взгляда и встрѣчали такую чарующую юность, которая смѣло могла поспорить съ ихъ искусственно очаровательными дамами.

   - Fleur d'Eglantine!..- быстро кинулъ на мотивъ моднаго вальса, проходя мимо ихъ стола, какой-то франтъ. Заблоцк³й вспыхнулъ и сдѣлалъ движен³е подняться, но франтъ уже сѣлъ въ подозванный маленькимъ шассеромъ автомобиль и, шурша колесами по грав³ю, умчался. А Заблоцк³й не могъ не сознаться, что онъ былъ правъ въ своемъ сравнен³и: именно бѣлый шиповникъ - душистый и чистый...

   Черезъ два стола поднимали бокалы, показывая, что пьютъ ея здоровье. Заблоцк³й сидѣлъ къ нимъ спиной, но видѣлъ, какъ она вспыхнула, и, обернувшись, увидѣлъ только смѣющ³еся глаза, краснорѣчиво любовавш³еся его дамой.

   Въ немъ вдругъ заговорило чувство, ему самому непонятное: какая-то ревнивая досада, что она - предметъ общаго вниман³я. Онъ властно сказалъ, приподнимаясь съ мѣста:

   - Ѣдемъ отсюда.

   И самъ не узналъ своего голоса: онъ звучалъ глухо и нервно...

   - Почему?..

   - Мнѣ не нравится, что они на васъ такъ смотрятъ! - вырвалось у него. Потомъ онъ самъ испугался своихъ словъ: что она подумаетъ?

   Захотѣлось прибавить:

   - Это не понравилось бы вашему отцу.

   Но тутъ же искренность взяла верхъ, и показалась нехорошимъ движен³емъ эта эксплоатац³я имени отца. Ничего отеческаго не было въ его порывѣ... Какая-то непонятная, необъяснимая ревность. Онъ уже раскаивался въ этой выходкѣ. Кто знаетъ, какъ она ее приняла? Разсердилась? Все это съ быстротою молн³и промелькнуло у него въ головѣ. Онъ съ волнен³емъ поднялъ глаза - и увидалъ передъ Собою взглядъ, с³яющ³й счастьемъ. Да, онъ не ошибался: счастье свѣтилось въ удивленномъ, радостномъ взглядѣ громадныхъ глазъ. Она встала покорно, словно повинуясь приказан³ю властелина, и, не отрывая отъ него глазъ, сказала:

   - Пойдемъ...

   Что то непередаваемое пронеслось между ними. Онъ быстро кинулъ золотой garèon'у, предложилъ ей руку и увелъ.

   Въ томъ, какъ она положила свою тонкую ручку на его, было столько счастливой покорности, что ему страстно захотѣлось прижать эту ручку къ себѣ; но онъ молча посадилъ ее въ коляску, и экипажъ покатился по темнымъ аллеямъ, прорѣзаннымъ бѣловатыми полосами электричества.

   - Au Monmartre! - кинулъ онъ кучеру.

   Оба были молчаливы. Что-то новое явилось между ними.

   Ему казалось, что на него нахлынула какая-то волна и тянетъ его за собою. Близость этой дѣвушки послѣ ея взгляда влекла и раздражала его. Послѣ такого взгляда странно было говорить банальныя вещи.

   Его рука встрѣтилась съ ея рукой. Онъ тихо взялъ ея тонк³е пальцы... Онъ самъ себя увѣрялъ, что это простая, дружеская ласка. Она дрогнула, но не отняла руки. Онъ тихо, потомъ смѣлѣе погладилъ ея холодѣвш³е пальцы, потомъ сжалъ ихъ крѣпче...и опять выпустилъ. Провелъ рукой по лбу.

   "Что это я"! - мелькнуло у него.

   - Позволите закурить? - сказалъ онъ вслухъ.

   - Пожалуйста! - чуть слышно отвѣтила она.

   Сигара, какъ всегда, привела его чувства въ нѣкоторое равновѣс³е. Когда они подъѣхали къ освѣщеннымъ дверямъ "Cabaret des !!"!!4Zarts", онъ увидалъ, что она очень блѣдна.

   Ночной Парижъ кипѣлъ и жилъ вокругъ нихъ, пропитанный своимъ прянымъ, наркотическимъ запахомъ, впитывающимся и вкрадывающимся какъ что-то осязаемое и бьющее по нервамъ.

   У дверей цвѣточница въ черномъ платьѣ, молоденькая, но блѣдная, съ красными, какъ ея цвѣты, губами, всунула ему цѣлый снопъ гвоздикъ, и съ этимъ душистымъ ворохомъ на колѣняхъ и сидѣла Лид³я на деревянномъ табуретѣ, посреди расписанныхъ капризами художниковъ стѣнъ, утопающихъ въ облакахъ дыма.

   И странно было имъ обоимъ здѣсь.

   Вокругъ нихъ все, что жило, все, что не спало, казалось, думало только о любви; если не о любви, то о наслажден³и. Точно дѣйствительно каждый камень мостовой пульсяровалъ и бился жаждой жизни и впечатлѣн³й.

   Городъ любви, страшный Парижъ, изгибался вокругъ нихъ тысячью извивовъ, какъ красивый змѣй, и манилъ, и дышалъ страстью.

   Ясно понималось, чувствовалось, что ни одной пары здѣсь нѣтъ чуждой другъ другу или не влюбленной,- не живущей всей жизнью чувствъ и ощущен³й. И имъ было безсознательно странно чувствовать себя единственной, вѣроятно, не влюбленной парой; да, потому что ни одинъ отецъ не приведетъ сюда свою дочь, ни одинъ братъ - свою сестру, и только свобода русскихъ въ заграничномъ городѣ позволила ему привезти сюда Лид³ю.

   Какъ иной разъ на мусорѣ вырастаютъ душистые цвѣты, такъ въ этихъ "артистическихъ кабачкахъ" иногда попадаются ярк³е таланты, и сейчасъ одинъ изъ такихъ chansonnier съ чахоточнымъ лицомъ и впалою грудью пѣлъ свой романсъ - о любви, конечно, но о любви чистой, и нѣжной, и безумной.

   И въ чаду сигаръ, въ воздухѣ, насыщенномъ запахомъ шампанскаго, абсента и мускуса, слышались слова нѣжности, слова такой давнишней и вѣчно новой сказки...

   Лид³я слушала, какъ загипнотизированная; ея тонк³е пальцы конвульсявно сжимались на мраморной доскѣ столика; она вся блѣднѣла. Когда chansonnier кончилъ, она глубоко вздохнула, словно очнулась отъ сна.

   - Какой у васъ артистическ³й темпераментъ! - сказалъ Заблоцк³й, пристально глядя на нее и думая, что въ ней кроется и иной темпераментъ. На васъ такъ музыка дѣйствуетъ?

   - Мнѣ даже стыдно... Я люблю серьезную музыку... И вдругъ это ворвалось... Этотъ пустой романсъ... И такъ меня увлекъ...

   А онъ думалъ про себя, что не романсъ увлекъ ее, а что-то иное,- та вѣчная "пѣсня безъ словъ", торжествующ³й мотивъ которой сейчасъ ясно слышался и ему.

   Они пошли нѣкоторое время пѣшкомъ, чтобы освѣжиться послѣ духоты кабачка. Они шли по улицамъ Парижа. Чтобы ее не толкнули, онъ прижималъ крѣпче ея руку къ себѣ, а она, сама этого не замѣчая, льнула къ нему ближе, и ихъ шаги невольно замедлялись.

   Наконецъ, они сѣли въ коляску, слѣдовавшую за ними. Почти свѣтало. Навстрѣчу имъ попадались гигантск³е возы съ морковью, цѣлыя платформы капусты и т. д.,- это везли изъ окрестныхъ деревень горы припасовъ для "чрева Парижа" - les grandes Halles. Какой-то блузникъ, сидѣвш³й на передкѣ телѣги, нагруженной рѣпой, причмокнулъ по направлен³ю Лид³и и, не стѣсняясь, крикнулъ товарищу своимъ задорнымъ голосомъ.

   - Elle est chouette, cellelà! En voilà un qui не va pas s'embêter!

   - Pour sûr que non,- отвѣтилъ тотъ, и ихъ голоса и смѣхъ гулко отозвались въ пустынной улицѣ.

   Лид³я сидѣла съ опущенными глазами... Кучеръ остановился у знакомой двери. Заблоцк³й помогъ Лид³и выйти и медлилъ дернуть звонокъ. Въ невѣрномъ свѣтѣ встающаго утра, блѣдная, съ этими опущенными глазами, она казалась ему прелестной.

   Онъ взялъ ея руку, поднесъ къ губамъ и поцѣловалъ ее долгимъ, медленнымъ поцѣлуемъ. Раньше онъ не цѣловалъ у нея руки.

   Она вся затрепетала и совсѣмъ закрыла глаза. Отъ рѣсницъ тѣнь падала на полщеки, ротъ чуть полуоткрылся...

   Онъ съ минуту колебался... Потомъ вдругъ дернулъ звонокъ.

   Дверь быстро отворилась...

   - Доброй ночи!..- медленно сказалъ онъ.

   - Доброй ночи,- беззвучно повторила она и вошла.

   Ее ждала маленькая лампочка. Она взяла ее, обернулась еще разъ - и стала всходить на лѣстницу.

   Съ минуту онъ смотрѣлъ на пропадающ³я въ темнотѣ узк³я стулени, на свѣтлое пятно, подпимающееся все выше и словно зовущее за собою... Потомъ быстро захлопнулъ дверь и бросился въ коляску, приказавъ:

   - А l'hôtel.

   - Учитель бранилъ меня сегодня!- сказала Лид³я совсѣмъ свободно, почти шутливо, на другой день Заблоцкому. Онъ пр³ѣхалъ за ней не въ экипажѣ, а съ двумя велосипедами,- они уговорились сдѣлать маленькую прогулку. Она стояла въ короткой юбочкѣ и высокихъ сапожкахъ, застегивая перчатки, и казалась совсѣмъ дѣвочкой въ этомъ грац³озномъ костюмѣ.

   - Да что вы? за что?

   - Плохо голосъ звучалъ.

   - Не простудились ли вы вчера? И какъ это я не подумалъ? - встревожился онъ.- Ночь была сыровата, а вы были въ легкихъ туфелькахъ!

   - Нѣтъ! Я просто отчего-то совсѣмъ не спала! - необдуманно сказала Лид³я и вдругъ покраснѣла. Ея безсонница связалась съ мыслями о немъ, даже не съ мыслями, скорѣе съ представлен³ями. Чудились его глаза, его голосъ, и что то замирало внутри.

   А его эта фраза словно огнемъ обожгла. Онъ ничего ей не сказалъ и только посмотрѣлъ на нее. Опять она ему казалась новой, какъ вчера. Съ этимъ чувствомъ онъ смотрѣлъ на нее и во время пути.

   Они выѣхали за городъ и поѣхали вдоль Сены, по дорогѣ, обсаженной старыми вязами. По ровному пути пр³ятно было летѣть наперерѣзъ свѣжему вѣтру, приносившему запахъ сѣна и медовыхъ цвѣтовъ.

   Была особенная прелесть въ этой поѣздкѣ. Благодаря велосипеду, возвращалась поэз³я давнихъ путешеств³й верхомъ, съ тою разницей, что стальной конь послушнѣе. Но та же свобода, отсутств³е соглядатаевъ, толстой кучерской спины, мѣшаюшей любоваться видомъ, или желѣзнодорожной копоти и пыли. Летѣть впередъ, летѣть вдвоемъ... мелькнетъ ли красивое мѣстечко, поманитъ ли въ тѣнь, въ прохладу, захочется ли сорвать вѣтку цвѣтущаго жасмина,- все это можно, зависишь только отъ себя; сознаешь это - и кажется, будто за спиною крылья.

   Лид³я педалировала великолѣпно, вся раскраснѣвшаяся, съ блестящими глазами. Они сдѣлали уже километровъ 25, то летя рядомъ и весело переговариваясь, то обгоняя одинъ другого. Она любо валась его стройною, сильною фигурой; къ нему шелъ костюмъ бициклиста: и клѣтчатые чулки, и желтыя туфли,- все ей нравилось. Онъ это сознавалъ, и ему было пр³ятно,- онъ зналъ, что на велосипедѣ онъ еще выигрываетъ.

   - Привалъ кавалер³и! - скомандовалъ онъ у какого-то бѣлаго домика съ красною крышей, прятавшейся въ купѣ деревьевъ.- Довольно на первый разъ.

   Онъ первый соскочилъ съ велосипеда и подбѣжалъ помочь ей. Оба запыхавш³еся, возбужденные воздухомъ и быстрою ѣздой, они чувствовали, что кровь у нихъ быстрѣе обращается въ жилахъ. Онъ снялъ ее, какъ ребенка, съ велосипеда, который поддержалъ прибѣжавш³й мальчишка, и невольно на минуту прижалъ ея грудь къ своей груди. Молн³ей пронизало ихъ ощущен³е блаженства почти до боли... Онъ выпустилъ ее изъ рукъ, она опустилась на скамью съ легкимъ нервнымъ смѣхомъ.

   - Давно не ѣздила... Голова закружилась.

   День пролетѣлъ, какъ мигъ. Въ бесѣдкѣ деревенской гостиницы, густо заросшей каприфол³емъ, они пообѣдали чѣмъ нашлось,- были, конечно, и вишни, и клубника, и легкое бѣлое винцо... Послѣ обѣда пошли бродить пѣшкомъ вдоль рѣки. Старый бритый лодочникъ въ вязаной курткѣ позвалъ ихъ прокатиться. Она сѣла у руля, Заблоцк³й растянулся у ея ногъ, и незамѣтно они промечтали на рѣкѣ до вечера... Зажглись звѣзды, потянуло свѣжестью. Пора было возвращаться...

   Лид³я захотѣла оправить волосы, и хозяйка предложила ей войти въ комнату.

   Комната, старинная, съ низкимъ потолкомъ, была уютна. Стѣны бѣленыя известью; громадная кровать подъ балдахиномъ изъ пестраго кретона; на каминѣ - статуэтка Мадонны въ голубомъ плащѣ и двѣ старинныя вазы, полныя дикихъ розъ и жасмина; у окна - объемистое Вольтерово кресло...

   Раздался стукъ въ дверь.

   - Entrez!

   - Это я,- отворяя дверь и входя, сказалъ Заблоцк³й. - Готовы наши велосипеды.

   - Готова и я...

   - Какъ здѣсь мило!..- невольно произнесъ онъ, и передъ его глазами встали тѣ парочки, которыя пр³ѣзжали сюда навѣрно до нихъ; то счастье, котораго свидѣтельницей, можетъ быть, была эта комната...

   И отовсюду, отъ стараго кресла, отъ голубыхъ розъ на балдахинѣ, отъ бѣлыхъ стѣнъ слышался въ вечерней тишинѣ странный шопотъ:

   "Какъ здѣсь можетъ быть хорошо!.. Какъ намъ отрадно слышать тих³е поцѣлуи, слова счастья и любви, какъ молодѣемъ мы, смотря на вѣчно молодое счастье... Странные люди! Кто же вы так³е? Отчего вы такъ далеко другъ отъ друга?"

   Да, комната говорила это, и въ ладъ ея шопоту бились у него виски и стучало сердце, и онъ зналъ, что и Лид³я слышитъ это,- по ея глазамъ зналъ, совсѣмъ потемнѣвшимъ и широко открытымъ...

   Боже мой! Если въ его годы ему еще суждено заставить биться сердце сильнѣе... О, видѣть, какъ загораются и меркнутъ неиспытанными ощущен³ями эти глаза, какъ отливаетъ краска отъ нѣжныхъ щекъ, какъ...

   - Ѣдемъ, пора! - вдругъ сказалъ онъ, чувствуя, что почва колеблется у него подъ ногами.

   И онъ быстро вышелъ.

   Они доѣхали до garage'а, оставили тамъ велосипеды и въ коляскѣ вернулись. Оба слишкомъ устали, чтобы куда-нибудь отправиться, поэтому онъ только отвезъ ее домой.

   Пока они ѣхали, они оба часто, точно украдкой, взглядывали другъ на друга въ одно и то же время - и опускали глаза. Имъ припоминался тотъ моментъ, когда онъ снялъ ее съ велосипеда и ея грудь прижалась на минуту къ его груди,- и потомъ еще та комната. Онъ думалъ о ней, когда она вдругъ сказала:

   - Какая прелестная комната!..

   И онъ даже вздрогнулъ. Опять взглянули другъ на друга,- и ужъ не могли оторваться взглядомъ... Она чувствовала, что вся блѣднѣетъ подъ его жаднымъ взглядомъ; этотъ взглядъ томилъ и жегъ сильнѣе поцѣлуя, но она не опускала глазъ, и два взгляда встрѣчались, сливались, не въ силахъ разстаться...

   - Милое дитя мое!.. - тихо, чуть слышно, прошепталъ Заблоцк³й.- Милое, милое дитя мое!..

   - Я бы такъ хотѣла всю жизнь ѣхать... - тоже пониженнымъ томомъ, медленно сказала она.

   Они не сознавали, сколько времени такъ они пробыли, когда ф³акръ остановился у ея двери. Онъ взялъ ея руку, поцѣловалъ. Ему казалось сейчасъ, что за возможность войти къ ней онъ бы отдалъ полжизни.

   - Ну, до свиданья!..- прошептала она.

   - До завтра, въ два часа?

   - Да... даже въ половинѣ третьяго, у меня урокъ позднѣе...

   Нѣсколько минутъ они стояли такъ, держа другъ друга за руки, наконецъ рѣшились разойтись.

   - Спокойной ночи!..

   - Спокойной ночи!.. до завтра!

   И Лид³я заснула, мечтая о немъ,- о томъ, какъ ей хорошо съ ея "другомъ", и безсознательно трепеща въ ожидан³и дорогого "завтра".

   Когда она на другой день въ началѣ третьяго часа, весело напѣвая, взбѣгала къ себѣ, m-me Пуаро остановила ее, протягивая ей синюю carte-télégramme, и присовокупила:

   - Mr est venu... il у а 2 heures...

   Сначала Лид³я не поняла. Приходилъ самъ... раньше, чѣмъ хотѣлъ... Зачѣмъ же "petit bleu?"

   Сердце екнуло у нея страннымъ предчувств³емъ; она быстро надорвала проколотые края телеграммки, прочла - и поблѣднѣла.

   Въ телеграммѣ стояло: "Дорогой другъ, Лид³я Павловна! Неожиданно вызванъ телеграммою къ женѣ въ Монтрэ, заходилъ съ вами проститься, но, къ моему отчаян³ю, не засталъ, а сейчасъ едва поспѣю на поѣздъ. Если бы я хоть зналъ, гдѣ живетъ вашъ учитель, я бы отправился туда, но - увы! - Не судьба. Спасибо вамъ за эти чудесные дни, я надѣюсь, что мы еще встрѣтимся въ К³евѣ, какъ добрые друзья... Не правда ли? Если что-нибудь хотите переслать вашимъ, пришлите: Montreux, Hôtel Beau-Rivage. Цѣлую ваши ручки. Горячо преданный вамъ А. Заблоцк³й".

   Лид³я едва нашла силу не упасть. Она передохнула, словно ей не хватило воздуха, и медленно стала подниматься наверхъ.

   Любопытство пересилило всѣ чувства въ m-me Пуаро.

   Вкрадчиво и нѣжно она въ догонку спросила:

   - Pas de malheur avec monsieur?

   - Non... rien du tout... lia dû partir... Il prend congé... - едва отвѣтила Лид³я и пошла быстрѣе.

   M-me Пуаро объяснила все по-своему. Войдя къ себѣ, гдѣ Пуаро дремалъ надъ кружкой остывшаго кофе, она воспользовалась съ наслажден³емъ случаемъ лишн³й разъ выбранить мужа.

   - Vous êtes tous des misérables! - кинула она ему, сверкая глазами.

   Мужъ только покосился на нее... А въ ней все кипѣло:

   - Il la lâchée, la pauvre! Et la v'ià qui est devenue blanche comme le mur. J'ai cru qu'elle va dégringoler de l'escalier. Va! Vous êtes tous des brutes!..

   И она съ ожесточен³емъ швырнула на плиту кофейникъ.