Зилов Лев Николаевич - Избранные стихотворения, Страница 2 - Книги

ding__116_223302279">ЗАЛОМ По-над бездною ржаною Бархатисты и лиловы Низко плавают, луною Одурманенные, совы. И настоенный на ржи, Перепутанной и тучной, Тянет брагой из межи Воздух сытный и докучный. Из ночного воют псы, Ворожит луны истома... У последней полосы Узел вещего залома. Наспех рваные чекой, Перемаранные осью, Чьей-то мстительной рукой Туго связаны колосья... Наплывёт на рожь волна, Чуя утро, псы залают, Тускло снизится луна, И туманы заиграют. Встанут жницы над бугром И, кладя поклоны полю, Засудачат про залом И загубленную долю. 1914 г. СЕНТЯБРЬ Проходит ночь. В холодном звёздном кресле, Поставленном у сосен на песках, Сидит сентябрь, перебирая чётки, И мутные огни в его зрачках. Он утра ждёт; тогда, высок и важен, Он встанет и пойдёт в лесу пустом Нескорыми широкими шагами, И солнце осенит его щитом, И будет целый день лишь светлым нимбом Его кудрявой строгой голове... Морозный пар отудобит к полудню Свинцовыми росинками в траве. Сентябрь в лесу отряхивает иглы, Срывает листья, шьёт из них ковры; С ним говорят насупленные сосны, И журавли кричат: "Курлы-курлы!" Уходит солнце. Медленным движеньем В костёр зари, на жертвенник земли, Он опускает узкие ладони - И сумерки торжественно легли. (Год не указан) ВЕРЛЭН И ПУШКИН Мне снились томики твоих стихов - Миниатюрные, печатаны петитом; Странички, порыжевшие с углов, Сродни заброшенным могильным плитам. "Я посылаю Вам три томика стихов Довольно легкомысленных - Верлэна, Но строгость скромная милей в венке грехов; Вот пурпурный венок из мака Вам, Селена! Вечор впервые я читал сии стихи. Ночь долго медлила, и много раз, казалось, Двенадцать медное, будя мечты мои, Как эхо полночи на башне раздавалось. Сквозь лёгкий завес букв, сквозь ожерелье слов, Я видел Вас всю ночь такою, как намедни, Когда между колонн в толпе вельможных вдов С улыбкой слушали Вы Геккернские бредни. О Боже, как они злословили меня, Каким ничтожеством живописали! Но - поклонился я - и ангелы, звеня, В улыбке Ваших глаз затрепетали. Ужели? Я боюсь упасть пред Вами ниц, Устами грешными лобзать одежды Ваши, - И посылаю яд сих огненных страниц, Отравленный напиток буйной чаши! Таков поэт: под плеск разнузданных харит, Участник вакханалий одинокий, Он для псалма молитвенно творит Высокоцеломудренные строки". Так снилось мне. Сон разбудил меня. Брожу, курю, рассвета жду послушно, И брезжит сон, как венчики огня Свечей, зажжённых ночью душной. 1915 г. КНЯЗЬ ОЛЕГ Снова я слышу печальный Долгий гудок издалёка - Поезд идет погребальный В лунной ночи одиноко. В долго взволнованном стоне Траурный такт его бега - В крепом обитом вагоне Гроб с телом князя Олега. Каждую ночь из тумана Слышен гудок запоздалый. Нежная вскроется рана, Сердце заплачет устало! Грезятся тени убитых, Грохотом битвы отпетых, В мёрзлые ямы зарытых В брошенных чёрных люнетах. 1915 г. ДУХОВ ДЕНЬ Когда-то в Вас была я влюблена - Вы, верно, этого не замечали? Был Духов день. В гостиной у окна Мы с сёстрами над пяльцами молчали. У брата, за стеной, чужие голоса, Гитара... Вы рассмеялись громко: "Сегодня Духов день! Вот чудеса! Я стал беспамятен, как экономка!" "Куда ты? Погоди!" - сказал мой брат. "Я в Духов день один!" И Вы ушли, но всё же Я встретила в окне Ваш промелькнувший взгляд... Ну вот и всё! Как я влюбилась, Боже! Я разузнала всё: кто Вы, как Вас зовут И Ваш портрет у брата я украла... Он у меня в руках - какой Вы мальчик тут! Как я его украдкой целовала! Лишь одного я не могла узнать - Про Духов день. В чём дело? Что за тайна? Зачем ушли? Куда? Гулять? Мечтать? Кого-нибудь дождаться не случайно? Да! Столько лет с тех пор уже прошло! И снова Духов день. И солнечно, и людно... И тёплым ветром в окна занесло Из парка музыку... А мне так трудно! Всё почему-то кажется, что Вы Мне помогли б, и всё б переменилось, И всё б прошло! Но это сон, увы! А в сердце вновь тогдашний Вы, Ваш голос, Как в тот далекий день: Вы за стеной, У мужа в кабинете, как бывало Тогда у брата... Ах, зачем Вы не со мной? Я плачу... Слышите? Я так устала! ДУХОВ ДЕНЬ Стояли дни двадцать второй весны, И было жить так радостно, нетрудно. Я помню Духов день, в толпу отворены Все окна... Я у друга... Громко, людно... Была сестра у друга, но тогда Я с ней ещё ни разу не встречался, И всё ж от страшного и сладкого стыда Я почему-то встретиться боялся! И я сидел у брата. За стеной Её я голос слышал: "После чая Пойду-ка в парк. Мне хочется одной. Там поброжу, да посижу, скучая". Я выждал время... Зазвенел сервиз, В дверях мелькнула няня с самоваром. Простился я. В окне, склонив ресницы вниз, Она смотрела в лица шедшим парам. Мы встретились глазами. Я узнал, Казалось мне, в чём маленькая тайна, Я понял, что меня тот голос вызывал, Что встречусь с ней и встречусь не случайно. Бродил я в парке, ждал, искал её До темноты, и всё же сердце знало, Что этот день, и парк, и взгляд - моё, моё, И только что-то, что-то помешало. И много лет прошло, так много лет! Вот снова я у них, у мужа в кабинете, И за стеной она. И тот же яркий свет Рисует сетку рам на выцветшем паркете. Сегодня Духов день, как и тогда Смеётся солнце, людно на панели. И музыка, как мысли сквозь года, Сквозь шум колёс несёт из парка трели. Ты помнишь ли горящий в прошлом день? Ты помнишь ли девичество и брата? И встречу наших глаз, и крыльев счастья тень, Мелькнувшую над нами без возврата? 1915 г. КОЛЬЦО В снегу, в луне угрюмое крыльцо, Стою на нём и думам улыбаюсь, И прадеда червонное кольцо На пальце я верчу, не содрогаясь. Плывут за днями дни. Следя их ток, Я времени очарованью предан, Строй светлых дум отчётлив и высок - Мне строгий мир от предков заповедан. Прекрасен он! И каждый новый миг, Смерть отстраняя, радость жизни множит, Чтоб новый смысл внезапно я постиг В таинственном, что сердце мне тревожит. 1915 г. ЛЕСНАЯ ДОРОГА Ты, лесная дорога, Уводи по грибы! Дня осталось немного, С вёрсту тень городьбы. Ветер тепел и ласков; В ровном шуме вершин Перекличку подпасков Он донёс с луговин. Вейся, вейся, дорога, От гриба до гриба... Дня осталось немного, Даст ли утро судьба? Солнце за день устало, Ясный близок закат... Я ищу, как бывало, На опушках маслят. Задымились трущобы, Собирая росу... Умереть хорошо бы На закате в лесу. 1915 г. СЛЕДЫ Мягким снегом запушило Жёлтый склон жнивья. Вон - узоров наследила Стая воронья. Между частыми следами, Прыгавших ворон, Крупный заячий, кидками, Через пашню, гон. Заюлила, закружила Чья-то стёжка-нить, Это ночью мышь спешила Мёрзлой ржи нарыть. Через заячий, мышиный И вороний спех Лось тяжёлый за овины Прошагал вдоль вех. В белых валенках с разводом Повстречался дед - С дедом новый к огородам Потянулся след. Пахнет снегом и соломой, Дымом смолких пней. Повернул в аллею, к дому, Светлый след саней. 1915 г. НА ПАРАДНОМ Всё валится из рук, и боль в виске. Я отпер дверь ключом громадным И в шубе, в шапке, со свечой в руке Сижу у шкафа на парадном. Кипит восточным ветром мёрзлый сад... Беру промозглый том журнала, Не глядя в имена, листаю наугад... Всё читано, всё пеплом стало! Но вот два неразрезанных листка Полвека ждали этой ночи! Рву спичкой! Первая жемчужная строка, Богини вспыхнувшие очи! О, Майков, так давно я вновь не открывал Твоей рокочущей страницы. Как полнозвучен твой торжественный хорал, Огнистокрыл полёт жар-птицы! Под вьюгу на парадном при свече, Войны и скорби данник пленный, Я в молнии таинственном луче, Я внемлю голоса вселенной! 1915 г. ОКТЯБРЬ Какое утро свежее и ясное! Октябрь! Октябрь! На лужах тонкий лёд. Всплывает солнце яркое, прекрасное, И полосы на изгородь кладёт. И розовеет изморозь, мерцаючи Алмазом, жемчугом и янтарём. Летит, качается, в лучах играючи, Седая паутина над жнивьём. Пушистые нахохленные ёлочки Бегут с околиц к лесу по межам, И по ледку растрескались иголочки, И завилял ледок по колеям. Сажусь на лошадей. Как щиплет весело Мороз, как дышится легко, легко! Рябина гроздья алые развесила; Синиц на ней, синиц... Как хорошо! Гей, понеслись! Звенят-поют бубенчики И громок ладный, крепкий стук подков... Смеются с крыш морозные леденчики Под неумолчный чокот воробьёв. 1915 г. *** Расскажет ночь о небывалой жизни, Её сплетёт в затейный милый сон, И ко второй неведомой отчизне Слетит мечты и мысли угомон. Любимую встречает клич свирели, Она в одеждах строгих и простых, И ландыши пред ней заголубели От глаз её, как пламя, голубых. В единственном сладчайшем поцелуе Сближаем губы... Облаком клубясь, Мгновенье-жизнь мелькнёт, и, смерть почуя, Я гасну, пред возлюбленной склонясь. Любовь во сне - благоуханье милой, И благовест лучей, и тишина... Любовь во сне трепещет на могиле И говорит: ты слышишь - я верна! 1915 г. ЛАЗАРЬ Как мглист рассвет, как тяжек запах тленья! Кто звал меня? Не ты ли, Иисус? Бессилен я - я слышу воскресенья Далёкий клир, но жизни ль отзовусь? Ах, ртутью смерти налиты чрезмерно Натруженные жилы, мозг иссох, Мне веко червь вздымает равномерно, Поток огня - мой каждый новый вздох. Оставь меня своею властью страшной! Сомкни уста, не кличь, не кличь меня! Вкусил я смерти ледяное брашно, Страшусь сквозь ночь ликующего дня! Но кличешь вновь! Из гроба поднял кличем! Закройте лица, отвернитесь все!... Владыку смерти ныне возвеличим! ...Пещерный свод в смарагдовой росе! 1915 г. РАССВЕТ Не первый раз синеет на рассвете Под кисеёй бессонное окно, И тянет ночь намокнувшие сети В седой овраг за дымное гумно. Над кровлею бормочут галки томно, Пустынный двор, как в изморози, бел; Неспавший пес прилёг на щебень скромно, Петух в рассветных сумерках запел. Как редко я досиживал до света, И странно мне: так много, много дней Меня, как труп, заря скупого лета Синила мглою палевых теней. 1916 г. КНЯЗЬ ПРЕИСПОДНЕЙ Князь преисподней внял моей мольбе И отпустил на землю до заката, Да повинуюсь я, пригубленный трикраты, Протяжной, мне лишь явственной трубе. Был тихий час восхода солнца. Пели Весенние стихиры журавли. Проталины парные расцвели Фиалками, которым срок в апреле. Затлело сонное под вербами окно, Закрытое внутри сосновой ставней, И под окном подковы след недавний Водою тёмной теплился красно. Ударить в раму пальцем осторожно... Откроют ставни, и из тьмы в окне Опять, опять приблизится ко мне Любимое лицо, бессонно и тревожно. Опять пахнёт густым теплом жилья, Обнимет сонными руками лада... Зови, труба! Казнённый никну я! Верни привычные страданья ада. 1916 г. СТАЛЬНЫЕ ДНИ Стоят стальные дни, и воздух колко-тонкий, И тени, и поля, и солнца белый свет - Всё кованая сталь, зеркально-яркий, звонкий, Чеканный на клинке сверкающий сонет. В иглистом воздухе в пунцовой камилавке По рытвинам дорог калечит ноги поп, И, ухая волной в обсохшие канавки, Пестреет весело детей и девок скоп. Несут округлый крест, иконы. Блещет злато Фелони стареньких окладов. На цепях Кадило, звякая, дымится лиловато, Акафист празднику поют в стальных полях. 1916 г. КРОЛИК Белый кролик с розовыми глазками Лижет руку язычком горячим. Маленькими играми и ласками Коротаем ночь и скуку прячем. Воет ветер там за занавесками, На балконе жутко плачут совы... Сердце острыми обвито ласками, Их тоска затягивает снова. Далеко кругом поля затоплены, Пашни перерыты колеями, Ветром тучи на небе накоплены, Снова ливень прянет над полями. Никого не жди недели целые - Бездорожьем кто сюда поскачет? Кролик ушки складывает белые, Мордочку в мои ладони прячет. Всё-таки, мы всё-таки счастливые, Переждать бы непогоду долгую. Ах, в апреле, в дни благочестивые, Быть нам к Пасхе далеко за Волгою. 1916 г. ЭММАУС Шли двое в Эммаус и о Христе Распятом и умершем говорили, И жаворонки в ясной высоте В червонные бубенчики звонили. Сиял восток, и облако, струясь, Сквозило перламутром серебристым. Был лёгок путь, был дивен утра час, И ласков воздух, трепетный и чистый. Так шли они, скорбя, и некто к ним Приблизился, спросил - о чём скорбите? И долго с ними шел путём одним, И ткало солнце золотые нити. Внимая сладостным его речам, Они как бы внимали Иисусу. Был видим Он духовным их очам, И так пришли внезапно к Эммаусу. "О, не лишай нас выспренних бесед! Окончен путь, Равви, останься с нами И раздели, как Тот, кого уж нет Опреснок благосклонными перстами!" Когда же Он неспешно преломлял С молитвой хлеб, их взорам просветленным В движеньи рук, в сияньи глаз предстал Тот, кто с зарей у гроба явлен женам И, узнанный, исчез... Лишь солнца свет, Встречая ночь, клубясь в вечернем дыме, Мерцал меж них, как чуда тленный след, И преломленный хлеб лежал пред ними. 1916 г. ФАРФОР НА СОЛНЦЕ Желанный снег встречаю И, ослеплён зимой, Я ставлю чашку чаю На подоконник мой. Фарфор с румянцем нежным, Вручённый дедом мне, Любим полуднем снежным На солнечном окне. Как старость, бел и ясен Снег с прошлым примирил... Захватанный, прекрасен В снегу чугун перил. Все страсти, все мольбы, Все краски жизни пестрой Слились в начальный острый Цвет молний и судьбы. 1917 г. КРЕМЛЬ Кремль овевался ветром ровным, Широким, как в ночных лугах, Густым по маковкам церковным, Сквозным и лёгким в куполах. По площадям, мощёным плотно, По переходам и крыльцам Шёл клир таинственно-бесплотный От храмов к башням и дворцам. Немую, как благоуханье, Он песнь о близкой ночи пел И сердце снова на скитанье Благословить он захотел. И сердце повело далече К дымящим пастбищам меня Сквозь города, и гул, и речи, Сквозь пламя мёртвого огня. Там встретил солнце я и снова Познал тщету поспешных дел, Которым кто-то мысль и слово Распять кощунственно велел. 1917 г. КОЛОКОЛЕЦ Острый месяц светит ярко Из морозного кольца. Ты услышь, моя сударка, Дальний звон колокольца! Выйди в пасмурные сени С мёрзлым палевым окном, На скрипучие ступени Стань поспешным каблучком. Вынь засов, в сугроб упругий Двери плотные продвинь, Тишину затихшей вьюги Взглядом трепетным окинь. Никого!... Но вновь далёкий, Вещий вестник двух сердец, Замирает в быстром скоке На дуге колоколец. Древний друг морозной ночи, Он в снегах поёт теперь Засмотревшиеся очи В приотворенную дверь. 1917 г. АНГЛИКАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ В сплющенном глубоком переулке Нестерпимо душно, как в сенях,- Каблуки отчётливые гулки, Этажи под крышами в огнях. В англиканской церкви настежь двери, В тёмном входе матовый фонарь - Мрачный храм немотствует о вере Есть ли в нём священник и алтарь? Может быть, их служба в преисподней? В катакомбы под церковный свод, Никому не зрим, ушёл сегодня Глубоко под город крестный ход? Помолитесь за меня, британцы, Чопорно, надменно, не крестясь!... Розовым благоговейным глянцем Черепица храма занялась. 1917 г. СОБОР Смутно-белым привиденьем Встал над крышами собор, Очарованный раденьем Буйных звёзд и мрачных гор. Ковш алмазный семизвездный Наклонился зачерпнуть Из житейской темной бездны Наплывающую муть. Зачерпни, звезде полярной Дай на ней заворожить Жизни бедной и кошмарной Ускользающую нить! Дай изжить в огне страданий, Пред лицом извечных гор, Человеческих мечтаний Окровавленный позор! 1917 г. НА ДАЛЬНЕМ БЕРЕГУ Вот скоро год, как я сюда заброшен. Тропами летними прошла зима, И ландыш мой серпом метелей скошен, И путь назад, как родина сама, Холодным пеплом густо запорошен. Я одинок на дальнем берегу - Остатки проводов между столбами Звенят-гудят, задеты на бегу Порывными шумящими ветрами, Но ими даль окинуть не могу. Измотаны, разбиты паровозы. Разрушено, размыто полотно... Пойдут к Москве скрипучие обозы, И странники под каждое окно Вновь принесут дорожных слухов грёзы. Вновь явит Бог святые чудеса, И новые угодники от мира Укроются в дремучие леса, Велики духом, выспренни и сиры, Поднять за Русь и Веру голоса. Вы, мудрецы, укрытые дубравой, Молите у Творца, простёршись ниц, Не рай земной, неверный и кровавый, А рай небес, земли и певчих птиц, Наполненный нетленной чистой славой. 1918 г. ОТДЕЛЬНЫЕ СТРОКИ Прилетели весенние птицы И не знаю, какие такие. Стали радостны хмурые лица, Непогожие лица людские. Ходит яркое солнце так низко, С крыш капели струятся, играя, У крыльца позабытая миска Серебрится до самого края. Как лазурны у солнца светлицы, Лес за Волгой коричнево-чёрен, И чирикают новые птицы Целый день от зари до вечёрен. 1918 г. ПЕТРОВОЙ Е.А. Твой гроб поставили в кусты И крышку рядом положили; Тебя высокие цветы Почётной стражей окружили. И медленно у ног твоих В закатном солнце, через силу, Тебе два беженца немых, Спеша, готовили могилу. И, прахом обдавая нас, Песок, подкинутый лопатой, Из глубины за разом раз Взлетал, сырой и красноватый. Как хорошо тебе в гробу, В сосне, смолою напоённой, С бумажным венчиком на лбу И можжевеловой иконой. Иди в приют сырой земли Под глушь разросшейся сирени, Чтоб крест поставить мы могли И встать тихонько на колени. 1918 г. СКВОРЦЫ В лугах весны весёлых, Апреля близнецы, Весь день на липах голых Курлыкают скворцы. О вербном воскресенье, О Боге на осле - Весь день журчит их пенье В безветренном тепле. Верны отчизне скудной, Они явились вновь Свершить свой подвиг трудный И повторить любовь. Здесь в хижинах сосновых, По прихоти людей, Родить, взрастить и новых Умчать на юг детей. 1918 г. ЛУННОЕ КОЛЬЦО В ясном небе всё круче и уже Острый месяц свивает кольцо. Голубые сосульки от стужи Хмуро прячет под крышу крыльцо. От напастей чураясь крестами, Я гляжу, прислонясь у окна, Как сугроб застилает холстами, Озираясь на стены, луна. Знали вещие предки приметы Ясных лун в заповедном кругу И молились их страшному свету Золотые костры на снегу. Я не знаю примет и молений, Но луны кольценосной страшусь - Не минует небесных велений На распутье распятая Русь. 1918 г. СТОЛЯР Ещё живем с тобой, моя подружка, И свой уют под вьюгой бережём. Судьба-столяр поёт, за стружкой стружка Скользит, как свиток свёрнута ножом. Темна, ветха убогая избушка, Вползает холод в простыни ужом... Столяр поёт, и теплится мигушка - Флакон от лака, заткнутый пыжом. Столяр поёт, достругивая споро Последки леса... Подберётся скоро И инструмент, и лес, и керосин! Ещё жива, ещё крепка опора - Любовь и труд! Строгай, столяр, забора И служб достанет для твоих тесин. 1920 г. В НОМЕРЕ Случайно в гостинице старой В уездном глухом городишке Лежу на бессонной кровати, Листая нелепые книжки. Сквозь полночь трещит караульщик, Звенят ямщики бубенцами. А в окна сквозь льдистые стёкла Луна заплылась облаками. На волю бы, к ветру и стуже, В ямщичьи певучие сани, И мимо трещёток и улиц, И скрыться в морозном тумане. И думать о комнате жаркой, О ярком парном самоваре, О чём-то неясном и милом, Сгоревшем в забытом пожаре. Лежу на бессонной кровати, И кажутся смутными снами, Что в полночь трещит караульщик, Звенят ямщики бубенцами. На завтра в угарном вагоне Уеду далёко, далёко. Забуду и город и номер, Где ночь коротал одиноко. И только, где б ни был, Должно быть, смирить и размыкать нескоро Тоску по саням и сугробам, Тоску снегового простора. 1920 г. ХОДОК Вот опять с котомкой за плечами Ухожу, измученный ходок, Новых мест, надуманных ночами, Поискать на север и восток. И опять заводит в знойном поле Вольный ветер песню о судьбе На своей, для горемычной доли, Заплетённой лыками трубе. Что найду? Куда со скарбом старым, С верным другом - серою козой, Бросив кут свой смерти и пожарам, Поплетусь сам шесть я за судьбой? Волга, Волга, приюти ты снова Где-нибудь на дальнем берегу Всё, что есть последнего, святого, Что ещё кой-как я берегу! 1921 г. ПОМНИТЕ Дома, в накуренной комнате, В шуме работ, у станка, Помните, помните, помните - Голода близки войска! С флагом залатанным гонится В серой пыли как в золе, В лоск заморённая конница Вдоль по железной земле. Скачет, дробя гололедицу, В броне из чёрных колец, Путь на Большую Медведицу Держит упрямый гонец. В мёрзлом осеннем безвременьи В смертью назначенный час, Двинулось племя за племенем, Всё понизовье на вас. Рать бесконечная тянется Вдаль без пути и дорог, Смерть впереди их, как пьяница, Пляшет и валится с ног. Стонет, хохочет гармоника, Бьёт в трензеля невпопад, За душу тянет покойника По ветру взвеявши смрад. Катится тёмное комище, Вороны чертят круги, - Помощи, помощи, помощи! Северный люд, помоги! 1921 г. *** На площади людной и сорной Я светлую песню пою И день свой убогий и чёрный В лоскутьях одежды таю. Пою о великих порывах, О маленьком счастье людском: Выращивать злаки на нивах, Покрытых бесплодным песком. Выращивать злаки далёким, Идущим на смену годам, И быть до конца одиноким И преданным глупым мечтам. И толпы народа, под властью Таинственных песенных чар, Поверили глупому счастью, И мне рукоплещет базар. Спасибо, певец, за мечтанья, За сладкие звуки твои..., Мы верим в твои упованья, Пой песни и верой пои. На старую голову снова Надели цветущий венок,- А мне бы простого ржаного, Хоть чёрствого хлеба кусок. 1921 г. ГУДОК СИПЛЫЙ Ветер студится и дождик плачется Утром рано. Поёт девочка, поёт и прячется В шали рваной У часовенки на грязной паперти Низко, низко... И наплёвано, и двери заперты, И так склизко! Надрывается, кричит на фабрике Гудок сиплый. Пахнут осенью грибы и яблоки - Горло слипло. Грошик чёрненький, семишник с метинкой Кинь, не глядя! "Православные, подайте слепенькой Христа ради!" 1921 г. КИНЕШМА В уютный город над большой рекой Вошли с холмов внимательные сосны, И площадь с репой, брюквой и мукой В мой ранний час на луг похожа росный. Заулков и проулков тихий рой, Рядов, лабазов, лавок сумрак постный, Трезвон церквей с горы и под горой И пароходов оклик перекрёстный. С далеким лесом луговая даль И Волги ширь с недвижными плотами Окутаны в осеннюю печаль... И тянет поезд мглистыми местами Свой свист и дым, как светлую вуаль, Над лужами, жнивьями и кустами. 1921 г. ПУЧЕЖ Весенней Волгой залит город старый. В ночную темь белеют над водой Седых церквей и колоколен пары, И сеть огней отражена слюдой Рябой воды... Гармони и гитары Поют сквозь ночь о доле молодой, И слышны волн разбуженных удары, Быть может, там, на паперти пустой. Гудки подряд... Наш путь упрям и долог. Закутался в туманно-мутный полог Твой мирный сон по влажным берегам. А пароход кричит, кричит певуче Не то навстречу загремевшей туче, Не то еще таким же городкам. 1921 г. НОВЫЙ ГОД Заперт дверями заклятыми Новый неведомый год, Блещет за окнами латами, Полночи праздничной ждёт! Чу, равномерною поступью Длит он последний ночлег; Тает алмазною россыпью На подоконниках снег. Тише! Рассыпал он волосы, Сбросил свой шлем голубой... Чу, говорит он вполголоса Глухо, как башенный бой. Тише! Слова зачарованны, Жесты спокойно-просты; В тусклые латы окованный, Поднял к устам он персты. Тише! Он - тайна до полночи! Скоро, как вечность стара, Медью морозною стонучи Башня ударит: пора! 1921 г. ЗАМУРОВАННЫЙ Мёртвым светом лампочка нальётся... Заполночь сижу, курю, курю... Белым паром стужа из колодца Фимиам возносит декабрю. Замурован в каменной коморке За незрячим матовым окном, Жду к себе, на мёртвые задворки, Дальний свист, затянутый гудком. То завод зовёт ночную смену, То бежит мохнатый паровоз... О мою настуженную стену Оперся под месяцем мороз. Дышит дымом тихий снежный город, Спать не спят церковные кресты... Приподняв короткий зябкий ворот, Друг ночей, откуда взялся ты? С белого угла на чёрный угол Месяц проводил тебя домой; Крепкими шагами ты простукал, На ходу закутываясь тьмой. Вот и смолк! Раскатистой дорогой К мосту опрокинулась гора; Тлеют улиц мглистые пороги Блеском накладного серебра. Раскрываю каменную стену - За окном, незрячим сквозь мороз, Чу, зовёт гудок ночную смену, Чу, бежит и плачет паровоз. 1921 г. *** Когда, отмаявши свой день, Измучен пыткой крестной муки, Я вспоминаю лет далёких тень И в ней твой взгляд, косу и руки. Когда твой красный сарафан И на песке босые ноги Блеснут так ярко сквозь туман Нас искалечившей дороги,- Мне хочется с тобой уйти На паперть старенького Храма И руки бедные сплести, И ждать в снегу весны упрямо. Ловить чуть тёплые лучи От солнца знойного когда-то; Ведь были, были горячи Для нас под соснами палаты! Не сетуй, милый старый друг! Мы прошлым радостным хранимы, Свой жаркий солнечный досуг Ведь оценили, как могли мы. 1921 г. *** Благодарю тебя за то, Что ты дала мне счастье жизни, За всё, что мною прожито В тобою выбранной отчизне. За то, что выбрала отцом Мне Кушенского Дон-Кихота И в жизнь послала со стихом Ты вместо Белого болота. За то, что на реке Дубне, Воспетой Пришвиным с Клычковым, Досталось радоваться мне Земле и солнцу, и дубровам. За то, что Гарднера фарфор Меня сквозным румянцем встретил, И сквозь него я до сих пор Гляжу на мир спокойно-светел. За всё, за всё благодарю И только горько мне и больно, Что жизнь свою прожив в застольной Тебя ничем не отдарю. Предположительно 1921 г. СТАВРОПОЛЬ Ставрополь - город Креста, Все мы там были распяты. Знакомые нам места Помечены крупными датами. Много ворот и крылец Крестами красными крашены. На скамьях мертвецу мертвец Анекдоты шамкает страшные. Скрипят тротуары. Идут Мертвецы по Казанской парами, В Дудкинском доме суд И кого-то топят под ярами... Разжалованный собор В увезенный колокол бухает, Эхо заволжских гор Глотает выстрелы круглые. Кровь унять не смогла тогда Казанская Богородица, Но пески занесли без следа Всё, везде... И опять туда По весне так уехать хочется! Чудится, что на крови Сон-трава аловатая теплится И от жалости, и от любви Верба старая (рви ее, рви) Вся в скворцах, вся в слезах, вся в серьгах Простоволосая треплется. 1921 г. ЛЮТЕ За жестом жест, за позой поза... Плавный И гибкий ритм руководит тобой. Молитвенный, трагический, забавный - Рассказ движений власти над судьбой. Живи под ритм певуче-своенравный И жизнь, с её волненьем и борьбой, Сумей ввести, смиряя, в танец плавный, Где зало - мир под кровлей голубой! Подобно музам, вечно юным девам, В движениях подвластная напевам, Созвучным ритмам солнца, туч, и звёзд, Будь огненной, но строгою поэмой, Где каждый стих равнопрекрасен с темой И замысел глубок, певуч и прост! 1921 г. *** На дворе скрипят, визжат колодцы; По губе раструба ледяной Грохоча и пенясь в ведра льётся Серебро сосулею сквозной. В жёлтых полушубках водоноски Разбрелись шажками со двора, Плотные сверкающие всплёски Шлёпая блинами из ведра. Медленно, не понукая лошадь, Всё везут вдоль улиц мужики На базар, туда к рядам, на площадь, Проседью покрытые мешки. Ожили на площади палатки И, закутанные в шали глубоко, Обминая стынущие пятки, Продают мещанки молоко. И опять, как и вчера, спросонок, Сквозь морозный пар катя клубок, Из депо, пронзителен и тонок, Закричал тоскующий гудок. 1922 г. *** Мой день волокли Вы по пыли, Мели им, как шваброй, полы; Всю душу мою прострочили Вы дробью машинной иглы. На сердце накинув верёвки, На петлях гигантских шагов, Взлетали, проворны и ловки, В неистовом вихре кругов. Но дверь я захлопнул вплотную И смыл, не спеша, чередой Всю липкую пакость дневную Живою и мёртвой водой. Все тот же сижу одинокий И лью электрический свет На жребий, как прежде, высокий В толпе заблудившихся лет. Свой день вспоминаю с улыбкой - Пусть люди слепы и грубы! - Мне полночь играет на скрипке Прекрасную песню судьбы. 1922 г. ЖЕНЕ К сорока годам из околесицы Долгих лет, своих и не своих, Наплывёт, взойдёт над переносицей Старческих морщин глухой триптих. Обрастут глаза и губы сетчатой Паутиной спутавшихся дней, Взглянешь к выси, в голых ветках клетчатой, И вздохнётся глубже и ровней. Встанешь рядом, мученица крестная, Неизменная, всегда одна, Ты, моя невеста, неневестная, Мироносица жена. Нынче мы на паперти, как нищие, Слушаем обедни смутный клир, Скудною довольствуемся пищею И одни глядим на вольный мир. Только к нам воробышки, чирикая, Тропками подкатятся бочком, Только нам, качаясь с повиликою, Бабочка кивает хоботком. Лето холодами обезглавлено, Ледяные градины в крови И серебряным окладом сдавлена Бархатная библия любви. Юность плащаницей до заутрени Мы снесли в ограду на погост... Трезв и свеж у храма холод утренний, Честен мир и всепрощающ прост. 1922 г. *** Лохмотьями чужими грею спину, Чужой кусок, не посолив, жую, В чужом углу колючей дрожью стыну - Ветра, туман и гарь в родном краю. Всё сердце выжато сухою злобой, Железной проволокой заржавя кровь, Жизнь чёрной развороченной утробой Смертельную выплёвывает дробь. На лбу клеймо, полголовы обрито, Во рту цинготный вырезан язык, Могилами Россия перерыта, И над могилами звериный рык. 1922 г. *** К тебе, Москва, опять, опять Иду назад и слеп и нем; К тебе, Москва, в родную стать... Возьми меня совсем, совсем. Пора мне дать покой костям, Устал бродить я взад-назад По всем местам, по всем страстям, Как подлый раб, как шут, как гад. Благоуханных песен хор Томит меня, прими их груз, Сожги меня, смети мой сор! К тебе, Москва, назад плетусь. 1922 г. *** Призванивай, гуди, греми, Клади на свежий лист И вверх и вниз слова мои, Угрюмый машинист. В окне рассвет, в глазах круги, Желтеет свет огней - Мои слова, твои враги, Звучнее и тесней. Их тёмный смысл шумит дождём, Разрознен и жесток; Скользит, дробясь, в мозгу твоём Поток журчащих строк. Кончай, беги сквозь утра муть По скользкой мостовой... Потух фонарь, и в ранний путь Завыл трамвай пустой. Быть может, там, пустой вагон Оглядывая вновь, Ты вспомнишь рифмы краткий звон, Поющий про любовь. И как-нибудь, не зная как, Ты сочетаешь вдруг Свой рок, вагона полумрак И рифм враждебный круг. И станет жизнь совсем простой, Как петля с потолка, Как утро, как вагон пустой, И так тяжка, тяжка. 1922 г. *** Далека твоя дорога, Волга! Твоего начала голубец, Знает ли, как бесконечно долго В рукава не делишь ты конец. Посреди печального безмолвья На верхах унылых не понять Твоего степного понизовья, Золотого юга благодать. Хмурым елям и песку сырому Не признать роднёй издалека Южных сосен душную истому, Знойного сыпучего песка. 1922 г. ВАСИЛЬКИ В ярком солнце по меже весёлой Проберись в кивающую рожь, Где волной душистой и тяжёлой Пробегает медленная дрожь. Ты себе иди, иди к опушке. Там, где колос редок, невысок, Ждёт-пождёт под мерный крик кукушки Синеглазый цветик - василек. Для чего, мол, бегать так далёко; Стоит только выйти из села. Много нас цветёт во ржи глубоко - Рви да рви - охота бы была! Пусть цветут, их там пылит дорога... Пробрался межою я не зря! У лесного тихого порога На пеньке сплету веночек я. Здесь помогут мне лесные птицы - Зяблик, дрозд, малиновка и чиж; Муравьи, жуки придут дивиться, Да и ты, зайчонок, прикатишь! Как пойду в венке назад домой я - Ох, взовьётся в небо как стрела И заславит небо золотое Жаворонок у самого села. 1922 г. ФИНИСТ - ЯСЕН СОКОЛ Я перстами тихо щёлкала, Запевала песню тоненько И финиста - ясна сокола Подманила к подоконнику. Поникала я, усталая, На подушечки пуховые, Целовала, миловала я Его крылышки шелковые. На заре проснулась девица, Глядь, в окне ножи кровавые! Холодком пушась, шевелятся В луже крови перья, плавая. Затянуло небо тучами И под вечер дня постылого Изошла слезьми горючими, Услыхала голос милого: "Не воротишь время красного. Счастье, сгинув, не откликнется! Загубили меня, ясного, Твои сёстры ненавистницы! Ты пеки в дорогу трудную Из железа подорожники, Обуй в лапотки чугунные Свои холеные ноженьки! Ты ступай в леса дремучие, Свои лапотки истрачивай, Проливай слезы горючие, Подорожники размачивай. Как истопчешь лапти новые, Как изгложешь все лепёшечки, Терема узришь дубовые, Мои светлые окошечки. Не признаю свою милую, Нищей странницы гнушаяся! Со двора тебя, постылую, Сгонят слуги, потешаяся!" 1922 г. *** Потухло моё электричество, И чёрная темень в окне... Её всенощное величество - Тоска подплывает ко мне. Снимает корону колючую И, крепом окутав её, Меня, словно чёрною тучею, Венчает на царство свое. Как принц, обретённый в безвестии, Склоняюсь пред ней до земли, А мимо в торжественном шествии Проходят страданья мои. Я сердце моё онемелое Как скипетр держу золотой; Из мрамора мантия белая Покрыла мне плечи плитой. Ударили трубы жестокие, Торжественным маршем казня, Ввели на ступеньки высокие Немыми коврами меня. Дано мне отныне владычество, Подвластен бесов легион... Но вспыхнуло вновь электричество И я отречён и прощён. 1922 г. *** Опять прохожу через двор, Скользя по тропинке извилистой; Гашу полуночный дозор - Фонарь, задохнувшийся сыростью. И, времени огненный глаз, Часы на музее Бурылина Следят, из тумана слезясь, Как сердце мое обессилено. Мерцает в потёмках капель И снег под ногой расступается... Лель-Ладо, весёленький Лель, Крась луком пасхальные яйца. Все семь монотонных недель Со снегом раскисшим обрушатся, Фиалками милый апрель Обсадит последние лужицы. И робкие в сердце моём Подснежнички тихо распустятся, Омоюсь хрустальным дождём На глинистой вязкой распутице. О, тёплое солнце весны, Ты в силах мне дать искупление Коснёшься последней струны И вызовешь песен цветение. Год не известен СОН-ТРАВА Над весёлыми трущобами Тонет неба синева. За последними сугробами Расцветает сон-трава. Тёмно-синими букетами На проталинах сырых, Молчаливыми приветами Пчёл встречает золотых: "Не для вас мы распускаемся, Не храним душистый мёд; Мы одним теплом питаемся, Отогревшим клубней плод. Не цветы мы на проталинах, Мы весенний сон земли: Снятся сохнущей проталине В синем небе журавли". Отвечают пчёлы сонные: "Пусть и нам вы только сон, Пусть цветами благовонными Тихий лес не напоён. Мы не мёда ищем нового - В сотах старого полно - Цвета вашего лилового Не видали мы давно. Хорошо в луче играющем Виться низко у земли; Свой венок сугробам тающим Вы недаром заплели". 1922 г. *** В клетки круглой крышки люка На подсохнувшем дворе Налил дождь прозрачной влаги, Настояв на янтаре. Сорвались, вонзились в щебень С тонкой солнца тетивы У краев чугунной крышки Стрелки трубчатой травы. 1922 г. *** Пусть август жизни наступил, И сердце-солнце греет стыло, Пусть лёгкие кресты стропил Нам время потолком забило. Но как на этом потолке Играют зайчики чудесно, Как длинный поезд вдалеке Проносится тяжеловесно. Как пёстр, пахуч букет листвы, Как трезв и ясен воздух ржавый, И неожиданно новы Церковные над лесом главы. Довольно этого окна И этой комнаты довольно - Жизнь в чуткий шорох сгущена, В молчании многоглагольна. Лицом к лицу вся жизнь моя... Кончаясь мной, сияет вечность И сердцу остриём копья Дарует вечную беспечность. 1924 г. ЛЮТЕ Сиренью зацвело окно Ещё так робко, неприметно; Перед крыльцом, где так темно, Не видно маргариток бледных. Пропела колокольня - два, В лесу провыл трамвай устало, Малиновка едва-едва Неявственно забормотала. Ещё один упорный час И там, за окружной дорогой, Засветится янтарный лаз У солнцезарного порога. Тебе, счастливица моя, Он каждый день готовит встречу; К твоим ногам его стезя Ложится через рытвин плечи. Частишь всё ближе каблучком, Поспешно чокнула калиткой; И, пробудясь, перед крыльцом Зарозовели маргаритки. Год не указан *** Что нужды, что много растеряно И книг, и бумаг, и вещей. С рубином колечко Колерино Ещё на руке моей. Что нужды, что стал я развалиной И той, чьё колечко со мной, Теперь не до встреч над проталиной, Как было далёкой весной. Что нужды, что тело измучено, Что втоптана в мусор душа, Что вдосталь на плечи навьючено Невидимого багажа. Ах всё-таки, всё-таки встречного Весеннего ветра опять Я жду, как предвестника вечного, Что можно из гроба восстать. 1925 г. *** И я с Дубны. Её прозрачной влагой И окрещён и вспоен. Навсегда Мне памятна, сквозь долгие года, Дубов морёных чёрною корягой Настоенная накрепко вода. И памятен целебно-жгучий холод Недвижно тёмносиних омутов... Всё кажется: нырну - и буду молод, Глотну воды Дубны - и муть годов Из гнили жизни выплесну, как солод. Но не вернусь к Дубне я никогда, А и вернусь - нам не узнать друг друга. Осталась той же в ней одна вода, И разве камнем кинуться туда, Чтоб разошлась она свинцовым кругом. 1927 г. ***

Марьина Роща Мой кабинет за кухонным столом. Сижу за ним, разбуженный клопами, И счастлив тишиной, и кой-каким углом, И солнечным пятном на печке за плечами. Больные спят. Мучительный заказ Написан начерно, и я свободен. За много месяцев мой бесконтрольный час, Когда мой мозг ещё на что-то годен. Я не ропщу. Сумбурна жизнь моя, Забита мелочами обихода, Но всё по-прежнему, как в ладанке земля, Сохранена внутри меня свобода. На рынок ли иду, с отбросами ль ведро Несу на кладбище помойной горки, Я весь в себе, со мной моё добро, Валютным золотом опять горят пятёрки. Здорово, солнце, старый верный друг! Мы прежние, и на дворе, на заднем, И под твоим сияньем всё вокруг Опять становится ценнее и нарядней. Картуз пропоицы на мусорной плите И тот сбекренился молодцевато... Спасибо вам, клопы, по вашей доброте Я солнечные посетил палаты. 1931 г. МОРОЗ Мороз, пустой и звонкий, И ровный мёртвый свет. Чуть виден тонкий, тонкий Былого силуэт. Должно быть, так же вышел Тогда я на крыльцо, Должно быть, так же с крыши Мне снег упал в лицо. Должно быть, был я молод, И эта смерть кругом По сердцу острый холод Мне провела резцом. И стал мне мир чудесней, Необычайней стал - Запела стужа песни, Каких я не слыхал! 1931 г. *** Часы стучат, отсчитывая время. Что ни удар, то крошечная вечность. Пред смертью ветру поручает семя, А в нём таится та же быстротечность. Так наши мысли - только кольца цепи. Их ветер вечности уносит в вечность, И каждого кольца и блеск и трепет, Разрозненные тонут в быстротечность... Над бесконечностью воздвижен смерч из пыли, И попирают и волнуют вечность. И вечность - пыль самодержавной были - Спадает семенами в быстротечность. 1935 г. ПОЕЗД Подошёл усталый снежный поезд, Содрогаясь муфтами рессор, Свистнул, гукнул, у вокзала строясь, Пробежал чугунный разговор. Если только не нужны вагоны - Тише, не тревожьте до утра! Пусть стоят у мёртвого перрона И молчат литавры-буфера! Наскоро собрав с путей буранных, Истекая кровью смертных ран, Из степей прислал их, безымянных Исстрадавшийся Бугуруслан. Кое-как ветошками прикрытых, Через силу - только бы скорей - Посажали диких, в кучу сбитых, В деревнях подобранных детей! К северу, навстречу снежной туче, Поезд вышел, перейдя пути... Их бы хоть от смерти неминучей, От страданий голода спасти! Стонут, бредят снежные вагоны - Тише, не тревожьте буфера, Пусть пока у мёртвого перрона Спят они до близкого утра. Цепкий голод их уж не догонит, Только отходить бы, отходить! Пусть окрепнут, пусть ничто не тронет Бедной жизни трепетную нить. Как мерцающие восковые свечи, Заградив руками, чуть дыша, Маленьких страдальцев с места встречи Унесём, закутав, не спеша. В них весь смысл борьбы и жертвы нашей, В них одних надежда на исход, Веря в них, мы пили полной чашей Яд утрат, всходя на эшафот. 1935 г. *** Жизнь кончена. Всё в прошлом, всё вдали. Что новый день, то новая усталость, И знаю я, что краю нет земли, Что ничего от жизни не осталось. Смешно мечтать о будущих стихах... Что не было ни дел, ни славы - не обидно. Есть крылья, нужен ли за взмахом новый взмах, Чтоб в действии те крылья было видно? 1935 г. *** Над волжским простором в песке золотом Лежит наша юность нетленной. Ей снится в могиле о том, о сём Над Волгой мутной и пенной. Сваи вбивают в волжское дно, На берег стерлядь скачет. Городу смерть! Огневое окно Город в черёмуху прячет... Город, где юность венчала нас В такой же вечерний час. Встанет плотина огромным горбом, Волга потопит долину. Кладбище станет глубоким дном, Могилу затянет тина. Будет огромен затихший плёс, Горы далёко в тумане... Шорох и плеск пароходных колёс Будут баюкать подводный погост И юность в могиле песчаной. Будут баюкать и тех, что плывут В душном уюте кают. 1936 г. ПУШКИН В гробу, забитом в ящик чёрный, Тебя, опасный бунтовщик, Из Питера дорогой торной В глухую ночь увёз ямщик. Меняли лошадей мгновенно, Смотрители сбивались с ног. И мчался, мчался Русью пленной Без колокольчика возок. Молчали пуганные сёла, И мимо них ещё сильней Гнал, распустив по ветру полы, Ямщик замученных коней. Путь кончен. Сумрачно и строго Дубов столетняя семья У монастырского порога Доныне сторожит тебя. 1936 г. ***