Гиппиус Зинаида Николаевна - Мисс Май

p; Андрей уже привык к ее акценту. Она говорила простые вещи, рассказывала охотно, но Андрей не чувствовал ни малейшего сближения между ними - по-прежнему она была для него таинственной и необычайной, как будто все эти слова она говорила для него, для Андрея, а главную свою тайну хранила свято для себя одной.

   - А вы давно в России?

   - Пять лет.

   - И раньше не знали по-русски?

   - О, нет. Я никогда не слышала русского языка. С Анной Ильиничной я говорила по-французски. Но и по-английски она знает.

   - Когда же вы успели так хорошо выучиться?

   - Я не вполне хорошо говорю. У меня акцент, и я знаю не очень много слов. Некоторые выражения, совершенно русские, мне незнакомы. Но я продолжаю учиться и надеюсь хорошо овладеть языком. Я люблю говорить по-русски. Вы не заметили, чтобы я сделала ошибку?

   Андрею показалось теперь, что она говорит с ним только для практики. И У него явилось безумное желание уметь говорить с ней на ее родном языке. Быть может, тогда легче было бы приблизиться к ней.

   На пригорке, который почему-то считался особенно живописным, устроили чай. Кузины и приезжие кавалеры любезничали, смеялись сверх меры и вообще делали все, что подобает делать "молодежи". Мисс Май была сдержаннее других, но вступала в разговор охотно и без всякого принуждения. Несколько раз она обращалась к Андрею, даже к Ваничке. И Андрей опять думал, что это она для практики, а что если бы не практика, то она никому не удостоила бы сказать ни единого слова.

   Было уже сыро и поздно, когда после закусываний, игр, прогулок собрались ехать домой. Анна Ильинична чувствовала себя дурно и каялась, что поехала. Все устали и примолкли. Андрей теперь сидел на узенькой рулевой скамеечке рядом с Катей, завернутой в плед. Греб Ваничка и офицер из города. Катя прижалась плотно и молчала. Было очень тихо. Другие лодки отстали далеко. Небо и вода бледнели и холодели. Яркая звезда зажглась на краю неба, еще совсем светлого. В лесу над рекой смелее, защелкал соловей - и неприятно и резко потревожил засыпающий день.

   - О чем ты думаешь? - спросила вдруг Катя негромко, подняв глаза на Андрея.

   Андрей не сразу ответил. Он сам не знал, о чем он думал. Но ему не понравился вопрос Кати. Он разбил его настроение. А настроение было смутное, бледное, как вечер, недорогое ему.

   - Так, ни о чем не думал,- проговорил он.- А ты о чем?

   - Мне пришло в голову, что свадьбу решили двадцать четвертого июля, а двадцать четвертое июля суббота. В субботу не венчают. И как это мы раньше не подумали? Что же теперь?

   - Теперь? Ну, назначим двадцать пятого. Не все ли равно?

   - Да, конечно... Ах, Андрюша, Андрюша, как время летит! Не успеем оглянуться, как эти три месяца пройдут. А сколько дела! Успею ли я?

   - Это насчет приданого?

   - Да...

   - Успеешь...

   Разговор погас, и они доехали молчаливо, прижавшись плечом к плечу,- и каждый, в своих собственных мыслях, далекий другому.

  

  

   Тетя Анна Ильинична ничего не говорила Андрею, но так часто смотрела на него с нескрываемым сокрушением, так явно показывала Кате снисходительное сожаление, что Андрей нехотя понял, как она относится к предстоящему браку. Сначала это его удивило, потом и огорчило, ибо тетю Анну Ильиничну он и любил, и считал женщиной неглупой. Он решил поговорить с ней - и одни раз, перед обедом, нарочно пошел в ее комнату.

   Он застал тетку в кресле. Мисс Май не было.

   Андрей немедля приступил к разговору.

   - Тетя, отчего вам не нравится, что я женюсь?

   - Мне, мой друг, это не не нравится. Мне твоя невеста не нравится.

   - Катя? Чем же Катя может не нравиться?

   - Прекрасная, мой друг, девушка, прекрасная. Только она не для тебя.

   - Да почему же?

   - Да, во-первых, потому, что ты ее не любишь.

   - Я? Катю? Милая тетя, уверяю вас, что я даже представить себе не могу, даже вообразить не могу, что я ее не люблю.

   - Это ничего не значит. Часто случается, что вообразить не могут, что любят, а любят.

   - Нет, тетя, я вас не понимаю.

   - Милый Андрюша, я хочу ту правду сказать, которую тебе без меня никто не скажет. Ты думаешь, что ты не буйный, тихий, скромный, недалекий, что так всю жизнь в норе - в конуре проживешь с толстыми детьми да с хозяйкой-женой. А ты только запоздалый, Андрюша, вот как поздние цыплята бывают. У тебя еще не прогорело. Подожди на пуховик ложиться, еще ноги молодые, еще погуляй. А Катя тебя сразу на пуховик кладет. Ты около любви настоящей и не был, что мы в наше время любовью называли, а говоришь - Катю любишь. Ты ее любишь, я не спорю... Да страшно очень, Андрюша. Ведь ты на ней точно восемь лет женат. У тебя к ней живого интереса нет, да и откуда? Ты ее, как себя, знаешь, да еще и знать-то в ней меньше что есть. Август дольше всех месяцев тянется. Такой длинный, спокойный, вечный какой-то месяц. Да ведь он хорош, Андрюша, только после других месяцев. А у вас с Катей август незапамятный. Не верно я говорю?

   Андрей был смущен и сердит. Слова тетки не убедили его. Но ему почему-то вспомнился Тихон. Он тоже потерял интерес к Василисе, хотя и любил ее.

   - Оставьте, тетя,- произнес Андрей.- Август так август. Какие там августы! Пусть будет, как будет. Я Катю люблю очень и не хочу менять план жизни из-за чего-то весьма гадательного. Вы говорите, я не знаю настоящей любви. И слава Богу! Жизнь для жизни, а не для игр да сантиментов. Я решил прожить ее твердо, трезво и спокойно - и вы меня не смущайте, тетя,- это вам не удастся.

   В первый раз Андрей говорил так с Анной Ильиничной. Но она не рассердилась. А когда он вышел, она покачала головой и улыбнулась.

  

  

   Андрей пошел в парк. В липовой аллее он услыхал за собою торопливые шаги. Он обернулся. За ним шла мисс Май.

   Последнюю неделю Андрею почти не случалось ни разговаривать, ни видеться с англичанкой. Она проходила мимо, легкая, светлая и непонятная, Андрей чувствовал несказанную обиду, тревогу, шел к Кате и говорил с нею о приданом. Дни делались душнее, раз была гроза. Андрею казалось, что мисс Май ему неприятна, и хорошо бы, если б она уехала.

   Теперь, когда он увидал ее, идущую к нему,- ему пришло в голову убежать. Но было невозможно. Он остановился и ждал.

   - Андрей Николаевич,- сказала она,- я пройдусь с вами. Я видела, как вы пошли сюда от Анны Ильиничны, и я решила присоединиться к вам, если вы не имеете ничего против этого.

   - Я очень рад, пройдемся. Вы желаете к пруду?

   Он смотрел в сторону, мимо нее, но все-таки видел ее хорошо. Она всегда одевалась в светлое. Теперь на ней было платье из тонкой материи, сшитое гладко, без сборок и складок,- неопределенное, бледно-красное, но не розовое, с зеленоватым оттенком, точно недозрелая земляника. Шляпа висела у нее на руке, легкие волосы слегка растрепались и закручивались у висков. Полувечернее солнце уже проникло в аллею сбоку, почти снизу, и стволы лип казались жаркими и золотыми. Мисс Май не щурила глаза, как будто лучи не мешали ей смотреть.

   - Пойдемте прямо,- проговорила она.- Я имею вам что-то сказать.

   Они пошли. Андрею опять стало неприятно, и он даже подумал про себя, но словами:

   "Чего ей нужно? Ведь, кажется, видит, что я расстроен. Нет, пристает..."

   Как бы в ответ на его мысли англичанка сказала:

   - Вы расстроились, как я думаю, от разговора с Анной Ильиничной. Это, конечно, большая нескромность, что я касаюсь ваших дел, но я лучше вас знаю характер Анны Ильиничны, знаю ее суждения о вас, ее мнение вообще о ваших планах... и я могу стараться разъяснить ей ее ошибки, если они заставляют вас страдать.

   Андрей мало понял.

   - Какие ошибки? Что заставляет меня страдать? А вы разве знаете, о чем говорила со мной тетя?

   - Она, я предполагаю, говорила о вашем супружестве, о... mademoiselle Кате и не одобряла ваших жизненных планов. Она думает, что у вас есть предназначение для другого. Так вот, если слова любимой тетки вас огорчают и вы хотели бы лучше ее одобрения, то я и могу сказать, зная характер Анны Ильиничны, что она недолго будет держаться этого своего мнения. Она всегда скоро сознает ошибки.

   Андрей был удивлен. Что-то неожиданно и неприятно кольнуло его в сердце.

   - Ошибки? А почему же вы-то уверены, что она ошибается? И в чем ошибается?

   - Но вы тоже думаете, что она ошибается, иначе бы вы не огорчались,- возразила мисс Май.- Я считаю, что mademoiselle Катя к вам очень подходит и что вы вместе будете счастливы. И что вообще избранная вами дорога вам подходит.

   В душе Андрея опять что-то повернулось. Он взглянул на девушку мрачно, почти злобно:

   - Значит, вы лично не считаете меня, как тетя, способным на нечто более широкое, деятельное, на любовь более горячую, чем моя привычка к Кате?

   - Привычка? Нет, отчего? Это тоже называют любовью. О ваших же планах и вообще никакого более мнения о вас я теперь выразить не могу. Скажу только, что ведь вы сами ничего другого и не хотите...

   - Почему вы думаете, что не хочу? - вдруг почти закричал Андрей, останавливаясь. Лицо его было бледно и зло.- Не хочу, не хочу! Может быть, я сам не знаю, чего я хочу? Может быть, у меня тоска дикая, непереносная, я, может быть, задохнусь в болоте! Способен ли там или нет на что другое, и на что именно - я не знаю, а что хочу и живых чувств, и живой жизни, и всего, всего другого,- это я знаю! Вон и листья живут, растут, меняются - посмотрите, какая липа стала кудрявая,- а я, вы думаете, безропотно лежу на пуховике?

   Мисс Май смотрела на него молча, без удивления. Серые глаза ее с большими зрачками были так близко, что Андрей, вглядевшись в эти зрачки, увидел в них свое собственное возбужденное лицо - и ему стало страшно. Чувство, никогда раньше не испытанное, похожее на необъятную тоску и желание броситься вниз, в пропасть без дна,- сжало грудь до физической боли. Он хотел еще что-то сказать - но не смог, повернулся и быстро пошел, почти побежал прочь.

  

  

   Почему тетя Анна Ильинична считала Андрея "запоздалым", Катю - способной вредно повлиять на его жизнь, а его самого предназначенным для особенно широкой деятельности, и какой именно - всего этого она, вероятно, не могла бы объяснить. Видеть в Андрее замечательные свойства ей, конечно, помогало желание, в отношениях же с Катей она, человек старый, не боящийся романтизма, любящий Андрея,- просто чувствовала что-то неладное, не нравящееся ей, и потому не хотела этого брака. Неладное кругом чувствовал и сам Андрей. Приливы тоски, которая заставляла его бродить по лесу целыми днями, теперь сделались острее, глубже и как-то безнадежнее: у него и мысль никогда не являлась поговорить, посоветоваться с Катей. Он, напротив, боялся, чтобы она не узнала его настроений. Она все равно не поняла бы или поняла неожиданным образом, то есть что Андрей ее разлюбил, ревнует, недоволен днем свадьбы, нездоров...

   После странного разговора с мисс Май Андрей быстрым шагом, не оглядываясь, пошел через фруктовый сад в поле. Он забыл, что сейчас обед, что его будут искать... Беспомощный и жалкий, как заблудившийся ребенок, он куда-то бежал, чтобы быть одному, сообразить что-то, обдумать, но непривычный ум не слушался, в голове путалось, и опять он не мог ни понять, ни утолить свою тоску.

   Было совсем темно, когда он вернулся к усадьбе. Как в тот вечер ранней весною, когда он в первый раз увидел в парке белое платье мисс Май, он не вошел в дом, но остановился на дворе. В прачечной горел огонь. Но песен не было слышно. Темная, почти черная, ночь не позволяла различать ни фигур, ни предметов на расстоянии, но вдруг Андрей услыхал около себя задержанные голоса. Мужской голос принадлежал Тихону.

   - Куда ты, ласточка? - говорил он кому-то.- Подожди, постой. Разве я тебя трогаю? Нельзя уж и говорить? Ты меня, девка, коли хочешь знать, вот как приворожила. Я без тебя теперь ни ступить. Повернешься ты - мила мне, слово скажешь - еще милее. Вся ты мне кругом мила. Песню запоешь - я сейчас на землю ничком - и плачу. Так, сам о себе плачу. И сладко вот мне, и сладко, и сам я не знаю, что мне сладко. Главное - вся ты для меня удивительная, вот что главное.

   Прошло несколько секунд молчания, вероятно, собеседница Тихона думала над его словами. Наконец она сказала:

   - Да, говоришь: мила. - мила... Ловок ты, поглядеть на тебя... Небось, на Васенке женишься... Я тебе что? Я тебе не невеста, ты около своей невесты ходи. Я тебе верить никак не могу, я тебе за эти твои подходы такого покажу, что ты у меня ажно до амбара полетишь. Что там! Гони тогда Васенку! Пускай я цветы надену - и буду заместо нее! А то слова-то мне эти давно прислушались. Я человек горячий.

   В голосе Тихона, когда он ответил, были и досада, и горестное удивление:

   - Эх ты, девка! Ни слов, ни чувствований человеческих понять не можешь. И чего взбеленилась? Разве я тебя трогаю? За что ты меня гнать-то от себя будешь? Песню твою нельзя послушать? Обидно милой быть? С Васенкой у нас обещанье, давнишнее, я ее, Васену, вдоль и поперек знаю, она славная жена будет... Может, и ты славная жена будешь - да жалею я тебя смертно в жены взять. Ты теперь, Поля, такая мне удивительная и сладкая, как бы мне от Бога ниспослание,- а тогда что? Как Васена и будешь. Жена - что? Жена всегда жена. Для духа нет простора, умиления нет. Не гони ты меня, Поляша, зачем меня гнать? Всякая тварь теперь радуется, цветы распускаются, последняя букашка - и та, с кем хочет, с тем и летит,- чего ж ты меня к Васене гонишь? Человек не хуже. Да и тебе я не противен.

   "Это он с Пелагеей-прачкой,- подумал Андрей, вспоминая рослую, фигуру Поли, смуглое свежее лицо и голос.- А Василиса?"

   Андрей пошел на голоса, но пред ним только метнулись две темные фигуры с легким шорохом - и скрылись. Андрей все-таки двигался вперед, сам не зная хорошенько, что ему нужно. Ни за что в мире он не пошел бы теперь домой, к матери, в освещенную столовую, к слезам и расспросам Кати. Ему хотелось идти так, прямо, до пруда, потом еще прямо, в пруд, в воду,- не в воду, только прямо, не оглядываясь, не думая, не видя.

   Калитка в парк была отворена. Но Андрей вдруг остановился, потому что увидал светлое пятно перед собой в двух шагах. Он остановился только на мгновение, он сразу, бесспорно, неотвратимо понял, что это мисс Май. Он подошел ближе, совсем близко, обнял ее и прижал к себе. Под его руками было тонкое, почти несуществующее тело, почти призрак. Андрей не сам подошел, не сам обнял - он бы не посмел: но ему точно приказал кто-то сделать это, сильнее его,- и он повиновался без мысли, с ужасом.

   Она не сопротивлялась. Несколько мгновений они стояли неподвижно, потом пошли так, обнявшись, куда-то вниз, должно быть, к пруду. Кругом стоял шум, шорох, шелест и шепот летней ночи, темной, с черно-синим небом и большими лучистыми звездами. Вот и пруд, застывший, неподвижный, как бездонная яма. Между камышами черно и глухо, только кое-где неожиданно блестит отраженная звезда. Это тот самый пруд, до которого Андрей хотел сейчас идти один, до пруда, в пруд... Но Андрей забыл это, как вообще забыл, что он думал и как жил раньше. Они шли долго, потом сели на скамейку. Они еще не сказали ни слова, но Андрей чувствовал в горле теплые слезы - и не боялся их. Прошло какое-то время, они опять медленно огибали темный пруд - и уже говорили. Может быть, Андрей начал первый говорить, а может быть, и Май.

   - Какая ты необыкновенная, я тебя не понимаю.. Ты любишь меня? Да это не то слово. Я и прежде любил. А для тебя у меня нет слова. Май, ты как жизнь. Всё. И начало, и конец. Ты видишь, что я так чувствую? Скажи мне, зачем ты, откуда ты такая?

   - Я тебя люблю,- сказала Май.- Я никогда никому не говорила "ты", кроме Бога. Я, быть может, не умею говорить "ты". Но нельзя тебе иначе. Я люблю, потому что так нужно. И ты меня тоже, потому что так нужно - любить. Ты меня уже давно любишь, я давно вижу. Я и думала, что это любовь, я ее сейчас узнала. Остальное не это, не любовь.

   - Но ведь я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, за что же ты любишь?

   - Ни за что. Мне все равно. Это само приходит - без всяких мыслей. Мысли даже могут быть против. По мыслям,- особенно как другие думают,- тебе следует любить Катю, а не меня.

   Андрей рассмеялся. Он не чувствовал никаких угрызений совести, ни малейшей вины перед невестой - так она была далеко от него, так их отношения были несравнимы с теперешним. Он ничего не отнял у Кати. Он сам только что открыл в себе душу - и всю ее сейчас же отдал девушке в белом платье, которую едва знал и от которой едва слышал несколько слов. Она сказала, что "это" само приходит,- и, вероятно, в ее словах была истина.

   - Катя, Катя...- повторил Андрей.- Что ж, она ко мне подходит. Сегодня в аллее, помнишь? Ты мне говорила правду...

   - Да, но я нарочно. Правду, но не всю... Половину. Мысли - ведь тоже не ложь, а я говорила о них, о мыслях. Я уж знала тогда, что есть и другое, вот что пришло. Это неизбежно.

   За тополями небо покраснело, как зарево пожара,- и большая, тусклая луна поднялась. Все выяснилось, почти неприметно светлея. Андрей увидал бледные черты Май. Лицо ее было строго и серьезно. Луна поднималась, делалась меньше и серебристее. От тихих деревьев и травы ползли сырые ароматы.

   - Мне не стыдно деревьев,- сказал Андрей.- Трава, и небо, и зелень похожи на тебя. Я давно заметил, что листья так дают тебе тень - точно ты им своя.

   - Все это - одно. А ты не знал? Не надо удивляться, надо приближаться ко всему, тогда будет хорошо.

   - Май, какая ты странная! Но ведь люди - люди, они живут, они служат, у них дела, деньги, свадьбы, законы... Ты точно не хочешь знать ничего простого.

   - Простого? О, нет, ты говоришь не о простом, ты о житейском, о мелком говоришь. Оно есть, но ему не следует быть, несчастие, что оно есть. А простое - это не то. Все просто - и я, и травы, и любовь, и небо, и смерть...

   Прилив отчаяния охватил Андрея. Что же дальше? Она здесь теперь, с ним, а потом? Как соединить сон и действительность?

   - Я хочу быть всегда с тобой. Я женюсь на тебе.

   Май засмеялась и покачала головой. Лицо ее было все светлое от месяца и прозрачное, как листья белых цветов.

   - О, нет,- сказала она, продолжая улыбаться.- Я не жена.

   - Отчего? Отчего? Но что же делать?

   - У тебя есть любовь в душе. О чем ты заботишься?

   - Я хочу всегда с тобой, всегда, как теперь. Я не могу не жениться на тебе.

   - Послушай,- сказала Май.- Пойми, что я думаю. Я думаю, что люди гораздо дольше живут, чем им следует, чем они действительно могут. Это как если бы зрелые апельсины не падали с веток, а сохли и портились на дереве. Истинная жизнь человека проходит быстро, как весна и лето, так же быстро. А потом люди остаются доживать,- это ошибка, им пресно и скучно, потому что жизни нет. Большое счастье, если можно пройти жизнь, прожить весну и лето - и кончить, не ползти дальше. И жизнь ничем нельзя продлить, как май нельзя продлить. Ты хочешь всегда со мной - как теперь. Теперь есть счастье, потому что есть жизнь, а потом все равно ничего не будет, потому что придет смерть. Живи со мной - а доживай... с кем хочешь... Я бы не хотела доживать совсем.

   - Я тебя не понимаю,- робко сказал Андрей.- Но как и зачем от тебя уйти? - И он обнял ее и поцеловал легкие волосы.- Куда уйти? А ты? Оставишь меня? Выйдешь замуж?

   Май опять улыбнулась.

   - О, я не выйду. Я думаю, я не доживу до старых лет. Отец умер от сердца, у меня тоже болезнь сердца, это я знаю. Я не выйду замуж.

   Андрей сжал ее руки.

   - Болезнь? А я? Боже мой, а я?

   - Но это не сейчас, это потом. А болезнь - это хорошо, потому что скоро. Надо ведь умирать от чего-нибудь.

   Она первая сказала, что пора идти домой. Было очень поздно, но в усадьбе еще горели огни. Андрея ждали. У двери они расстались - так же неожиданно, как сошлись, без поцелуя, без обещаний встретиться. Андрей пришел к себе, запер дверь на ключ и не ответил, когда к нему стучали. Он не спал всю ночь и о чем-то думал, что-то хотел понять и решить. Но решать было нечего, а понять, соединить любовь и жизнь не могли люди и до Андрея, не смогут, вероятно, и после него.

  

  

   В маленькой комнате с лежанкой, с сундуками и корзинками, с вареньем на полках - сидели Домна Ниловна, тетушка Анна Ильинична и Катя.

   Комната эта помещалась в самом дальнем углу дома и называлась почему-то "теплушкой". Во всех случаях жизни, требовавших обсуждений сообща, Домна Ниловна устраивала семейный совет именно в "теплушке". Даже когда она одна должна была что-нибудь решить относительно хозяйства, например,- она удалялась в эту тесную комнатку, считала банки с пикулями и вареньем, перебирала пучки резко пахнущих сухих трав, висящих на стенах,- и сейчас же чувствовала, что укрепляется в мыслях.

   Теперь и Анна Ильинична была привлечена сюда. Она чувствовала себя преотвратительно в "теплушке". Сундуки теснили ее, низенькие стульчики казались неудобными, от спертого воздуха ей становилось душно.

   - Что же, сестрица? Чего же охать? Ты уж мне скажи, наконец, что у вас случилось и при чем тут я?

   Домна Ниловна махнула рукой. Катя отошла к окну и, вынув платок, заплакала, громко дыша. У нее и раньше были красные глаза.

   Анна Ильинична нетерпеливо задвигалась на стуле.

   - Да ведь можно же объяснить, наконец, в чем дело?

   - Думать надо - вы все, сестрица, знаете,- начала Домна Ниловна.- Что там, вина не ваша, но горько мне, горько видеть, как гибнет единое дитя да как девичье сердце болит, золотое сердце, это всякий видит...

   - Прошу тебя, Домаша, изъясниться. Весьма серьезно прошу.

   - А какого тут шута изъясняться? - вдруг вскипела Домна Ниловна.- Твоя же эта гувернантка перед Андрюшей вертелась, знала, что жених,- бесстыдные ее глаза,- и так ребенка повредила, что - на поди! - все забыл. Ровно пришитые друг к другу. Целый месяц только вдвоем. Катю ведь уж любил, любил, и что ж! Точно колдовство. Обещанье, любовь, честный брак - все как нищему в торбу кинул! Я ему сегодня слово - а он меня так и пришибил: я, говорит, ее больше жизни люблю. Только, говорит, при Кате молчите. Да что же это за страм! Это одно только - болен мальчик, нездоров!

   Анна Ильинична помолчала.

   - Не знаю, Домаша, как ты можешь так разговаривать со мною. Извиняю тебя, потому что ты расстроена. Май для меня как дочь, я ее чуть не с десяти лет воспитала, а ты ее мне позоришь. Думаю я, что нельзя взрослому человеку запретить любить, кого он хочет. Мое же личное мнение таково, коли хочешь знать, что Андрей куда больше характером к англичанке подходит, чем к своей невесте,- ты меня, Катичка, извини, я тебя ценю и уважаю, я только про сходство ваше с Андреем говорю. Ехала сюда, ничего решенного у вас не зная, я уже думала о своей: вот бы их с Андреем парочка! И смело говорю: пусть сладится, рада буду.

   Домна Ниловна всплеснула руками. Катя у окна заплакала громче и, вдруг оторвав искаженное лицо от платка, крикнула зло:

   - Больная-то, больная! Как смерть, бледная, как прут, тонкая! Любит муж жену здоровую! Молчите уж вы! Не Андрюшина вина, а ваша! Вы сводили!

   Она была груба и неприятна; вероятно, она сильно страдала. Даже Домна Ниловна прикрикнула на нее. Катя затихла и замерла у окна.

   Анна Ильинична тоже молчала. Катины слова имели долю правды: мисс Май точно была больная, и Анна Ильинична это знала. Андрея она любила больше, и теперь, сквозь романтическое желание соединить своих детей, здравый смысл пожилой женщины шепнул ей: разумно ли это? Полезно ли для Андрея?

   - Я тебе свое окончательное мнение сообщу,- произнесла она, с трудом поднимаясь с низенького стула.- А теперь извини, мать моя,- я пойду. Задохлась тут от этих трав.

   Катя и Домна Ниловна остались - она ушла в свою комнату. Но и там было душно. И Анна Ильинична решилась пройти в парк, в беседку, где стояло ее кресло.

   Лето было в разгаре. Все распустилось, разошлось, каждый лист раскрылся с полным бесстыдством, не оставляя места никакой тайне. Солнце жгло и жарило. Пахло пылью и горячей смолой. Нигде не было отрады.

   В беседке было особенно жарко - и Анна Ильинична хотела встать, но вдруг в дверях появилась Май. Она подошла ближе и села на низенькую скамеечку у самого кресла.

   Анна Ильинична посмотрела на свою воспитанницу. Казалось - жара на нее иначе действовала, чем на других. Лицо ее было еще бледнее, прозрачнее, меньше, спокойные всегда глаза - грустны, точно весь этот летний зной, эта грубая сила природы, сменившая нежность, была враждебна ей, печалила ее так же бесконечно, как прежде радовала нежность.

   - Мне хотелось бы уехать отсюда,- сказала Май.- Здесь так жарко, и мне немного дурно.

   - Тебе дурно от жары?

   - Мне хочется уехать,- повторила Май кротко.- Я думаю, мне будет гораздо лучше, если я уеду.

   - Послушай, девочка,- начала Анна Ильинична серьезно.- Отчего ты со мною всегда такая скрытная? Ты лучше мне скажи,- я все равно знаю,- ты любишь Андрюшу?

   Май не покраснела, не взволновалась - она сказала очень просто, почти холодно:

   - Да, я люблю.

   - И оттого хочешь уехать? Бежать? Оттого, что он жених другой? Но, девочка, послушай меня... Я тебя понимаю...

   - О нет,- сказала Май.- Вы ошибаетесь. Я совсем не бегу. Для меня мало значения имело, что Андрей Николаевич жених...

   - Как - мало? Но ведь он не мог тебе предложение сделать...

   - Отчего? Он просил, чтобы я вышла за него замуж. Но я отказала.

   - Отказала! Боже милостивый! Любят друг друга - и отказала! И все ради Катерины!

   - О, нет, нет, ведь я уже упомянула, что для меня не имело значения это обстоятельство... невеста его. Между нами была любовь и правда, но теперь уже все кончилось.

   - Поссорились вы, что ли?

   Лицо Май на секунду затуманилось, точно ей было нетерпеливо и скучно.

   - Нет, мы не ссорились,- проговорила она.- Так кончилось. Замуж - это другое. Замуж я ни за кого не выйду. И вы со мной не говорите об этом,- прибавила она твердо.- Я вам не умею объяснить. Я только знаю, что любовь - одно, а брак - другое. Я к браку никакой склонности не имею.

   - По-твоему, без брака любить, что ли? - почти озлобленно крикнула Анна Ильинична.

   Май улыбнулась.

   - Да нет,- сказала она.- Я говорю: почему, если речь идет о любви,- сейчас что-то нужно устраивать, свадьбу... Как это выразить?.. точно маленькими гвоздиками любовь приколачивают... Зачем это? Я о свадьбах и знать не хочу. Любовь живая. Она пришла - и ушла. А свадьбы - какое мне дело? Пусть там, кто хочет. Я на это не пойду.

   Анна Ильинична смотрела растерянно. Из всех речей своей сумасбродной воспитанницы она поняла только одно, что замуж за Андрея она не выйдет и что, действительно, им лучше уехать. Она вспомнила о болезненности Май - и почувствовала себя слегка утешенной.

   Май встала, помогла встать Анне Ильиничне и поцеловала у нее руку.

   - Я могу приготовить чемоданы? Мы завтра утром уедем?

   - Завтра? Ну, завтра... Да куда только?.. Постой... Ведь надо решить - куда. Не в деревню же... Ты куда хочешь?

   - Все равно, куда вам угодно.

   - Ну, что ж... Ну, в Швейцарию поедем, повыше куда-нибудь, хочешь?

   - Да, хочу... Там еще весна,- прибавила она как бы про себя и опять поцеловала руку у взволнованной и растерянной Анны Ильиничны.

  

  

   Стемнело рано, потому что надвинулись тучи, низкие, плотные, черные, обещая грозу. Ожидание было тихо и томительно. И во всем доме уже давно было тихо и томительно, точно где-то лежал больной или нависло несчастие. Катя ходила с красными глазами и молчала, Домна Ниловна вздыхала, Андрей сидел безвыходно, когда не гулял с Май. Первое время он был только счастлив, безумен и весел, не думая ни о чем, кроме своей странной любви, но теперь опять он мучился, не понимая, что будет дальше, и по привычке желая кончить все это определенно, подвести под какую-нибудь из условностей. И мысль о Кате мешала ему. И Май была не его, а чем ближе он к ней подходил, тем она казалась ему страннее и недоступнее.

   На столе горела свеча. Пламя не колебалось, хотя дверь на балкон была отворена и казалась черной пастью. Андрей лежал на турецком диване, заложив руки под голову.

   Вошел Тихон. Андрей не взглянул на него сначала. Но потом, когда Тихон стал убирать книги на письменном столе, сохраняя важное молчание, Андрей мало-помалу стал следить за движениями его спины в сером пиджаке, за его затылком, поросшим светлыми волосами, светлее загорелой шеи,- и вдруг что-то вспомнил.

   - Тихон! - окликнул он его. Тихон обернулся.

   - Чего изволите?

   Лицо его, по обыкновению, было мрачно.

   - Ты, Тихон... вот что я тебе хотел сказать... Ведь я тебя с Полей заметил.

   - С Полей? С какой такой Полей?

   - Да не отпирайся, пожалуйста. С Пелагеей-прачкой.

   - А чего ж мне отпираться? - сказал Тихон и вдруг неожиданно и непривычно улыбнулся, как ни старался хмурить брови.- Заметили так заметили. Мне Полю Бог послал. Каждая во мне жилка дрожит, как я ее вижу. Она теперь за десять верст, к матери пошла жить, в Каменку, значит. Я туда через воскресенье к обедне стану ходить. Вся она мне кругом мила, как зимнее солнышко.

   - А Василиса?

   - Эх, барин! Сами вы очень хорошо должны понять. Что Василиса? Василиса на своем месте. Разве они друг дружке мешают? С Василисой мы венчаться будем. Это особая статья. Жена - женой, она Божьему ниспосланию не должна мешать. Которая баба этого не понимает - так той втолковать должно.

   Андрей поднялся и сел. Ему почудился шорох на балконе. Тихон еще что-то поворчал, повозился и вышел. Андрей запер дверь в коридор на крючок, потом опять сел и пристально всматривался в черное пятно. Глаза устали, и он на секунду отвел их, а когда поднял вновь - на пороге стояла Май.

   Андрей вскочил, бросился к ней и обнял ее. Всегда, целуя ее, он ощущал какой-то холод в ней, даже не холод, а свежесть, точно ветер от вечерней весенней воды,- и никогда не думал и не понимал, что целует ее, так это ему казалось невероятным и особенным. И острое, как игла, чувство тоскливой радости кололо и язвило его каждый раз.

   Теперь он схватил ее почти грубо, без обычного страха и осторожности, посадил к себе на колени, целовал руки и шею. В саду зашумела сухая гроза.

   - Май,- шептал Андрей.- Не мучай меня больше. За что? Я так утомлен. Реши, согласись, чтоб мы были муж и жена, ведь я тебя люблю... Отчего ты не хочешь?..

   Она вдруг освободилась от него и встала.

   - Мне жарко...- сказала она.- Я не могу. Я пришла проститься с тобой, Андрей. Я уеду завтра.

   - Уедешь? Уедешь?

   - Да. Вот что: я не говорю, что ты меня не любил. Но наша любовь прошла. Все хорошее в любви прошло. Теперь надо расстаться. Ведь ты был счастлив от этой любви? Были настоящие минуты большого счастья? Скажи! Когда липы расцветали, помнишь? Когда ты меня поцеловать боялся? Были?

   - Да, были...- прошептал Андрей.

   - Ну вот, а теперь прошло. Липы не могут опять распуститься, и тех, лучших, минут не будет. Ты смешиваешь то, что не смешивается. Ты любовь, то, что от Бога, сводишь на свадьбу, на соединение, на привычку, на связи, которые от людей. Может быть, и свадьба - хорошо, но только я на это не пойду. Мне жарко, мне душно, мне тяжело. Я одну любовь люблю. Прости меня. Не надо роптать, если что-нибудь прошло. Так должно. Ведь оно было...

   Андрей стоял перед ней без слов.

   - Прощай же,- сказала она и поцеловала, чуть дотронувшись до него бледными губами.- Не надо никогда забывать друг друга. Ты знаешь, это бывает только один раз. Прощай.

   Она вышла на балкон. Молния без грома трясущимся серым блеском вдруг осветила деревья сада и небо. Андрей в последний раз увидал белое платье Май,- и утомленной, бессильной душе его показалось, что это призрак, как и вся его любовь.

  

  

   Прошло несколько дней. Семья сидела за вечерним чаем на террасе. Домна Ниловна разговаривала с Катей, угощала Андрея земляникой со сливками, была доброй и ласковой и почти болтливой, чтобы не думать о недоговоренном. Андрей молча принимал заботливость Кати и матери, был неловок и тих. После жаркого дня наступал ясный вечер. Скошенная трава пахла пронзительно и сладко.

   На террасу вошел Тихон и остановился у двери.

   - Что тебе? - проговорила Домна Ниловна.

   - А я к барину.

   - Да что нужно?

   Андрей медленно поднял глаза.

   - Скажи, что тебе, Тихон? - проговорил он кротко.

   - А я насчет свадьбы. Мне, Андрей Николаевич, никак невозможно. Назначено там на двадцать пятое июля. Нам с Васеной это не подходит. Что ж? Справить свадьбу, да и дело к стороне. Дозвольте сейчас после Петровок. Это и спокойнее, да и вообще облегчительнее. Как угодно, а иначе я не могу.

   - Что же ты сердишься? - сказал Андрей по-прежнему кротко.- Я очень рад. Венчайся себе после Петровок. У нас с тобой свадьба в один день была назначена. А я давно уж думал, что и нам нечего тянуть. Мама, Катя,- продолжал он, обернувшись в их сторону,- как вы полагаете, можно нам переменить день? К чему целый месяц? Катюша, ты согласна?

   Катя вспыхнула от неожиданности, взглянула на него глазами, полными удовольствия и благодарности.

   - Я не знаю...- проговорила она.- Как мамаша...

   Домна Ниловна сияла. Всем стало легче и свободнее.

   - Господь с вами, детки, чем скорее, тем лучше. Порадуйте меня, старуху.

   Катя подошла к Андрею и прислонилась к его плечу.

   - Значит, решено?- сказал Андрей громко, приподнимая розовое Катино личико.- Через неделю?

   - Да... Через неделю... Только вот что: Андрюша, мамаша, мы не подумали! А приданое, а платье подвенечное? успеют сшить! Андрюша, как по-твоему?

   И она взглянула с беспокойством.

   - Успеют, успеют,- проговорил Андрей.- Не тревожься, Катюша, все успеют.

   Он наклонил голову и поцеловал ее. Она с радостью ответила ему - и Андрей опять невольно подумал, какие у нее мягкие, приятные губы и какая она вся милая.

  

  

   "Северный вестник" 1895. No 10. С. 1-34; НЛ. С. 396-452.

   В ряду однотипных критических отзывов, в которых повесть и ее главная героиня развенчивались за проповедь "новой красоты" - по мнению большинства рецензентов, ненужную, неопределенную и претенциозную,- заслуживает упоминания разбор, предпринятый Н. К. Михайловским (Рус. богатство. 1896. No 3; Михайловский Н. К. Отклики. СПб., 1904. Т. I. С. 330-331).

  

   НЛ - Гиппиус (Meрежковская) З. Н. Новые люди: Рассказы. СПб.: Тип. М. Меркушева, 1896.