Лесков Николай Семенович - Однодум

ю города, но и к изменению своего несообразного костюма, а продолжал прохаживаться в бешмете. На все предлагаемые ему прожекты он отвечал:

  - Не должно вводить народ в убытки: разве губернатор изнуритель края? он пусть проедет, а забор пусть останется. - Требования же насчет мундира Рыжов отражал тем, что у него на то нет достатков и что, говорит, имею, - в том и являюсь: богу совсем нагишом предстану. Дело не в платье, а в рассудке и в совести, - по платью встречают - по уму провожают.

  Переупрямить Рыжова никто не надеялся, а между тем это было очень важно не столько для упрямца Рыжова, которому, может быть, и ничего, с его библейской точки зрения, если его второе лицо в государстве сгонит с глаз долой в его бешмете; но это было важно для всех других, потому что губернатор, конечно, разгневается, увидя такую невидаль, как городничий в бешмете.

  Дорожа первым впечатлением ожидаемого гостя, солигаличские чины добивались только двух вещей: 1) чтобы был перекрашен шлагбаум, у которого Александр Афанасьевич должен встретить губернатора, и 2) чтобы сам Александр Афанасьевич был на этот случай не в полосатом бешмете, а в приличной его званию форме. Но как этого достигнуть?

  Мнения были различные, и более склонялись все к тому, чтобы и шлагбаум перекрасить, и городничего одеть в складчину. В отношении шлагбаума это было, конечно, удобно, но по отношению к обмундировке Рыжова никуда не годилось.

  Он сказал: "Это дар, а я даров не приемлю". Тогда восторжествовало над всеми предложение, которое подал зрелый в сужденье отец протопоп. Он не видал нужды ни в какой складчине ни на окраску заставы, ни на форму градоправителя, а сказал, что все должно лечь на того, кто всех провиннее, а всех провиннее, по его мнению, был откупщик. На него все должно и пасть. Он один обязан на свой собственный счет не по неволе какой, а из усердия окрасить заставу, за что протопоп обещал, сретая губернатора, упомянуть об этом в кратком слове и, кроме того, помолиться о жертвователе в тайноглаголемой запрестольной молитве. Кроме того, отец протопоп рассудил, что откупщик должен дать заседателю, сверх ординарии, тройную порцию рому, французской водки и кизлярки, до которых заседатель охоч. И пусть заседатель за то отрапортуется больным и пьет себе дома эту добавочную ординарию и на улицу не выходит, а свой мундир, одной с полицейским формы, отпустит Рыжову, от чего сей последний, вероятно, не найдет причины отказаться, и будут тогда и овцы целы, и волки сыты.

  План этот тем более был удачен, что непременный заседатель ростом-дородством несколько походил на Рыжова, и притом, женясь недавно на купеческой дочери, имел мундирную пару в полном порядке. Следовательно, оставалось только упросить его, чтобы он для общего блага к приезду начальства слег в постель под видом тяжкой болезни и сдал свою амуницию на этот случай Рыжову, которого отец протопоп, надеясь на свой духовный авторитет, тоже взялся убедить - и убедил. Не видя в этом ни даров, ни мзды, справедливый Александр Афанасьевич, для общего счастия, согласился надеть мундир. Произведена была примерка и пригонка форменной пары заседателя на Рыжова, и после некоторого выпуска со всех сторон всех запасов в мундире и в ретузах дело было приведено к удовлетворительному результату. Александр Афанасьевич хотя чувствовал в мундире весьма стеснительную связанность, но мог, однако, двигаться и все-таки был теперь сносным представителем власти. Небольшой же белый карниз между мундиром и канифасовыми ретузами положено было закрыть соответственною же канифасовою надшивкою, которою этот карниз был удачно замаскирован. Словом, Александр Афанасьевич был снаряжен так, что губернатор мог повернуть его на все стороны и полюбоваться им так и иначе. Но злому року угодно было все это осмеять и оставить Александру Афанасьевичу надлежащую представительность только с одной стороны, а другую совсем испортить, и притом таким двусмысленным образом, что могло дать повод к самым произвольным толкованиям его и без того загадочного политического образа мыслей.

10

  Шлагбаум был окрашен во все цвета национальной пестряди, состоящей из черных и белых полос с красными отводами, и еще не успел запылиться, как пронеслась весть, что губернатор уже выехал из соседнего города и держит путь прямо на Солигалич. Тотчас же везде были поставлены махальные солдаты, а у забора бедной хибары Рыжова глодала землю резвая почтовая тройка с телегою, в которую Александр Афанасьевич должен был вспрыгнуть при первом сигнале и скакать навстречу "надменной фигуре".

  В последнем условии было чрезвычайно много неудобной сложности, исполнявшей все вокруг беспокойной тревогой, которую очень не любил самообладающий Рыжов. Он решился "быть всегда на своем месте": перевел тройку от своего забора к заставе и сам в полном наряде - в мундире и белых ретузах, с рапортом за бортом, сел тут же на раскрашенную перекладину шлагбаума и водворился здесь, как столпник, а вокруг него собрались любопытные, которых он не прогонял, а напротив, вел с ними беседу и среди этой беседы сподобился увидать, как на тракте заклубилось пыльное облако, из которого стала вырезаться пара выносных с форейтором, украшенным медными бляхами. Это катил губернатор.

  Рыжов быстро спрыгнул в телегу и хотел скакать, как вдруг был поражен общим стоном и вздохом толпы, крикнувшей ему:

  - Батюшка, сбрось штанцы!

  - Что такое? - переспросил Рыжов.

  - Штанцы сбрось, батюшка, штанцы, - отвечали люди. - Погляди-ка, на коем месте сидел, так к белому весь шланбов припечатал.

  Рыжов оглянулся через плечо и увидел, что все невысохшие полосы национальных цветов шлагбаума действительно с удивительною отчетливостью отпечатались на его ретузах.

  Он поморщился, но сейчас же вздохнул и сказал: "Сюда начальству глядеть нечего" и пустил вскачь тройку навстречу "надменной особе".

  Люди только руками махнули:

  - Отчаянный! что-то ему теперь будет?

11

  Скороходы из этой же толпы быстро успели дать знать в собор духовенству и набольшим, в каком двусмысленном виде встретит губернатора Рыжов, но теперь уже всем было самому до себя.

  Всех страшнее было протопопу, потому что чиновники притаились в церкви, а он с крестом в руках стоял на сходах. Его окружал очень небольшой причет, из коего вырезались две фигуры: приземистый дьякон с большой головой и длинноногий дьячок в стихаре с священною водою в "апликовой" (*19) чаше, которая ходуном ходила в его оробевших руках. Но вот трепет страха сменился окаменением: на площади показалась борзо скачущая тройкою почтовая телега, в которой с замечательным достоинством возвышалась гигантская фигура Рыжова. Он был в шляпе, в мундире с красным воротом и в белых ретузах с надшитым канифасовым карнизом, что издали решительно ничего не портило. Напротив, он всем казался чем-то величественным, и действительно таким и должен был казаться. Твердо стоя на скачущей телеге, на облучке которой подпрыгивал ямщик, Александр Афанасьевич не колебался ни направо, ни налево, а плыл точно на колеснице как триумфатор, сложив на груди свои богатырские руки и обдавая целым облаком пыли следовавшую за ними шестериком коляску и легкий тарантасик. В этом тарантасе ехали чиновники. Ланской помещался один в карете и, несмотря на отличавшую его солидную важность, был, по-видимому, сильно заинтересован Рыжовым, который летел впереди его, стоя, в кургузом мундире, нимало не закрывавшем разводы национальных цветов на его белых ретузах. Очень возможно, что значительная доля губернаторского внимания была привлечена именно этою странности", значение которой не так легко было понять и определить.

  Телега в свое время своротила в сторону, и Александр Афанасьевич в свое время соскочил и открыл дверцу у губернаторской кареты.

  Ланской вышел, имея, как всегда, неизменно "надменную фигуру", в которой, впрочем, содержалось довольно доброе сердце. Протопоп, осенив его крестом, сказал: "Благословен грядый во имя господне", и затем покропил его легонько священной водою.

  Сановник приложился ко кресту, отер батистовым платком попавшие ему на надменное чело капли и вступил _первый_ в церковь. Все это происходило на самом виду у Александра Афанасьевича и чрезвычайно ему не понравилось, - все было "надменно". Неблагоприятное впечатление еще более усилилось тем, что, вступив в храм, губернатор не положил на себя креста и никому не поклонился - ни алтарю, ни народу, и шел как шест, не сгибая головы, к амвону.

  Это было против всех правил Рыжова по отношению к богопочитанию и к обязанностям высшего быть примером для низших, - и благочестивый дух его всколебался и поднялся на высоту невероятную.

  Рыжов все шел следом за губернатором, и по мере того, как Ланской приближался к солее (*20), Рыжов все больше и больше сокращал расстояние между ним и собою и вдруг неожиданно схватил его за руку и громко произнес:

  - Раб божий Сергий! входи во храм господень не надменно, а смиренно, представляя себя самым большим грешником, - вот как!

  С этим он положил губернатору руку на спину и, степенно нагнув его в полный поклон, снова отпустил и стал навытяжку.

12

  Очевидец, передававший эту анекдотическую историю о солигаличском антике, ничего не говорил, как принял это бывший в храме народ и начальство. Известно только, что никто не имел отваги, чтобы заступиться за нагнутого губернатора и остановить бестрепетную руку Рыжова, но о Ланском сообщают нечто подробнее. Сергей Степанович не подал ни малейшего повода к продолжению беспорядка, а, напротив, "сменил свою горделивую надменность умным самообладанием". Он не оборвал Александра Афанасьевича и даже не сказал ему ни слова, но перекрестился и, оборотясь, поклонился всему народу, а затем скоро вышел и отправился на приготовленную ему квартиру.

  Здесь Ланской принял чиновников - коронных и выборных и тех из них, которые ему показались достойными большего доверия, расспросил о Рыжове: что это за человек и каким образом он терпится в обществе.

  - Это наш квартальный Рыжов, - отвечал ему голова.

  - Что же он... вероятно, в помешательстве?

  - Никак нет: просто всегда _такой_.

  - Так зачем же держать _такого_ на службе?

  - Он по службе хорош.

  - Дерзок.

  - Самый смирный: на шею ему старший сядь, - рассудит: "поэтому везть надо" - и повезет, но только он много в Библии начитавшись и через то расстроен.

  - Вы говорите несообразное: Библия книга божественная.

  - Это точно так, только ее не всякому честь пристойно: в иночестве от нее страсть мечется, а у мирских людей ум мешается.

  - Какие пустяки! - возразил Ланской и продолжал расспрашивать:

  - А как он насчет взяток: умерен ли?

  - Помилуйте, - говорит голова, - он совсем ничего не берет...

  Губернатор еще больше не поверил.

  - Этому, - говорит, - я уже ни за что не поверю.

  - Нет; действительно не берет.

  - А как же, - говорит, - он какими средствами живет?

  - Живет на жалованье.

  - Вы вздор мне рассказываете: такого человека во всей России нет.

  - Точно, - отвечает, - нет; но у нас такой объявился.

  - А сколько ему жалованья положено?

  - В месяц десять рублей.

  - Ведь на это, - говорит, - овцу прокормить нельзя.

  - Действительно, - говорит, - мудрено жить - только он живет.

  - Отчего же так всем нельзя, а он обходится?

  - Библии начитался.

  - Хорошо, "Библии начитался", а что же он ест?

  - Хлеб да воду.

  И тут голова и рассказал о Рыжове, каков он во всех делах своих.

  - Так это совсем удивительный человек! - воскликнул Ланской и велел позвать к себе Рыжова.

  Александр Афанасьевич явился и стал у притолки, иже по подчинению.

  - Откуда вы родом? - спросил его Ланской.

  - Здесь, на Нижней улице родился, - отвечал Рыжов.

  - А где воспитывались?

  - Не имел воспитания... у матери рос, а матушка пироги пекла.

  - Учились где-нибудь?

  - У дьячка.

  - Исповедания какого?

  - Христианин.

  - У вас очень странные поступки.

  - Не замечаю: всякому то кажется странно, что самому не свойственно.

  Ланской подумал, что это вызывающий, дерзкий намек, и, строго взглянув на Рыжова, резко спросил:

  - Не держитесь ли вы какой-нибудь секты?

  - Здесь нет секты: я в собор хожу.

  - Исповедуетесь?

  - Богу при протопопе каюсь.

  - Семья у вас есть?

  - Есть жена с сыном.

  - Жалованье малое получаете?

  Никогда не смеявшийся Рыжов улыбнулся.

  - Беру, - говорит, - в месяц десять рублей, а не знаю: как это - много или мало.

  - Это не много.

  - Доложите государю, что для лукавого раба это мало.

  - А для верного?

  - Достаточно.

  - Вы, говорят, никакими статьями не пользуетесь?

  Рыжов посмотрел и промолчал.

  - Скажите по совести: быть ли это может так?

  - А отчего же не может быть?

  - Очень малые средства.

  - Если иметь великое обуздание, то и с малыми средствами обойтись можно.

  - Но зачем вы не проситесь на другую должность?

  - А кто же эту занимать станет?

  - Кто-нибудь другой.

  - Разве он лучше меня справит?

  Теперь Ланской улыбнулся: квартальный совсем заинтересовал его не чуждую теплоты душу.

  - Послушайте, - сказал он, - вы чудак; я вас прошу сесть.

  Рыжов сел vis-a-vis [напротив (франц.)] с "надменным".

  - Вы, говорят, знаток Библии?

  - Читаю, сколько время позволяет, и вам советую.

  - Хорошо; но... могу ли я вас уверить, что вы можете со мною говорить совсем откровенно и по справедливости?

  - Ложь заповедью запрещена - я лгать не стану.

  - Хорошо. Уважаете ли вы власти?

  - Не уважаю.

  - За что?

  - Ленивы, алчны и пред престолом криводушны, - отвечал Рыжов.

  - Да, вы откровенны. Благодарю. Вы тоже пророчествуете?

  - Нет; а по Библии вывожу, что ясно следует.

  - Можете ли вы мне показать хоть один ваш вывод?

  Рыжов отвечал, что может, - и сейчас же принес целый оберток бумаги с надписью "Однодум".

  - Что тут есть пророчественного о прошлом и сбывшемся? - спросил Ланской.

  Квартальный перемахнул знакомые страницы и прочитал: "Государыня в переписке с Вольтером назвала его вторым Златоустом. За сие несообразное сравнение жизнь нашей монархини не будет иметь спокойного конца".

  На отлинеенном поле против этого места отмечено: "Исполнилось при огорчительном сватовстве Павла Петровича" (*21).

  - Покажите еще что-нибудь.

  Рыжов опять заметал страницы и указал новое место, которое все заключалось в следующем: "Издан указ о попенном сборе (*22). Отныне хлад бедных хижин усилится. Надо ожидать особенного наказания". И на поле опять отметка: "Исполнилось, - зри страницу такую-то", а на той странице запись о кончине юной дочери императора Александра Первого с отметкою: "Сие последовало за назначение налога на лес".

  - Но позвольте, однако, - спросил Ланской, - ведь леса составляют собственность?

  - Да; а греть воздух в жилье составляет потребность.

  - Вы против собственности?

  - Нет; я только чтобы всем тепло было в стужу. Не надо давать лесов тем, кому и без того тепло.

  - А как вы судите о податях: следует ли облагать людей податью?

  - Надо наложить, и еще прибавить на всякую вещь роскошную, чтобы богатый платил казне за бедного.

  - Гм, гм! вы ниоткуда это учение не почерпаете?

  - Из Священного писания и моей совести.

  - Не руководят ли вас к сему иные источники нового времени?

  - Все другие источники не чисты и полны суемудрия.

  - Теперь скажите в последнее: как вы не боитесь ни того, что пишете, ни того, что со мною в церкви сделали?

  - Что пишу, то про себя пишу, а что в храме сделал, то должен был учинить, цареву власть оберегаючи.

  - Почему цареву?

  - Дабы видели все его слуг к вере народной почтительными.

  - Но ведь я мог с вами обойтись совсем не так, как обхожусь.

  Рыжов посмотрел на него "_с сожалением_" и отвечал:

  - А какое же зло можно сделать тому, кто на десять рублей в месяц умеет с семьей жить?

  - Я мог велеть вас арестовать.

  - В остроге сытей едят.

  - Вас сослали бы за эту дерзость.

  - Куда меня можно сослать, где бы мне было хуже и где бы бог мой оставил меня? Он везде со мною, а кроме его, никого не страшно.

  Надменная шея склонилась, и левая рука Ланского простерлась к Рыжову.

  - Характер ваш почтенен, - сказал он и велел ему выйти.

  Но, по-видимому, он еще не совсем доверял этому библейскому социалисту и спросил о нем лично сам несколько простолюдинов.

  Те, покрутя рукой в воздухе, в одно слово отвечали:

  - Он у нас такой-некий-этакой.

  Более положительного из них о нем никто не знал.

  Прощаясь, Ланской сказал Рыжову:

  - Я о вас не забуду и совет ваш исполню - прочту Библию.

  - Да только этого мало, а вы и на десять рублей в месяц жить поучитесь, - добавил Рыжов.

  Но этого совета Ланской уже не обещал исполнить, а только засмеялся, опять подал ему руку и сказал:

  - Чудак, чудак!

  Сергей Степанович уехал, а Рыжов унес к себе домой своего "Однодума" и продолжал писать в нем, что изливали его наблюдательность и пророческое вдохновение.

13

  Со времени проезда Ланского прошло довольно времени, и события, сопровождавшие этот проезд через Солигалич, уже значительно позабылись и затерлись ежедневною сутолокою, как вдруг нежданно-негаданно, на дивное диво не только Солигаличу, а всей просвещенной России, в обревизованный город пришло известие совершенно невероятное и даже в стройном порядке правления невозможное: квартальному Рыжову был прислан дарующий дворянство владимирский крест - первый владимирский крест, пожалованный квартальному.

  Самый орден приехал вместе с предписанием возложить его и носить по установлению. И крест и грамота были вручены Александру Афанасьевичу с объявлением, что удостоен он сея чести и сего пожалования по представлению Сергея Степановича Ланского.

  Рыжов принял орден, посмотрел на него и проговорил вслух:

  - Чудак, чудак! - А в "Однодуме" против имени Ланского отметил: "Быть ему графом", - что, как известно, и исполнилось. Носить же ордена Рыжову было _не на чем_.

  Кавалер Рыжов жил почти девяносто лет, аккуратно и своеобразно отмечая все в своем "Однодуме", который, вероятно, издержан при какой-нибудь уездной реставрации на оклейку стен. Умер он, исполнив все христианские требы по установлению православной церкви, хотя православие его, по общим замечаниям, было "сомнительно". Рыжов и в вере был человек такой-некий-этакой, но при всем том, мне кажется, в нем можно видеть кое-что кроме "одной дряни", - чем и да будет он помянут в самом начале розыска о "трех праведниках".

  1879

ПРИМЕЧАНИЯ

  В первой половине 1879 года Лесков писал издателю "Нового времени" Суворину:

  "Вы меня просили выискать что-нибудь недорогое, интересное и тягучее, с непрерывающимся интересом для "Недельного Нового времени". Вот я Вам и прилагаю программу, что можно составить и что будет от начала до конца живо, интересно, весело и часто смешно, а в то же время нетенденциозно, но язвительнее самой злой брани... Напишу я это с любовью, выбрав материал из редкостного антика, давно скупленного и уничтоженного... Я буду поспевать к каждому N" (т. 10, с. 458).

  Рассказ предварялся подзаголовком (впоследствии снятым): "Русские антики (Из рассказов о трех праведниках)".

  1. Имеется в виду "Всеобщий географический и статистический словарь кн. С.П.Гагарина". М., 1843.

  2. Из поэмы Н.А.Некрасова "Мороз Красный нос" (ч. I, гл. IV. У Некрасова: "в горящую избу войдет").

  3. Ночвы - лотки.

  4. Бернс Роберт (1759-1796) - великий шотландский поэт.

  5. Пророк Исайя - библейский пророк, выступавший с критикой богачей и правителей.

  6. Катехизис (греч. - наставление) - изложение христианского вероучения в вопросах и ответах.

  7. Не совсем точная цитата из Книги пророка Исайи (I гл.).

  8. Иезекииль - библейский пророк, который якобы видел ожившие по воле бога "сухие кости".

  9. Теократия (греч.) - форма правления, при которой духовенству принадлежит политическая власть.

  10. Сретали (старослав.) - встречали.

  11. Неточно приведенные слова городничего из "Ревизора" Н.В.Гоголя. У Гоголя: "и вольтериянцы напрасно против этого говорят" (д. I, явл. I).

  12. Сорокоуст - сорокодневная молитва в церкви по умершим.

  13. Великий пост - шесть недель поста перед пасхой.

  14. То есть ссылали.

  15. Ланской Сергей Степанович (1787-1862) - костромской губернатор в первой половине 30-х годов, с 1855 по 1861 год - министр внутренних дел России.

  16. Зерцало - трехгранная призма с тремя указами Петра I, стоявшая на столе во всех учреждениях.

  17. Маншкурт - короткие рукава.

  18. Оффенбах Жак (1819-1880) - французский композитор, один из основоположников классической оперетты, автор "Прекрасной Елены", "Периколы", "Сказок Гофмана" и др.

  19. Апликовый - из металла, покрытого накладным серебром.

  20. Солея - возвышение перед царскими вратами в церкви.

  21. Имеется в виду брак Павла I с принцессой Вильгельминой, вскоре умершей.

  22. Попенный сбор - налог за срубленные деревья (с пня).