Маркевич Болеслав Михайлович - Две маски

   Я молчалъ... Мнѣ было и жутко, и больно... и опять вдали мерцавш³я надежды...

   - А она... та-то... очень она любитъ его? заговорила снова кузина.

   - Вы можете сами разсудить изъ того, что я передалъ вамъ...

   - Да, бѣдовая, видно, закачала она своею простоволосою головой:- а мужъ у нея старый?

   - Не старый еще.

   - А сама она belle femme, очень?

   - Красавица!

   - Брюнетка или блондинка?

   - Рыжая!

   - Неправда, прервала она,- я спрашивала Röschen, говоритъ: eine hübsche Brunette!

   - Ну и прекрасно, воскликнулъ я нетерпѣливо,- только вы ничего болѣе отъ меня не узнаете, и не для чего вамъ меня и спрашивать! Не о ея наружности, а o томъ, чего можете вы ожидать отъ нея, слѣдуетъ вамъ думать!

   Маргарита Павловна вдругъ гордо подняла голову.

   - Нечего намъ отъ нея ждать, а ей безпокоиться! Чужихъ любовниковъ дочь моя ни у кого отымать не станетъ! промолвила она, покраснѣвъ отъ волнен³я: - такъ ты ей и скажи!...

   - Хорошо, скажу!...

   - Такъ и скажи! повторила она, утвердительно и самодовольно кивая...

   Я простился съ нею и вышелъ...

   Проходя залу, слышу вдругъ голосъ Мирры:

   - Дмитр³й Ивановичъ!

   Въ первый еще разъ называла она меня такъ,- это удивило меня...

   Я обернулся.

   Она стояла спиною въ окну, полузакрытая тяжелою штофною занавѣсью, и глядѣла оттуда на меня какъ изъ рамки...

   - Вы говорили съ мамой про ту женщину, что утромъ?...

   - Говорилъ, сказалъ я, помолчавъ. Подслушивать не въ ея характерѣ: она догадалась! разсудилъ я мысленно.

   - И... про... про Леонида Сергѣича? договорила она.

   - Дда... и про него, отвѣчалъ я, смутясь невольно.

   Она примолкла, опустила голову; что-то въ родѣ усмѣшки пробѣжало по ея лицу... Безъ словъ отдѣлилась она отъ окна, прошла мимо меня въ фортеп³ано, на которомъ лежала кипа ея нотъ, достала изъ-подъ нихъ ключикъ и, протягивая его мнѣ;

   - Вы хотѣли играть въ тотъ разъ... Вотъ вамъ!...

   Я недоумѣло шагнулъ въ ней...

   - Садитесь, сыграйте! почти повелительно промолвила Мирра.

   Я машинально откинулъ крышку...

   - Что-нибудь веселое! сказала она.

   - Веселое? повторилъ я съ тѣмъ же недоумѣн³емъ.

   - А то какъ же? отвѣчала она съ улыбкой, странное выражен³е которой заставило меня безсознательно опустить глаза.

   Я заигралъ какую-то модную тогда польку. Мирра облокотилась на доску инструмента и стала слушать...

   - Миррочка, ты это играешь? послышался тутъ же изъ гостиной удивленный голосъ Маргариты Павловны, раскладывавшей тамъ гранпасьянсъ на сонъ грядущ³й.

   - Нѣтъ, это Дмитр³й Иванычъ потѣшается, крикнула на это Мирра въ отвѣть.

   Я продолжалъ играть, смутно чувствуя въ то же время, что въ этомъ было что-то подневольное, глупое и осеорбительное для меня... Но еще глупѣе было бы отказываться, еще оскорбительнѣе признать въ этомъ оскорблен³е...

   Я едва былъ въ состоян³и докончить. Руки мои въ какомъ-то изнеможен³и скользнули съ клавишей на мои колѣни.

   - Ну вотъ вы теперь и довольны! медленно и отчетливо выговорила Мирра.

   Я вскинулся на нее опущеннымъ до этой минуты взглядомъ... На ея лицѣ, въ туманныхъ глазахъ, въ этой снова бродившей по блѣднымъ устамъ ея улыбкѣ я прочелъ теперь явственно упрекъ, исполненный такой тоски, горечи и презрѣн³я во мнѣ, что меня ожгло будто горячимъ желѣзомъ. "Ты погубилъ мое счаст³е изъ личнаго, жалкаго разсчета!" говорилъ мнѣ теперь весь этотъ стройный, печальный и безпощадный обливъ...

   Я хотѣлъ что-то сказать, объяснить... Но Мирра уже вышла изъ комнаты.

   Я кинулся вонъ какъ безумный. Пробѣжавъ мимо храпѣвшаго въ сѣняхъ слуги, забывъ тамъ шинель и калоши, я откинулъ болтъ входной двери и очутился на улицѣ.

   Тамъ выла злая январская вьюга. Крупныя мерзлыя хлопья били меня по лицу, попадали за воротникъ, лѣзли подъ обшлага моего тонкаго сюртука. Я бѣжалъ домой, погружая въ наваливш³я груды снѣга, мои лакированные сапоги съ какимъ-то наслажден³емъ. Въ этомъ пронзающемъ ощущен³и холода и влаги я искалъ отвлечен³я отъ того чего-то невыразимо мучительнаго, что будто пудовикомъ гнело мою голову и сверлило какъ буравъ сквозь черепъ въ мозгу...

   "Да, веселись теперь, будь доволенъ, проносилось у меня тамъ,- жалк³й, презрѣнный себялюбецъ! Твоя совѣсть чиста, ты не выдалъ, ты передалъ. Нелѣпыя угрозы обезумѣвшей женщины ты нашелъ выгоднымъ для себя принять за нѣчто дѣйствительно осуществимое и грозное и обратить себя въ оруд³е... Противъ кого? Въ чье оруд³е? Ты преклонялся предъ тѣмъ характеромъ, а въ этой нѣжной молодой жизни не подозрѣвалъ ни устойчивости, ни глубины... Ты могъ, ты долженъ былъ оградить, спасти эту молодую, дорогую для тебя жизнь; но изо всѣхъ предстоявшихъ тебѣ путей ты избралъ тотъ, въ концѣ котораго, вмѣсто одной, являются три жертвы... Предъ тобой впереди горѣли как³я-то надежды... Вотъ онѣ, надежды твои: ненависть ея и презрѣн³е!..."

   Я насилу дотащился до своей квартиры. Ознобъ пронималъ меня всего насквозь. Словно клещи какого-то исполинскаго рака сжимали и рѣзали мнѣ голову. Огонь вынесенной мнѣ навстрѣчу старымъ моимъ Назарычемъ свѣчи ударилъ мнѣ въ глаза будто двумя острыми какъ шило и нестерпимо палившими лучами... Я вскрикнулъ отъ боли и покатился навзничь безъ чувствъ...

  

  

   Очнулся я недѣли черезъ три; оказалось, что я въ ту ночь страшнѣйшимъ образомъ распростудился, и сдѣлалось со мною то, что тогда называли бѣлою горячкой, а теперь чуть-ли не брюшнымъ тифомъ зовутъ, и что я даже одно время былъ очень опасенъ...

   Очнулся я, и первое, помню, что сознательно представилось моему зрѣн³ю, была какая-то женская фигура, сидѣвшая на стулѣ у ногъ моей постели и которую слабо освѣщалъ свѣтъ чего-то, свѣчи или лампы, стоящаго за мною. Помню, что фигура эта мнѣ что-то или кого-то напомнила, и что ощущен³е этого темнаго вспоминан³я было непр³ятное, потому что я закрылъ глаза и не хотѣлъ уже открывать ихъ, пока и на самомъ дѣлѣ не уснулъ крѣпкимъ, какъ узналъ я впослѣдств³и, спасительнымъ сномъ.

   Уже нѣсколько времени спустя, когда я вступилъ въ пер³одъ настоящаго выздоровлен³я, я узналъ эту женщину.

   Это была Röschen, Нѣмка Маргариты Павловны, которую добрая кузина оставила ходить за мною, по случаю отъѣзда своего въ Москву.

   Еще позднѣе, Röschen рѣшилась сообщить мнѣ, какъ "плакалъ бѣдный Маргаретъ Пауловна", оставляя меня, и для чего она уѣхала въ Москву.

   Уѣхала она потому, что Мирра выходила замужъ - за Свобельцына!...

   Она сама этого захотѣла, сама предложила это Скобельцнну, предполагала Нѣмка,- потому что самъ онъ никогда бы не рѣшился, "er hätte sich niemals entschieden!..."

   - Не знаю, что было между ними сказано, передавала она мнѣ,- только разъ вечеромъ, когда Маргарита Павловна вернулась отъ васъ,- это было дня черезъ четыре послѣ того, какъ вы заболѣли, и она почти цѣлый день, die gute, gute Frau von Ossovitski, сидѣла у васъ, - Скобельцынъ und nu war er glücklich wie ein Taübchen, какъ голубокъ счастливый,- сталъ просить у нея руки Fraülein Миррочки. "Маргаретъ Пауловна очень перепугалъ себя", но Мирра объявила, что и она этого желаетъ, и проситъ только, чтобъ онѣ сейчасъ же, сейчасъ собрались въ Москву, и чтобы тамъ была свадьба, и до поста, настаивали они оба со Скобельцынымъ... Маргаритѣ Павловнѣ очень этого не хотѣлось, очень не хотѣлось особенно оставить своего Vetterchen, sein Mitia (то-есть меня, своего "Митю"), положен³е котораго внушало ей въ то время самыя серьезныя опасен³я. Но Мирра завѣрила ее, что опасаться нечего и что вы будете здоровы, и Frau von Ossovitski ей повѣрила, "потому Fraülein Миррочка всегда напередъ можетъ угадайть",- говорила Röschen какъ о чемъ-то совершенно простомъ и естественномъ,- и согласилась. И онѣ очень скоро, и съ женихомъ, отправились въ Москву, а меня оставили ходить за вами, пока доктора не скажутъ, что вы внѣ опасности и я вамъ больше не нужна... И, вотъ я за вами ходила, какъ умѣла, можете den Herrn Doktor спросить, и вы, слава Богу, совсѣмъ, совсѣмъ выздоравливаете, и я - Röechen при этомъ скорчила препротивную заискивающую рожу,- я теперь очень бы желала скорѣе ѣхать въ Москву, потому безъ меня Frau von Ossovitski навѣрно забудетъ, что въ приданомъ Fraülein Миррочки цѣлая дюжина сорочекъ еще не помѣчена ея вензелемъ...

   Я тутъ же отпустилъ ее, далъ денегъ, велѣлъ благодарить кузину, и она, тоже счастливая "wie ein Täubchen", отправилась немедля восвояси.

   Я широко вздохнулъ съ ея отъѣздомъ. Непр³ятное впечатлѣн³е, которое присутств³е ея у моей постели произвело на меня въ первую минуту воскресавшаго сознан³я, переходило въ этомъ фазисѣ моего выздоровлен³я въ чувство близкое къ отвращен³ю. То, что она разсказывала, раздражало меня, какъ что-то назойливое, томительное и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ бы совсѣмъ чуждое, далекое, до чего уже мнѣ не было никакого дѣла. Странная перемѣна совершалась со мною: новая приливавшая въ организмъ мой волна жизни какъ бы несла съ собой отрѣшен³е отъ всѣхъ узъ, заботъ и связей прошлаго. Прежнее, недавнее, то, что еще три недѣли назадъ такъ всецѣло наполняло, волновало и терзало мою душу, было словно все забыто въ страдан³яхъ и бреду моей болѣзни. Съ тѣхъ поръ словно прошли года, и все это представлялось мнѣ чѣмъ-то въ родѣ когда-то читанной, но на половину уже истертой надписи... А то, что еще хранилось въ моей памяти, эта блѣднолицая, непонятная, фантастическая Мирра, представлялось мнѣ чѣмъ-то жуткимъ, мрачнымъ, чуть не страшнымъ,- именно страшнымъ, на чемъ менѣе всего хотѣлось мнѣ останавливать, удерживать мысль...

  

   - Я ищу свободы и покоя,

   Я бъ хотѣлъ забыться и заснуть...

  

   Но не тѣмъ холоднымъ сномъ могилы,

   Я бъ желалъ навѣки такъ заснуть,-

   Чтобъ въ груди дрожали жизни силы, и пр.

  

   повторялъ я себѣ въ то время, помню, съ какимъ-то запоемъ эти стихи Лермонтова въ тѣ рѣдк³я минуты, когда полковые товарищи, усердно, слишкомъ усердно выражавш³е своими посѣщен³ями участ³е свое во мнѣ, оставляли меня одного...

   - Vous faites peau neuve, mon cher, comme les coleoptères {Извѣстный классъ насѣкомыхъ.}! смѣялся остроумнѣйш³й изъ нихъ, ротмистръ Булдаковъ, подмѣтивъ во мнѣ такую "перемѣну декорац³и".- Ты изъ субъективнаго росс³йскаго эскадроннаго командира въ объективнаго нѣмецкаго мотылька обращаешься, и изъ кавалергадской конюшни летишь прямо in's Blau, въ самую глубь лазури!...

   Онъ былъ правъ въ томъ смыслѣ, по крайней мѣрѣ, что конюшня, фронтъ и все мое недавнее кавалергардское честолюб³е начинали мнѣ тогда представляться чѣмъ-то не менѣе противнымъ, чѣмъ сама Röschen и К°.

   Тотъ же Булдаковъ въ одно прекрасное утро объявилъ мнѣ, что Гордонъ вернулся изъ отпуска и, узнавъ, что я боленъ, просилъ узнать: можетъ-ли онъ посѣтить меня?

   - Гордонъ? сказалось у меня внутренно при звукѣ этого имени:- кто опять то!...

   Булдаковъ, не дождавшись отъ меня съ перваго раза отвѣта, повторилъ о своемъ поручен³и.

   - Кто же ему мѣшаетъ? сказалъ я.

   - Это уже ваше дѣло разбирать! засмѣялся онъ.- Пробѣгала между вами кошка, или нѣтъ, и какого она цвѣта, я не знаю, а только онъ хотѣлъ знать предварительно: будетъ-ли тебѣ пр³ятно его посѣщен³е?

   - Никакой кошки между нами я не знаю, отвѣчалъ я, невольно морщась,- и пусть онъ приходитъ, когда ему вздумается!...

   Онъ пришелъ на другой же день. Онъ казался такъ же худъ и блѣденъ, какъ и я самъ, и слѣды страдан³я явно читались на его впаломъ и пожелтѣвшемъ лицѣ.

   - Какъ она насъ обоихъ!... какъ бы не смѣлъ договорить я себѣ.

   - Ты также... боленъ былъ? промолвилъ я съ нѣкоторымъ усил³емъ.

   - Да... я тамъ такъ измучился, глядя на его мучен³я... Это было ужасно!... Цѣлую недѣлю продолжалась его агон³я...

   Онъ продолжалъ говорить о скончавшемся отцѣ, о раздѣлѣ съ братьями, о своихъ дѣлахъ. О томъ ни слова, ни намека... Я слушалъ его равнодушно...

   - Я оставляю полкъ! вдругъ сказалъ Гордонъ послѣ довольно долгаго перерыва, какъ-то мелькомъ скользнувъ взглядомъ по мнѣ: онъ съ самаго прихода, я замѣтилъ, какъ бы избѣгалъ моихъ глазъ.

   - Да?... И какое мнѣ до этого дѣло! думалъ я.

   - Да! подтвердилъ онъ:- графъ Воронцовъ - они старые друзья съ моимъ покойнымъ отцомъ были,- намѣстникъ Кавказск³й, беретъ меня въ адъютанты. Завтра приказъ выйдетъ... И я ѣду чрезъ два дня. Тамъ на весну готовится большая экспедиц³я...

   - Поздравляю: полковникомъ вернешься! сказалъ я на это, чтобы сказать что-нибудь...

   - Если лобъ не прошибетъ пуля! засмѣялся онъ неестественнымъ смѣхомъ и, поднявшись съ мѣста, заходилъ по комнатѣ, по старой своей привычкѣ, откинувъ полы сюртука и глубоко запустивъ руки въ карманы рейтузъ.

   - А Серафиту ты и не успѣлъ прочесть? спросилъ онъ все также, показалось мнѣ, неестественно улыбаясь, остановившись предъ столомъ, на которомъ, нетронутая, лежала его книга.

   - Вотъ оно сейчасъ начнется! кольнуло меня опять то назойливое ощущен³е...

   - Нѣтъ, сказалъ я громко,- и не прочту! Возьми ее назадъ!...

   Онъ стоялъ, руки въ карманахъ, низко опустивъ голову и задумавшись надъ этою книгой...

   - Нѣтъ, тихо и медленно проговорилъ онъ по долгомъ молчан³и,- я не возьму. А ты окажи мнѣ услугу, отошли ее... по адресу... Въ память того... что было, ужь чуть внятно досказалъ онъ.- Можешь? сказалъ Гордонъ, помолчавъ опять.

   - Хорошо, проговорилъ я также тихо.

   Онъ прошелся еще раза два по комнатѣ, подошелъ ко мнѣ:

   - Ну. Прощай, Засѣкинъ. Если успѣю, забѣгу еще проститься... Дѣла предъ отъѣздомъ конца нѣтъ... А не буду, не взыщи!

   Онъ наклонился, какъ-то торопливо поцѣловалъ меня въ щеку и быстро пошелъ въ дверямъ.

   - Если ты, остановился онъ тамъ неожиданно,- если ты въ чемъ-нибудь... виноватъ предо мною,- голосъ его дрогнулъ,- суди тебя Богъ и твоя совѣсть. Я... я тебя прощаю, Засѣкинъ...

   И онъ исчезъ.

   Я тупо поглядѣлъ ему вслѣдъ. Слова его въ ту минуту не представляли для меня значен³я. Я былъ только радъ тому, что онъ ушелъ, и что о томъ, чемъ-то темномъ и мучительномъ, никто уже болѣе не заведетъ со мною рѣчи.

  

  

   Гордонъ не заходилъ болѣе во мнѣ. Онъ уѣхалъ, какъ говорилъ, черезъ два дня, послѣ шумнаго и веселаго обѣда, даннаго ему товарищами, которые очень его любили и провожали всѣмъ полкомъ на тройкахъ до Четырехъ Рукъ {Первая тогда перекладка на Московскомъ шоссе.}. Заѣхавш³й оттуда ко мнѣ Булдаковъ, - блестящее и неосторожное часто остроум³е котораго должно было, по собственному его сознан³ю, служить вѣчно помѣхою для его карьеры,- откровенно и добродушно завидовалъ блестящей судьбѣ, которая ожидала уѣхавшаго пр³ятеля, при расположен³и къ нему такого начальника, какимъ извѣстенъ былъ графъ Воронцовъ, и безконечныхъ случаяхъ отличиться, как³е представляла тогдашняя боевая служба на Кавказѣ.

   - По женской части, перечислялъ онъ,- тамъ, по правдѣ сказать, должно-быть слабо: въ "красу Черкешеновъ младыхъ" я вѣрю мало, cela doit être sale et mal peigné... И это къ его же явной выгодѣ служитъ, потому что здѣсь l'amour des femmes непремѣнно, рано или поздно, сломила бы Гордону шею, какъ мнѣ мой языкъ... А затѣмъ, вообрази же себѣ: южное небо, горы, походъ... и кахетинское вино! Еще-ли не счаст³е человѣку! Только самъ-то онъ будто плохо, я замѣтилъ, вѣритъ этому счаст³ю. Отъ избытка радости, или отъ предчувств³я? примолвилъ Булдаковъ, какъ бы ожидая отъ меня отвѣта,- и, не дождавшись его,- вѣдь судьба - индѣйка, говорилъ еще Аристотъ, греческ³й мудрецъ...

  

   - Аристотъ учо-о-о-оный...

  

   началъ было онъ, но тутъ же, вспомнивъ слова, сложенныя на тотъ же мотивъ однимъ его однофамильцемъ, извѣстнымъ тогда во всемъ Петербургѣ повѣсою, запѣлъ:

  

   При сниманьи фра-а-а-аковъ,

   Ночью въ три часа,

   Офицеръ Булда-а-а-а-ааааковъ

   Тянетъ хереса, тянетъ хереса...

  

   - А я готовъ пари держать, неожиданно серьезно закончилъ онъ, пытливо глядя мнѣ въ лицо, - что и въ болѣзни твоей, и въ томъ, что Гордонъ перешелъ на Кавказъ, во всемъ этомъ главную роль играютъ божественныя плечи *** (онъ назвалъ по фамил³и Наталью Андреевну); она васъ обоихъ съ ума свела, она же и развела!...

   - Она за границей должно-быть! пожалъ я на это плечами.

   - Теперь, но была здѣсь! вскликнулъ Булдаковъ,- и ты предъ самой болѣзнью былъ у нея,- мнѣ говорила сестра ея, Гагина,- и она въ первые дни каждый день посылала узнавать о твоемъ положен³и... А потомъ пр³ѣхалъ Гордонъ, и они видѣлись,- это я опять навѣрное знаю,- и затѣмъ она вдругъ собралась и уѣхала... Уѣхала даже вся больная, эта все ея семейство говоритъ... Не знаю, что тутъ между вами тремя произошло, но что какая-то драма была, въ этомъ я ни на минуту не сомнѣваюсь!...

   Я не отвѣчалъ ему. А произошло со мной то, что Петербургъ служба и все, что окружало меня, становилось для меня съ каждымъ днемъ невыносимѣе. Пользуясь законнымъ поводомъ моей болѣзни и всякихъ грозныхъ послѣдств³й ея, услужливо исчисленныхъ въ свидѣтельствѣ, которое выдалъ мнѣ пр³ятель, полковой докторъ, я подалъ въ отставку. Но главнокомандующ³й нашъ, велик³й князь, - хоть я далеко не принадлежалъ къ числу его любимцевъ,- не захотѣлъ выпустить меня изъ полка и вмѣсто отставки велѣлъ отчислить въ безсрочный отпускъ, "въ имѣн³е и за границу, до излѣчен³я болѣзни", сказано было въ приказѣ.

   Съ первыми весенними днями я отплылъ въ чуж³е края на Любекскомъ пароходѣ...

   Недѣли за двѣ до отъѣзда я получилъ письмо отъ Маргариты Павловны Оссовицкой. Оно было третье счетомъ, - на два первыя я не отвѣчалъ. Это третье письмо было гораздо холоднѣе предыдущихъ: кузина почти офиц³альнымъ тономъ извѣщала меня, что дочь ея Мирра нѣсколько дней назадъ сочеталась бракомъ съ Евстигнеемъ Степановичемъ,- Скобельцынъ, увы, назывался Евстигнеемъ! - что она совершенно счастлива, велитъ мнѣ кланяться и пожелать добраго пути, такъ какъ онѣ узнали, что я отпущенъ и ѣду на дняхъ за границу, а сами онѣ тоже на дняхъ отправляются на цѣлый годъ въ Симбирскую деревню.

   Я отвѣчалъ на это насколько могъ любезнѣе, благодарилъ за ихъ "дорогую мнѣ всегда память", посылалъ имъ въ свою очередь всяк³я "сердечныя пожелан³я и искренн³я поздравлен³я", а въ концѣ письма говорилъ, что общ³й нашъ знакомый "Леонидъ Сергѣевичъ Гордонъ, предъ отъѣздомъ своимъ на Кавказъ, поручилъ мнѣ передать - если на то будетъ ея, Маргариты Павловны, дозволен³е, прибавилъ я отъ себя,- дочери ея, Миррѣ Петровнѣ, прилагаемую при семъ книгу, въ воспоминан³е добрыхъ вечеровъ, проведенныхъ нами прошлою зимой у нихъ, на Серг³евской."

   Серафита, переплетенная, по моему распоряжен³ю, въ изящный, малиноваго цвѣта сафьянный переплетъ, отправлена была съ письмомъ въ тотъ же день въ Москву, по извѣстному мнѣ адресу кузины.

   Переписка наша съ нею на томъ и покончилась.

   Я былъ въ Баденѣ и игралъ въ рулетку,- это было въ ³юлѣ мѣсяцѣ,- когда кто-то изъ соотечественниковъ, подойдя ко мнѣ, сообщилъ мнѣ съ таинственнымъ видомъ, и по-русски, что онъ получилъ только-что изъ Петербурга письмо, содержащее въ себѣ "не совсѣмъ веселыя извѣст³я о нашихъ кавказскихъ дѣлахъ".

   Я тотчасъ же пошелъ за нимъ, хотя мнѣ везло, и нумеръ 16-й, на который я все время ставилъ, только-что вышелъ два раза кряду...

   Письмо извѣщало о походѣ графа Воронцова въ Дарго, о трудномъ дѣлѣ въ Ичкеринскомъ лѣсу, на возвратномъ пути, о смерти генерала Пассека и почти совершенномъ "изб³ен³и" его отряда въ такъ-называемой сухарной экспедиц³и и проч. Много знакомыхъ, говорятъ, добавлялъ писавш³й, убито въ этихъ дѣлахъ, но онъ еще не успѣлъ узнать ихъ имена...

   А чрезъ нѣсколько дней, русск³я дамы въ Баденѣ не встрѣчались иначе какъ съ громовымъ оханьемъ и возгласами:

   - Vous savez la nouvelle, - ce pauvre Gordon! Quel malheur!... il était si bien!... Et comme il polkait, ma chère!... Tué raide... à vingt sept ans,- c'est affreux!... Vous venez à la musique ce soir?...

   Гордонъ былъ убитъ пулею въ грудь навылетъ, въ трехъ шагахъ отъ Пассека, въ которому былъ посланъ съ приказан³ями отъ главнокомандующаго.

   Въ то же почти время во всѣхъ газетахъ можно было прочесть, что мужъ Натальи Андреевны назначенъ былъ повѣреннымъ въ дѣлахъ при одномъ изъ итальянскихъ дворовъ...

  

  

   Зимою я вернулся въ Петербургъ. Несмотря на лѣчен³е заграницей и хотя, въ сущности, самъ чувствовалъ себя довольно здоровымъ, но по наружности выглядѣлъ я, какъ говорятъ василеостровск³е Нѣмцы, еще довольно плохо. Благодаря этому счастливому обстоятельству, попечительное начальство сжалилось надо мною и отпустило меня наконецъ въ чистую. Я надѣлъ фракъ, радуясь моей свободѣ, и, по правдѣ сказать, не зная самъ, что мнѣ дѣлать съ нею...

   На душѣ у меня былъ тотъ же холодъ, то же равнодуш³е, къ которымъ я взывалъ годъ тому назадъ стихами Лермонтова. Я достигъ ихъ: прошлое было окончательно отбыто. "Въ груди дышали жизни силы", я обрѣлъ искомые "свободу и покой..." А за тѣмъ же что? спрашивалъ я себя - и не находилъ отвѣта.

   Я много читалъ, читалъ, какъ со временъ Онѣгина *) и понынѣ читаютъ всѣ такъ-называемые образованные люди на Руси, безъ подготовки, безъ плана и безъ послѣдовательности,- хватаясь за все, что только выходило новаго и серьезнаго, и извлекая изъ этого гораздо болѣе сумбура въ головѣ, чѣмъ удовлетворен³я той жаждѣ знан³я, которую, за отсутств³емъ другихъ цѣлей, возбуждалъ я въ себѣ всѣми силами. Я искалъ общества умныхъ людей, изловчался въ довольно невинныхъ эпиграммахъ на счетъ всякихъ тогдашнихъ порядковъ и не безъ нѣкотораго самодовольства сознавалъ себя все болѣе и болѣе споспѣшествующимъ въ довольно рѣдкой тогда, еще менѣе благодарной, но за то небезопасной роли фрондера. "А что, говорилъ я себѣ иной разъ, если вдругъ пригласятъ меня въ Цѣпному мосту, а оттуда съ синимъ усачомъ да прямо въ Вятку?" И, признаться-ли вамъ въ моемъ ребячествѣ, "въ груди дрожали жизни силы" съ какой-то особою гордостью при этой мысли...

  

   {*) Сталъ вновь читать онъ безъ разбора:

   Прочелъ онъ Гиббона, Руссо,

   Манзони, Гердера, Шанфора,

   Madame de Staлl, Биша, Тиссо,

   Прочелъ скептическаго Беля,

   Прочелъ творенья Фонтенеля,

   Прочелъ и нашихъ кой-кого,

   Не отвергая ничего.

   Евг. Онѣг. Гл. VIII.}

  

   Въ свѣтѣ, куда я появлялся довольно часто, мног³е начинали избѣгать меня, явно боясь компрометтироваться; меня это тѣшило въ моемъ духовномъ бездѣльи... Tempi passati. Въ итогѣ - я скучалъ нестерпимо...

   Жилъ я тогда въ домѣ Жербина, что на Михайловской площади. Подъ Новый годъ, возвращаясь къ себѣ поздно домой, гляжу - домъ дворянскаго Собран³я горитъ всѣми освѣщенными своими окнами; у подъѣзда конные жандармы, на площади ряды каретъ... маскарадъ!... Отправиться развѣ?...

   Отправился; взялъ внизу билетъ, поднялся по лѣстницѣ - и остановился на полпути противъ большаго зеркала, поправить галстукъ и прическу.

   Въ это самое время, легкимъ и быстрымъ шагомъ спускаясь по ступенькамъ и шурша изящнымъ шелковымъ домино, какая-то маска пр³остановилась на мигъ у загороженной мною узкой площадки:

   - Pardon, Monsieur!...

   Я поспѣшилъ посторониться. Она мелькомъ повернула изъ подъ капюшона голову въ мою сторону:

   - Засѣкинъ! послышался мнѣ вдругъ какъ бы знакомый голосъ:- какъ я рада васъ... тебя видѣть! поправилась она.

   - И я также! засмѣялся я.

   - А ты меня знаешь развѣ? запищала она уже маскарадною интонац³ей.

   - Настолько вѣроятно, насколько вы меня,- это азбука!... А ты ужь домой ѣдешь?

   - Да, тамъ скука ужасная... по случаю Новаго года. Pas une âme connue!

   - Une ame à damner? отпустилъ я.

   - Пожалуй... А по-твоему, я непремѣнно должна быть un démon?

   - Само собою: ангелы не ѣздятъ въ маскарадъ... И слава Богу! Пойдемъ назадъ со мною,- je risque la damnation!

   - Пойдемъ! глухо засмѣялась она подъ маской. - А знаешь, говорила она, просунувъ руку свою подъ мою и медленно подымаясь по лѣстницѣ, при чемъ тонк³я оконечности ея ножекъ, словно дразня мой жадный взглядъ, едва коснувшись ступенекъ, исчезали и выступали опять на мгновен³е, одна послѣ другой, изъ-подъ тяжелой ткани длинной ея юбки,- знаешь, что ты главная причина того, что я здѣсь? Я надѣялась видѣть тебя...

   - "Главная", я согласенъ, сказалъ я: - все равно, что женское письмо; главное - предлогъ, вздоръ, первая вещь, попавшаяся подъ глаза. А вотъ небрежный posi scriptum, то, гдѣ заключается весь смыслъ и вся тайна писаннаго, - это все-таки не я?

   Подъ маской слегка засмѣялись опять:

   - Ты скроменъ, и за это слѣдуетъ тебѣ награда! Я не такъ выразилась: - post scriptum - это именно ты! А главное... главное - то, что я умираю отъ тоски, Засѣкинъ! вырвалось у нея съ какою-то страстною искренностью.

   Опять знакомые звуки... Неужели она?... Но она далеко отсюда...

   - И я тѣмъ же боленъ! молвилъ я ей въ отвѣтъ:- только поводы въ этому у насъ, надо полагать, не одинаковы, и даже совсѣмъ, должно-быть, противоположны: я тоскую отъ недостатка,- ты, нѣтъ сомнѣн³я, отъ преизбытка.

   - Чего преизбытка?

   - Любви, разумѣется.

   - Какой любви? вскликнула она какъ бы съ сердцемъ.

   - Во-первыхъ, надо полагать, законной... Мужъ... и, вѣроятно, ревнивецъ...

   - Мужъ! повторила маска какъ бы нѣсколько озадаченно:- У меня мужа нѣтъ... Я вдова!...

   - Само собою, сказалъ я, - всѣ женщины вдовы подъ маской...

   Мы вошли въ залу. Она уже замѣтно рѣдѣла. Сильные м³ра, усердно посѣщавш³е маскарадъ въ ту пору, успѣли исчезнуть. Гвардейск³е офицеры, въ венец³анкахъ на плечахъ и шляпахъ по формѣ, понуро вели на верхъ, ужинать, разноцвѣтныя домино, съ какими-то шишаками на головахъ. Всяк³е Грузины и Черкесы изъ Собственнаго конвоя тащили, улыбаясь съ торжествомъ достойнымъ лучшей участи, повисшихъ у нихъ на рукѣ невозможныхъ барынь съ невозможными спинами, подъ невозможными сквозными косынками. Подъ портретомъ, у Царской ложи, возсѣдала аристократ³я маскарадныхъ завсегдателей. Кругомъ ихъ слышались звонк³й визгъ, и плескъ рукъ, и картавый парижск³й говоръ...

   - Подальше, подальше отъ нихъ! шептала мнѣ моя маска, проходя мимо,- кто-нибудь можетъ меня узнать!...

   Тѣнь сомнѣн³я пробѣжала у меня въ головѣ.

   - Кого же изъ этой компан³и можетъ она знать и бояться?... Или я ошибаюсь?...

   Мы усѣлись въ одной изъ боковыхъ залъ.

   - Я не лгу, говорила маска,- я, въ самомъ дѣлѣ, вдова: въ сердцѣ у меня могила...

   - А у меня опорожненный погребъ, - nous sommes manche à manche, поспѣшилъ я отвѣтить: мнѣ нисколько не хотѣлось въ эту минуту, чтобы разговоръ нашъ принялъ сентиментальный оттѣнокъ.

   Моя маска какъ бы тотчасъ же поняла это:

   - А что же, заторопилась она молвить какимъ-то вдругъ какъ бы повеселѣвшимъ голосомъ, приподымая опущенную голову,- а прежнее твое куда же дѣвалось?

   - Прежде всего, что ты понимаешь подъ моимъ "прежнимъ"?

   - Разумѣется ее?

   - Имя ея - лег³онъ! лгалъ я немилосердно:- опредѣли!

   - Она... Маска какъ бы колебалась одно мгновен³е, - прошлою зимой ты хотѣлъ жениться на ней. Довольно тебѣ этого опредѣлен³я?

   И темные глаза изъ-за ихъ прорѣзокъ заискрились мгновенно какимъ-то фейрверочнымъ огнемъ...

   Будто чѣмъ-то холоднымъ и острымъ кольнуло меня отъ этихъ словъ, отъ этого взгляда; я судорожно прижмурился...

   - Это былъ кошмаръ! вырвалось у меня невольно.

   - Кошмаръ! медленно проговорила домино,- да... Le tout était un mauvais rêve! добавила она какъ бы про себя.

   Она сжалась, словно дрогнувъ, достала платокъ изъ кармана и поднесла его ко рту подъ длинною шелковою бородкой своей маски.

   Отъ этого платка донесся до меня тонк³й, давно знакомый запахъ ириса... Я уже не сомнѣвался: - эти изжелта-темные глаза съ ихъ фейерверочнымъ блескомъ, "божественныя плечи", какъ называлъ ихъ Булдаковъ, которыя я отгадывалъ подъ тяжелыми складками ея капюшона, - это была она, Наталья Андреевна!

   Словно угаръ какой-то, кинулся мнѣ въ голову этотъ тонк³й, проницающ³й запахъ ея. Я вдругъ почувствовалъ красоту этой женщины, а съ нею и то, что одну эту женщину въ м³рѣ я могъ любить... и что я ее любилъ теперь, любилъ какимъ-то пьянымъ, одуряющимъ и уже всего меня уносившимъ чувствомъ...

   - Хочешь знать мою тайну? заговорилъ я вдругъ, овладѣвая рукою, въ которой держала она платокъ, и жадно нагинаясь къ нему лицомъ.

   Она тихо высвободила, руку.

   - Что съ тобой? сказала она съ оттѣнкомъ изумлен³я.

   - Что? повторилъ я:- ты не поняла?

   - Нѣтъ! слегка закивала она головой.

   - Да... какъ всегда! Ты... Она, началъ я опять, осиливая насколько могъ обнимавшее меня всего волнен³е, - она никогда не хотѣла понять меня!

   - Про кого ты говоришь?

   - Про ту женщину, которую я люблю... любилъ всегда... и которая этого никогда знать не хотѣла!

   - Ты любилъ... протянула вопросительно маска,- а она?

   - А она любила другаго.

   - И ты это зналъ?

   - Зналъ-ли? Этотъ другой былъ другъ мой, и, чтобъ отклонить отъ него подозрѣн³е въ свѣтѣ, я, по ея волѣ...

   - А этотъ другой, быстро прервала она меня,- онъ любилъ... эту женщину?

   - Да! отвѣчалъ я не сейчасъ.

   - И кинулъ?

   - Не знаю! опустилъ я невольно глаза подъ ея загорѣвшимся взглядомъ.

   - Да, кинулъ, безпощадно, разомъ, грубо... кинулъ какъ горничную! порывисто и горько зазвучалъ голосъ изъ-подъ маски,- она чуть не умерла тогда, эта женщина!...

   - А я, съ новымъ приливомъ неодолимой страсти заговорилъ я опять, - я готовъ бы былъ какъ собака умирать у ея ногъ!

   - Съ какихъ поръ? тихо засмѣялась она вдругъ, повертываясь всѣмъ лицомъ во мнѣ.

   - Отъ вѣка! воскликнулъ я.

   Я не лгалъ: мнѣ дѣйствительно казалось въ эту минуту, что я отъ вѣка любилъ,- не могъ не любить - ее.

   Она какъ бы задумалась.

   - И, въ самомъ дѣлѣ, ты и въ то время, когда...

   - Когда я отводилъ отъ другаго глаза ея мужа, помогъ я досказать ей съ невольною улыбкой.

   - Vous preniez au sérieux votre rôle de Chandelier? {Подъ этимъ заглав³емъ извѣстная п³еса А. де-Мюссе.} уже какъ бы сочувственнымъ отливомъ послышался мнѣ снова ея смѣхъ.

   Пылк³я, пламенныя рѣчи полились изъ моихъ устъ. Я былъ краснорѣчивъ, я это чувствовалъ, какъ краснорѣчиво всякое искреннее, свободно высказывающееся чувство. То, что она была подъ маской, закутанная въ это непроницаемое домино, придавало мнѣ какую-то неслыханную смѣлость и возбуждало воображен³е всею прелестью фантаз³и и тайны. И слова мои не уносило вѣтромъ, я это опять-таки чувствовалъ,- она слушала меня, опустивъ голову, но бородка ея маски быстро шевелилась, я видѣлъ, подъ ея усиленнымъ дыхан³емъ.

   - Она вся жизнь, страсть, красота, эта женщина, говорилъ я,- и еслибъ она рѣшилась полюбить другой разъ...

   Я не докончилъ.

   Она сняла перчатку съ лѣвой руки и какъ бы разсѣянно перебирала другою кольца на ея длинныхъ, прелестнаго очерка пальцахъ. "Да, я все такъ же хороша, будто говорило мнѣ это движен³е, - вотъ тебѣ въ доказательство мои все тѣ же красивыя руки". Я такъ и уставился на нихъ...

   - Que nous veuton? громко и нѣсколько надменно проговорила въ это время она.

   Я поднялъ глаза.

   Въ трехъ шагахъ отъ насъ остановились двѣ маски. Одна изъ нихъ, также непроницаемо закутанная, какъ и моя дама, пристально глядѣла на нее изъ-подъ опущеннаго на самые глаза капюшона.

   Спутница ея, услыхавъ громк³й споръ Натальи Андреевны, ухватила ее подъ руку и, шепнувъ ей что-то на ухо, повлекла съ собою въ большую залу.

   - И что же, еслибъ эта женщина рѣшилась, завязывая опять прерванный разговоръ, начала моя красавица,- "рѣшилась въ другой разъ", что бы ее ждало: тѣ же мученья и та же развязка?

   - Beau masque, засмѣялся я,- опасен³я твои напоминаютъ мнѣ того господина, который никогда не ѣдалъ устрицъ: не стану, говорилъ онъ, потому что, еслибъ я попробовалъ разъ, онѣ бы мнѣ, можетъ-быть, понравились, а я не хочу, чтобъ онѣ мнѣ нравились. А я вотъ, Дмитр³й Засѣкинъ, знаю только то, что я на дняхъ ѣду въ Итал³ю.

   - Въ Итал³ю? Для чего? воскликнула она.

   - Veder Napoli е ро³ morir: видѣть еще разъ тѣ глаза и подъ тѣмъ небомъ, а затѣмъ умереть, если они прикажутъ.

   - А если ихъ нѣтъ въ Итал³и, этихъ глазъ? спросила она помолчавъ.

   - Поѣду за ними въ Сибирь, куда ихъ давно слѣдовало бы сослать за всяк³я ихъ преступлен³я.

   - Propos de bal masqué, громко засмѣялась она, и поднялась съ мѣста,- поздно, я спать хочу.

   - Покорнѣйше благодарю! поклонился я, подавая ей руку.

   - А это за то, чтобы вы не говорили вздора, отвѣтила она, медленно подвигаясь со мною въ выходной двери.- Что еслибъ одна изъ тѣхъ женщинъ, которымъ вы считаете почему-то долгомъ говорить эти нѣжности,- подчеркнула она,- повѣрила вамъ на-слово?

   - Не испробуешь - не узнаешь, сказалъ я на это,- а слово мое вѣрно.

   - Какъ и то, живо возразила она,- что все прежнее - "кошмаръ", и что ничего у васъ отъ него въ сердцѣ не осталось?

   - Что же дѣлать! весело пожалъ я плечами:- les absentes ont tort. Тѣмъ хуже для нихъ.

   - И для мертвыхъ тоже, тихо, внятно и печально проговорилъ кто-то около насъ.

   Мы оба съ нею вздрогнули, оба обернулись.

   У самыхъ дверей, прижавшись въ стѣнѣ, стояла та же маска, что за нѣсколько минутъ предъ этимъ обратила на себя наше вниман³е;- я ее тотчасъ же узналъ. Это была довольно высокая и худая, надо было полагать, особа, судя по свободно и длинно падавшимъ отъ самыхъ плечъ складкамъ ея чернаго домино. Глаза совершенно исчезали за кружевомъ, которымъ обшитъ былъ плотно окутывавш³й все лицо ея капюшонъ. Глухой звукъ раздавшихся изъ-подъ него словъ не напоминалъ ни одного вѣдомаго мнѣ голоса...

   - Lâchez-moi, прошептала Наталья Андреевна, быстро высвобождая свою руку изъ-подъ моей,- и узнайте непремѣнно, кто это!..

   И она исчезла прежде, чѣмъ я успѣлъ опомниться.

  

  

   Я прямо подошелъ къ таинственной особѣ.

   - Позвольте узнать, не безъ нѣкотораго, признаюсь, сердечнаго б³ен³я спросилъ я ее,- относится-ли то, что вы сейчасъ сказали, ко мнѣ, или къ... къ той, которая была со мною... или наконецъ къ обоимъ намъ?

   Маска медленно повела головой внизъ.

   - Къ обоимъ намъ, значитъ.