Чириков Евгений Николаевич - На пороге жизни

-то не выходилъ въ его воображен³и. Вставали въ головѣ раскрашенныя картинки тропическихъ лѣсовъ изъ "Майнъ-Рида", изъ "Робинзона Крузэ", изъ разныхъ сказокъ, а рай не выходилъ... Нѣтъ, въ раю не такъ! Вспоминалось синее небо, длинная дорожка бѣлыхъ, какъ ватка, облачковъ, позолоченныхъ по краешкамъ... Можетъ быть, тамъ, въ раю, такая же синяя земля и бѣлыя дорожки, какъ весной на небѣ?.. А как³я деревья?.. цвѣты?.. травка?..

   Храпитъ кухарка... Мѣшаетъ думать! Ужъ навѣрно, она не попадетъ въ рай... Такая злая баба, ругается, вретъ все... Развѣ можно такихъ въ рай?.. Тамъ все добрые, ласковые так³е и умные. Дураковъ туда не пустятъ... Вотъ Алеша - тамъ!.. Это ужъ навѣрное! Алеша былъ добрый и очень умный! очень умный! Все зналъ Алеша, чего не спросишь... Пожалуй Алеша умнѣе мамы даже. Въ другой разъ спросишь маму, какъ дѣлаютъ стекло или какъ книгу дѣлаютъ или что-нибудь другое, а мама посылаетъ къ Алешѣ... Конечно, Алеша все знаетъ... И мама умная, а все-таки...

   - Спи, Алеша!³ Въ раю увидимся...

   Однажды Ваня увидалъ во снѣ рай. Утромъ, проснувшись, онъ старался припомнить, какъ устроенъ рай, но не могъ... Осталось смутное воспоминан³е о чемъ-то свѣтломъ, радостномъ, голубомъ и зеленомъ, золотистомъ, розовомъ; кажется, играла тамъ какая-то необыкновенная музыка, а можетъ быть, не играла, а только теперь кажется, что играла... Забылъ, не припомнишь весь этотъ сонъ, этотъ удивительный сонъ, отъ котораго и теперь такъ хорошо-хорошо и немного грустно... Отчего грустно? Ахъ, да, вспомнилъ! Ваня видѣлъ въ раю издали Алешу, звалъ его, но Алеша былъ далеко, не слыхалъ и не обернулся... Такъ Ваня и не видалъ Алешинаго лица, а видѣлъ опять только Алешину спину - Алеша и еще кто?.. съ нимъ рядомъ? Вспомнилъ! Рядомъ шелъ ²исусъ Христосъ и разговаривалъ съ Алишей, какъ на картинкѣ въ "Законѣ Бож³емъ". Значитъ, ²исусъ Христосъ любитъ Алешу...

   Ваня мелькомъ взглянулъ на Бож³й глазокъ и прошепталъ:

   - Милый ²исусъ Христосъ!.. Я такъ и зналъ!..

  

  

   - Вставай! Померла мать-то!..

   - Не ври!

   - Поди погляди: въ залѣ на столѣ лежитъ...

   Кухарка ушла. Ваня лежалъ и боялся шевельнуться.

   Изъ-подъ одѣяла была видна только одна голова Вани. Онъ неподвижно смотрѣлъ въ потолокъ и прислушивался. Опять стучали двери, ходили по комнатамъ, говорили незнакомые голоса. Опять была въ комнатахъ суматоха, какъ въ ту ночь, когда увезли Алешу... Нѣсколько разъ Ваня вздрагивалъ отъ звонковъ въ передней; звонки эти послѣ продолжительной подчеркнутой тишины въ комнатахъ, теперь казались особенно громкими и странными, полными тревоги и зловѣщаго предзнаменован³я... А мама?.. Почему мѣшаютъ спать мамѣ, а тетя позволяетъ это? Кто это шагаетъ? Ваня закрылся съ головой и затаилъ дыхан³е. Пусть лучше ничего не говорятъ ему про маму! Не надо ничего говорить про маму!

   Кто-то идетъ, ближе, ближе,- и все страшнѣе дѣлается Ванѣ. Вотъ кто-то трогаетъ одѣяло... Ваня съ ужасомъ раскрылъ глаза: стояла тетя съ красными опухшими глазами...

   - Вставай! Надо одѣваться...

   - А мама?..

   - Мама...

   - Она... мама... живая?..

   - Умерла мама...

   Ваня перевернулся вверхъ спиной и спряталъ голову въ мягкой подушкѣ... Тетя ласково гладила его по спинкѣ, а онъ не шевелился...

   - Теперь мамѣ хорошо: она перестала страдать...

   Ваня не шевелился.

   - Теперь она заснула и ей не больно... Теперь хорошо ей...

   Ваня не шевелился...

   - Давай одѣваться... Пойдемъ къ мамѣ... Поцѣлуешь маму... Хорошо?

   Тетя осторожно подложила руки подъ Ваню и хотѣла приподнять и посадить его на постели. Ваня крѣпко держался обѣими руками за подушку и отбивался ногами... Тетя вздохнула и присѣла на стулъ около кроватки... Кто-то ходилъ въ залѣ и потомъ вдругъ послышалось монотонное чтен³е, какъ въ церкви...

   - Теперь мамѣ очень хорошо... Она уйдетъ къ Богу и увидитъ тамъ Алешу...

   - А я? - глухо спросилъ Ваня...

   - Будь умнымъ добрымъ мальчикомъ и тогда...

   И вдругъ Ваня бросилъ подушку и сѣлъ. Утирая кулакомъ слезы, онъ посмотрѣлъ на тетю и шопотомъ сказалъ:

   - А она меня не поцѣловала на прощанье. А когда еще мы на томъ свѣтѣ увидимся!.. Вотъ она какая!..

   На креслѣ лежала новая курточка и новые штанишки и все это было черное...

   - И ты въ черномъ вся, и я въ черномъ... Точно старики как³е...- говорилъ Ваня около умывальника.

   Потомъ тетя помогала Ванѣ одѣваться, а онъ не давался:

   - Самъ я!.. А она... мама - гдѣ?

   - Въ залѣ...

   Ваня торопился. Надо поскорѣе къ мамѣ. Она хоть и умерла, а навѣрно ждетъ, чтобы Ваня пришелъ поздороваться... Сперва Ванѣ хотѣлось плакать, а теперь онъ сдѣлался спокойнымъ и тихимъ... Забылъ почистить зубы! Надо хорошенько, щеткой и порошкомъ. Мама любитъ, чтобы зубы блестѣли... И чтобы въ ушахъ было чисто!.. Долго причесывался съ макушки на лобъ и гладилъ волосы рукой, муслилъ и гладилъ: вихоръ торчитъ, не слушается...

   - Выпей сперва чаю съ молокомъ!

   - Нѣтъ! Сначала къ мамѣ!..

   Чистеньк³й, свѣж³й, въ новой курточкѣ, съ приглаженной головкой, тих³й такой и серьезный, Ваня несмѣло вошелъ въ залъ. Мама на столѣ. Около головы ея горятъ свѣчи съ золотомъ въ высокихъ подсвѣчникахъ. Руки сложены на груди. Монашенка стоитъ за высокимъ столикомъ и читаетъ что-то мамѣ - Тетя осталась позади, а Ваня приблизился къ мамѣ.

   - Милая мамочка... - прошепталъ онъ, приподнимаясь на цыпочки.

   - Съ добрымъ утромъ!

   Не достанешь маминаго лица, Ваня оглянулся на тетю. Та подошла, приподняла его, и онъ поцѣловалъ маму въ лобикъ... Холодный лобикъ... Глазки у мамы не совсѣмъ закрыты: чуть-чуть видны они подъ опущенными рѣсницами... Словно мама шалитъ: закрыла глаза, а сама потихоньку подсматриваетъ...

   Ваня обошелъ кругомъ мамы. Постоялъ въ ногахъ. И личико у него было серьезное-серьезное, какъ у большого -

   - Ну, пойдемъ пить чай! - тихо сказалъ онъ, подходя на цыпочкахъ къ тетѣ.

   - Я приду опять! - сказалъ онъ, обернувшись къ мамѣ, и кивнулъ головой.

   Пилъ онъ чай съ булкой и съ молокомъ,- и чай былъ такой же вкусный, какъ всегда. Думалъ о мамѣ, и смерть мамы не казалась ему теперь страшной, не пугала его. Лежитъ мама въ залѣ, будто спитъ... Вотъ сейчасъ онъ допьетъ сладк³й чай и опять пойдетъ къ ней. Раньше она стонала, а теперь ей не больно, теперь ей все равно.

   И пока мама лежала въ залѣ, сперва прямо на столѣ, а потомъ въ серебряномъ гробу,- Ваня былъ спокоенъ. Мама тутъ... Ночью онъ прислушивался къ монотонному чтен³ю монашенки и думалъ, что мамѣ не страшно лежать въ залѣ, потому что тамъ она не одна... Пусть спитъ, а утромъ онъ опять придетъ къ ней... Отъ мамы его мысль переходила на Алешу: скоро они увидятся тамъ, въ раю... Имъ не будетъ скучно... Алеша обрадуется мамѣ, очень обрадуется. Въ раю хорошо, очень хорошо, но лучше если тамъ быть вмѣстѣ съ мамой...

   Мама вѣрно хотѣла поскорѣе умереть, потому что одинъ разъ она сказала:

   - Не надо доктора... Лучше скорѣй умереть.

   Ваня слышалъ это, когда въ первый разъ тетя посылала за докторомъ.

   Если бы Алеша былъ дома,- мама не захворала бы и ей не хотѣлось бы поскорѣе умереть... Конечно, она хотѣла... Она часто плакала объ Алешѣ. Она очень соскучилась о немъ...

   Мама увидитъ тамъ Алешу, а онъ не увидитъ больше ни мамы, ни Алеши... Только въ раю еще!.. А когда это будетъ? Не скоро...

   И опять мысль наталкивала Ваню на тѣхъ, которые увезли Алешу... Все изъ-за нихъ! Пришли, увезли Алешу и онъ умеръ... разстроили бѣдную мамочку и она тоже захворала и умерла...

   - Дай Богъ вамъ самимъ умереть! - шепталъ Ваня, и опять въ его маленькихъ глазахъ сверкала большая злоба...

   - Ахъ вы!.. Проклятые!.. Вотъ я выросту большой, тогда...- думалъ Ваня, стоя около мамочки, и мысленно утѣшалъ ее:

   - Не плачь! Въ раю увидимся...

  

  

   По вечерамъ, когда Ваня приходилъ передъ сномъ прощаться съ мамочкой и всматривался въ ея лицо, ему казалось, что мама - живая; нагорѣвш³я свѣчи, съ шевелящимися языками желтаго пламени, бросали на лицо покойной вздрагивающ³я тѣни, и отъ этого казалось, что мамочка шевелитъ губами и собирается плакать...

   - Спокойной ночи, мамочка!.. Завтра опять приду...

   - А ты помолись! - наклоняясь къ хмурому личику Вани, шептала тетя Саша. Ваня, не поднимая головы, часто-часто крестился и не слышно шепталъ что-то губами. О чемъ онъ молился?..

   Утромъ въ день похоронъ, когда Ваня пришелъ, по обыкновен³ю, поздороваться съ мамой,- у ней въ ногахъ лежалъ большой вѣнокъ, очень красивый вѣнокъ изъ пальмовыхъ вѣтокъ, перевитыхъ красной лентой. Moжетъ быть, это принесъ ангелъ съ неба, котораго прислалъ ²исусъ Христосъ?

   - Это кто - мамѣ?.. не ты?..

   - Что, голубчикъ?

   - А вѣнокъ?.. Кто это положилъ?

   - Студенты, Алешины товарищи...

   - Они развѣ любятъ нашу мамочку?

   - Любятъ.

   - Студенты?..

   Въ это утро на улицѣ, у воротъ, стоялъ катафалкъ, черный съ серебряными крестами и кисточками, и лошади тоже черныя, какъ игрушечныя: торчатъ уши и извозчики - черные... И было очень много полицейскихъ. Что имъ надо? Опять они пришли!.. Одинъ важный, съ черными усами, вошелъ въ комнаты и долго спорилъ съ тетей Сашей. Сперва они бранились потихоньку, а потомъ тетя подошла и стала снимать съ маминаго вѣнка красную ленту. Сама плачетъ, а сама снимаетъ...

   - Не надо, тетя, снимать!.. Некрасиво будетъ!..

   - Не велятъ, голубчикъ...

   - Какое имъ дѣло? Не надо!

   - Нельзя, голубчикъ...

   Ваяя понялъ, что это не велитъ этотъ, съ черными усами... "Проклятый" - шепталъ Ваня и ему хотѣлось сдѣлать этому, съ черными усами, очень больно...

   - Погоди же! ²исусъ Христосъ тебѣ покажетъ, какъ обижать маму!..

   Въ церкви Ваня стоялъ все время съ угрюмымъ серьезнымъ лицомъ и не плакалъ. Когда пришло время,- поцѣловалъ маму три раза въ лобикъ и что-то шепнулъ ей незамѣтно для другихъ. Только когда покрыли гробъ съ мамой крышкой и стали забивать гвоздями, Ваня заплакалъ и закричалъ:

   - Мама! Зачѣмъ ты умерла?

   Тяжело прошла первая ночь безъ мамочки. Не приходилъ къ Ванѣ сонъ. Все казалось, что въ залѣ читаетъ монашенка или что мама подходитъ къ постелькѣ, чтобы поцѣловать Ваню и подоткнуть ему хорошенько одѣяло подъ ноги. Задремлетъ и вдругъ раскроетъ глаза. И сразу вспомнитъ, что мамочки въ залѣ нѣтъ и не пойдетъ онъ завтра утромъ къ ней поздороваться... И какъ это вспомнитъ, ткнется лицомъ въ подушку и заплачетъ:

   - Мамочка! Зачѣмъ ты умерла?!

   А изъ угла, сверху, по-прежнему смотрѣлъ "Бож³й глазокъ"... Ваня поднимается на локтѣ, поворачиваетъ голову на огонекъ и, глотая слезы, потихоньку упрекаетъ:

   - Вотъ и не любишь меня! Aй-ай! Какой Ты!..

  

   Быстро летитъ время,- черная птица человѣческой жизни. Летитъ, не останавливаясь ни днемъ, ни ночью, и уноситъ человѣка съ собою къ темному горизонту, гдѣ клубятся печальныя облака, безъ красокъ, безъ манящей загадочной глубины, темныя, скучныя, страшныя облака, вмѣстѣ съ которыми выползаетъ черная ночь небыт³я...

   Унесла черная птица отца, унесла мать, унесла Алешу...

   Въ пятнадцать лѣтъ вся жизнь кажется впереди и незамѣтно, съ какой быстротой летитъ черная птица нашей жизни. Въ пятнадцать лѣтъ не хочется оборачиваться и смотрѣть, что осталось позади...

   Почему-же ты, мальчикъ, такой угрюмый, такой задумчивый и такъ рѣдко смѣешься?.. Надо быть веселымъ, жизнерадостнымъ и довѣрчиво открыть ясные глаза навстрѣчу жизни... Надо съ улыбкой на розовомъ лицѣ стоять на порогѣ жизни... Она вѣдь такъ прекрасна!..

   Все пройдетъ, позабудется, но эти нѣсколько дней прожитой жизни - никогда. Никогда! вплоть до самой смерти, все равно - далеко она, смерть, или близко... Чья-то желѣзная рука записала эти дни незалѣчимыми ранами въ памяти и въ сердцѣ.

   Прошло десять лѣтъ, цѣлыхъ десять лѣтъ... Но не закрылись раны сердца. Не закрылись! Часто, сидя за книжкой позднею ночью, весь углубленный въ чужую жизнь придуманныхъ поэтомъ людей, Ваня вдругъ отрывается отъ чтен³я. Словно кто-то Невидимый трогаетъ ему сердце и проситъ о чемъ-то вспомнить... Медленный бой старинныхъ угрюмыхъ часовъ, лампадка, теплящаяся въ углу передъ образомъ, осторожные шаги и шопотъ въ другой комнатѣ, чтен³е вслухъ за стѣной, сонный дѣтск³й лепетъ,- можетъ быть, это вы воплощаетесь въ Невидимаго, который толкаетъ въ сердце и безъ словъ говоритъ: "вспомни!" И рождается вдругъ тревога въ душѣ и исчезаетъ все, что создалъ въ ней поэтъ-волшебникъ... Исчезаетъ красивый миражъ и вмѣсто него встаютъ эти нѣсколько дней собственной жизни... Съ такими жестокими подробностями!.. Словно все это было не десять лѣтъ, а только десять дней тому назадъ... Почему бой угрюмыхъ часовъ приноситъ съ собой гробъ, горящ³я свѣчи, черный катафалкъ съ серебряными кисточками? Почему шопотъ и осторожные шаги въ сосѣдней комнатѣ заставляютъ испуганно вздрагивать и наполняютъ душу ощущен³емъ непоправимаго несчаст³я? Почему сонный дѣтск³й лепетъ воскрешаетъ синюю комнату, оловянныхъ солдатиковъ, кроватку съ рѣшеткой, красный огонекъ и кротк³й ликъ Спасителя съ благословляющей рукою?..

   Стоитъ только закрыть глаза, и кажется, что живешь все въ той же квартирѣ съ темнымъ коридорчикомъ, гдѣ есть дверь съ изломанной ручкой, слышишь стонъ матери, видишь бѣлую руку ея съ длинными тонкими ослабѣвшими пальцами, видишь Алешину спину и какъ онъ откидываетъ рукою пряди упавшихъ съ головы волосъ...

   И мучительно заноютъ раны въ сердцѣ, нанесенныя чьей-то желѣзной рукою, и двѣ слезы тяжело упадутъ на раскрытую книгу, которая только сейчасъ еще заставляла смѣяться отъ восторга и радости, брошенныхъ въ душу душой другого человѣка...

   Порывисто вскакиваетъ Ваня съ мѣста, встряхиваетъ головой и долго ходитъ взадъ и впередъ по маленькой комнатѣ. Ходитъ и отдается мукамъ воспоминан³й о мамѣ и объ Алешѣ и все сильнѣе растравляетъ кровоточащ³я раны сердца...

   Со стѣны смотрятъ на Ваню два портрета въ черныхъ рамахъ, и когда онъ поднимаетъ къ нимъ голову, то кажется, что и они пристально и пытливо смотрятъ изъ черныхъ рамъ прямо ему въ глаза... Словно они догадываются, о чемъ онъ думаетъ, этотъ угрюмый мальчикъ, и словно давно уже знаютъ, что должно случиться впереди...

   - Милые мои,- шепчетъ Ваня и въ его шопотѣ столько нѣжности и одинокой тоски, что портреты оживаютъ: кажется, что и у нихъ въ глазахъ слабо мерцаютъ кротк³е отвѣтные огни...

   Оживаютъ портреты!..

   И въ полутьмѣ кажется, что доброе лицо Алеши дѣлается строгимъ, почти суровымъ, а лицо матери отражаетъ всю глубину пережитой скорби...

   Тихо льются горяч³я слезы, а онъ все смотритъ, смотритъ на молчаливые портреты, словно хочетъ разгадать тайну ихъ вѣчнаго молчан³я...