| Главная » Книги |
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Агасвер, Страница 2
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Агасвер"justify"> Евреев буйных дикий глад снедал
И вызвал в жизнь чудовищное дело
(Злодеи даже вздрогли от него):
Зарезала младенца своего,
Сожрать решилась трепетное тело
Родного сына мерзостная мать.1
Был третий год в исходе. Ночь немая
Едва могла расторгнуть с ратью рать:
Ногами груды трупов попирая,
Вторгаясь в стены, пламени предать
Святыню порывалися трикраты
Когорты римские; едва сам Тит
Их удержал.2 Заутра запретит,
Но глухи будут: шлемы их и латы
Не красная денница озлатит -
Ужасная неслыханная кара
Их в кровь оденет светочем пожара.
И было уж за полночь: освещал
Зловещий луч кометы темя скал,
Дремавших полукругом в темной дали;
Катил унылые струи Кедрон,
И, мнилось, был в струях тех слышен стон,
Они, казалось, в пасмурной печали
О гибели Израиля рыдали.
В последний раз пред смертью тяжкий сон
Смежил народу страждущие вежды,
Лишенному и силы и надежды.
Близ храма, на развалинах забрал
Твердыни рухнувшей, которой дал
Антоний имя,3- в думы погруженный,
На страже юный иудей стоял,
Сухой, как остов, бледный, изнуренный
И бденьем, и неистовой нуждой,
И битвой; а когда-то красотой,
И мощью, и породою высокой
Был знаменит Иосиф черноокий.
И с ним беседовал другой еврей -
Не воин, жрец ли, или фарисей,
А только без меча и сбруи бранной,-
Средь тьмы всеобщей, в грозной тишине,
В кидаре,4 в ризе белой и пространной,
Пришел он по изъязвленной стене,
Мелькая, словно призрак полуночи.
И вдруг из мрака огненные очи,
Угрюм, таинствен, в юношу вперил
И, став: "О чем мечтаешь?"- вопросил.
"Увы!- воскликнул витязь черноокий,
Тебя не знаю; мне твои черты
Неведомы; однако молвлю: ты
Быть должен муж безжалостно жестокий.
Скажи мне: бедные мои мечты
Что сделали тебе? Зачем их чары
Разрушить было?- Я так счастлив был!
Забыты были ужасы и кары:
Грустя без боли, сладостно уныл,
Был ими унесен я в глубь былого!
Я был в Сароне: чуждый битв и гроз,
В наследьи моего отца седого
Бродил я тихо вдоль ручья живого,
Под сенью наших пальм и наших лоз;
Не видя трупов и не слыша стона,
Внимал я трелям соловья Сарона
И душу обонял саронских роз,
Родных мне, славных в песнях Соломона.5
Любовь забудешь там, где стынет кровь,
Где брань и глад, мятеж и мор пируют;
Но пусть меня безумцем именуют
(Поверишь ли?), я вспомнил и любовь!
Сдавалось, будто меч приняв впервые,
Готовлюсь стены защищать святые
И расстаюсь, сдавалось, с милой я...
Клянусь, пришелец! предо мной стояла
Моя Деввора, свет мой, жизнь моя,
Так точно, как когда, замлев, упала
На грудь мою и простонала: "Друг,
Прости навеки: нет тебе возврата!"
Ах! знать, была предведеньем объята
Душа любезной: в мой родимый круг,
В ее объятья мне из бойни ратной
Навеки отнят, заперт путь обратный;
Заутра черви ждут нас, мрак и тлен,
Все мы умрем заутра".- "Тот блажен,
Кто умирает,- рек пришелец,- все вы
Умрете, счастливые дети Евы;
А тот, кто не умрет,- увы ему!"-
И замолчал.
Тогда немую тьму
Разрезал вопль протяжный: "Глас совсюду,
Отколе ветры дышат, глас греха
На град сей и на храм, на жениха
И на невесту, на всего Иуду!"
Был ужасом напитан томный вой,
Весь болию проникнут, дик и странен;
Но, некой мощной думой отуманен,
Внял без движенья, хладною душой
Его рыданью муж в одежде белой.
Не так Иосиф; хоть и воин смелый
И среди сеч, и глада, и зараз
Взирал в лицо погибели не раз,
Но весь затрясся,- бледный, охладелый.
Или впервые бедственный привет
В ту роковую ночь услышал? - Нет!
Вот даже и вопроса от пришельца
Не выждал же, а молвил: "Странник, знай:
Не пес то плачет, позабывший лай,
Без пищи, без приюта и владельца;
Не стонет то и буря нараспев:
К Иуде то исходит божий гнев
Из темных уст простого земледельца.
Его все знают: дом его стоял
На южном склоне Элеонских скал...
Четыре года до разгара брани
(В то время мы еще платили дани,
А только тайно на ночной совет
Клеврета начал зазывать клеврет)
Однажды он сказал: "Пойду я в поле"-
И уж в свой дом не возвращался боле,
Исчез без следа. Вот потом настал
Веселый первый день Седьмицы кущей,6
И на равнине, радостью цветущей,
Народ вне града шумно пировал,
Беспечный, под роскошными древами.
Вдруг,- с чудно искривленными чертами,
Явился он средь смехов и забав,
В очах с огнем зловещим исступленья,
Безгласный, страшный,- мнилось, обуяв
От несказанно тяжкого виденья.
Престали пляски: трепета полны,
Вдруг побледнели все средь тишины,
Упавшей будто с неба - столь мгновенной;
Все взоры на него устремлены:
А он стоит, движения лишенный,
Стоит и смотрит, словно лик луны,
Живой мертвец, бесчувственный и хладный;
В сердца всех льется ужас безотрадный.
Но вот уже усталый день погас,
По мановению десницы ночи
Безмолвных звезд бесчисленные очи
Проглянули; тогда, в священный час,
Когда земля под сенью покрывала,
Сотканного из сна и темноты,
Усталая, протяжней задышала
И смолкли шум и рокот суеты,-
В тот час он ожил и на стены града
Взошел, посланник бога или ада,
И стал ходить и "Вас Владыка сил
Отринул! горе, горе!"- возопил.
Был взят ночною стражей исступленный,
С зарей его к префекту привели;
Но, вопрошен правителем земли,
Он, как кумир, из древа сотворенный,
Как труп, в котором жизни луч потух,
Как камень, оставался нем и глух.
Предать его свирепым истязаньям
Велел наместник.- Что же? Мертв к страданьям,
Он их и не приметил; утомил
Мучителей провидец. "Ты безумный",-
Решил префект и ведца отпустил.
И снова день и суетный и шумный
Пред матерью таинственных светил,
Пред влажной ночью скрылся за горами,
И снова над Израиля сынами
Глашатай бед и горя возопил;
И с той поры, чудесно постоянный,
Не уступая ни тревоге бранной,
Ни ужасу неистовых крамол,
На стены еженочно он восходит,
И еженочно бедственный глагол
И на бесстрашных страх и дрожь наводит.
Когда же день займется,- немота
Смыкает бледные его уста,
И он уж не живет, а только дышит:
Клянут его - стоит, молчит, не слышит;
Ударят - даже взором не сверкнет;
Предложат брашно, скажут: "Ешь во здравье!"-
Он жрет, как зверь, и, не взглянув, уйдет.
Ему равны и слава, и бесславье,
И жизнь, и смерть, и злоба, и любовь,-
И, мнится, в жилах у него не кровь".7
Тут воин смолк, а тихими шагами
Тот приближался. Серыми волнами
Трепещущей, неверной темноты
Смывались мутные его черты.
Вдруг замахал засохшими руками,
Стал прядать и, дрожа, завопил он:
"Увы народу, граду и святыне!"
И в тот же миг расторгся чуткий сон
По всем холмам окрестным и в равнине,
Покрытой тяготою римских сил.
И снова он и громче возгласил:
"Увы народу, граду и святыне!"-
И, дня не выждав, грозный легион
На новый приступ ринулся к твердыне;
Вот и другой, вот третий грозный стон,
Рев оглушительный со всех сторон,
Глагол войны, как гром небесный, грянул
И с скрежетом слился. Весь стан воспрянул.
Настал Израилев последний бой;
Последний час Сиона тьму немую
Вдруг превратил в денницу роковую,
В единый, общий, нераздельный вой.
Стрелам навстречу стрелы, камню камень
Несутся с визгом; щит разбит о щит,
Меч ломится о меч; смола кипит;
Клокоча, лижет домы жадный пламень...
И уж в стенах Сиона смерть и Тит!
Иосиф доблестный примкнул к дружине
Сынов Исава8; бьются; он глядит -
И что же? Книжник тот или левит,
С кем он беседовал, утес в пучине -
Без брони, без щита, пред ним стоит.
"Прочь! ты не воин: удались, пришелец!
Без пользы гибнешь!"- юноша вскричал;
Но тот главою молча покачал.
А между тем зловещий земледелец
На них и битву с высоты забрал
Смотрел, и не бесчувствен, как бывало:
Уж ныне истребленье не в зерцало,
Не в мутный призрак свой кровавый лик
Пред ним из-за дрожащей мглы бросало;
Он видит, явно сам господь приник
С десницей гневной, грозно вознесенной,
На град свой, запустенью обреченный!
Под стон и гром, средь дыму и огня,
Под дождь багровых искр, при криках зверских,
Слила в один ужасный ком резня
Отважных римлян и евреев дерзких.
Борьба стрельбу сменила,- нож, кинжал
Сменили лук и дротик. Тот, кто пал,
Еще пяту врага грызет зубами;
Другой пронзен и на копье подъят,
Но гибнет вместе с ним и сопостат:
Вверх меч вознес обеими руками,
Напряг страдалец весь остаток сил,
Скрежеща, бьется, вьется, леденея,
И... свистнул в темя своего злодея
И шлем его череп раздвоил.
Вотще! - Сияние твоих светил
Погасло: издыхаешь, Иудея!
В твоей крови купает ноги враг
И все вперед, вперед за шагом шаг:
И вот твой храм вспылал, и вот в твердыне
Орел,- и сорван твой последний стяг.
"Увы народу, граду и святыне!"-
Тут в третий раз загадочный левит
Услышал; смотрит: там пред ним лежит
Растоптанный Иосиф черноокий;
Вдруг, весь в огне, с зубца стены высокой
"Увы и мне!"- глашатай бед завыл
И в бездну рухнул с рухнувшей стеною.
Но цел левит: не сень ли дивных крыл
Простер бесплотный над его главою?
Он жаждал смерти. Что ж? где пали тьмы,
Где с матерями издыхали чада,
Где взгромоздились мертвых тел холмы,
Там только одному ему пощада -
Жестокая пощада! - "Спите вы,
Вы все, потопшие в кровавом море! -
Так он промолвил: - Горе! горе, горе
Мне одному! ах! жив я! мне увы!"
* * *
________
1 Об этом ужасном деле рассказывает подробно в своей истории
Флавии Иосиф (которого, скажем мимоходом, несправедливо на-
зывают Иосифом Флавием).
2 Тит, по свидетельству того же историка, не желал, чтобы взя-
ли его воины Иерусалим приступом, потому что хотел сохранить
храм, как примечательный памятник зодчества.
3 Цитадель, построенная по приказанию Антония и носившая
его имя.
4 Кидар - род чалмы.
5 См. книгу: Песнь песней, гл. 2, стих 1-й и следующие.
6 Седьмица кущей - известный летний праздник у иудеев.
7 Лицо, которое здесь выводится на сцену, не вымышленное.
О нем упоминает Иосиф, а Евсевий подробно рассказывает его ис-
торию: был он сын земледельца, по имени Анания, а сам звался
Иисусом. В последние 50 лет он приобрел некоторую знаменитость
по известному пророчеству Казотта.
9 Сыны Исава, т. е. едомляне, или идумец, составили дружину
и прислали на помощь осажденному Иерусалиму. Эта дружина от-
личалась не только храбростью, но и благоразумием и повинове-
нием своим вождям и первосвященникам иерусалимским: на нее
одну почти только и могла положиться, среди всеобщих смут, раз-
доров и буйств, партия еврейских умеренных, доктринеров, к кото-
рой принадлежал и сам Иосиф.
III
Н е к т о
Все это только значит, что солгали
Пророки ваши; или подожди:
Еще, быть может, слава впереди,
Которую они вам обещали!
А что по-моему: к земному сын земли
Стремиться должен. Призраки, туманы,
Поэтов и софистов бред, обманы
И ложь жрецов в надоблачной дали.
Взгляни на римлян: властелины мира.
Друг, отчего? без грез пустых они
Для мира, не для синих стран эфира,
Не сложа рук, проводят в мире дни.
Ты скажешь: "Не было у них Гомера,
Платона не было".- Что нужды в том? -
Звучнее лиры броненосный гром;
Платон же... Бог с ним! Без его примера,
Без книг, в которых много слов и снов,
А толку мало,темных болтунов
И между греков было бы помене.
Все песни, все искусства, все дары
Харит и муз - подобны пене,
Похожи на шары
Из воздуха и мыла: пышны, блещут,
Но дунь - мгновенно затрепещут
И - лопнут. То ли дело власть
И страх, который навожу на ближних,
Готовых в прах передо мною пасть?
Богатство, сила, блеск почище вздоров книжных.
А г а с в е р
Не веруешь ты в чудеса;
Тебя послушать: пусты небеса,
Нет никого, кто бы оттоле,
Господь и Судия, радел о нашей доле
И возвещал бы о себе
В виденьях прозорливцев вдохновенных
И грозных знаменьях. Но о судьбе
Моих сограждан, тьмами побиенных,
В убогих же остатках расточенных
По всей поверхности земной,
О страшной гибели страны моей родной,
О запустении святого града
От мятежа, врагов, огня, зараз и глада
Что скажешь? На людей, на град и храм
Сошел же рок и - по его словам:
За смерть его нам, нечестивым, в кару
Бог повелел мечу, и язве, и пожару,
И что ж? пожрала нас неслыханная казнь!
Не спорить мне с тобой: не хитрый я вития;
Но... исповедую души моей боязнь:
Он, может быть, и впрямь мессия,
И согрешили мы,
Что от сошедшего с небес в юдоль печали -
Да будет светом среди тьмы,
Владычества земного ожидали.
Н е к т о
Приятель, это все мечты
Больного вображенья:
На страхи произвольной слепоты
Ответ - улыбка сожаленья.
А г а с в е р
Он рек мне: "Будешь жить",- что ж? скорбную
главу
Под град я подставлял каменьев раскаленных,
Бросался на врагов, победой разъяренных,
Грудь открывал мечам и копьям... Но живу!
Н е к т о
И поздравляю, потому что в гробе
Едва ли веселее, чем у нас;
Хотя порою, под сердитый час,
О глупости, о злобе,
О мерзости людской
И много говорит иной,
Но даже Персии злоречивый
И гневный Ювенал
Не поспешат запрятаться в подвал,
Где умный и дурак, ханжа и нечестивый
Средь непробудной тишины,
Средь мрака вечного - равны.
Что жив ты - случай, и притом счастливый.
А г а с в е р
Я не старею; измененью лет,
Так мне сдается, не подвержен,
Не чувствую упадка силы...
Н е к т о
Нет? -
Ты, верно, в молодости был воздержан... -
Так Некто, издеваясь, возражал
Казнимому бессмертьем Агасверу,
Когда уже был путь его не мал,
Но не шагнул еще за роковую меру,
За грань последнюю, какую указал
Отец времен и веков
Тревожной жизни человеков;
В те дни венчанный славою Траян
Сидел над той громадой царств и стран,
Которую, тщеславьем ослепленный,
То гнусный раб, то мерзостный тиран,
Потомок Брута называл вселенной.1
Но с кем же скорбный иудей
Вел разговор средь плачущей пустыни,
На пепле Соломоновой святыни,
В глухую ночь, под вой зверей,
Которые, ногами землю роя,
Искали трупов, жертв отчаянного боя?2
Что отвечать мне вам,
Питомцы мудрости высокомерной?
Ваш род строптивый - род неверный:
На посмеянье ли вам свой рассказ я дам?
Вы, праха легкомысленные чада,
За чашей искрометного вина
Поете: "Смертным жизнь на миг подарена,
А там нет ничего, нет рая, нет и ада!"
Вы на воде, на прозе взращены:
Для вас поэзия и мир без глубины...
Для вас учения Садокова наследник3
Такой же, как и тот, еврей,
Или, пожалуй, грек-эпикурей,
Скитальца просвещенный собеседник,
Великий Мильтон... "Мильтон здесь к чему?
Тебе ль равняться с ним?"- С титаном мне, пигмею?
Не оскорбленье ли тому,
Пред кем благоговею,
И отвечать-то вам?- Но выпал век ему,
Который не чета же моему:
Пылал еще в то время веры пламень,
И, как в напитанный огнем священным камень,
Так ударял в сердца певец -
И вылетали искры из сердец!
Он бога возвещал: что ж? и дышать не смея,
Ему внимали; славил красоту -
Влюблялся мир в его волшебную мечту;
Перуном поражал злодея -
Злодей дрожал; или, проникнут сам
Испугом вещим, духа отрицанья
Являл испуганным очам -
И в души проливал потоки содроганья.
Да! не в метафору в те дни и смерть и грех,
А в зримое лицо, в чудовищное тело
Поэта вдохновение одело.
Что ж? об заклад: теперь и он бы встретил смех!
Как, например, пред вами молвить смело.
Блестящих ангелов в златых полях небес
Привык я видеть, да и бес
Не мертвенное зло, без бытия живого,
Не отвлечение, а точно падший дух
И враг свирепый племени людского?4
Не так ли? хохот ваш тут поразит мой слух:
"Ступай и бреднями пугай старух;
Кажи не нам, а ребятишкам буку!"
Уж так и быть! Навесть и страшно скуку,
Но кончу исповедь свою.
За Фауста я себя не выдаю,
А попадался мне, и видимо, лукавый;
Не окружен, конечно, адской славой,
Не гадкая та харя, с коей нас
Знакомят сказки, Дант и Тасс,5-
В пристойном виде, для стихов негодном,
То в рясе, то во фраке модном,
То в эполетах (в наш любезный век
И он премилый человек!).
Я узнавал не по наряду,
Не по улыбке, не по взгляду,-
По языку я узнавал его;
Его холодный, благозвучный лепет
Рвал струны сердца моего;
Я ужас ощущал, и обморок, и трепет,
А он учтиво продолжал:
"Итак, я, кажется, вам доказал:
Бог, красота, добро, бессмертье - предрассудок,
И глупость, стало быть, единственный порок,
Вселенной правит случай или рок,
Людьми же - похоть и желудок";
Довольно! - Напоследок, не тая
И не робея, объявлю же я:
На пепле и костях Давидовой столицы
Так к Агасверу некто приступил,
Известный некогда под именем Денницы,
И Сатаны, и Князя темных сил,
Но эти прозвища он в старину носил.
В то время властвовал,- я вам сказал,- Траян:
При нем народные злодеи,
Наушники, не растравляли ран
Республики; патрициев со львами
Он в цирк не выводил;6 не думал созывать
Сената, чтоб с почтенными отцами
О соусе к осетрине рассуждать;7
А не без слабостей был царственный воитель.
Остатка стран свободных притеснитель,
Он превратил свои народы в рать
И метил в Бахусы и Сезострисы.
Да, к слову: в Бахусы! Не потрясались тисы
Пред ним толпою бешеных менад
(Не слишком это было бы впопад
В столетье Тацита и Ювенала),
Однако летопись не умолчала:
Герой бывал хмелен от вакховых отрад.
Он, правда, знал себя; спасибо! раз, не пьяный,
Указ похвальный, хоть немножечко и странный,
Послал в сенат: "Обязываю вас
Не исполнять, что под веселый час
Траяну приказать случится..." Дело!
А лучше было бы не пить...
Все выскажу ли смело?
Диона Кассия вы можете купить...
Я исчисленья прерываю нить.
Траяном, может быть за панегирик звучный,8
В наместники назначен Плиний был
Страны азийской, римлянам подручной,
Какой же именно - я позабыл.9
Вельможа Плиний во всей силе слова:
Любезность, величавость, ум и вкус -
Поступков и речей его основа;
Он вместе и питомец муз,
Философ и оратор,
Однако и в святилище наук
Все барин: царедворец и сенатор.
Кто волею судеб без рук,
Язык того всегда бывал проворен:
В Траянов век
Без рук был, и давно, вертлявый грек,
И потому не так, как прежде, вздорен,
Строптив и вспыльчив, нет! смирен и терпелив,
Искателен и вкрадчив, а болтлив,
& 
| |
| Просмотров: 368 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры