Гиппиус Зинаида Николаевна - Голубое небо

ете?

   К Антону Антоновичу стало возвращаться самообладание. Он начинал понимать.

   Он снял фуражку, провел рукой по голове, потом сразу отворил дверь в столовую и остановился на пороге.

   В комнате было немного душно, низкие окна запотели от самовара. Около печки лежали два небольших узла. На столе, покрытом белой скатертью, кипел самовар, около деловых бумаг были разложены баранки, колбаса и даже стояла маленькая бутылочка коньяку, который Антон Антонович принимал по чайной ложке, когда ему случалось промачивать ноги.

   В кресле за столом сидел полный старик и пил чай.

   Он пил медленно, с блюдечка, наклонившись и обмакнув в чай серые щетинистые усы. Когда вошел Антон Антонович, он не поставил блюдечка, а только поднял на него свои молочно-голубые глаза. У него было красное, круглое лицо с резкими морщинами. Жесткие седые волосы он стриг под гребенку. Руки у него слегка дрожали, а шея была несколько раз обмотана старым шерстяным шарфом.

   Приглядевшись и, вероятно, узнав Антона Антоновича, старик бросил пить чай, опустил блюдечко и встал. Одну минуту он хотел подойти ближе, потом как будто не посмел, только вытянул вперед подбородок и поправил шарф.

   - Это вы? - проговорил наконец Антон Антонович.

   - Это я, Антоша,- сказал старик хриплым голосом.- Я к тебе...

   Он опять сунулся вперед - и опять не посмел и остался на месте.

   Антон Антонович уже окончательно овладел собой. Он ясно видел, что должен делать, и, конечно, ничто в мире не заставило бы его изменить своему долгу.

   Антон Антонович положил фуражку на стол и сел на табурет сбоку. Старик посмотрел, посмотрел и тоже опустился на кресло.

   - Что же вам угодно? - спросил Антон Антонович.- Вы меня достаточно знаете.

   - Я, собственно, Антоша, видишь ли...- заговорил старик.- Я, может тебе известно, вскоре тогда место свое потерял - ты и г. столоначальнику доложил, отчего уезжаешь, и главноуправляющему, когда они тебя в кабинет к себе звали и еще десятью рублями наградили.

   - Я эти 10 рублей выслал ему, получив первые заработанные деньги,- прервал Антон Антонович.

   - Да, так вот я вскоре и лишился места, год без места был. Потом уж в контору одну поступил... Да закрылась контора. Я же знал, что ты у меня такой вышел... Достиг. Так если б ты приютил пока что... место-то сыскать... Одному-то, Антоша, трудно мне теперь, при моей болезни...

   Он говорил торопясь и беспрестанно поправлял шарф. Антон Антонович сделал движение. Старик не дал ему сказать и начал снова, еще больше спеша:

   - А у тебя-то хорошо... Слуга какой хороший. Тепло, светло... Ежели попомнишь еще, что было, прости ты меня, Антоша, прости уж...

   Антон Антонович встал. Старик тоже вскочил, с испугом вгляделся в лицо сына и замахал руками:

   - Бог с тобой, Бог с тобой,- заговорил он,- смягчи ты свое сердце!.. Пусть я грешник перед совестью своей, а ты прости... Я даже и не ради чего, пожалуй, и не надо места, я себе найду место, не останусь я с тобой, а только для кого ж мне на свете жить, как перст одному... Сердцу моему скучно, для сердца прости...

   - Прощать нельзя. Никаких прощений нет,- сказал Антон Антонович.- Я не изменился, а что было, то уже не забывается. Я не могу ничего.

   - Не можешь?- растерянно проговорил старик.- Господи, а она-то просила меня тогда! Антоша, ну ради покойницы, не можешь?

   Последние слова он выкрикнул как-то странно, почти безнадежно, и вдруг остановился, испугавшись.

   Несколько мгновений длилось молчание. Только самовар пел на столе.

   - Я вам сочувствую, но не могу поступить иначе,- сказал наконец Антон Антонович.- Вы слышали мои слова тогда: у меня нет отца. Вы для меня - человек, не поступающий согласно долгу. Такие люди не могут стать со мною в какие-либо отношения. Долг и честь - две главные основы жизни. Изменить им я не в состоянии даже ради памяти моей мамаши. Повторяю: я сочувствую вам и сожалею о вас, но прошу иметь в виду все вышесказанное и поступать согласно с ним.

   - Я сейчас, я сейчас,- заторопился вдруг старик,- я ведь понимаю, Антоша, что ты сказать хочешь, и что ж, я уеду... Бог с тобой и с долгом твоим...

   Он путался, начал было допивать чай с блюдечка, потом бросил, пошел к узлам.

   - Вам куда? - спросил Антон Антонович.- Если на Батум, то поспеете к поезду - дилижанс сейчас отходит.

   - Не знаю я, Антоша, куда, не знаю. Теперь все равно. Ну, хоть на Батум. Позови слугу-то узлы связать.

   Пораженный Демьяныч молча связал узлы, хотел вынести, но старик не допустил.

   - Не надо, не надо, хороший человек, я сам. Я знаю, где в дилижанс садятся. Ну, бывайте здоровы. Прощай, Антоша. Преуспевай. Что ж, не можешь - ну, не можешь. Это не от тебя все. Только не разумом тут судить нужно.

   - Помните, что я вам глубоко сочувствую,- сказал Антон Антонович. Тут он встал и обнял старика. Но старик не отвечал на объятия, только съежился как-то, и Антон Антонович опустил руки.

   - Память моей матери вечно священная для меня,- добавил он.

   Старик молча кивнул головой, и, не обертываясь, пошел к станции со своими двумя узлами.

   Антон Антонович вернулся в комнаты, строгим голосом велел Демьянычу убрать со стола и подавать обедать, а сам прошел в спальню переодеться.

  

  

   - Я не могла вас дожидаться, Антон Антонович, простите меня,- говорила Людмила.- В комнатах так душно, а я знала, что вы меня догоните.

   - Но я был аккуратен,- сказал Антон Антонович и в доказательство вынул часы. Стрелка показывала пять минут седьмого.

   "Нижняя" дорожка, по которой они шли, вилась на уступе горы, поросшей густым лесом. Налево возвышались шероховатые желтые скалы с деревьями на вершинах, а направо был обрыв, тоже весь заросший каштанами, вязами и низкорослыми кустами кизила.

   Обрыв был не глубок, порою переходил в покатость, с узкой неверной тропинкой вниз. На дне текла извилистая река и проходила большая дорога, но зеленые шапки деревьев в овраге позволяли видеть только небо да синеватые очертания далеких гор за рекою.

   Людмила шла немного впереди; Антон Антонович следовал за нею.

   Идти скоро было нельзя: дорожка то поднималась, то спускалась, мелкие камни катились из-под ног и падали в обрыв.

   Людмила не надела шляпки; солнце, хотя и пекло весь день, теперь сделалось мягкое и ласковое; черные волосы она перевязала лентой. Ее синее платье с белыми цветочками не достигало земли, и ей было удобно ходить по горам. Она шла не обертываясь и все время болтала.

   - Антон Антонович, посмотрите, сколько ягод! Попробуйте, что за прелесть! Мы будем собирать кизил!

   Она отыскивала в спаленной солнцем траве ягоды кизила. Они были продолговатые, темно-красные, еще теплые от солнца и нежные, как пух. Хороши были только упавшие, а на ветках ягоды не дозревали. Им нужно было полежать в траве и разогреться на солнце.

   - Впрочем, не стоит,- сказала Людмила и бросила уже собранные ягоды.- Я устала. Там дальше есть сломанное дерево. Сядем, хорошо?

   И она побежала вперед. За поворотом дорожка расширялась, и на маленькой лужайке лежало толстое сухое дерево.

   Антон Антонович и Людмила сели.

   Антон Антонович ждал только этого, чтобы начать действовать. Ему было все ясно. Людмила притихла, сидела смирно, опустив глаза, и розовая краска медленно сбегала с ее лица.

   Прошло несколько минут молчания. Людмила хотела заговорить, но Антон Антонович предупредил ее:

   - Я вам писал письмо, теперь у меня нет ничего тайного перед вами. О чем нам говорить еще? Я понимаю вас, моя мечта... Все близится к желанному концу... Мы должны были соединиться... В путь, на работу, на борьбу!

   При этих последних словах Антон Антонович приблизился к Людмиле и взял ее за руки.

   Она медленно освободила руки и посмотрела на него своими странными, почти веселыми глазами.

   - Вы ошибаетесь, Антон Антонович,- сказала она.- Этого не будет.

   - То есть чего? - спокойно спросил Антон Антонович.

   - То есть я не буду вашей женой,- пояснила Людмила, улыбаясь.- Об этом я и хотела поговорить с вами. Я в вас не влюблена, да и не люблю вас, да, собственно, и не уважаю. Это все было нарочно. Если хотите, я вам объясню отчего. Мне все равно - объяснить или нет.

   - Вы, по всем вероятиям, хотите меня испытать? - как-то порывисто усмехнувшись, сказал Антон Антонович.- Но я знаю все. Я заранее решил все.

   - Напрасно вы решали. Ну разве вы не видите, что я не шучу? Я никогда не выйду за вас замуж и с первого дня была в этом уверена. Вы не волнуйтесь. Все очень просто.

   Антон Антонович начал понимать, что она говорит искренно. И в нем поднялось столько самых разнородных чувств, что он решительно не знал - какое из них сперва высказать.

   - Теперь пора все кончить, оттого я и говорю. С вами у меня дошло до конца. Вот мы и расстанемся,- проговорила Людмила.

   - Послушайте...- прерывающимся голосом начал Антон Антонович.- Я не могу верить... Значит... Но ведь вы мне надежду такую дали... Да что надежду! Вы говорили... И намеки... Значит, вы лгали...

   - Да, лгала. А разве можно и нужно всегда говорить только правду? Лжи столько же на свете, и она так же необходима, как правда. Зачем ее презирать?

   - Вот как... Вот как... Но ведь это нечестно... Вопреки совести... Долгу... Я не верю.

   - Для вас все так ясно, Антон Антонович, а я не знаю - действительно ли хорошо хорошее и честно честное. Докажите мне, что я должна подчиняться вашему долгу. Мне не страшно и не скучно подчиняться, я только не верю... не верю в ваши обязательства и нравственные законы. Не надо быть в рабстве.

   - Вы хотите шутить со мною. Но не понимаю - зачем эти бессмысленные поступки, эта...

   - Послушайте, не волнуйтесь,- сказала Людмила серьезнее, встав и слегка дотрагиваясь до руки Антона Антоновича.- Вы не должны осуждать меня, ведь вы меня не знаете. Слушайте, я скажу - зачем я делаю вечно то, что делала с вами. Во-первых, это не я одна делаю, а все, все делают, или почти все, только они делают бессознательно, а я сознательно и обдуманно. Я поняла, что нет людей на свете. Людей нет, а есть мужчины и женщины, и есть вечная, непрестанная борьба между ними. Иногда побеждает мужчина - и тогда женщина ему принадлежит, а иногда наоборот. Побеждает тот, кто сильнее. Я борюсь много и много побеждаю, и наслаждаюсь победой и унижением противника, потому что, вероятно, найдется когда-нибудь мужчина сильнее меня, и я влюблюсь в него, влюблюсь, а не полюблю, и буду побеждена... как все... Но полюблю я, если только встречу не мужчину, а человека... Да если и встречу, то не поверю,- прибавила она поспешно и как-то про себя, точно вспомнив неприятное.

   - Но я... я предлагаю любовь... товарищество,- путался растерянный Антон Антонович.

   - Товарищество,- улыбаясь сказала Людмила.- Какой вздор! Не обманывайте ни себя, ни меня. Может быть, мужчины и бывают людьми между собою, но к женщине, как к человеку, им относиться не дано. Я не знаю - хорошо это или дурно, я знаю только, что это так. Я вижу эту борьбу и стану бороться до последних сил. Для каждой победы, для каждого торжества надо лгать, хитрить, притворяться. И я делаю это - все равно как на войне заряжают ружья и спускают курки. И чем больше убьешь, тем больше тебе славы. Я совсем не жалуюсь. Я примирилась с неизбежным. Мне даже весело иногда, я рада своему сознанию. Ведь женщины и между собою не люди: они, не сознавая, каждую минуту готовятся к битве и, точно солдаты в засаде, полны только будущим сражением. Пусть не видят этого, если не хотят, а я буду видеть...

   - Вы не смеете... Любовь...

   - Оставьте, Антон Антонович, вашу любовь. Я ее понимаю. Скажите, вот вы хотите, чтоб я была телеграфисткой, вашим товарищем, вместе работала бы... Но согласись я сейчас выйти за вас, только без этого условия, вы бы мне великодушно простили и все-таки взяли бы меня... А скажите, какой мужчина - да и вы тоже - согласился бы взять меня только как товарища, без подчинения, без унижения, осмелился бы все предоставить моей собственной воле? О, ни один! Им не нужны люди, им нужны женщины. Подите вы от меня с вашей любовью, и с вашим долгом... и с вашей совестью, если она не упрекает вас за такую любовь.

   Людмила перевела дух. Она была взволнована. Потом взглянула на Антона Антоновича и прибавила упавшим голосом:

   - И зачем это я вам говорю? Все равно вы не поймете... И зачем я с вами это делала? Вы и для сражения не годитесь... Какая я смешная и ничтожная! К чему мне всякий?

   Антон Антонович посмотрел на нее почти с ненавистью.

   - Я понял. Я понял одно, что вы бесстыдная,- сказал он.- Бесстыдная... И больше никаких отношений с вами иметь не буду. Не считаю возможным теперь оставаться здесь.

   Он направился к тропинке, ведущей по обрыву вниз на дорогу, потом вдруг обернулся:

   - И это, значит, и вот это - неправда, ложь? - закричал он каким-то неожиданно визгливым голосом, почти детским, в котором слышались слезы. Видно было, что он страдал.- И это тоже?

   Он хотел что-то вынуть, показать и для этого стал торопливо расстегивать сюртук, потом жилет. Повозившись как-то беспомощно, он достал записку Людмилы и помахал ею в воздухе.

   - И это лживо?

   Людмила кивнула головой.

   Антон Антонович, видимо, потерял последнюю надежду. Этой записке, словам "я верю, я жду" он придавал значение великое. Он посмотрел на Людмилу жалко и вопросительно, замигал глазами, потом с трудом засунул записку на прежнее место, застегнул пуговицы, быстро стал спускаться по оврагу вниз и скоро исчез за густыми ветвями.

  

  

   Антон Антонович благополучно достиг дороги и мирно шел, помахивая палкой и чувствуя, как мало-помалу все в нем начинает успокаиваться, как возвращаются к нему прежнее равновесие и силы, но вдруг услыхал за собою торопливые шаги.

   Он обернулся.

   За ним почти бежала Людмила. Спускаясь по крутизне, она вся растрепалась и оборвала платье. Она хотела его догнать.

   - Что вам нужно? - холодно и с достоинством произнес Антон Антонович и остановился.

   От скорой ходьбы Людмила почти не могла говорить.

   - Успокойтесь,- по-прежнему сказал Антон Антонович.

   Людмила отдохнула немного.

   - Антон Антонович,- сказала она робко.

   - Повторяю, что вам нужно?

   - Если вы... если я сделала вам больно... Мне показалось, что вам больно... Простите меня! Когда вы доставали записку... Так искали ее долго... Ведь вы в нее верили... Ну, сделайте мне больно, ну, что хотите, только я не могу так, Антон Антонович! Может, это слабость... Пусть там долг, борьба, все теории я не знаю - права ли я, никто ничего не знает, но у меня сердце болит, Антон Антонович! Сердце мое, живое, вдруг просто, по-человечески, пожалело вас, и все я готова отдать, только чтобы вам стало легче, если вам тяжело.

   В ее прозрачных глазах стояли слезы. Она смотрела на него с надеждой и ожиданием.

   - Я вас понимаю,- сказал Антон Антонович.- Эти комедии напрасны. Моих прежних чувств вы не вернете никогда. Я вижу все. И что сказано раз, то неизменно. Мы расстаемся навеки. Вы опоздали и не знаете моего слова.

   Людмила как-то вся опустилась и поникла. Она махнула рукой и равнодушно и устало проговорила:

   - Ах, это не то, не то...

   Антон Антонович пожал плечами, повернулся и пошел по дороге. У него уже смутно мелькал в голове сюжет прекрасной новеллы, которая будет называться "Развенчанный кумир".

  

  

   ГОЛУБОЕ НЕБО - рассказ перепечатан из того же сборника рассказов "Новые люди".