nbsp; И тот же вестовщик, каким бывал и прежде;
Тайком он варваром и дикарем честил
Потомка Ромула, но грозному невежде
Бесстыдно изо всех способностей и сил,
Как пес ручной, похлебствовал и льстил.
В дворцы Лукуллов, Неронов и Силл,
На пир беспутных нег и грубого разврата,
Кривляясь,скаля зубы, приходил
Бесславный внук Алкида и Сократа,
И судорожный смех (увы! какая плата!)
Ему за срам его платил.
Гречатами их в Риме называли10;
Зевая, слушали их песни, их скрижали,
Под их рассказы забывали
Свои державные печали,
Кормили их и - презирали.
Таких-то дорогих приятелей кружок
К себе и Плиний вызвал из столицы,
И вот однажды в зимний вечерок
И ложь и правду, быль и небылицу
Гречата лепетали перед ним.
Внимая купленным друзьям своим,
Лежал на торе11 пресыщенный Плиний
И взором мерил воздух синий,
И был хандрою одержим.
Не их вина: их языки не праздны;
Но, сплетни Рима истощив,
Пересказав все скверны, все соблазны,
Они с прискорбьем видят: все ленив,
Угрюм и холоден философ-воевода.
Вот кто-то наконец же вспомнил, что природа
И чудеса ее - конек
Семейства Плиниев... Для светских разговоров
Легок скачок
От Антиноев, Мессалин и Споров,12
От преторьянцев и шутов
До изверженья гор и странных свойств слонов,
Затмений солнца и подобных вздоров;
О долгоденстве речь: примеров привели
Сомнительных не мене полдесятка
Счастливцев, вышедших из общего порядка,
Таких, что за столетье перешли.
И молвил Плиниев отпущенник: "Властитель,
Мне пишет брат, домоправитель
Сирийского проконсула, и что ж?
Есть жид у них, зовется Агасвером:
Ему за двести лет".
П л и н и й
Твой братец пишет ложь,
И, кстати: ведь поэт! Приказчиком-Гомером
Сирийский мой сосед зовет его давно.
О т п у щ е н н и к
Ты едок, Плиний!- Правда, что смешно!
Я рад божиться: брата жид морочит;
Тем боле что с лица ему
Под пятьдесят. Вдобавок плут пророчит
(Ну, сообразно ли уму?),
Что вовсе не умрет.
П л и н и й
Я Плиний: это счастье.
А то совет соседу своему,
Быть может, дал бы я - принять участье
В решении задачи.
Г о с т ь - р и м л я н и н
Да!
Чтоб,например,хоть утопил жида
Или повесил.
Это предложенье
Не принято - спасибо! - в уваженье,
Но Плиний шлет в Дамаск гонца с письмом:
"Здоров я,- пишет,- будь здоров и ты"; потом
Пеняет за молчанье; тут известья
Из Рима, из Афин, из своего наместья;
А мимоходом пред концом
И просьба: "Если нет, Сервилий, затрудненья,
Для польз наук и просвещенья
Такого-то жидка пришли с моим гонцом".
И вот, по прихоти вельможной,
Без дальных справок (ведь он жид ничтожный),
Необычайный тот старик
Был взят и в Плиниев отправлен пашалик.
Приехал он и был наместнику представлен.
С улыбкой Плиний стал расспрашивать его
И не добился ничего;
Однако жид при нем оставлен.
И нагляделся Агасвер всего:
Всего величья мировой державы,
Всей суеты земной, ничтожной славы;
Ее когда-то он небесной предпочел,
И вот вблизи ее увидел и нашел,
Что мед ее смертельной полн отравы;
А тут же мог бы он узнать
И оную божественную славу,
Которую дарует благодать...
Но гордым ли святую постигать?
Она земле в потеху и забаву.
Известно всем, что отвечал Траян,
Когда, поверив клеветам безумья,
Пугаясь хлопот лишнего раздумья,
Чернить и Плиний вздумал христиан:
"Ты их не трогай,- пишет повелитель,-
А разве сами явятся они;
Но наглых исповедников казни!!"13
И был Траян не Нерон, не мучитель!
Был в граде Плиния великий храм
Астарты, полуварварской Юноны.14
Служенье в нем преданья и законы
Присвоили издавна двум родам:
Придет чреда - и выбирают жрицу
В одном из них, в другом берут жреца.
Им право то бесценно: багряницу
Отвергли бы, не взяли б и венца
Ему в замену. Вот настало время,
И Каллиадов радостное племя
Готовится кумиру деву дать:
И жребий пал на Зою, дочь Перикла.
Но в душу Зои свыше благодать
Живая пролилася и проникла:
Не хочет дева идолу предстать.
Сначала, подавляя пламень гнева,
Отец ей молвил: "Нас покинешь, дева;
Обещана ты юному жрецу,
Аминту, сыну Клита Гермиада".
Она же отвечала так отцу:
"Аминт несчастный! Жрец и жертва ада!
Увы! скорбит о нем душа моя...
Родитель, не ему невеста я:
Христос жених мой". И красой чудесной,
Святым смиреньем, кротостью небесной
Не умягчила диких душ она;
Кровава пред отцом ее вина:
Не враг-завистник право вековое,
Наследие колена их, подрыл;
Нет, дочь его, дитя его родное,-
И вот старик пред Плинием завыл,
Весь обезумлен бешенством Эрева:
"Достойна казни дерзостная дева;
Уж мне не дочь, злодейка мне она.
Презрев преданья предков и законы,
Рекла: "Не буду жрицею Юноны;
Бред ваши боги; в мраке вся страна,
И свет, и правду вижу я одна"".
Но Плиний сам считал мечтою тщетной
И уж отцветшей баснею певцов
Эллады, Рима, Азии богов;
Вот почему с улыбкою приветной
С курульских кресел15 он взглянул на ту,
Которая в таких летах незрелых
Народную постигла слепоту,
Быть может из его ж писаний смелых.
"Тебя,- сказал,- не укоряю я;
Прекрасна смелость юная твоя,
Но увлеклась ты ревностию ложной:
Друг, назову тебя - неосторожной.
Безумец только бросит головню
В солому дома своего сухую,
Чтоб уподобить золотому дню
До времени, до срока ночь седую.
Пример Сократа мудрому закон;
Что ж? - предрассудкам потакал и он:
Да! петуха на жертву богу здравья
Он завещал же. - Цицерон
Не видел ни малейшего бесславья,
Что правил должностью авгура сам,
А между тем авгурам и жрецам
В кругу своих смеялся тихомолком,16-
С волками жить, кто ж не завоет волком".
Все это он вполголоса шепнул,
Затем осклабился, на чернь взглянул
И громко молвил; "Вот мои доводы!
Теперь, надеюсь, дороги тебе
Священные права твоей породы:
Рассудку ты покорна и судьбе.
А впрочем, область дум и слов и мнений,-
(Тут он понизил голос),- дочь моя,
Свободна, и тебе против гонений
Тупых глупцов покровом буду я".
- "Благодарю; меня по крайней мере
Не нудишь к лицемерству, властелин;
А знаешь ли, что рек о лицемере
Тот, кто с создания земли один
И прав и чист и без греха пред богом?"-
Так отвечала дева.- Грозный мрак
Простерся на лице незапно строгом
Про консула; он ясно понял: так
Не говорят питомцы мудрований,
Которые секирой отрицаний
Все разрушают, но в которых нет
Ни пламени, ни жизни для созданий,
Которых тусклый и неверный свет,
Лишенный теплоты лучей и силы,
Дрожит над зевом мировой могилы.
"О ком вещаешь?"- Плиний возразил.
Она же: "Вопрошаешь, повелитель?
Он Сын Жены, но и Владыко Сил,
Был узником, но уз же разрешитель;
Он умерщвлен, а мертвым жизнь дает".
П л и н и й
(пожимая плечами, с усмешкой)
Нет, Зоя!- Слишком дерзок твой полет:
Я антитез твоих не понимаю.
З о я
Он Свет и Слово, Бог и человек;
Он мой наставник,- я иных не знаю;
И ведай, он о лицемере рек:
"Кто, раб тщеславья или мзды и страха,
Здесь отречется пред сынами праха,
Пред смертными отвергнется меня,
Того и я за вашим миром тесным
В том мире пред отцом моим небесным
Отвергнусь".- Пред лицом меча, огня
И срама не содрогнусь; все внемлите:
И скорбь и слава ваша - суета;
Пред вами исповедую Христа!
Терзайте тело,- дух в его защите!
Не ожидал наместник: деве он
Дивится; но уже со всех сторон
Раздался зверский вопль остервененья,
И, если бы не ликторы, каменья
В нее бы полетели.- Плиний был
Философ светский: благородный пыл
Смешил его, смешило вдохновенье,
Он бредом называл восторг; но тут
Свое взяла природа: изумленье
Его объяло, душу - сожаленье,
Стыд, скорбь, досада борят и мятут;
И вот он начал: "Мне ученье ваше
Не по нутру... Ты выбрать бы могла
Иное, поприветливей и краше
И боле ясное. Довольно зла
И гнусностей злоречье вашим братьям
Приписывает; враг я их понятьям,
Их суеверью. Но, вождей губя,
От них умею отличить тебя.
Мне тягостно предать тебя на муки.
Но я подвластен - связаны мне руки...
Как хочешь думай: я твоим мечтам
Пределов никаких не полагаю,
Но лютой черни буйственную стаю,
Хотя бы и притворством, должно нам
Смирить, спокоить... Верить ли богам,
Не веришь ли,- без алтаря, без храма
Не обойдется; горстку фимиама
Им бросить, кажется, не тяжело".
- "Тяжеле гор вселенной грех и зло,
В них боле весу, чем земли основа,-
Так отвечает ратница Христова.-
Души моей я не продам врагу,
Святому Духу Правды не солгу!"
Настаивал проконсул - труд бесплодный!
Уж и отца давно был залит гнев
Опасностью кровавой и холодной:
Он молит, плача, руки к ней воздев;
Но, токам слез слезами отвечая,
Бессильная, страшливая, младая,
И тут не пошатнулась ни на миг.
И час ужасный, роковой настиг:
Завопила, как тигр, толпа слепая;
Бледнеет Плиний,- уступил мудрец
И... деву предал. Тут верховный жрец
Астартина кумира первый камень,
Скрежеща, бросил в божию рабу.
Но деву преисполнил дивный пламень:
"Благословляю я свою судьбу! -
Она провозгласила.- Торжествую!
Свидетельствовать истину святую
Меня сподобил ты, Владыко Сил!
И се! горе над воинством светил,
Средь херувимов (вы его не зрите ль?)
Стоит и машет пальмой мой спаситель.
Туда, туда! там радость без конца,
За мной, Аминт! за мною в дом отца!
Я жду, не медли! - презри прах и тленье,
За мной, за мной!"- А он? - его мученье
В тот страшный час чей выскажет язык?
Считать ее своею он привык.
Он смеет мыслить, что не равнодушна
К его исканьям чистым и она.
И что же? богу своему послушна,
Могилы смрадной, гробового сна,
Всех ужасов свирепой, грозной казни
Питомица девической боязни
Не убоялась, только бы его
Не ставить высше бога своего!
И бог ее Аминту не противен:
Из уст любезной знает он Христа;
В ее устах сколь благ, велик и дивен
Спаситель мира! "Но ее уста
Чего же не украсят? - Так поныне
Говаривал Аминт.- Мечта! мечта!
О замогильной сумрачной пустыне,
О мире том не знаем ничего".
И вот же час настал: с очей его,
Как чешуя, упало ослепленье;
Грудь и его объяло исступленье,
И, жреческий сорвав с себя венец,
"Я,- он воскликнул,- идолам не жрец!
Умру за бога Зои, с нею вместе!"
Тогда взревел неистовый народ:
"Смерть жениху-злодею, смерть невесте!"-
И, как бурун неукротимых вод,
На них нахлынул. Из страны изгнанья,
Из мрака и скорбей и скверн земли,
Туда, в отечество, в страну сиянья,
Их души серафимы унесли.
Стоял же у подножья трибунала
Во все то время мрачный иудей,
И, будто в темной глубине зерцала,
Пред взорами души его всплывала
Картина прежних дней.
Ему знакомый образ отражала,
Священный, дивный, юная чета:
Пред ним воскрес Христос в них, избранных Христа;
Так с тверди солнце сходит в грудь кристалла,
Так в лучезарные, златые небеса
Им превращается смиренная роса.
Но где гордыня, там не созревает вера;
Надменных чуждо божество;
Сразило то святое торжество,
Но не восторгом, сердце Агасвера.
* * *
________
1 Римляне свою империю называли Orbis Romanus, т. е. Рим-
ским миром: этот Orbis они противуставляли городу (urbi), мир -
Риму. И по сию пору папа, преемник не только апостола, как на-
зывают его католики, но и древнего первосвященника (Pontifex
Maximus) языческого Рима, в первый день пасхи с балкона собора
св. Петра произносит сначала благословение urbi - Риму, потом
оrbi - миру.
2 Критики очень справедливо заметят, что в царствование Тра-
яна зверям уж несколько поздно было искать в земле трупов тех,
которых убили при взятии Иерусалима Титом.
3 Саддукеи отвергали, как видно из Евангелия, бессмертие ду-
ши - они между жидами были вольнодумцами, философами, esprits
torts (вольнодумцами - франц.).
4 Эта исполинская просопопея в Мильтоновом "Потерянном
Раю" пришла очень не по нутру Аддисону и чопорным Аристархам
XVIII столетия. Между тем в ней все так живо и ужасно, что, пра-
во, кажется, читаешь не просто продолжительное олицетворение
двух отвлеченных понятий, а изображение двух настоящих чудо-
вищных лиц: Грех и Смерть Мильтона вовсе не сродни скучным и
вялым аллегориям, которыми Вольтер вздумал, было, в своей "Нen-
riade" заменить мифологические лица Гомера и Вергилия.
5 Данте и Тассо, первый - Эсхил, другой - Еврипид между
романтиками, оба в том сходны между собою, что диаволу вполне
сохранили ту страшную маску безобразия, которую надели на него
средние века и народное верование. Мильтона, протестанта и поэ-
та-метафизика, почти невозможно считать романтиком: но, без
сомнения, он между новыми, величайший, точно так как, земляк
его и почти современник, Шекспир - последний и величайший ме-
жду романтиками. Как несчастный Спинелло Аретинский первый
между живописцами, так Мильтон прежде всех поэтов дерзнул
отступить от всеми принятого предания и представить князя тем-
ных сил не отвратительным чудовищем, но, по наружности, все же
ангелом, хотя и падшим, сохранившим и в самом падении красоту
и величавость. Но у Мильтона, как и у Спинелло, сатана ужасен
самою красотою: он ею не может обмануть духов света, с которы-
ми встречается. Только философскому безвкусию первой половины
XVIII века была предоставлена честь выдумать сантиментального
диавола-плаксу - Аббадону, равно отвергаемого и небом и адом.
Пери персидской мифологии совсем другое дело: раз, существа
средние, падшие, но не отверженные, чающие примирения, они, во-
вторых, духи-девы, обитательницы не ада, но мира вещественного;
наконец, в них сильно преобладает начало добра: после своего
первого и единственного падения они только и думают, как бы
благотворить человеку, утешать страждущих, лелеять сирот и пр.
Им не только красота, но и скорбь о минувшем и тоска по пре-
красной утраченной отчизне - в высокой степени приличны.
6 Хотя не патрициев, однако же все же джентльменов, кавале-
ров, всадников (equites), выводил в цирк не Нерон, не Калигула,
а лучший, может быть, изо всех цесарей - Юлий.
7 Об этом соусе заставил рассуждать отцов римского народа
император Домициан.
8 Панегирик Траяну известен всем - несколько знакомым с
классическою литературою.
9 В стихах позволено забыть, какая это была страна; в прозе
скажем, что Плиний был проконсулом в Вифянии.
10 Graeculi - уже Горации их так величает.
11 Top (torus) - возвышенное ложе вроде наших канапеев, но
не низменных турецких диванов: "Ac toro pater Aeneas sic orsus ab
alto" (Verg. Aen. Lib. II. Ver. 2). (Родитель Эней так начал с
высокого ложа (Верг., Эн., кн. 2, стих 2) (лат.). - Ред.)
12 Антиной и Мессалина слишком известны. Спор (Sporus) -
гнусный любимец императора Нерона.
13 О запросе Плиния касательно христиан и об ответе ему Тра-
яна смотри Диона Кассия. Довольно любопытно, что в XVIII веке
(и не в школе энциклопедистов) сыскался писатель Cuvier, ученик
Ролена, который находит, что - vu les circonstances (Ввиду
обстоятельств (франц.). - Ред.) - Optimus Maximus (Всемогущий
(лат.) - Ред.) Траян не мог дать лучшего ответа.
14 Астарот (Astaroth) и Астартэ, идолы ханаанитского, фини-
кийского происхождения, вероятно олицетворение сил природы
оплодотворяющей и рождающей. Римляне охотно принимали в свой
пандемониум богов племен, которых покоряли; но с новыми име-
нами обыкновенно сопрягали свои понятия: Бел или Ваал стано-
вился у них Аполлоном, Астарот - Юпитером, Астартэ - Юноною.
15 С курульских кресел преторы разбирали дела своей курии.
Потом подобные кресла были присвоены всем мужам консулар-
ским и наконец и остальным сенаторам.
16 Петух Сократа довольно известен; положим, что тут скры-
валась какая-то аллегория. Но Цицерон, без всякого сомнения, был
авгуром, а между тем в одном из своих писем (не помню - к сы-
ну ли, к Аттику ли) говорит, что невозможно, чтоб авгур глаз на
глаз встретился с авгуром, не захохотав во все горло.
IV
Блестят надменные палаты
С чела присолнечной скалы:
Бароны, рыцари, прелаты
Текут в Каноссу,1 как валы...
И что же их в Каноссу манит?
Или спешат на светлый пир,
И арфа трубадура грянет,
И бурный закипит турнир?
Нет, в честь Марии, в честь Амура
С дрожащих, сладкозвучных струн,
При чистой песни трубадура,
Не побежит живой перун;2
Девизы3 не сорвут улыбки
С румяных губок нежных дев,
И треска дерзновенной сшибки
Не сопроводит трубный рев.
Прелестных жен, мужей суровых
Иной туда позор влечет:
Там пред рабом рабов христовых4
Властитель мира в прах падет,
Падет, смиренный и покорный,
Пред дряхлым старцем грозный царь:
По битве страшной и упорной
Порфиру победил алтарь.
И вот стоит с свечой в деснице,
Немым отчаяньем объят,
Бос, полунаг, в одной срачице,
У запертых дворцовых врат
Злосчастный Гейнрих; жрец угрюмый
Глядит с балкона на него;
С чела жреца тяжелой думы
Не снимет даже торжество.
А кругом дворца толпа,
И жестока и тупа,
Зверь свирепый, зрелищ жадный,
Смотрит, будто камень хладный,
На безмерный срам того,
Чьих бы взоров трепетали,
Чей бы след они лобзали
В день величия его.
И чуждый толпы и в толпе одинок,
На кесаря, папу и волны народа,
Как белый кумир, недвижим и высок
(В нем точно ли бренная наша природа?),
Стремит кто-то с башни таинственный взор,
Пылающий, словно ночной метеор...
&nbs