Главная » Книги

Писемский Алексей Феофилактович - Питерщик

Писемский Алексей Феофилактович - Питерщик


1 2

    Алексей Феофилактович Писемский. Питерщик

  
  
  
  
  Рассказ
  -----------------------------------
  Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 2
  Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
  OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
  -----------------------------------
  {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

    I

  Чухломский уезд резко отличается, например, от Нерехтского, Кинешемского, Юрьевецкого и других*, - это вы заметите, въехавши в первую его деревню. Положительно можно сказать, что в каждой из них вам кинется в глаза большой дом, изукрашенный разными разностями: узорными размалеванными карнизами, узорными подоконниками, какими-то маленькими балкончиками, бог весть для чего устроенными, потому что на них ниоткуда нет выхода, разрисованными ставнями и воротами, на которых иногда попадаются довольно странные предметы, именно: летящая слава с трубой; счастье, вертящееся на колесе, с завязанными глазами; амур какого-то особенного темного цвета, и проч. Если таких домов два или три, то прихоти в украшениях еще более усиливаются, как будто домохозяева стараются перещеголять в этом случае один другого; и когда вы, проезжая летом деревню, спросите попавшуюся вам навстречу бабу: "Чей это, голубушка, дом?", - она вам сначала учтиво поклонится и наверно скажет: "Богачей, сударь". - "А этот другой чей?" - "А это других богачей". Произношение женщины{213}, без сомнения, обратит на себя ваше внимание: представьте себе московское наречие несколько на а и усильте его до невероятной степени, так что, говоря на нем, надобно, как и для английского языка, делать гримасу. Я сказал, что вы встретите женщину, на том основании, что летом вы уж, конечно, не увидите ни одного мужика, а если и протащится по перегородке какой-нибудь, в нитяной поневе, нечесаный и в разбитых лаптях, то вы, вероятно, догадаетесь, что это работник, - и это действительно работник и непременно леменец**.
  ______________
  * Костромской губернии. (Прим автора.)
  ** Вологодской губернии волость. (Прим. автора.)
  Зима - другое дело; зимой мужиков много появляется. У Богоявления, что на горе, с которой видно на тридцать верст кругом, в крещенье храмовой праздник: с раннего еще утра стоят кругом всей ограды лошади в пошевнях. Такой нарядной сбруи я в других местах нигде и не видывал. На узде, например, навязано по крайней мере с десяток бубенцов, на шлее медный набор сплошь - весом в полпуда, а дуга, по золотому фону расписана розанами. Войдите в церковь: народ стоит удивительно чистый, лица умные, благообразные, на всех почти синие кафтаны; а вон напереди стоят одна лисья и две енотовые шубы - это-то и есть самые богачи: они из Терентьева, да их и много; вон в синем кафтане, рублей по восьмнадцати сукно, - это из Овсянова; заезжайте к нему в гости: уверяю, что без цимлянского не уедете! В серой поддевке, рыжая борода, тоже богач из Маслова, одним словом, очень много, всех не перечтешь!
  Дело в том, что весь тамошний народ ходит на чужую сторону, то есть в Москву или в Петербург; а есть и такие, которые забираются и в Гельсингфорс и даже в Одессу и промышляют там: по столярному, стекольному, слесарному мастерству. Очень трудной работы - каменной, плотничной, кузнечной - чухломец не любит.
  Жизнь почти каждого из них проходит одним обычным порядком: приходит к барину крестьянка - полустаруха.
  - Что скажешь, Михайловна? - спрашивает тот.
  - К вам, сударь, - парнишку с анофревским Веденеем Иванычем сговорила.
  - А по какой это части?
  - По стекольной, батюшка, части.
  - Что это у вас все стекольщики?.. Хоть бы кто-нибудь из вас в колесники в Макарово отдал? А то по деревне колеса некому сделать.
  - Где уж, батюшка, мне это затевать, дело вдовье, непривычное, а тут все на знакомстве-с.
  - На сколько же лет?
  - На пять-с лет, а по выходе от хозяина сто рублей да синий кафтан-с с обувкой.
  - Ну что же? Хорошо, с богом!
  И отправляют парнишку с Веденеем Иванычем, и бегает он по Петербургу или по Москве, с ног до головы перепачканный: щелчками да тасканьем не обходят - нечего сказать - уму-разуму учат. Но вот прошло пять лет: парень из ученья вышел, подрос совсем, получил от хозяина синий кафтан с обувкой и сто рублей денег и сходит в деревню. Матка первое время, как посмотрит на него, так и заревет от радости на всю избу, а потом идут к барину.
  - Кто там? - кричит тот из кабинета.
  - Афимья с своим питерцем пришла, - отвечают ему из девичьей, с любопытством оглядывая новичка.
  - А, хорошо! Войдите.
  Входит питерец; волосы приглажены, кафтан подпоясан с форсом, сапоги светятся и скрыпят, кланяется барину и кладет ему на стол рыбу, или яблоков, или просто полтинник.
  - Полно, братец, не надобно, - замечает барин.
  - Пожалуйте*, - отвечает питерец, встряхнув головой.
  ______________
  * Это значит - примите. (Прим. автора.)
  - Молодец вырос, а мастерству выучился ли?
  - Про себя, сударь, говорить нельзя, а все могим сделать, что от хозяина было показано.
  - Это хорошо: жениться теперь пора, да и в тягло.
  Парень, слегка покраснев, улыбается.
  - Не оставьте уж, батюшка, - отвечает за него мать и при этом случае опять прослезится.
  - А у кого же думаете взять? - спрашивает помещик.
  - У кого ваше приказанье будет, а мы, по нашему сирочеству, никого не обегаем, - отвечает мать.
  - Какое же мое приказанье: вы знаете, я в этом случае не приказываю... сходитесь по себе, полюбовно.
  - На том благодарим, батюшка, покорно, - отвечает все мать, - коли милость ваша будет, так у Ефья Петровича девушку желаем взять.
  - У Ефья, так у Ефья, ваше дело, - только чтобы с той стороны не было сопротивленья.
  - Сопротивленья не полагаем, разговор уж об этом был.
  - А тебе она нравится ли? - относится барин к парню.
  - Нравится, сударь, - девушку похулить нечем, как быть следует.
  И женят таким образом парня в мясоед, между рождеством и масленицей. Но как пришел великий пост, так и начали молодого в Питер сбирать: прибрали попутчиков, привязал он к спине котомку и пошел, а там, месяца через два, и поотпишет что-нибудь, вроде того:
  "Милостивеющая государыня матушка Афимья Михайловна и дражайшая сожительница Катерина Ефьевна, просим вашего родительского благословения и навеки нерушимо; о себе уведомляю, что проживаю по тепериче у Веденея Иваныча за триста рублев в лето, и при сем прилагаю десять целковых на подушную, чего и вам желаю.
  
  
  
  
  
  
  Крестьянин ваш сын такой-то".
  На Петров день и барину оброк выслал, а к Новому году и остальную половину, и сам сошел в деревню. Так он ходит каждый год, а там, как бог посчастливит, так и хозяйство заведет: смотришь - и дом с белендрясами{216} вытянул... Все это хорошо, когда хорошо идет, а бывает и другое.
  Летом, в 184..., приехал я в чухломскую деревню Наволоки и, зная хорошо местность, вовсе не удивился, когда на крик моего ямщика: "Эй, десятской, подь сюда!" - вышла молоденькая и прехорошенькая собой баба.
  - Ты, голубушка, десятской? - спросил я ее.
  Она улыбнулась.
  - Я, сударь.
  - А как тебя зовут?
  - Марьей.
  - А строга ли ты?
  - Да с чего мне строгой-то быть? Что за строгость такая, я и не знаю.
  - Можно ли мне остановиться в этом большом доме?
  - Для чего не остановиться... Погодите, я поспрошаю, - отвечала десятский Марья и начала стучать в окошко большого дома.
  - Клементий Матвеич, а Клементий Матвеич! Вона барин приехал, на фатеру к тебе позывается!
  В окно выставилось мужское лицо.
  - Позволь мне, мужичок, остановиться в твоем доме, я приехал по службе, - сказал я.
  - Сделайте милость, батюшка, - отвечал тот проворно. - Не больно приглядно у нас...
  - Дарья Михайловна, уберите там в горнице, что не надо, - услышал я его голос в избе, а через несколько минут он и сам показался на улице.
  Это был лет тридцати пяти видный собой мужик, волосы русые, борода клином; на лбу несколько морщин, взгляд умный, лицо истощенное.
  - Пожалуйте сюда на лесенку, - отнесся он ко мне, - уж извините на этот случай, что в таком наряде вас принимаем, дело деревенское... - На нем была наскоро накинутая, значительно поношенная купеческая сибирка. - Ты, любезный, возьми кругом, там под навесом и поставишь, - прибавил он извозчику, - а то тут в ворота не пройдешь; наш экипаж - телега, не громоздка, в калитку продернуть можно.
  В сенях, у окошка, сидела худая сгорбленная старуха и что-то ворчала, замахиваясь клюкой на пятилетнего мальчишку, который к ней то подскакивал, то отскакивал.
  - Федька! Перестань баушку дразнить! Что ты? - крикнул на него Клементий.
  - Она сама начинает.
  - Я тебе дам: сама начинает!.. Вот уж пословица справедлива: старый, что малый, целый день у них этакие баталии идут... В горенку пожалуйте, сюда налево, - говорил хозяин, провожая меня.
  Я вошел и, осмотревшись, тотчас же догадался, что я у питерщика. Комната вся была оклеена сборными обоями: несколько полосок французских атласных, несколько хороших русских и, наконец, несколько дешевеньких; штукатурный потолок был весь расписан букетами, так что глазам было больно смотреть на него; в переднем углу стояла красного дерева киота с образами и стол, на котором были нарисованы тарелки, а на них - разрезанные фрукты, а около - серебряные ножи и вилки; лавок не было, их заменяли деревянные стулья, выкрашенные как будто бы под орех. В заднем углу стояла кровать с ситцевыми занавесками, к которой Клементий бросился тотчас, как мы вошли, и начал выкидывать оттуда различную дрянь, говоря: "Эк у них тут навалено! Что это за баба необрядная, все ей не в заметку!.."
  - Извините уж, батюшка, - прибавил он, обращаясь ко мне, - в чем застали, в том и судите, не чаяли вашей милости.
  Я просил его не хлопотать, а велеть, если у него есть, согреть мне самовар.
  - Как, сударь, не быть этого заведенья: не те нынче времена и не такие здесь места, чтобы не быть... Дарья Михайловна! - крикнул он в дверь, - поживее самовар, да приготовьте там чайник и чашки - все, как следствует, - главная причина, перемойте почище.
  - Славный у тебя дом, - сказал я.
  - Живет, батюшка, по деревне.
  - Сам строил или еще старик?
  - Нет, уж сам выводил; лес как-то нынче не против старины: крепости и ядрености никакой не имеет.
  - А эти цветы на потолке не сам ли рисовал?
  - Никак нет-с: чужие по найму мазали.
  - Да ты питерщик?
  - Питерщик был-с.
  - А по какому мастерству?
  - Да тоже вот по этой, по малярной части.
  - В домах, что ли, расписывал?
  - Всяко-с: и по наружности занимались и внутри отделку брали.
  - То есть как же?
  - Да, то есть стены и потолки по трафарету расписывали, и асторическую живопись тоже немного маракуем.
  - Все тоже по трафарету?
  - Все по трафарету, нечего хвастать: от руки все как-то не доходим. Хватались было некоторые из наших, да не выходит, по тому случаю, что мужику против ахадемика не быть, ученья такого мы не имеем. Наше, сударь, доложу вам, мастерство такое, что и конца ему нет: крыши, да заборы, да стены красить - особ статья; а, например, полы под паркет выводить или там дверь и косяки под слоновую кость отделать, - это выходит вторая статья; экипажная часть тоже по себе, мебельное дело другого требует, а комнатная живопись настоящая опять другое, а названье у всех одно: маляр, да и баста, а кто дело разберет, так маляр маляру рознь - кто до чего дошел.
  Понятно, что Клементий был мужик оборотливый и немного резонер, потому что, как видно, любил обо всем порассудить и потолковать.
  - Какое ремесло самое выгодное? - спросил я, желая снова вызвать его на разговор.
  - Как вам, сударь, сказать, это все в зависимости от самого человека. Конечно, по хозяйской части, как и в купеческом деле, много и глупого счастья бывает, а если насчет работников взять, так все едино-единственно зависит от того, кто как ремесло в толк взял, а другая главная пружина состоит и в том: каков ты и в поведении, особенно нонече, потому что народ год от года стал баловатее: иной парень бывает по мастерству и не так расторопен, да поведения смирного, так он для хозяина нужней первейшего работника. Материалу, например, временем нужно закупить, за рабочими присмотреть, артель там где-нибудь за глаза разделать, - он его сейчас в эвто дело и употребит - и у нас эдакие люди рублей по семисот в лето получают.
  - Не по всем же мастерствам дается жалованье равное?
  - Жалованье идет разное, про это кто говорит, только в кармане выходит одно и то же. На что уж, кажись, по жалованью лучше кузнечного дела! Последний работник получает четыреста, а который поискуснее и холодную там подковку знает, так и четыреста на серебро хватит, а много ли богачей? Ни одного! От малого до большого, что в неделю заработал, то на праздник в харчевне и спустил; а тепериче, если взять и другую линию: портной, сапожник и гравировщик, - у нас считается на что есть хуже из всех: у них, с позволенья сказать, зимой, в субботу, в баню надобно сходить, так старший подмастерье выпросит у дворника рукавицы, наденет их, вместо сапог, на ноги да так и отваляет, а и по этому делу выходят в люди... Недалеко взять: у нашего барина дворовой человек сначала тоже в Москве поучился портняжничать, тут вернулся в губернию и теперь первый стал во всем городе портной, - и значит, что все человеком выходит.
  - Неужели же портные менее прочих получают жалованья?
  - Жалованье жалованьем... им точно и жалованья меньше идет против прочих, но главная вещь: присмотру за ним никакого нет. Проживают они больше по немцам, а немцу что?.. Платит он ему поштучно, спрашивает в работе чистоты - и только: рассчитают, что следует, а там и распоряжайся жалованьем своим, как знаешь: хочешь, оброк высылай, а нет, так и пропей, пожалуй; у них хозяину еще барыш, как работник загуляет: он ему в глухую пору каждый день в рубль серебра поставит, а нам, хозяевам, этого делать нельзя: у нас, если парень загулял, так его надобно остановить, чтобы было чем барина в оброке удовлетворить да и в дом тоже выслать, потому что здесь все дело соседское, все на знати; а немец ничего этого во внимание не берет...
  Вошла хозяйка с самоваром - женщина еще молодая, но очень неприятной наружности, рыжеватая, в веснушках, с приплюснутым носом, узенькими глазами и вообще с выражением лица, ничего не выражающим. Сарафан на ней был хоть и ситцевый, но полинялый, рубашка грязная. Недаром Клементий говорит: "Эка баба необрядная..." - "Это, должно быть, не чухломка, - подумал я. - Чухломка к постороннему человеку, а тем более к барину, никогда бы в таком наряде не пришла..." Хозяйка между тем, поставив самовар, сходила за чашками. Клементий смотрел на нее, как мне показалось, с каким-то затаенным чувством досады...
  - Хоть бы ты, Дарья Михайловна, для гостей-то умылась, - произнес он и покачал головой.
  - Ну, батюшка, - проговорила баба, поклонилась и ушла.
  Я пригласил Клементия напиться с собою чаю и сесть; то и другое он принял с большим удовольствием. Разговор между нами опять завязался, именно: о табаке, потому что я закурил в это время трубку.
  - Вы трубку изволите курить? - спросил меня Клементий.
  - Да, трубку, а что же?
  - Так, сударь: нынче господа к сигарам больше пристрастия имеют, и как еще эти - проклятые - вот и названье-то забыл - тоненькие такие...
  - Папиросы?
  - Именно папиросы: на удивленье ведь по первоначалу было: бумагу вздумали курить, бедность такая пришла, точно вот как иные мужики у нас по деревне: курить-то охотник, а табаку нет, денег тоже не бывало, так он моху этого лесного насушит, накладет в трубку и запалит, точно настоящий табак, и поодурманит себя немножко, будто как и курил.
  - А сам ты куришь или нет?
  - Нет-с, сударь, по здешним местам отстал, а в Питере всего было: пуда с три пережег этого добра... и здесь было, правду сказать, начинал, да старуха бранится, так и бросил... Не стакан ли для чаю-то прикажете подать?
  - Нет; а что же?
  - Да мы, вот тоже, по чужой стороне видали, что господа нынче больше в стаканах употребляют.
  - Мне все равно... У вас здесь по чужой стороне промышляют?
  - Все-с. По нашим местам, мужику проживать в деревне все равно, что черту ладан.
  - Отчего же это?
  - Выгод, сударь, нет никаких: мужику копейки здесь не на чем заработать: земля вся иляк, следственно хлебопашество самое скудное; сплавов лесных, как примерно по Макарьеву, Ветлуге и другим прочим местам, не бывало, фабрик по близности тоже нет, - чем мужику промышлять?.. За неволю пойдет на чужую сторону.
  - И давно это промеж вас завелось?
  - Давно или нет, я уж не знаю-с, а только был, сударь, у меня дед, помер он на сто седьмом году, я еще тогда был почти малый ребенок; однакоже помню, как он рассказывал, что еще при Петре-государе первые ходоки отседова пошли: вот когда еще это началось! А теперь уж нас, прямо сказать, от этого промысла не отучишь. С малого будем говорить: там мы все, не то что хозяева или приказчики, а даже артельные, - все содержание имеем отличное, по тому самому, что хоть бы взять в нашем ремесле: отпусти-ка в артельную кашу мало масла, так он тебе, красимши, на одну половицу масла за целый год выльет, и мы в этом, хозяева, никогда не стоим, кормим на убой, только чтобы в работе не зевали да проворили; а здесь не очень раскуражишься: швыряй, пожалуй, молоко, а мы, признаться сказать, не очень к нему привычны. Мне так вот даром его не надобно!.. Когда даже бабы едят, так просто моторит*, а насчет того же чаю, мы - питерцы - к нему большое пристрастие имеем... Там какой-нибудь лядащий мальчишка, завелся у него гривенник, и бежит в трактир, и сидит барином, и туда же еще командует, а в деревне самоваров не наставишься, прокладки уж этой и нет.
  ______________
  * Тошнит. (Прим. автора.)
  - А главное, я думаю, вам не нравится полевая работа.
  - Есть и это... отвыкаем очень... невелика, кажется, хитрость орать, а меня хоть зарежь, так косули по-настоящему не уставить... косить тоже неловок: машу, машу, а дело не прибывает... руки выломаешь, голову тебе распечет на солнце, словно дурак какой-нибудь... и все бы это ничего, и к этому мы бы делу попривыкли, потому что здесь народ все расторопный, старательный, да тут есть, пожалуй, другая штука...
  - Какая же это?
  - А вот какая-с: здесь, я вам доложу, мы все бахвалы, именно, так сказать, бахвалы наголо - сойдет мужик из Питера или из Москвы и начнет гнуть штуки: я-да-я, мы-да-мы, и бабы да девки сидят да слушают разиня рот, а нам это и повадно, и куражимся... А как по деревне-то живешь, так нечего прибавить: все на виду... Не дальше, как в этой комнате, было у меня эдакое дело, на никольщине: есть здесь мужичок, верстах в трех отсюда живет, старик простой, смирный, а денежный; на чужую сторону он не ходит, а занимается около дома торговлей: салом, солью, мясом и прочим эдаким товаром перебивает; сидит он у меня в гостях, и другие тоже кое-кто был, народ все хороший, - вдруг приходит нашей деревни мужичонка - Гришка, питерец коренной, но человек то есть никуда не годный. Невзираючи ни на кого и ни на что, шасть прямо в передний угол, сел и почал хвастать: и денег, говорит, у него много, и анаралов там всех знает, и во дворце бывал, то есть, я вам скажу, такую понес околесную, хоть святых выноси вон. Деревенский этот мужичок слушал, слушал, да и говорит: "Гришка, не высоко ли берешь?.." Что же, сударь, как вы думаете?.. Этот шельма - Гришка - оборвал старика на чем свет стоит! "И толоконное, говорит, ты брюхо! И лесная кочерга!.." Просто сказать, раскостил, а тот только смолчал, делать нечего, на чужой стороне не бывал, рассуждать об этом много не может... Вон ведь у нас какая здесь практика заведена, так и не больно манит проживать около дома! А все лестно, нельзя ли как-нибудь в Питер или Москву... Это, батюшка, полагаю, и в вашем звании бывает: вон молодые господа из Питера съезжают, так большой тоже форс держат. К нашему барину приезжал оттедова двоюродный брат: мы, как его по Питеру знаем, так господин очень непыратый{223}: на службе нигде не состоит, капиталов за собой никаких не имеет, а только что, примерно, по-питерски сказать, тортуары там гранит; а подите-ка: как приехал сюда, какой тон повел! У нашего помещика в усадьбе все расхаял: и дом без скусу, и скотные дворы выстроены не по плану... Я тут невдалеке слушал, как они об этом разговаривали, и только сам с собой подумал: "У тебя-то, думаю, выжига питерская, какие там палаты расстроены!"
  Клементий остановился.
  - Отчего же ты сам нынче не в Питере? - спросил я его вдруг.
  Клементий весь вспыхнул.
  - Как вам сказать, сударь, - начал он после минутного молчания, почесав в голове и вздохнув слегка, - линия уж такая вышла, что пенья копать дома пришлось.
  - Покутил, видно?
  - То-то и есть, прогорел маленько: пожару не было, а дымом вышло... мужик глуп: как бы нам не деревня, так бы мы и бога забыли.
  - Барин, что ли, тебя не пускает?
  - Да оно и барин, видно, повыдержать немного хочет... А другой случай, что на чужой стороне мне почесть, так сказать, и быть не у чего... в работники идти как-то зазорно, а хозяйством обзавестись могуты{223} не хватает.
  - А ты сам хозяйствовал?
  - Тридцать человек одной артели держал-с, дела большие имел; кабы не своя глупость, так деньги бы теперь лопатой загребал...
  - Отчего же? Попивать, видно, начал?
  - Не без того... у нас без этого не бывает; хотя и то сказать: выпивка рабочему человеку ничего, она ему по времени еще в пользу идет... а то худо, когда мужик с горя начинает опрокидывать, когда на сердце болит.
  - А у тебя болело тоже сердце?
  - А так, сударь, болело, что вот я теперича не жирен, а напредь сего был кожа да кости!.. История моя длинная, опечатать ее стоит... вот какая моя история!
  В это время дверь приотворилась.
  - Клементий Матвеич?.. - произнес женский голос. Это была хозяйка.
  - Что тебе? - отвечал с досадою питерщик.
  - Подь сюда: работник вопит, запахивать неча... Подь, батько, засей загончиков хоть пяток!
  - Ну, ладно; изготовь там жито-то... Извините, сударь, в поле требуют... На угощенье благодарим покорно.
  - Ты зайди ко мне после.
  - С большим нашим удовольствием, если вам будет не в тягость... Затем наше почтение-с, - проговорил Клементий и ушел.

    II

  Оставшись один, от нечего делать я пошел в избу. Хозяйка парила крынки, Федька сидел на лавке и что есть силы колотил по столу косарем; бабушка-старуха переправилась из сеней на голбец... На меня из них никто не обратил внимания.
  - Вона, худы валенки-то, - во что обуешься теперь, - ворчала старуха, простанывая по временам. - Немало толстолобому говорила: купи да купи, так на базаре нет... эка, брат, и валенок про нас на базаре не стало... а сивку... да... продали... не сам еще заводил... ловок больно... да... а не говори - и не говорю... Успенье на дворе, а еще и пар не запарили... жди, паря, хлеба... то-то... порядки какие... ой, батюшки, тошнехонько! Ой-ой, тошнехонько!..
  - Чем мать больна? - спросил я невестку.
  - Не знаю: давно уж она мозгнет, - отвечала та нехотя.
  - Что у тебя, старушка, болит? - отнесся я к больной.
  - Что болит?.. Все болит, во всей болезь ходит... рученьки, ноженьки ломит, у сердца тошно; с печи падала не один раз, пора бока отбить... Не так было прежде, жили... да... что станешь делать... не больно нынче маток слушают: хоть говори, хоть нет... третий год в Питере не бывал, какое уж это дело!.. О-о-ой, тошнехонько!..
  И мне сделалось тошно от болезненных стонов старухи, а сверх того Дарья ввалила в крынку огромный раскаленный камень и всю избу наполнила паром.
  "Плохо же житье питерцу, - подумал я, - понятно, что в семье у него было не очень ладно: жена какая-то рабочая полуидиотка, мать больная и, должно быть, старуха блажная. Отчего это он, по его выражению, прогорел и почему не в Питере?.."
  С такого рода размышлениями пошел я по деревне. Картины увидел обыкновенные: на самой середине улицы стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот, стояла другая женщина и во все горло кричала: "Тел, тел, тел! Телонька, телонька, тел!.." По дороге, навстречу мне, шла десятский Марья с ималом* и уздой в руках.
  ______________
  * Имало - овес в какой-нибудь чашке или плетушке, которым, поднося к морде лошади, приманивают ее и таким образом ловят. (Прим. автора.)
  - Что это баба кричит? - спросил я ее.
  - Корову, сударь, выкликает: коровка, должно быть, отстала, - отвечала она.
  - Разве у вас не за пастухами?..
  - Нет, не за пастухами: у нас пастуху нечего делать. Скотина гуляет не па чистаполью, а па лесам, что тут пастух сделает? Разбредется па кустам, так и он ничего не увидит...
  - А если украдут?
  - Николи у нас не крадут, зверь так обижает, а воровства здесь не чуть.
  - Волк, что ли?
  - Нет, не волк, медведь: нынешнее лето из нашей деревни, проклятой, двух коровок изломал.
  - Вы бы стреляли его?
  - Кому у нас стрелять? Был в Терентьеве один стрелок, да и тот перед заговеньем помер... Тоже вот эдак по весне сел на лабаз; медведь-то пришел, падалину только обнюхал, а его стряс с елки и почал ломать, всю шабалку{226} своротил; тем и помер, никак залечить не могли.
  - Ты сама куда ходила?
  - Лошадь ловить ходила, да не дается, пес ее драл.
  - А разве в доме у вас нет мужика?
  - Нет, сударь, ни одного нет-с: батюшка-тесть и мой-то муж - оба в Питере.
  - Отчего же мой хозяин дома проживает?
  - Клементий Матвеич?
  - Ну да.
  - Видно, не больно умно жил на чужой стороне, так теперь заделье и правит{226}.
  - Загулял, что ли, он?
  - Не без тово, чай.
  - Мне жена его очень не понравилась.
  - Она нездешняя, от Макарья{226} взята.
  - Я это догадался: она ему не пара.
  - Известно, что против него не будет; эдакому мужику надобно бабу покрасивее.
  - Вот бы тебя, например.
  - Да что ему меня, у меня свой не хуже его.
  - Будто и не хуже?
  - А чем хуже? Только еще человек молодой, а не хуже.
  - Не волочится ли за тобой Клементий? - спросил я ее вдруг.
  Она вся вспыхнула, потом посмотрела на меня пристально и улыбнулась.
  - Что за волоченье? Он здесь смирно живет, - произнесла она и потупилась.
  - А прежде?
  - Прежде я не знаю: мало ли чего у них в Питере бывает? Человек был богатый, так уж, вестимо, без тово жить не станет.
  Разговаривая таким образом, мы подходили к моей квартире. Нас нагнал Клементий, который уже возвращался с поля.
  - Хоть бы вы, сударь, нашего хожалого постращали, а то он ничего своей должности не сполняет, - сказал Клементий, указав головою на Марью.
  - Что меня стращать: не мне бы, а тебе, длинноносому, надобно эту должность исправлять, - отвечала та с улыбкой.
  - Нет, уж я, тетка, в сотские буду проситься, чтобы ты у меня под началом была.
  - Что же тебе такое в подначальстве моем?
  - Известно что... Ах ты, голубка: ноги тонкие, бока звонкие! - проговорил Клементий, ударив ее слегка по плечу.
  - Перестань болтать-то: мало тебе в Питере бока назвонили.
  Этот быстрый разговор и несколько взглядов, которыми перебросились Клементий с Марьей, показались мне подозрительными.
  Я вошел в свою комнату: питерщик не замедлил явиться. Мы уселись на прежних местах, и разговор между нами тотчас же начался.
  - Ты говорил, что с тобой была история; расскажи мне ее, пожалуйста! - сказал я.
  Клементий сначала призадумался немного, потом усмехнулся.
  - Рассказать, судырь, пожалуй, наше дело: слабы на язык-то; только то, чтобы не наскучить вам: похождения мои длинные.
  - Вовсе нет, я тебя прошу об этом.
  Клементий поправил бороду.
  - Похожденья мои, - начал он, - хоть бы взять с того, что я вдовец и теперича женат на другой: первая моя хозяйка, всякий вам скажет, была эдакая красавица, что другой, ей подобной, может быть, по всей империи из простого званья не найти. Восемь лет мы с ней прожили, наперекор слова не бывало, а не токмо что брани или, там, драки эдакие, как промеж другими бывает. И я, сударь, не хвастаясь сказать, в полтора года из простых мальчиков в приказчики попал, а через два года и сам хозяйством обзавелся, и такое у меня об доме старание было: спать лежучи, об доме думаешь, поутру встанешь, лба еще не перекрестишь, а все на уме, как бы денег спроворить да в дом послать? А в пятый год так раздышался, что и бабу в Питер выписал, еще у меня спорей пошло: она была, надо сказать, окромя красоты из лица, женщина умная, расторопная, чистоту любила на всяком месте. Пойдешь, бывало, ранним утром по делам, воротишься домой: в фатере любо поглядеть: прибрано, примыто, сама сидит лучше другой барыни, и так мне все это было по нраву, что иной раз всплачешь потихоньку... Господи боже мой, думаешь, за чьи ты молитвы меня эдаким счастьем поискал?..
  Проговоря это, Клементий приостановился.
  - Далее! - сказал я.
  - А дальше, судырь, только два годочка я покрасовался с ней в Питере, и сам не понимаю, что такое приключилось: вряд ли уж тут не было чьего-нибудь дурного глаза. Больно мне многие из своей братьи в зависть брать начали, а может быть, и понапрасну клеплю, может быть, и от простуды!.. Пришла она у меня, - дело это было по осени, - от всенощной и прямо на постель. "Что это, - говорю я, - Машенька, ты спозаранку спать забираешься?" - "Так, говорит, мне все что-то не по себе". - "Так полно, говорю, дурочка, валяться-то, напейся чайку с мадеркой, лучше испарина прошибет". - "Хорошо", говорит, и встала, и надо полагать, что, через принужденье, выпила одну чашку, а больше уж не могла, и опять легла. Поутру еще хуже: я к доктору, тот приехал, осмотрел ее: "Горячка, говорит, у нее начинается". А за тем самым горячка да горячка... Лечили, кажись, всяким, - легче нет. Неделю помаялась, а в восьмой день богу душу отдала.
  Клементий опять остановился; на глазах его навернулись слезы.
  - Позвольте, судырь, трубочки покурить! - сказал он, смигивая слезы.
  Я подал ему свою трубку.
  - Вот эдак-то лучше, пораскуражит маленько, - сказал он, вытянув сразу всю трубку, и продолжал: - Как случилось со мной эдакое несчастье, я впал попервоначалу в какое-то бесчувствие: как там эти похороны и все эдакое срядили да обрядили, ничего не помню... Все, говорят, смеялся эдаким смехом нехорошим... Так полагали, что совсем с ума спятил, - однакоже поопомнился. Сам чувствую, что в разум вхожу, а на сердце час от часу становится тяжелее, - только и говорю работникам: не оставляйте, говорю, братцы, меня одного, я грех сделаю, руки на себя наложу!.. Недели в две меня сломило совсем: ни аппетиту, ни силы, ничего не стало!.. Провалялся я так до Нового года почесть... Надобно было расчеты сделать, долги тоже кой-какие получить, - ничто не мило, все бросил и в деревню съехал, - думал хоть этим облегченье получить, - не тут-то было... Видючи, как я убиваюсь, стали мне хорошие люди советовать в Тотьму{229} к чудотворцу сходить. Мне это очень пришлось по душе, и как только я это, батюшка, задумал, - сразу легче стало. Никогда, прежде живучи, больше пятнадцати верст не хаживал, а тут прибегло такое желание, чтобы пешком идти. Согласился я с одним старичком, - тронулись. На первых порах отошел я двадцать пять верст и такую усталость почувствовал, что хоть подводчиков нанимать. Однакоже пересилил себя, дошел на другой день до Солигалича, - верст тридцать, примерно, сделал, не отдыхаючи, - усталости уж такой не было. В самом Солигаличе зашел я с моим товарищем к одному юродивому - Андрюшке: как я к нему пришел, - подал калачик, - он вдруг запел: "Со святыми упокой". Пропемши несколько раз, водочки попросил. Я по глупости подумал, что он и в самом деле водки желает: сходил сейчас в питейный и принес ему. Взял он у меня полштоф, да как швыркнет в угол, и запел: "Исайя ликуй". Как его потом ни спрашивал, ничего больше не сказал... И таким манером я в Тотьму сходил благополучно. Воротился домой. Барин у нас тогда дом отстраивал. "Возьми, говорит, Клементий, внутреннюю отделку на себя". Я не поперечил, взял: так все лето и почти что всю осень и проработал у него; и это меня заняло оченно много. Отделать тоже хотелось для барина получше. В первую пору, думал, и не перенесть горя; а тут пришло, что и о другой свадьбе задумал.
  - О другой?
  - Да-с, и сам уж не знаю, как это и вышло! Вам, сударь, может быть, не безызвестно наше обноковенье, что молодому мужику вдовым жить не приходится. У меня есть тоже старуха мать - кажись, видели ее: начала она мне говорить разные там, то есть этакие наши крестьянские резоны представлять, а тут и браниться, пожалуй. За глаза меня, сударь, сговорили да помолвили на девушке из макарьевского именья; я и не рассмотрел хорошенько, накануне только свадьбы и в рожу-то увидал невесту. По чужим речам все дело-то произошло: наговорили да натолковали: девушка-де смирная, из дому идет хорошего. Ну, думаю, что будет, то будет, не проживешь целый век без бабы.
  - А с той стороны, видно, было большое желание?
  - Еще бы им не желать: дело их было небогатое, а я, не хвастаясь, по тогдашнему времени был первый крестьянин из всего имения. Во всю свадьбу поили меня на убой, чтоб многого не рассмотрел. Опомнился от ихнего угощенья, как домой приехал, и только всплеснул руками! Женщина действительно вышла тихая, да для нас - питерцев - не годится! Теперь-то плоха, а первое время и говорить по-нашему не умела: ты ей толкуешь одно, а она понимает другое. Затаил я, сударь, все на сердце и через неделю же после свадьбы в Питер махнул. Прежде, бывало, из дома едешь, станции две слезами обливаешься, а в тот раз словно вольным воздухом вздохнул, как из деревни вывалился. Приехамши, прямо на дела кинулся. В год с небольшим нажил деньги большие, а о деревне и думушку думать забыл. Выплатишь оброк, вышлешь малую толику на подушную, рассчитаешь работника - и только. А чтобы, там этак, в дом к украшению что-нибудь, или подарки какие-нибудь - и на разум не приходило. Матушке так еще угождал кое-чем по времени, а благоверной двадцатикопеечного платка не присылывал: словно как ее на свете не бывало. Этого мало, сударь: отписывают, что парнишко родился: никакого чувствия не было, словно как у чужих сделалось. А кабы, кажись, первая, Машенька, родила, так сблаговал бы от радости!..
  Воспоминания эти привели Клементия в какое-то возбужденное состояние. Глаза у него разгорелись, на лбу выступил градом пот, по бледному лицу появились красные пятна.
  - Прожил я, судырь, таким делом, - начал он снова, - не сходя, в Питере три года и, всю правду вам скажу, прожил смирно и начал было уже в деревню сбираться. Вдруг вышел мне такой случай: был у меня один знакомец, и дядей еще как-то мне приходится, с батькиной стороны, тоже, эдак, подрядчик из здешних мест; в Питере проживает безвыездно, вдовый, человек умный, в капитале хорошем, по делам ловкий, только, временем, любил закачивать. Если уж раскутится, так ему все ни по чем: рублев сто, двести серебром в два часа просадит. Встретимши меня, раз поутру, - "пойдем, говорит, Клементий, в трактир, чайку напиться". Пошли - и сначала ничего, все шло как следствует: напились чаю, прошлись потом по водочке, по мадерке, в голову-то и попало маненько. Он спросил бутылочку судацкого; я тоже, с своей стороны, откупорил, стало быть, две, а тут получилась третья, четвертая... Раскутился мой дядя!..
  - Клементий, - говорит, - поедем со мной к Аннушке.
  - Какая, - говорю, - дядя, Аннушка?
  - Есть уж, - говорит, - такая!.. Только молчи, и тебе будет хорошо...
  Ладно... поехали... подвез он меня к большущему дому... извозчика разделали... "Иди, говорит, за мной", и ввел на самый верхний этаж, отворил двери, вошли: вижу, комната хорошая, хоть бы у господ такая. Вдруг из-за перегородки выскакивает мамзелька в платье, ловкая такая, собой красивая, и прямо чмок дядю в лоб. "Ах ты, суконное рыло! - подумал я. - Какое ему счастье выходит!" Поцеловавшись с моим благоприятелем, и мне ножкой шаркнула...
  - Чем прикажете, - говорит, - дорогих гостей угощать?
  - Судацкого, - требует дядя, и сейчас же выкинул на стол двадцатипятирублевую серебром.
  Хозяюшка подхватила ее ловко на лету и сейчас же распоряженье сделала, и потом закурила нам трубочки. Сидим, покуриваем. Посидемши так немного, дядя отозвал ее в сторону и шепнул ей что-то...
  - Сейчас, - говорит. - И убежала.
  - Погоди, Клема, - говорит мне дядя, - сейчас другая штучка будет, на гитарке нам сыграет и споет. - И только покончил он эти слова, как точно входит уже не одна, а две, прежняя и другая с гитаркой; и так мне сударь, эта вторая с первого же раза из лица понравилась, что, кажись, не хуже моей покойной Машеньки показалась. Принесли судацкое, и началось у нас угощение. Хозяйка тянет с нами очередную, а гостья все в отказку, - почесть что поневоле принудили бакальчик один принять. Однакоже ничего: пооглядевшись немного, и на гитарке заиграла, и песенку запела, и такой голос показала, что я отродясь не слыхивал, даже в жар меня кинуло, в голове-то блажи уж много было. Видемши, что дядя препровождает время с хозяйкой, я к гитарщице подсел.
  - Как, - говорю, - вас, сударыня, по имени и отчеству звать?
  - Палагея, - говорит, - Ивановна.
  "Ладно-с, думаю, имя хорошее".
  - Что это, господа купцы, хоть бы вы раз в тиатер свозили, - говорит Аннушка.
  - Что ж такое? В тиатер, так в тиатер, - говорю я.
  - Идет, - порешил дядя.
  Хозяйка принимает это в большое удовольствие, а Палагея Ивановна отказ делает, - и тетенька какая-то гневаться будет и сама не так здорова. Мы эти слова ее во внимание не берем, упрашиваем, - я пуще всех. Уламывали ее с полчаса, насилу согласилась. Поехали: мы с дядей по себе, а для них особый извозчик. Старик мой совсем раскутился: не хочу, говорит, наверху, в тесноте и жаре, сидеть. Взял в пять целковых ложу. Я до тиатеру, еще в мальчишках, был непомерный охотник. Эту, например, "Аскольдову могилу"{232}, танцы там разные, или этакие, где иностранные принцы в светлой одежде выходят, каждую штуку раз по семнадцати видал; а в тот раз какое представленье шло, и не знаю: всем своим взором пристрастился к Палагее Ивановне. Она тоже, надо полагать, никакого удовольствия не имела: сидит этакая печальная, голову опустимши, глаза потупимши...
  Сделав им уваженье насчет тиатеру, дядя ладил, чтобы опять к ним в гости ехать. Однакоже эта самая Аннушка сказала наотрез, что нельзя: время, говорит, теперь позднее, а милости просим в другую пору. Делать нечего, отпустили их, а сами поехали к своим местам. Но мне целую ночь и сна нет: все на уме Палагея Ивановна. На другой день - тоже, а на третий так

Другие авторы
  • Трофимов Владимир Васильевич
  • Семенов Леонид Дмитриевич
  • Магницкий Михаил Леонтьевич
  • Михайловский Николай Константинович
  • Кигн-Дедлов Владимир Людвигович
  • Ленкевич Федор Иванович
  • Зелинский Фаддей Францевич
  • Галенковский Яков Андреевич
  • Загуляева Юлия Михайловна
  • Мейерхольд Всеволод Эмильевич
  • Другие произведения
  • Горький Максим - Предисловие к книге И. Гордиенко "Первый выборгский"
  • Горбачевский Иван Иванович - [заговор Сухинова]
  • Григорьев Аполлон Александрович - Лермонтов и его направление.
  • Львов Николай Александрович - Письма В. В. Капнисту
  • Суворин Алексей Сергеевич - М. В. Ганичева. Русский издатель Алексей Суворин
  • Михайловский Николай Константинович - Еще о г. Максиме Горьком и его героях
  • Скабичевский Александр Михайлович - Старая правда
  • Тургенев Иван Сергеевич - (Предисловие к "Стихотворениям Ф. Тютчева")
  • Бутков Яков Петрович - Хорошее место
  • Волошин Максимилиан Александрович - Б. Таль. Поэтическая контр-революция в стихах М. Волошина
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (29.11.2012)
    Просмотров: 614 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа