Мордовцев Даниил Лукич - Фанатик

дарыня: для нево крест святой хуже кнута.

   - И неужто тебе не страшно было лететь над Акеян-морем?

   - Чево бояться, государыня? А крест на что?

   Таково-то было в то время миросозерцание большинства лиц, принадлежавших ко двору и даже к царскому семейству. Какая-то плутоватая странница Агапеюшка считалась ученою женщиною и чуть не святою, потому только, что в каком-нибудь раскольничьем скиту ее научили читать "Златый бисер", книгу, наполненную средневековыми бреднями о людях "с песьими головами", о том, что в "Кикилии" (Сицилия) находятся врата адовы и через эти врата слышали "морстии корабельницы", и в том числе Агапеюшка, как там "бесы собаками лают"; что земля "зевает" так же, как и человек; что из рая вытекает река Гангес и приносит иногда из рая райские плоды и т. д.; что на бесе можно верхом ездить или можно поймать его в табакерке хохла Феофана Прокоповича; что Фомушка юродивый сам сидел на "пупе земли", и т. д., и т. д.

   И только среди этого ужасающего умственного мрака можно понять все величие, всю гениальность такой личности, какою является в этой темной среде титан среди государей всех времен и народов - Петр, которому приходилось бороться с изуверами и фанатиками невежества, самыми стойкими из всех фанатиков, потому что фанатизм их опирался не на знания, не на убеждения, а на глубочайшее невежество.

   Таким фанатиком был и тот, который сидел теперь в крепости и за которого пришли просить старую царицу Фомушка и Павочка.

   Когда Агапеюшка приостановилась, чтоб передохнуть, Фомушка заговорил о своем деле.

   - А я опять к тебе, государыня, с докукою.

   - О чем, Фомушка?

   - Да вот она, инокиня Павла,- он указал на юную черничку,- будет оному Алексею, во узы заключенному, дочь духовная: она пришла к тебе, матушка царица, просить за него.

   Павочка встала и повалилась царице в ноги.

   - Что ты! Что ты, милая! - замахала руками Прасковья Федоровна.

   - Государыня царица! Умоли его царское пресветлое величество не казнить Алексея,- плакалась Павочка.

   - Как я умолю его, милая, коли он никого не слушает, окромя своего Данилыча¹⁴ да супруги,- жалобно говорила Прасковья Федоровна.- Данилыч-то на меня ноне сердитует за то, что в сердцах я обозвала его намедни пирожником, оладейником, а та...

   Прасковья Федоровна остановилась...

   - А царица? - плакалась Павочка.

   - Она, сама ведаешь, не простит твоему Алексею его провинки: вместо жены он ее в племянницы произвел.

   - А Христос за врагов велел молиться,- вставил свое слово юродивый.

   - То Христос,- отвечала Прасковья Федоровна и наотрез отказалась ходатайствовать за осужденного.

   Павочка ушла, заливаясь слезами.

  

  

   23-го февраля 1720 года у Петропавловской крепости, за кронверком, с утра толпится народ. Там, посреди площади, врыт был в землю столб, а вверху столба укреплено было колесо.

   Народ давно был знаком с этою нехитрою архитектурного штукою и хорошо знал ее специальное назначение.

   - Ково это, дедушка, под орех разделывать будут?- с глупой улыбкой спрашивал детина в рваном полушубке и с корзиной на голове, обращаясь к старичку в черной засаленной скуфейке.

   - Да, сказывают, человече, что ноне колесовать будут одново архимандрита,- отвечала скуфейка.

   - Как архимандрита?- удивился детина.- За што?

   - Да, сказывают, человече, за табун-траву: оный, чу, архимандрит проклятую табун-траву нюхал.

   - Какая ж этта, дедушка, табун-трава? - допрашивал любознательный детина.

   - А такая есть заморская трава. Богом проклятая, и ее, человече, нехристи нюхают.

   - За что же она, дедушка, проклята?

   - А за то, человече, что оная трава выросла из брюха Иродиады-плясовицы.

   - А кто ж, дедушка, была этта Ирадяда-плясовица? - не отставал любознательный детина.

   - Да девка, человече, такая непутящая была у царя Ирода, все плясала да хребтом вихляла.

   - Ишь язва! Ну и што ж, дедушка? Плясала этта девка со хребтом, баишь? Ну?

   - Ну, и доплясалась, табун-трава у нее из брюха выросла.

   - Ах, язва непутевая!

   В это время в толпе произошло волнение и послышались возгласы: "Фомушка, Фомушка юродивый на палочке едет! Верхом на палочке! Ахти! Ах!"

   Действительно, сквозь толпу, босыми ногами по снегу, пробегал растрепанный, без шапки, старичок, сморщенный, как сушеная лесная груша, всему Петербургу известный юродивый. Он стегал кнутиком свою палку, изображавшую коня, и приговаривал:

   - Но-но, лошадка! Но! От Марьи Акимовны гонец едет!

   - Слышь ты, человече, что говорит Божий человек? - объясняла скуфейка своему соседу слова юродивого.- От Марьи-де Акимовны гонец пригнал... А кто Марья-то Акимовна? Дщерь преподобных Иоакима и Анны, сама Богородица! Вот и знай ево, Фомушку-то: от самой Богородицы гонцом! Вот так загнул загогулину, от Марьи, чу, Акимовны!

   И скуфейка от умиления руками развела. Между тем юродивый, подскакав на палочке к роковому столбу, стал скакать вокруг него, нахлестывая палку и приговаривая;

   - Марья Акимовна всем поклон прислала, всем, кто посты соблюдает и проклятой табун-травы ни ртом, ни носом не жрет... Но-но, лошадка! Но!

   - Ах, матыньки! - ахали в изумлении бабы.- Божий человек все святое творит, все святое...

   А юродивый, сознавая, что производит эффект среди диких зрителей, запрыгал и запел, как всегда, на голос:

  

   Как и наш-ат козел

   Всегда пьян и весел,-

  

   юродивый запел якобы глубокомысленную нелепицу своего собственного сочинения:

  

   Эка ноне благодать!

   Якобы колесовать -

   Будут Лешеньку венчать,

   На престол станут сажать,

   Венец златой надевать,

   Да не просто золотой -

   Самый ангельский такой!

  

   Слушатели были в восторге, толпа ахала в умилении... Юродивый между тем, перестав петь и кривляться, вынул из висевшей у него через плечо сумки жареную баранью ногу, стал ее с аппетитом уплетать за обе щеки.

   - Ай, батюшки! - встрепенулась баба.- Баранину ест, матыньки, в пост, в пятницу! Ай!

   - Фомушка! Што ты! Ноне пост! - крикнул кто-то из толпы.

   Юродивый перестал есть и, обратясь к толпе, сказал:

   - Мне сам Иван Захарыч дал баранью ногу: на, говорит, Фомушка, ешь на здоровье... Ноне-де будут человечинку кушать, Лешенькино мясцо, а ты, говорит, ешь баранинку.

   Толпа пришла в больший восторг.

   - А! Каково! Сам Иван Захарыч!- раздавались голоса...- Нну, братцы!

   - А кто этот Иван Захарыч, дедушка? - спросил детина скуфейку.

   - Али не знаешь, человече?- таинственно отвечала скуфейка.- Иван Захарыч, сын преподобных Захария и Елисаветы, Иван Предтеча, сиречь Креститель! Вон кто ему баранью-то ногу пожаловал...

   В это время в толпе прошел говор: "Ведут! Ведут!" Со стороны кронверка показалась процессия: окруженный солдатами с ружьями, шел арестант. Это был седой старик, гладко обстриженный, с непокрытою головой.

   Трудно было в нем узнать бывшего архимандрита Александра. Да это и не был Александр, это был "расстрига Алексей". Только глаза остались Александровы, те глаза, которые не потупились и не мигнули перед "немигающими очами" Толстого.

   Рядом с ним шел дьяк тайной канцелярии, тот дьяк, который в предсмертном бреду старца Кирилла представлялся ему в виде чудовищного "гусиного пера", которое все скрипело по бумаге. Теперь у дьяка в руке был лист, смертный приговор.

   Осужденного поставили к столбу.

   - Шапки долой!- крикнул дьяк, поднимая вверх лист, и сам снял шапку.

   Толпа заколыхалась, снимая шапки и хрустя сапогами и лаптями по снегу.

   - "Расстрига Алексей!- громко читал дьяк.- В прошлых годах, в бытность твою в Москве, в Чудове монастыре, простым старцем у чудотворцева гроба лампадчиках, имея ты у себя в келье образ Иерусалимския Богородицы, ханжил и прельщал простой народ, объявляя себя яко свята мужа, и во время приходу того простого народу, которые, не зная истины твоего прельщения, просили у тебя о себе к Богу молиться и давали подаяние, от чего имел ты богомерзкие прибытки, а потом, из того монастыря вышед, жил ты в Москве под церковью Максима Блаженного, и потому, имея у себя помянутый образ, ханжил и простой народ прельщал таким же образом паче первого и получил себе такую богомерзкую мзду, а потом происком своим через некоторых людей отослан ты в Никольский монастырь, что на Перерве, и посвящен в попы, а в прошлом 1716 году..."

   Но осужденный не слыхал дальше своего смертного приговора...

   В толпе, насунувшейся к месту казни, он увидел двух монашенок. Одна из них была старая, вся покрытая морщинами и сгорбленная. Другая - совсем молоденькая, с детски миловидным бледным личиком и овальными щечками, на одну из которых, выбившись из-под черного монашеского клобука, падала прядь белокурых льняного цвета волос...

   Осужденный узнал последнюю: то была его Павочка, любимица царевны Марьи Алексеевны. Он все забыл, и тайную канцелярию, и застенок, в котором он, с вывернутыми из суставов руками, висел на виске два раза, один раз 23 минуты, другой - 20; он забыл все, он только ее видел... Он не слушал, что читал дьяк...

   А дьяк читал уже конец смертного приговора:

   - "И великий государь указал за те твои вышеписанные зловымышленные вины учинить тебе смертную казнь - колесовать!"

   - Павочка! - с невыразимой нежностью и с предсмертной тоскою крикнул осужденный.

   Молоденькая черничка вздрогнула. Обезумевшая от ужаса и горя, она протянула было к нему руки и, как подрезанный колос, упала без чувств навзничь, обнажив при падении свои роскошные льняные волосы...

   - Ангел упал! Ангел беленький! - вскричал юродивый, подбежав к упавшей и став около нее на колени.

   Дальше произошло нечто очень возмутительное...

  

  

   Весна в Петербурге в 1720 году выдалась необыкновенно ранняя и теплая. Летний сад, любимое детище Петра Алексеевича, подкрепленный посадкою новых деревьев с осени предыдущего года, блистал такою яркою и чистою зеленью; дорожки его, обсаженные куртинами редких цветов, семена которых присланы были государю из Парижа, из садов Тюльери и из Версаля, смотрели так красиво, что Петр Алексеевич, любуясь творением рук своих, нередко говорил царице Екатерине Алексеевне:

   - Не знаю, приведет ли Бог дожить нам с тобою, а детки наши свою Версаль будут иметь в моем парадизе.

   Радовал государя и Петровский остров, где у него был небольшой домик, в котором он любил заниматься летом. На Петровском острову у него также разведен был садик, весь пестревший цветами тех же сортов, какие присланы были государю из Версаля. Таких цветов ни у кого не было в Петербурге. По крайней мере, все так думали.

   Но если бы царю Петру Алексеевичу, в прелестное утро 20 мая 1720 года, пришлось случайно находиться в самой глухой части одного из петербургских островов, того именно, который теперь называется Елагиным, то на том конце этого острова, на той именно стрелке, которая впоследствии была расчищена и превращена в аристократический pointe и откуда доселе петербургская публика летом и в особенности весною, до переезда на дачи и за границу на воды, привыкла любоваться закатом солнца якобы в море,- то государя поразило бы там нечто неожиданное.

   Вот что он увидел бы там:

   На самом конце стрелки, на небольшой полянке, закрытой со стороны острова кустарником, возвышается небольшой, продолговатый холмик, красиво обложенный зеленым дерном, и на этом холмике роскошно распустились цветы, те именно цветы, семена которых были выписаны государем из Тюльери и Версаля... Цветы посажены вдоль и поперек холмика так, что образуют собою прелестный осьмиконечный крест, эмблему древней православной Руси.

   Из-за кустарника показывается человеческая фигура, вся в черном, в одеянии чернички, медленно подходит к зеленому холмику и опускается на колени. Наклоненного лица ее не видно, она молится, не поднимая головы, долго молится. Но вот, заметно, плечи ее и все тело начинают вздрагивать, судорожно, конвульсивно вздрагивают. Она плачет, горький, безутешный, должно быть, этот плач.

   Кто же плачет и над кем?

   Но вот из-за тех же кустарников показывается сгорбленная фигура старика без шапки, с сумками через оба плеча. В руках у старика длинный посох. Он тихо подходит к зеленому холмику.

   - Павочка! - тихо и ласково говорит он.- Мир вам, тебе и ему.

   Стоящая на коленях плачущая женщина вздрагивает и поворачивает голову. Из-под чернеческого клобука глянуло молоденькое, беленькое личико, все заплаканное.

   - Ты упредила меня, старого, дочушка милая,- говорит пришедший.

   Плачущая женщина встает и подходит к пришедшему.

   - Благослови меня, батюшка,- говорит она, протягивая руки.

   Пришедший благословляет ее.

   - А теперь помолимся вместе во имя Того, который рек: "Иде же еста два или три во имя Мое, ту Аз посреди их",- говорит он.

   И оба опускаются на колени для молитвы. Долго длится их молитва, долго губы их шепчут неслышные мольбы.

   А вокруг них столько света, столько жизни! Яркая зелень каждым лепестком, каждым стебельком своим кричит о счастье, о блаженстве жизни. Слышится любовный весенний шепот деревьев. Тут же слышится тихий, любовный шепот прибоя реки, стремящейся в холодные, но вечно живые объятия моря. Где-то вблизи кукует кукушка, кукует без конца, как бы провозвещая бесконечную жизнь природы, вечное торжество бытия над небытием. Где-то за Невкой, на Крестовском, заливается соловей, как будто бы для него никогда не существовало зимы с ее морозами, вьюгами и снегами и никогда не будет существовать. А сколько жизни и красоты в этих цветах на зеленом холмике!

   А они ничего этого не видят и не слышат! Их мысли и сердца там, а где там, они сами не знают... Их мысли и сердца с тем, кого уже нет с ними; а где он - кто ж это знает!.. А они думают, что знают... Безумные!..

   Они кончили молитву и встают.

   - Ему там хорошо теперь, Павочка,- говорит старик, блаженно улыбаясь.

   - Хорошо-то, хорошо, родной, а все ж надо бы было ему еще пожить с нами,- горестно говорит Павочка.

   - Он там в ангельском венце,- утешает старик.

   - А все бы ему еще жить да жить...

   - Да он теперь с нами, милая, вот тут, около своей могилки... Ноне день его ангела, преподобного Алексия, митрополита московского, при чудотворных мощах которого он состоял лампадчиком...

   Павочка опять заплакала. Она вспомнила, как познакомилась с ним, как полюбила его...

   - Не плачь, девынька,- утешал ее юродивый,- он с нами ноне, его душенька витает около нас... Вон я вижу его...

   - Где? Где? - страстно заговорила юная черничка. - Покажь мне его, дедушка! Покажь, родной! - говорила она, хватая за руки юродивого.- Покажь!

   - Да я вижу его умными, девынька, очами,- успокаивал ее Фомушка.- Вон он, светик, в златом венце, на тебя любовно глядит, тебя благословляет, вон он...

   - О! Да где же! Я не вижу! - отчаянно ломала руки бедная девушка.

   - Погоди, девынька, зело млада ты еще, а старенькою будешь, увидишь...

   Она в отчаянии опустила руки... Хорошо утешение!

   А кукушка все кукует, все кукует о вечной жизни, но не там где-то, а здесь вот, среди этой зелени, под этим ласкающим солнцем. А соловей все заливается, позабыв и зиму, и все ее невзгоды...

   И вот среди такого расцвета и мира природы, среди ее вечной красоты горе чувствуется острее, невыноснее. И Павочка чувствовала его всем своим изболевшим молодым сердцем.

   - Я хочу теперь его видеть, вот здесь, сейчас! - рыдала она.- Ты обещал мне это, ты сказал, что он придет сюда.

   - Он и пришел, деточка,- увертывался юродивый,- мы у него в гостях.

   - О! Зачем ты меня обманывал! Зачем!

   И она бросилась на могилу фанатика, целуя зеленый дерн и не видя, как от ее объятий и поцелуев мялись прелестные "царские" цветы, тайна нахождения которых на могиле фанатика была известна только Фомушке-юродивому да его поклонницам "дворским девкам", молоденьким фрейлинам, еще не зараженным новыми веяниями...

  

  

   Впервые - в издании: "Тимош и Фанатик. Исторические повести". СПб., 1891.

  

   ¹ Алексей Петрович (1690-1718) - старший сын Петра I от первой жены Е. Ф. Лопухиной. Воспитывался у матери в окружении духовенства и боярства, враждебного петровским преобразованиям. В октябре 1711 г. женился на принцессе Софье Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской, от которой имел сына Петра (впоследствии император Петр II; 1715-1730).

   Разногласия между сыном и отцом обострялись и принимали политический характер. Народная молва видела в царевиче Алексее надежду на освобождение из-под гнета петровских реформ. Семейный раздор вылился в борьбу партий. После смерти кронпринцессы Шарлотты (1715) царь письменно потребовал от сына, чтобы он исправился или ушел в монастырь, а в противном случае грозил поступить с ним как со "злодеем". Тогда царевич бежал за границу с любовницей Евфросиньей Федоровной. В Неаполе подосланные царем Петр Толстой и Алексей Румянцев уговорили царевича вернуться в Россию, поманив разрешением жениться на Евфросинье по вступлении в пределы России ("чтобы меньше стыда было"). Первое свидание отца с сыном состоялось 3 февраля 1718 г. Царевич был лишен права наследовать престол и взят под стражу. Начался розыск сначала в Москве, потом в Петербурге, пытки, казни. Царевич также подвергался пыткам и 24 июня 1718 г. был приговорен к смертной казни, но скончался до ее исполнения (а по другой версии был задушен приближенными Петра I в Петропавловской крепости).

   ² Учреждение "всешутейшего и всепьянейшего собора" относится к 1694 г., когда Петр в доме своего любимца, немца Лефорта предавался забавам разрушения старого придворного этикета и русской православной церковности.

   ³ Екатерина Алексеевна (1658-1718) - дочь царя Алексея Михайловича от первого брака. Держалась в стороне от политических событий и единственная не испытала на себе гнева Петра I. Была восприемницей при крещении Екатерины I.

   ⁴ Прасковья Федоровна (1664-1723) - с 1684 г. жена царя Иоанна Алексеевича, мать императрицы Анны Иоанновны. Овдовев, проживала со своими дочерьми в с. Измайлове. Воспитанная в условиях старинного дореформенного уклада, она едва знала грамоту, была полна предрассудков и суеверий. "Двор невестки,- говорил про нее Петр I,- госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов". В то же время она понимала необходимость образования и, к удовольствию Петра I, детей воспитывала в новом духе.

   ⁵ Након - прием; "бил в три накона" - то есть трижды, в три приема.

   ⁶ "Слово и дело государево" - так назывались в XVIII в. государственные преступления. В эпоху Петра I всякое словесное оскорбление государя или неодобрительное слово о его деятельности считались государственными преступлениями, караемыми смертью. Смертью каралось и недонесение, нежелание сказывать "слово и дело государево". Лиц, сказывающих за собою "слово и дело", велено было присылать из всех мест в Преображенский приказ, в Петербург. Даже члены семейств, опасаясь за собственную жизнь в случае недонесения, часто сказывали один на другого.

   ⁷ Толстой Петр Андреевич (1645-1729) - граф, в 1717 г. оказал Петру I важную услугу, ловко обойдя царевича Алексея в Неаполе и склонив его к возвращению в Россию. За деятельное участие в следствии и суде над царевичем был поставлен во главе тайной канцелярии.

   ⁸ Екатерина I Алексеевна - дочь литовского крестьянина Самуила Скавронского по имени Марта, жена шведского драгуна. По взятии Мариенбурга русскими принята в услужение к Шереметьеву, от Шереметьева перешла к Меншикову, а в 1705 г. ее увидел Петр и с тех пор не расставался с нею. В 1712 г. состоялся обряд крещения и брак Екатерины с Петром I. 28 января 1725 г. Екатерина I стала всероссийскою императрицей.

   ⁹ Наталия Алексеевна (1673-1716) - дочь царя Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны, младшая сестра Петра I. В селе Преображенском устроила домашний театр, переведя сюда все убранство "комидийной храмины", помещавшейся прежде на Красной площади в Москве.

   ¹⁰ Стефан Яворский (в миру Симеон; 1658-1722) - закончил Киево-Могилянскую академию; в 1684 г., "чтобы получить доступ в католические школы и продолжить образование", принял католичество под именем Станислава Симона. Учился в высших католических школах Львова и Люблина, Познани и Вильно. В 1687 г. вернулся в Киев, принес покаяние в своем отречении от православной церкви и постригся в монахи. Преподавал в Киево-Могилянской академии, был ближайшим помощником киевского митрополита в сношениях с московским правительством. В Москве его заметил Петр I и в 1700 г., после смерти патриарха Адриана, назначил местоблюстителем патриаршего престола. Петра привлекала западная ученость Яворского и свобода от традиций старой московской партии. Приверженцы старины видели в Яворском "латинца" и "еретика". Иерусалимский патриарх тоже обличал Яворского в ереси. Но Петр I этим не смущался, так как уже замыслил вообще уничтожить патриаршество, и даже Яворский в его глазах оказался приверженцем старины с католическими симпатиями в противоположность петровским, протестантским.

   В феврале 1720 г. был утвержден новый устав духовной коллегии, а в 1721 г.- открыт Синод. Патриаршество, упразднялось, но Яворский все-таки назначался президентом Синода, которого он не признавал, на заседания не являлся и бумаг не подписывал. Петр, очевидно, назначил его, чтобы придать хоть какую-нибудь санкцию новому управлению. Яворский находился под следствием, и только смерть его развязала затягивающиеся узлы.

   ¹¹ Мария Алексеевна (1660-1723) - дочь царя Алексея Михайловича от Марии Ильиничны Милославской. Несмотря на осторожное поведение свое во время царствования Петра I, была причастна к делу царевича Алексея.

   ¹² Феофан Прокопович (1681 -1736) - закончил Киево-Могилянскую академию. По окончании курса уехал в Рим, перешел в католичество и обучался в иезуитской коллегии святого Афанасия. В 1704 г. Петр I вызвал его в Петербург, где Феофан в роли проповедника утверждал идею примата светской власти над властью духовной. В 1718 г. Петр сделал его епископом псковским и главным своим помощником в делах духовного управления: он составляет все законодательные акты по делам церкви, в том числе "Духовный регламент". С упразднением патриаршества Ф. Прокопович становится первенствующим членом св. Синода и проводит идеи, близкие к протестантским богословам, сталкиваясь с католическими симпатиями Стефана Яворского. Будучи сторонником "просвещенного деспотизма", он был неуязвим для противников, вызывая глухой, копившийся гнев старорусской партии.

   ¹³ Намек на жестокую расправу Ивана Грозного с митрополитом Филиппом.

   ¹⁴ Имеется в виду Меншиков Александр Данилович (1673-1729), фаворит Петра I.