Мошин Алексей Николаевич - Два мецената

bsp;   

   - Всю жизнь собирал картины Сергей Петрович, - а теперь продавать приходится, - сказал Грошев, - деньги ему вот как понадобились.

   Он провёл пальцем по горлу:

   - До зарезу, - добавил Грошев.

   - Д-д-да, бывает... - сдержанно заметил Арсений Кондратьевич, - я обещал показать картины... не потрудитесь ли вы показать, Кирилл Данилович?..

   - С удовольствием. Пойдёмте, Сергей Петрович.

   Грошев и Воронин пошли вдвоём осматривать комнаты и картины.

   В столовой и гостиной паркет был так вылощен, что в нём отражалась мебель как в зеркале. Во всех остальных комнатах полы затянуты коврами. Комнат было очень много, совсем ненужных, роскошно обставленных. Драгоценные севрские и саксонские вазы с живописью.

   - Смотрите: живопись самого Ватто, - десять тысяч эта ваза стоит, - объяснял Грошев.

   Бронза, мозаика на столах, мрамор на пьедесталах.

   - Это мрамор - Кановы... Огромных денег стоит, - говорил Грошев. - Почти всё, что вы здесь видите, досталось Арсению Кондратьевичу по наследству от его тестя - Грудова. Сам Арсений Кондратьевич прикупал только картины. Теперь он сам уже ничего не покупает; старший сын его, Виссарион покупает теперь...

   Во всех комнатах стены были увешаны картинами так густо, что уже невозможно было больше поместить никуда ни одной картины. И почти все картины были... произведения "Общества внешности". Эффектные большие полотна, в массивных золочёных рамах; они служили прекрасной декорацией, ласкали глаз на несколько минут и сейчас же забывались; осмотрев это множество картин, можно было представить себе только две-три вещи, но и те были попавшие сюда, приобретённые по случаю, картины корифеев живописи; авторам этих картин, может быть, грустно было знать, что их вещи смешались в этом доме с множеством произведений "Общества внешности".

   У одной из таких, случайно попавших сюда картин, Сергей Петрович простоял минуты три и вслух восторгался этой картиной:

   - Да, это дорогая вещь, - послышался за его спиной голос Арсения Кондратьевича.

   Воронин опять не слышал, как подошёл старик, и подумал, что Арсений Кондратьевич любит подходить незаметно, может быть, - чтобы подслушать, что говорят о нём или о его сокровищах, которыми он, видимо, очень гордился.

   - Кто эта барышня, с которой я познакомился? - спросил Сергей Петрович, когда они удалились от старика.

   Грошев немножко замялся:

   - Институтка одна... недавно окончила... без места. Арсений Кондратьевич состоит попечителем в одном институте и бедным, окончившим институткам, приискивает места. К нему обращаются... Иные у него остаются на некоторое время. - Много таких у него, - усмехнулся Грошев.

   Когда они опять проходили зал, там стоял Арсений Кондратьевич, и к нему прижалась барышня; старик держал её за талию, - головка барышни лежала на плече высокого старика. Они так и остались стоять в таком же положении. Арсений Кондратьевич сказал Грошеву:

   - Виссарион по телефону дал знать, - через полчаса будет здесь.

   Художник и Воронин прошли в кабинет старика. Здесь кроме картин "Общества внешности", висел над письменным столом большой масляными красками портрет покойной жены Арсения Кондратьевича. Она была дочь миллионера Грудова, - знатока и собирателя античных вещей. На портрете была изображена довольно красивая дама неопределённых лет, с немножко неестественной окраской лица, с жизнерадостным взглядом блестящих, быть может, подведённых глаз. Виртуозно были написаны ткани её великолепного платья. Это была работа известного портретиста из "Общества внешности", не умевшего передать тип и душу оригинала, но виртуозно писавшего ткани и аксессуары.

   Из кабинета Арсения Кондратьевича прошли в комнаты Виссариона Арсеньевича.

   Здесь не только все стены были увешаны картинами, но и на полу стояли груды картин. Все эти картины носили уже другой характер, чем те, - в апартаментах старика. Оттуда, из тех апартаментов, Сергей Петрович вынес такое впечатление, какое он испытывал только однажды, в детстве, когда ему привелось до отвалу объесться сладким блюдом. Надолго потом опротивело ему это сладкое. И теперь его угостили таким множеством чего-то приторного... Впечатление пресыщения, излишества, крайнего излишества, в общем тягостное, неприятное впечатление вынес Сергей Петрович из апартаментов старого Дарина.

   В комнатах Виссариона почти каждая картина приковывала к себе внимание зрителя или глубоко прочувствованным настроением или тонко подмеченными и талантливо изображёнными характерами и типами. Всего больше было здесь картин, изображавших нужду, людские страдания, жизнь пролетариата. Всё это были произведения молодых, ещё не сделавших себе имени художников; - это были их первые, может быть, самые звучные, самые искренние песни.

   "Как этот Виссарион глубоко и хорошо чувствует, должно быть, раз он сумел собрать такие вещи", - подумал Сергей Петрович.

   Если бы Воронин знал, как приобретались эти вещи, он смотрел бы на них с особенной грустью.

  

   Молодые художники, не желающие примыкать к "делающему хорошие дела Обществу внешности" и не заслужившие ещё доступа на выставку корифеев, - устраивают отдельной группой свои собственные выставки. Между покупателями картин на выставках талантливой молодёжи известны особого типа меценаты - "гробовщики". Им эту кличку метко влепили художники. Когда выставка закрывается, - в её последний день, даже в последний её час, являются "гробовщики". И внимательно осматривают те картины, под которыми нет ярлычка "продано". Всегда в этот последний час выставки являются и молодые художники - авторы выставленных и непроданных картин. Они приходят хоронить свои надежды. Надежды на то, что их картины, - результат их таланта; работы, мечты, душевных мук, творчества, - попадут, быть может, в галерею... Надежды - прожить без большой нужды до следующей выставки. Почему ж не мечтать, почему ж не надеяться до последнего дня выставки? Но тут, когда выставка закрывается, всем надеждам - смерть, конец. И вот в такой-то час, когда надежды умерли, - являются "гробовщики". Их отлично знают художники в лицо, как и они знают художников. И вступают в разговор "гробовщики" с художниками:

   - А у вас недурно эта вещица написана...

   - Не продалась, однако...

   - Очень высокую цену вы назначили... Ведь имени у вас ещё нет... За имена деньги платят... А вещица недурна... Я бы не пожалел за неё...

   И "гробовщик" называет четверть той и без того скромной цены, которую назначил молодой художник за свою вещь.

   Начинается торг. Художник нуждается, очень нуждается в деньгах и просит хоть прибавить что-нибудь. "Гробовщик" уверяет, что больше он не может прибавить ни рубля, - что и эту-то сумму, которую он назначил, он только потому предлагает, что уж очень ему вещица приглянулась. Художник вспоминает, что у "гробовщика" большое собрание картин, которыми интересуются многие, ездят осматривать... значит и его вещь будут многие видеть; вспоминает, что "гробовщик" не прибавляет почти никогда к той сумме, которую раз сам назначает, - и уступает художник своё детище-картину "гробовщику".

   Миллионер Виссарион Арсеньевич Дарин принадлежал именно к числу меценатов-"гробовщиков" и покупал картины за бесценок.

   Он приобретал картины не только на выставках и не только непосредственно у художников; ходили слухи о нём, как о меценате и богатом человеке, и к нему приносили художественные произведения, попавшие по наследству или по иному случаю к людям нуждающимся в деньгах и в то же время иногда не знающим стоимости художественных произведений. И Виссарион Арсеньевич всегда рад был случаю приобрести хорошую картину за ничтожную сумму.

  

   В апартаментах Виссариона увидел Воронин несколько этюдов и картин замечательных художников, занявших видное место в истории искусств. Всё это были вещи, приобретённые случайно и очень дёшево.

   - Виссарион является только гостем сюда, - объяснил Грошев, - это его холостые комнаты. Живёт он с семьёй в своём отдельном доме... И там у него много картин... Да ещё несколько квартир у него на стороне, - и в Петербурге даже есть у него квартиры. И везде он любит хорошую обстановку и картины. Другие два брата тоже в своих домах живут. Но они картин не покупают: один лошадей любит, а другой... кажется, ничего не любит... способствует наращению капитала.

   Сергей Петрович заметил лежавшую на полу под диваном картину и вытащил посмотреть. Это оказался портрет молодой женщины с очень интересным лицом. Немножко неправильные черты были как-то своеобразно миловидны, - симпатичны, и в тоже время что-то страдальческое передал художник в больших выразительных глазах женщины и в чуть-чуть горькой усмешке губ.

   - Это жена Виссариона... - сказал Грошев, - недавно он с ней разошёлся... женится на Виландье.

   - На знаменитой Виландье? На опереточной певице? - удивился Воронин.

   - На ней самой, - хладнокровно подтвердил Грошев и положил портрет жены Виссариона опять под диван.

   - Отчего в этом огромном собрании картин, мы не встретили ни одной вещи Зимина?

   - А вот же портрет жены Виссариона - работы Зимина... Пять тысяч было заплачено за этот портрет.

   - Я не обратил внимание ни на технику, ни на подпись... Меня заинтересовало самое лицо и выражение... И больше нет произведений Зимина?

   - Дорожится он слишком... Богат... А Дарины не любят зря деньги бросать...

   "А как же все эти квартиры на стороне?" - подумал Сергей Петрович, но ничего не сказал.

   Прошли в спальню, где Грошев в постели принимал Сергея Петровича. И в этой комнате все стены были увешаны картинами.

   Здесь на полу уже лежал свёрток картин, привезённых Ворониным; лакей принёс этот свёрток сюда, Грошев посмотрел каждую вещь и сказал:

   - Может быть, мне удастся устроить, что он и эти купит...Но за комиссию мне десять процентов.

   - С удовольствием, - ответил Сергей Петрович, и ответил искренно: "По крайней мере не обязываться ему", - подумал Воронин.

   Пошли назад, Сергей Петрович бегло осматривал наиболее понравившиеся ему картины.

   Когда они проходили опять через кабинет старика Дарина, Сергей Петрович остановился на минутку и сказал:

   - Вот Кирилл Данилович, эффектное местечко для этюда в салонном вкусе...

   Из кабинета была видна вся анфилада комнат, потому что все двери были на одной линии. Разные оттенки ковров на полу, драпировок на дверях, мелькавшие кое-где уголки фарфора и бронзы...

   - Не правда ли это очень красиво? - спросил Сергей Петрович.

   - Вы находите, что это красиво? - раздался за спиной Воронина голос Арсения Кондратьевича.

   Старик прошёл в кабинет неожиданно, через комнаты Виссариона.

   - Да, мне кажется, что это красивый фон для портрета.

   - А мы с вами примем это к сведению, Кирилл Данилович.

   - Что ж... можно, - согласился художник.

  

   - Есть у меня альбомчик автографов, - сказал Воронину Арсений Кондратьевич, - не угодно ли взглянуть?..

   Старик присел на кресло к письменному столу, отомкнул и выдвинул ящик, достал альбом и стал перелистывать. Страницы из дорогого бристоля, с золотым обрезом были украшены виньетками и на каждой странице был напечатан стишок; Арсений Кондратьевич один стишок прочёл так трогательно, что, казалось, брызнет слеза из глаз старика:

  

   "И через много лет, взглянув на надпись эту,

   Уплатишь дань мечтой своей поэту...

   И разговор наш, друг мой, вспомнишь ты,

   Надежды наши, лучшие мечты"...

  

   "Плохие чьи-то стихи, - подумал Сергей Петрович, - и ничего в них трогательного нет... экий сентиментальный старик"...

   - Здесь у меня есть автографы...

   Арсений Кондратьевич назвал ряд знаменитых певцов, музыкантов, несколько известных художников из "Общества внешности", несколько известных актёров.

   - Есть у меня здесь и автографы простых смертных, которые почему-либо симпатичны мне... Просил бы и вас, Сергей Петрович, написать что-нибудь...

   - Очень, очень благодарен... за честь... но какой же интерес может представлять мой автограф?.. Я просто маленький человек... ничем не замечательный человек...

   - Напрасно скромничаете: вы личность незаурядная, Сергей Петрович... К вам благосклонно относятся знаменитые художники... Мне будет приятно, если останется у меня след вашего посещения.

   Сергей Петрович должен был написать в альбом старика Дарина своё имя, отчество и фамилию, а так же год, месяц и число.

   В кабинет пришла барышня, старик сейчас же взял её за руку, и они стояли рядом, пока писал Сергей Петрович.

   В зале послышались быстрые энергичные шаги.

   - Виссарион идёт, - сказал старик.

   Сергей Петрович увидел джентльмена, красивого на первый взгляд брюнета; его короткие, блестящие, напомаженные волосы были тщательно расчёсаны на косой пробор, бородка острижена клином, усы закручены кверху дугою. Может быть ему было лет тридцать пять, может быть, больше. Он немножко начал полнеть.

   Прежде всего Виссарион подошёл к барышне. Она подставила ему лобик. Он медленно приблизил губы к её лбу и поцеловал с такой осторожностью, как будто не кожею был покрыт лобик барышни, а тончайшей тканью из паутины, и он очень боялся, как бы не попортить эту ткань прикосновением губ.

   Затем Виссарион поцеловался с отцом и пожал руку Грошеву.

   - Мой старый знакомый петербуржец, - представил Сергея Петровича Грошев.

   Виссарион пожал руку Воронину.

   - Вот потеха! - сказал Виссарион, - представьте, господа: еле вырвался!.. Осаждала мою переднюю какая-то дама... "Не уйду, - говорит, - пока не повидаю Виссариона Арсеньевича!" Умоляла швейцара, чтобы он ко мне допустил её, что просьба у ней ко мне... Видите ли, кто-то почему-то с голоду помирает... Спрашивается: почему же именно ко мне лезут с этим?.. Есть же там... разные... комитеты... Какое же мне-то дело?.. Ну, я велел как-нибудь выпроводить... а самому пришлось с чёрного хода удирать... А то ещё у подъезда будет дожидаться... Пожалуй целую драму на улице разыграет, если меня увидит... Вот и пришлось... с чёрного хода...

   Художник спросил:

   - Не хочешь ли, Виссарион, покажу тебе несколько хорошеньких этюдов разных художников? Привёз вот Сергей Петрович, - лишние для него, - хочет продать... Этюды здесь.

   - С удовольствием посмотрю.

   - Виссарион, ты будешь с нами обедать? - спросил старик.

   - Да.

   Арсений Кондратьевич, сопровождаемый барышней, пошёл прогуливаться в зал и другие апартаменты, заполняя безделье своё созерцанием окружавшей роскоши и близостью красивой девушки.

  

   Вытащив свёрток Воронина, из спальни Виссариона в соседнюю, более светлую комнату, Грошев стал показывать этюды один за другим.

   Дарин внимательно смотрел на каждый этюд и вблизи, и на расстоянии. Сергей Петрович заметил, что у Виссариона большие некрасивые уши, - почти острые кверху, что придавало его смазливому лицу какой-то свиной характер.

   - Ты мне советуешь, Кирилл, купить всё это?

   - Конечно, советую... Видишь, недурные все вещи.

   - Какую цену вы за них назначили? - спросил Виссарион.

   - Пятьсот рублей.

   - Сколько?.. - опять спросил Виссарион, уже насмешливо.

   - Пятьсот.

   Грошев пожал плечами и отвернулся.

   - Я так дорого не могу дать.

   - Разве это дорого?.. В таком случае вы сделайте расценку сами.

   - Нет уж, - после вашей цены мне неловко свою назначить. Разница получилась бы огромная.

   - Ведь я и сам не знаю настоящей цены этим этюдам, - я платил, сколько мог... Очень трудно ценить художественное произведение, которое нравится... Мне казалось, что пятьсот рублей за эти вещи недорого... Пожалуйста, не стесняйтесь сказать, сколько не жаль вам заплатить за эти этюды.

   - Извольте, скажу вам: вот этот - двадцать рублей, больше не стоит... Этот, пожалуй, пятьдесят... Эти по двадцати пяти, - следовательно, за все выходит: сто семьдесят рублей.

   - И больше вам, Сергей Петрович, никто не даст, - сказал Грошев. - Это - оценка хорошая. Отдавайте...

   Воронин растерялся:

   - Больше... никто не даст? Ну тогда... возьмите, - всё это возьмите за сто семьдесят рублей.

   Виссарион достал кошелёк, вынул оттуда семьдесят рублей золотом и передал Сергею Петровичу. Потом вынул бумажник, выдернул из пачки сторублёвок одну бумажку, быстрым движением пальцев сложил её вдоль так, что вышла длинная полоска, отчего сторублёвка получила вид какого-то пустякового ярлычка, и небрежно подал эту бумажку Сергею Петровичу.

   - Покончили? - раздался голос Арсения Кондратьевича. Он уже стоял здесь.

   - Покончили, папаша. Возьми себе любую вещь, подарю тебе... Какая тебе нравится?..

   - Вот эта...

   Старик указал на лучший этюд.

   Виссарион поднял этюд с пола и отдал отцу. Старик быстро, как-то жадно схватил эту вещь обеими руками и поспешно ушёл в свои апартаменты.

   - Помнишь ты, Виссарион, года три назад была на выставке картина Зимина "Тоска"?..

   - Ещё бы... Помню.

   - Эту вещь Зимин подарил Сергею Петровичу, а он вынужден теперь продать... Привёз её в Москву...

   - Интересно бы посмотреть эту картину, давно её не видал, - сказал Виссарион.

   - Она у меня в номере гостиницы.

   - Может быть, вы будете любезны привезти к нам? И папаша посмотрит с удовольствием... А, может быть, и в цене сойдёмся...

   - Извольте, привезу...

   - Вот приезжайте к нам обедать... И папаша будет вас просить... Кстати, картину привезёте... в четыре часа... Хорошо? Я сейчас папаше скажу, что вы у нас обедаете.

   И не слушая возражений Воронина об обеде, Виссарион быстро ушёл.

   - Кирилл Данилович, я продал этюды за сто семьдесят рублей, - десять процентов, - семнадцать рублей, - извольте получить...

   - Верно, - сказал Грошев, взял семнадцать рублей и положил эти деньги в карман жилета.

   Виссарион вернулся вместе со стариком, и оба они стали звать Сергея Петровича к обеду.

   Воронин поблагодарил за радушие, обещал быть к обеду вместе с картиной, простился и ушёл.

   Вернувшись в номер гостиницы, Сергей Петрович написал письмо жене. Между прочим он писал:

   "Продал шесть этюдов за сто семьдесят рублей. Сам я уплатил за них больше, - всё это вещи купленные, и совесть меня не мучит, что в нужде они проданы. Но прежде чем решиться продать подаренную мне Зиминым картину, я пришёл ещё к одному решению, от которого не отступлю ни в каком случае. Зимин не продал эту картину потому, что ценил в три тысячи, а давали ему только две. Наверно больше двух тысяч рублей и этот выжига Дарин не даст за эту картину. Но я надеюсь, что Зимин великодушно простит мне продажу его картины при такой нужде и согласится принять от меня только две тысячи рублей в полную уплату за его проданную картину. Даже и двух тысяч сразу, как ты знаешь, не из чего будет отдать Зимину; за погашением долга Кусанову, - не хватит рублей трёхсот с лишним. Эти деньги, наверное, согласится Зимин обождать. Больше я не куплю ни одного мазка, не позволю себе ни малейшей роскоши до тех пор, пока никому не останется долга ни копейки. С нашей 8-й линии мы переедем в Гавань, займём квартирку маленькую, - лишь бы поместиться. Ты поможешь мне, я уверен, моя дорогая, и в остальном сократить наши расходы, насколько только возможно. Я выпрошу себе на службе вечерние работы; каждый свободный час буду работать на мебельщика, и, может быть, ещё для какого-нибудь магазина. И, даст Бог, мы скоро никому не будем должны, и тогда заживём без нужды, не зная страха, что вот-вот нагло ворвётся в твою квартиру какой-нибудь паук, чтобы тянуть из тебя соки, позорить, глумиться над тобой. Страшно подумать: ведь может статься, что Дарин и двух тысяч не даст за картину Зимина, - и придётся уступить дешевле... Тогда я дал себе слово сказать Зимину, что продал его картину за две тысячи рублей, сколько ему и давали, и что столько-то ушло на уплату моих долгов... Отдам ему всё, что останется, а остальную сумму, до двух тысяч, попрошу его подождать. Но тогда уж подольше затянется и уплата остальной суммы Зимину, и остальных долгов и наше дальнейшее житьё, полное лишений... Боже, если б я мог предположить, что моё понимание художественных произведений, моя страсть к ним, приведёт семью мою к лишениям надолго... о, как я виноват... Но ты простишь, ведь, меня, родная моя, простишь, любя?.."

  

   За обедом у Дариных сидела ещё одна барышня, лет на пять постарше той, с которой познакомился утром Сергей Петрович. Заметно было, что эта старшая барышня больше привыкла держать себя свободно в этом доме, чем барышня младшая. Иногда старшая барышня посматривала на младшую несколько недоброжелательно, и тогда младшая чувствовала себя как будто немножко неловко, но немедленно оправлялась и бросала на старшую быстрый вызывающий взгляд; одно мгновение - и глазки младшей барышни скромно опускались, - она старательно резала рябчика и маленькими кусочками кушала.

   Старик относился к обеим барышням одинаково внимательно и одинаково сдержанно за обедом.

   Лакей подносил блюдо к старику и ставил на стол; Арсений Кондратьевич сам раскладывал куски всем на тарелки.

   Грошев сидел рядом с младшей барышней и ухаживал за ней как будто в шутку.

   Попугай молчал, сидя на жёрдочке, вне клетки. Канарейки пели.

   Виссарион рассказывал, как он сегодня был у тёти Глаши и видел новую обстановку в её новом доме.

   - Какие чудные гобелены на лестнице!.. Как всё выиграло в этом доме с этими гобеленами!.. Вот я и говорю тёте в шутку: "Когда вы, тётя, всё отделаете, обставите как следует, - тогда этот дом, вместе с обстановкой, подарите мне". И знаешь, папаша, что она мне ответила?..

   - Что?

   Виссарион сказал многозначительно:

   - Она ответила: "Я подумаю"...

   - Да, она так и сказала: "Я подумаю"... - повторил Виссарион. - Ещё тётя сказала, что она хочет с тобой, папаша, посоветоваться... узнать, - может быть ты пожелаешь принять участие в её затее: больницу какую-то она хочет устроить... благотворительную.

   - Ты бы ей напомнил, что я никогда благотворительностью не занимался...

   Сергей Петрович сказал:

   - Я уверен Арсений Кондратьевич, что вы много добра делаете...

   - Ошибаетесь... Я слишком эгоист, - ответил старик просто без рисовки, - я никому никогда никакого добра не делал...

   - Начиная с того, что на ваших фабриках тысячи людей кормятся - возражал Сергей Петрович.

   - А вы, батенька, подите к ним да спросите, кто кого кормит; они меня или я их... И считают ли они меня благодетелем?.. "Кровопивцем" они меня считают. И они, разумеется, правы.

   "Что это: горечь, обида... или цинизм?" - подумал Сергей Петрович и не мог решить: старик говорил совершенно спокойно, как о чём-то самом естественном, простом, обыкновенном, о чём-то таком, что иначе и быть не может...

   - Видел я доктора Сивцова, - завтра, папаша, он хочет к тебе заехать...

   Старик поморщился:

   - Надоедают они мне, - доктора... И без них знаю, что скоро помру.

   - Будет вам на себя это напускать, - сказал Грошев, - поживёте ещё долго... Вам жить надо...

   - Нет уж, моя жизнь прожита, - сказал старик, - всё я сделал, что полагается человеку: воспитал своих детей, обеспечил их - проживут безбедно... Могут и без меня обойтись.

   Мрачный разговор о смерти постаралась замять старшая барышня: она стала рассказывать, какую видела смешную сцену на улице: извозчик зацепил санями за чью-то карету, - сани обернулись, - хорошо, что извозчик никого не вёз... прибежал городовой, собрались зеваки, повели извозчика в участок...

  

   После обеда Виссарион пригласил Воронина и Грошева в свои комнаты; Сергей Петрович показал картину Зимина.

   - Недурно передано настроение... тоска... - решил благосклонно Грошев.

   "Шарлатан!.. - подумал Сергей Петрович, - как он относится к Зимину, у которого и ремня-то не достоин развязать на ноге... Недурно передано!.."

   - Д-да... Ничего себе... - раздался голос Арсения Кондратьевича; он стоял здесь, у картины, и рассматривал, прищурив глаз, а к другому приставив кулак в виде трубочки.

   Лакей вошёл торопливо:

   - Глафира Михайловна приехали...

   - Тётя Глаша!.. - воскликнул Виссарион с оттенком удовольствия и некоторого почтения.

   Арсений Кондратьевич быстро пошёл встречать свояченицу.

   - Папаша, я сейчас приду... - крикнул Виссарион.

   - Хотя... эта картина на выставке как-то сильнее впечатление производила... - заговорил Грошев, - не прошёлся ли потом Зимин кистью по ней, не испортил ли? Это с ним бывает...

   - Сколько возьмёте за картину? - спросил Виссарион.

   - Две тысячи рублей. На выставке она стояла за три. Две тысячи Зимину давали.

   - Я ничего не могу решить сейчас, - сказал Виссарион, - вы когда едете?..

   - Хотелось бы скорее уехать...

   - Давайте увидимся вечером сегодня же... И решим...

   - Пожалуйста...

   - Около двенадцати вечера приезжайте... - Виссарион назвал один шикарный московский ресторан.

   - Спросите мой кабинет... Вам укажут. Картину пока можно здесь оставить?

   - Конечно. А если не сойдёмся, - тогда завтра и возьму.

   Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, - они стояли.

   Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.

   Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну - она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.

   - Я так спешу... так спешу... Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?

   Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.

   - Берегусь пока ещё... Не совсем оправился... Спасибо тебе, родная, что не забываешь.

   И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.

   - Береги себя, милый!.. береги... - упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.

   Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.

   Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал "эй" на извозчиков, и те поспешно сторонились.

  

   Когда Сергей Петрович сказал: "Проведите меня в кабинет г-на Дарина", - один из лакеев ресторана почтительно ответил:

   - Вы г-н Воронин?.. Вас ждут.

   И повёл Сергея Петровича через ярко освещённый электрическими люстрами зал, в котором за столиками, на бархатных диванах и стульях сидели и угощались много народу, и мужчин и дам. Оркестрион играл застольную песню из Травиаты.

   Из этого зала прошли через коридор с дверями направо и налево. У одной из дверей лакей постучал.

   - Можно... - раздался голос Виссариона.

   Сергей Петрович вошёл.

   Кроме Виссариона и Грошева за столом, уставленным бутылками, фруктами и разными гастрономическими шедеврами, сидела знаменитая опереточная дива; m-lle Виландье. Воронин сразу узнал её, хотя только один раз видел в петербургской оперетке. Сергей Петрович раньше не бывал в оперетке и пошёл один раз вместе с женой, только для того, чтобы видеть эту знаменитую Виландье.

   Теперь Сергея Петровича с нею познакомили, усадили за одним столом, и нужно было чокаться с нею шампанским.

   "Зачем меня позвали именно сюда, когда здесь эта дива? - думал Сергей Петрович, - ей ли хотели показать меня, как нечто, может быть, курьёзное: нищий меценат... Или мне хотели похвастаться близостью с этой знаменитой, хорошенькой, блестящей женщиной? И какой же теперь разговор о купле-продаже?.."

   Виссарион сидел против Грошева, Воронин против Виландье, - её звали Марья Карловна.

   Грошев сейчас же доливал шампанское, как только все отпивали по несколько глотков; Виссарион выпивал сразу целый стакан.

   - Пожалуйста, мне больше не доливайте, - просил Сергей Петрович, - мне больше не хочется...

   - Ну, вот ещё, стакан выпили, - и пасуете, - возразил Виссарион. - Это же - квас... Я свободно выпиваю три бутылки... Не верите? Мы недавно пари держали с Ивиным. И я выпил три бутылки шампанского... Один...

   "Как он этим гордится"... - подумал Сергей Петрович. Должно быть то же подумали Виландье и художник: они переглянулись. Но Грошев мгновенно придал своему лицу почтительно-удивлённое выражение и сказал:

   - Ого!.. Молодчина...

   Виландье взглянула на Виссариона с некоторым страхом, - не заметил ли он, как она переглянулась с Грошевым. Виссарион не заметил, - он был упоён сознанием своего превосходства; он сказал Грошеву:

   - Ты, ведь, Кирилл, знаешь, что я могу выпить больше всех.

   В это время дива смотрела на своего жениха серьёзным и напряжённым взглядом, - каким смотрит рыболов на поддетого тонкой удочкой пескаря, - которого ещё не успел вытащить: как бы не сорвался...

   Виссарион обернулся к ней, и она взглянула на него приветливо, радостно, с обворожительной улыбкой.

   Сергей Петрович с любопытством смотрел на бриллианты дивы: они сверкали, отливая разными цветами и в ушах, и в волосах, и на шее, и на пальцах - великолепные, крупные. Самый крупный бриллиант сверкал отдельно на середине кружевного шарфика.

   - Какая у вас красивая эта пуговичка, - сказал Сергей Петрович, после третьего стакана шампанского.

   - Вот так пуговичка... - обиделся Виссарион, - шесть тысяч стоит, - а вы, - пуговичка...

   И он бесцеремонно, как свою собственность, снял с шарфика дивы бриллиант и передал Грошеву:

   - Нате-ка, посмотрите... Тридцать каратов... А игра-то какая!..

   Сергей Петрович взял бриллиант и стал его рассматривать.

   "Шесть тысяч, - думал он, - капитал... И за что? Разве это искусством создано? Разве это говорит что-нибудь сердцу, уму? За камень - целое состояние"...

   Он осторожно передал диве её бриллиант.

   - Хорошо? - спросил Виссарион.

   - Я ничего не понимаю в бриллиантах, - сказал Воронин.

   Виландье расхохоталась:

   - Так отчего же вы так внимательно рассматривали?..

   - Я старался понять, - почему камень, бездушный камень стоит так дорого...

   - Для того... так дорого, - сказала дива, - чтобы не каждый мог иметь такие камни.

   Она лукаво взглянула на Грошева, - он притворно вздохнул; Виссарион победоносно смотрел на этого бедного Сергея Петровича, который даже не видел хороших бриллиантов.

   - А я имел удовольствие слышать вас однажды в оперетке, Марья Карловна... В Петербурге... Вы пели Гейшу... Никогда мне не забыть, в особенности одного места... До того у вас это дивно выходило...

   Сергей Петрович слабеньким голоском, но верно напомнил мотив:

   - Та-та, та-та-та, та-та-ата...

   - Ах, это вот что...

   И Виландье вполголоса пропела:

  

   Но нет, я не верила в грёзу:

   Сегодня я буду твоя,

   А завтра ты бросишь Мимозу...

  

   "Н-ну... скорей ты его бросишь, - подумал Сергей Петрович, - а прежде оженишь на себе"...

   - Прелесть, дивно!.. - воскликнул Грошев.

   Виссарион торжествовал.

   Виландье встала.

   - Виссарион Арсеньевич, проводите меня до кареты.

   - Я вас провожу до квартиры?..

   - Я поеду одна, - настойчиво сказала она. - Господа, он к вам сейчас вернётся.

   На прощанье она крепко пожала руку Сергею Петровичу; Грошев её руку почтительно поцеловал; она взглянула на художника немножко прищурив глаза, не то насмешливо, не то... поощрительно.

  

   Грошев долил шампанским стакан Воронина и свой. Они чокнулись.

   - Огромную сумму вы заломили за картину Зимина.

   - Огромную? Если он заплатил за пуговичку шесть тысяч, то за картину великого художника должен заплатить шестьдесят. А я спросил две тысячи...

   - Каждая вещь имеет свою цену. И каждый художник имеет свою, рыночную цену. Просить вы можете хоть миллион... Только никто вам больше трёхсот рублей за Зимина не даст. А Виссарион, пожалуй, даже пятьсот даст. А вы пользуйтесь, пока он не раздумал... Если вам нужно продать... А не нужно - оставьте у себя и тогда цените во что угодно...

   - Да что вы, Кирилл Данилович, серьёзно это мне говорите? За пятьсот отдать картину Зимина?..

   - Вполне серьёзно говорю и от души советую.

   - Зимину две тысячи давали.

   - На выставке давали... да и то денег не вынимали. А после выставки картине всегда другая цена бывает... Триста рублей вам за неё теперь дадут, не больше, - повторил Грошев, - а Виссарион уж очень хочет купить эту картину, - пятьсот не пожалеет.

   - Позвольте... Или я уже охмелел... Никак не могу с мыслями собраться... Почему ж он тому же Зимину за портрет жены пять тысяч заплатил?.. Картина же более общий интерес представляет.

   - Заплатил потому, что Зимин меньше не брал, а пришла тогда шальная мысль заказать портрет именно Зимину... А теперь он этот портрет за триста отдаст, не угодно ли купить?

   - Купил бы с восторгом... Денег нет...

   - Гм-да... пять тысяч заплатил, а за триста отдаст...

   - Ручаюсь... А теперь сообразите: если Зимину приятно было доставить вам удовольствие своей картиной, - тем приятнее будет ему знать, что эта картина вам принесла огромную пользу, выручила из тяжёлого положения...

   Сергей Петрович задумался: "сколько же он задолжает Зимину? Из пятисот рублей нужно отдать десять процентов, пятьдесят рублей, этому комиссионеру, - Грошеву... Остаётся четыреста пятьдесят... Да за проданные уже Дарину шесть вещей он получил, за уплатой комиссионных, сто пятьдесят три рубля... Всего останется шестьсот три рубля. Расходов на поездку рублей около тридцати... Кусанову четыреста пятьдесят... Останется для Зимина только около ста двадцати рублей... Значит, нужно будет ему уплатить ещё почти тысячу девятьсот рублей... Ведь это года три лишних придётся жить в Гавани, надрываться в работе без отдыха... Боже, неужели этот миллионер не даст больше за картину Зимина, - хоть тысячу... Ведь она же стоит гораздо больше"...

   Вошёл Виссарион. Все чокнулись шампанским.

   - Вы пошутили, Сергей Петрович, когда за картину Зимина две тысячи спросили? Это цена невозможная.

   - А сколько же, по вашему, стоит эта картина?

   - Я вам за неё могу дать пятьсот рублей и ни копейки больше.

   "Что же мне делать? - подумал Сергей Петрович, - допустить до аукциона? Пусть за бесценок растащат всё, что сколочено годами... И почём я знаю, кто даст больше за картину Зимина, теперь, немедленно"...

   - Извольте, я согласен.

   Грошев даже подпрыгнул на кресле от удовольствия. Виссарион так же не сдержался и громко щёлкнул пальцами правой руки о ладонь, затем вынув пять сотенных, отдал Сергею Петровичу и весело воскликнул:

   - А теперь, спрыснем... Кирилл Данилыч, - долей шампанского...

   - Нет, я не буду больше пить... - сказал Сергей Петрович твёрдо, - и совсем никогда не буду... я и до сих пор только при случае, в компании пил... И на завтра мне скверно бывает... А теперь больше пить никогда не буду... Кирилл Данилович, за мной оставалось пятьдесят рублей... позвольте передать вам этот долг.

   Грошев взял пятьдесят рублей и сконфуженно взглянул на Виссариона: тот улыбнулся: он понял, в чём дело.

   - Кирилл, голубчик, - сказал Виссарион, - завтра идёт Гейша... Ты мне напомни, - я попрошу тебя поехать заказать букет... и чтобы цветы подобрать покрасивее...

  

   Источник текста: Мошин А. Н. Гашиш и другие новые рассказы. - СПб.: Издание Г. В. Малаховского, 1905. - С. 19.

   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, август 2011 г.

   Оригинал здесь: Викитека.