Вонлярлярский Василий Александрович - Воспоминания о Захаре Иваныче

sp;  - С удовольствием. Анюта просила меня об этом; она, знаете, добрая такая, у нее вам будет не скучно, а короче познакомитесь, будете вместе гулять, иногда вечерком и преферансик составим, а?

   Никогда еще сосед не казался мне таким добрым человеком, как в эту минуту. Картина будущей жизни нашей в Карлсбаде была им описана так завлекательно, что, думая о ней, я не мог заснуть до четырех часов утра. В шестом же весь Карлсбад подымается обыкновенно на ноги и больные расходятся по источникам.

   Большая половина общества осуждена пить из Терезиенбруна, которого воды несравненно прохладнее прочих ключей.

   Ровно в шесть часов сошел я с лестницы и направил стопы к Шпруделю, ближайшему от меня источнику. Вкруг кипучего фонтана толпились бледные как тени полумертвецы обоего пола; с жадностию и кашлем глотали они кипяток и не ходили, а таскались вдоль деревянных галерей, окружавших источник. Ничто не может быть неприятнее этого живого кладбища, этого сочетания болезней и музыки. Не останавливаясь ни на минуту, я побежал

   328

    

   к Терезиенбруну; тут характер картины совершенно изменился: за исключением малого числа полубольных, все то что проезжает чрез Карлсбад, поставляет себе в непременную обязанность являться на утреннее Терезиенбрунское гулянье. Редко встречаете вы на нем серьезные лица, общий говор и громкий хохот прерываются изредка завлекательной полькой или галопом Лабицкого.

   Глаза мои искали Боргиуса, но Боргиуса не было. Поместясь у одной из колонн павильона, построенного над самым ключом, я устремил все внимание на единственный вход в сад; кругом меня теснилось множество кавалеров и дам, ожидавших своей очереди со стаканами в руках. Тысячи немецких острот, одна другой площе, долетали до моего слуха; нередко французские и английские фразы менялись с немецкими, но ни одного русского слова я не слыхал. Вдруг "Excusez, monsieur!"¹ произнес у плеча моего такой голос, от которого я невольно вздрогнул.

   Странно, голоса этого я никогда не слыхал; мимо меня проскользнула дама; я взглянул на шляпу и чуть не крикнул от радости: соломенную шляпку эту видел я вчера на Анне. С нею разговаривал мужчина лет сорока с густыми черными бакенбардами, и до меня долетело несколько слов.

   - Aussi je vous dis, monsieur, que je me sens tres mal²,- сказала дама.

   - Quelle imprudence! quelle imprudence!³ - повторил кавалер, качая головой.

   В это время новый прилив толпы оттолкнул меня в сторону и помешал дослушать разговор, который начинал меня интересовать.

   - Кто этот брюнет с черными бакенбардами?- спросил я у стоявшего подле меня господина.

   - Что говорит с дамой в соломенной шляпке?

   - Да,- отвечал я.

   - Это доктор Вульф.

   - А даму вы знаете?

   - Нет, не знаю, но встречал не раз.

   - Кто она, и какой нации?

   - Мне говорили, что русская,- отвечал господин.

   Поклонившись незнакомцу, я отошел от павильона

   ^{________________}

   ¹ Простите, сударь! (фр.)

   ² Должна вам сказать, мсье, что я себя очень плохо чувствую (фр.).

   ³ Какая неосмотрительность! какая неосмотрительность! (фр.)

   329

    

   и, не спуская глаз с соломенной шляпки, начал ходить взад и вперед по широкой песчаной дорожке, пролегающей у самого источника.

   Допив свой стакан, дама повернулась в мою сторону. Несмотря на расстояние, нас разделявшее, бледность лица ее поразила меня; я вспомнил ее разговор с доктором, и нетрудно было догадаться, что дело шло о какой-то неосторожности, в которой упрекал ее Вульф. "Неужели она серьезно больна?" - подумал я и чувствовал, что при одной этой мысли вся кровь застывала в моих жилах. Дама пошла к выходу, я побежал за ней; на лестнице из галереи на улицу даму остановила какая-то старуха; я прошел мимо и повернул направо; напрасно оглядывался я на каждом шагу, напрасно возвратился к источнику: ее не было нигде. Я вспомнил, что из галереи можно было выйти в противоположную сторону, выбранил мысленно старуху, разлучившую меня с моею Анною (я говорю моею потому, что, по мнению Трушки, что я, что Захар Иваныч - совершенно все равно), и, взбешенный, отправился домой. На первом перекрестке меня чуть не сшиб с ног бежавший Боргиус.

   - Куда это вас?..- спросил я, хватаясь за него обеими руками.

   - Бегу к Вульфу.

   - Зачем?

   - Затем, чтобы спросить имя русской дамы.

   - Не нужно,- отвечал я,- вы опоздали.

   - В таком случае бегу за самим Вульфом,- сказал Боргиус.

   - На что он вам?

   - У меня случилось маленькое несчастие.

   - Что такое?

   - Вздор, а все-таки лучше пригласить побольше медиков. Один из моих пациентов объелся третьего дня чего-то жирного, И у него сделались спазмы; я прописал рвотного - больному сделалось хуже, я повторил средство - смотрю, еще хуже.

   - Как же вы вчера не сделали консилиума?

   - Думал, пройдет.

   - Бедный пациент!

   - Право, думал, пройдет,- наивно повторил врач.

   - Есть ли же по крайней мере надежда спасти его?

   - Надежды нет никакой, правда, но знаете ли отчего?

   - От дурного лечения, вероятно?

   330

    

   - Не от дурного лечения, потому что все доктора в мире прописывают от порчи желудка рвотное: это средство признано лучшим.

   - Была ли же у больного порча желудка?

   - Вот в том-то и сила, что нет,- сказал, смеясь, Боргиус,- а было воспаление в кишках, что далеко не все равно; и знай я, что у него воспаление, пустил бы кровь, дал бы каломелю, поставил бы пиявки, обложил бы припарками, и больной выздоровел бы непременно.

   - Следовательно, почтеннейший доктор, все несчастие произошло от того только, что вы немножко ошиблись в болезни?

   - Ну конечно, только,- отвечал Боргиус.

   - По крайней мере, употребите же эти средства теперь.

   - Куда! - отвечал врач, махая рукой,- к вечеру капут: еле дышит и меня не узнает, плох совсем. Ну вы же как себя чувствуете? - прибавил он, улыбаясь,- полечиться не хотите?

   - Нет, поверьте, доктор, и если бог привел выжить прошлую весну и со мной не сделали капут в Карлсбаде, то надеюсь прожить долго и без лечения.

   - Тем хуже для нас,- заметил, смеясь, Боргиус.

   - И для могильщиков,- отвечал я, также смеясь и пожимая руку доктора.

   Он побежал за Вульфом, а я на свою квартиру. Захар Иваныч, по словам хозяина, вышел из дому за несколько минут до моего возвращения.

   - Скажите мне, ради бога, неужели в самом деле толстый господин собирается жениться? - спросил, провожая меня, капитан-игольщик.

   - Правда,- отвечал я,- и жениться на одной из самых прекрасных женщин!

   - Какая глупость, какая глупость! - проговорил с негодованием честный немец и, прибавив: "Golt erbarme" ¹,- возвратился к своим занятиям.

   Хозяйка принесла мне шоколад, который я предложил ей разделить со мной.

   Не слушая, как и прежде, словоохотливой капитанши, я беспрестанно посматривал на часы, в которых стрелка как бы назло почти не двигалась; минуты превратились для меня в века, а сосед не возвращался. Допив шоколад, хозяйка ушла. Наступил полдень; пробило два часа, три,

   ^{__________________}

   ¹ Боже сохрани (нем.)

   331

    

   четыре - сосед не приходил; я терял терпение и чуть не сходил с ума. Болезнь Анны не давала мне покою ни на одну минуту.

   В Карлсбаде обедают рано; я забыл про обед и, не отходя от окна, пил холодную воду. В таком положении застали меня сумерки, застала ночь. В двенадцать часов раздался звонок; я бросился к двери; сердце меня не обмануло: за дверьми стояла какая-то женщина с письмом в руках.

   - Fьr den russischen Herrn¹,- сказала она, передавая мне серый клочок бумажки.

   Письмо заключало следующие строки:

   "Почтеннейший! Анюта больна и горит как печь; я, возившись с ней, устал как собака. Бросьте фасоны и приходите к нам, пожалуйста.

   Внизу листа была приписка:

   "Захватите с собой трубку, а то в квартире так воняет разными медицинскими специями, что мочи нет".

   Конечно, никогда ни одно раздушенное послание красавицы не приводило в такой восторг ни одного влюбленного юношу, в какой привела меня безграмотная записка Захара Иваныча; я чуть не расцеловал ее, и, сунув талер в руку женщины, приказал ей показать мне дорогу.

   Дом, в котором жила Анна, находился в нескольких шагах от моей квартиры; пройти это пространство и взбежать на высокую лестницу было делом нескольких минут; мы вошли в переднюю, из которой дверь вела в род залы, слабо освещенной. Захар Иваныч встретил меня с улыбкой благодарности на устах и с ногами без сапог. Он шепнул мне, что больная заснула, и, усевшись на диван, посадил меня рядом с собой.

   - Ну, батюшка, наварило же каши вчерашнее гулянье. Представьте себе, что у нее было сделалась горячка; жар страшный, головокружение, тошнота и бог знает что.

   - Как же можно было выходить сегодня утром! - воскликнул я невольно.

   - Да, да, скажите пожалуйста, ведь придет же такая чушь в голову: доктор ужаснулся!

   - Я сам был поражен бледностию Анны Фадеевны.

   - Анюта говорила мне, что она вас видела.

   При этих словах кровь снова хлынула к моему лицу.

   ______________

   ¹ Для русского господина (нем.).

   332

    

   "Если эта женщина замечает меня,- подумал я,- не значит ли это, что она мной интересуется, что я ей нравлюсь. Если же нравлюсь, бедный Захар Иваныч!"

   И я готов уже был броситься обнимать, целовать и даже, прости меня бог, утешать его. О дружба!

   Земляк прервал размышление мое вопросом, принес ли я трубку. Я извинился поспешностию явиться на его зов, и Захар Иваныч послал за нею ту самую женщину, которую посылал за мной.

   Квартира Анны была похожа на все квартиры третьих этажей: довольно чистенькая, без всяких затей, с простенькою мебелью, с узкими зеркалами, с полами, выкрашенными масляной краской, с кисейными драпировками и прекрасным видом из окон. По стенам висели в черных рамках гравированные портреты Шиллера, Гете, Лютера и других немецких знаменитостей; над самим же диваном в золотой раме повешена была какая-то картина, затянутая белою чистою кисеею.

   - Это портрет Анюты, когда она еще была ребенком,- сказал Захар Иваныч, указывая на картину.- Она никогда с ним не расстается; впрочем, вы видели копию.

   - То есть не копию, а оригинал,- прибавил я, нимало не любопытствуя узнать, какова была ребенком Анна Фадеевна.

   В эту минуту в соседней комнате послышался слабый женский голос, земляк вскочил и на цыпочках пошел в спальню больной, а я, притаив дыхание, стал слушать.

   - С кем вы разговаривали? - спросил тот же голос, но он был так хрипл, что я не узнал его.

   "Бедная Анна,- подумал я,- как она сильно простудилась!"

   Захар Иваныч отвечал, что разговаривал со мной.

   - Какой он добрый! поблагодарите его.

   И тут начался разговор так тихо, что я не мог его расслышать; потом больная сказала: "Как можно! в комнате беспорядок, и мне совестно!" Я понял, что речь шла о том, чтобы пригласить меня в спальню. Отказ Анны прошел острым ножом по моему бедному сердцу, но добрый Захар Иваныч, по-видимому, настаивал, и мне даже показалось, что он переставлял какую-то мебель, передвигая стулья, а может быть и сундуки. Умирая от нетерпения, я не спускал глаз с дверей комнаты невесты; наконец - о радость!- дверь эта скрыпнула и показавшийся сосед поманил меня пальцем; не веря своему благополучию, я нетвер-

   333

    

   дым шагом переступил через порог, последнюю преграду, отделявшую меня от Анны. В спальне было темно: прелестные глаза больной не переносили света. Высмотрев ее постель, я почтительно поклонился; Анна протянула мне руку и слабым, хриплым голосом поблагодарила за дружбу мою к Захару Иванычу. Мне стало и совестно и стыдно: я чуть-чуть не сказал ей, что Захар Иваныч не может быть моим другом по тысяче причин, что я ему оказываю приязнь единственно потому, что он жених той, которую я... и проч. и проч.

   - Присядьте-ка без церемоний, почтеннейший,- сказал земляк, подвигая стул к ногам больной.

   - Но, может быть, я буду беспокоить!

   - О нет, пожалуйста, садитесь,- перебила Анна,- я очень рада вашему приходу; мне несколько легче, и мы поговорим.

   - Этого мало,- перебил Захар Иваныч,- я возился целый день, а он свежехонек: так не угодно ли ему без фасонов заступить мое место и давать лекарство, а я пойду в гостиную да отдохну маленько. Так ли?

   Больная хотела возражать, но я решительно объявил, что отказ с ее стороны почту оскорблением, и принял из рук земляка стклянку с микстурой; выпроводив его из спальни, я остался один у постели очаровательной Анны.

   - Вы не в первый раз в Карлсбаде? - спросила она.

   - Нет, сударыня, я провел здесь прошлую весну.

   - Да, Вульф говорил мне, что встречал вас очень часто с прекрасной дамой... вы были не одни.

   Анна ревновала, тем лучше; на вопрос ее я отвечал со всей возможной неясностью.

   - А мы с Вульфом много говорили о вас сегодня утром,- сказала больная.

   - Право? - отвечал я, не зная, что сказать.

   - Да и не только с ним, но и с одной дамой, которая также крайне вами интересуется.

   - Не на лестнице ли?

   - Вы это заметили?

   - Я видел, что вы разговаривали с кем-то, и прошел мимо.

   Я вспомнил, что Анну остановила какая-то старуха,- и переменил разговор.

   - Я почти обвиняю себя в нездоровье вашем.

   - Как это?

   - Вчера вечером, хотя я и не имел чести еще быть

   334

    

   вам представленным, но, предвидя дождь, я должен бы был предупредить последствия, предложа вам возвратиться в Постгоф.

   - Это было бы очень любезно с вашей стороны, но вы не могли узнать меня,- сказала Анна.

   - Я видел дагерротип ваш, сударыня.

   - У Захара Иваныча? Но он больше похож на мой портрет, нежели на меня: время и болезнь - эти два врага женщин...

   - Я узнал вас, и этого достаточно, чтобы оправдать сходство дагерротипного изображения с оригиналом. Впрочем, тип Рубенса не в моде,- прибавил я, - и пурпур не входит более в состав красок для кисти художников нашего века.

   - Если это так,- заметила, смеясь, больная,- то я очень счастлива, что здесь темно и вы меня не видите.

   - Почему же?

   - Потому что лицо мое горит и я должна быть пурпуровая; дайте мне руку,- продолжала она и приложила трепещущую руку мою к своим щекам.

   - У вас жар.

   - Да, но только в голове, а ноги холодны как лед...

   - В таком случае их непременно должно согреть.

   - Чем же? - спросила Анна.

   - Трением, сударыня.

   - Но мне совестно потревожить старуху: она, верно, спит.

   ...Через несколько минут в соседней комнате раздался храп; Захар Иваныч спал как убитый.

   - Вас не может не беспокоить эта музыка,- сказал я, улыбаясь.

   - Что ж делать! - отвечала Анна.

   - Как что?

   И, выскочив из залы, я растолкал жениха. Захар Иваныч вскочил, впросонках протер себе глаза кулаком и изъявил желание знать, где он, что с ним и зачем его будят.

   - Затем, чтобы не тревожить больную.

   - Да, да, я было и забыл... так как же быть? - проговорил сосед,- ежели вы меня, почтеннейший, оставите хоть на одну минуту, я опять захраплю.

   - Хоть на все тоны, только, пожалуйста, в своей постели.

   - Стало быть, вы полагаете, что мне можно уйти?

   - И можно и должно.

   335

    

   - А кто ж останется при Анюте?

   - Останусь я, пожалуй.

   - В таком случае спасибо и прощайте,- сказал с радостию земляк, подбирая сапоги.

   Захар Иваныч надел картуз и, не заходя к больной, побрел ощупью вниз по лестнице.

   При удалении его я был так счастлив, как может только быть счастлив смертный.

   Возвратясь в спальню и подав лекарства Анне, я предложил ей заснуть, сам же, заменив кресло скамейкой, поместился поближе.

   - Как мне хорошо! - шепнула Анна, протягивая мне уже не одну, а обе ручки.- Какую ужасную ночь провела бы я без вас,- прибавила она голосом менее хриплым.

   - Но чувствуете ли вы себя лучше?

   - О, несравненно лучше! вот доказательство! - она снова взяла мою руку и подложила себе под щеку.- Чувствуете ли вы, что жар уменьшается? - спросила Анна.

   - Да, кажется,- проговорил я, передвигая скамейку к самому изголовью кровати.

   Я чувствовал жаркое дыхание больной, лицо мое почти касалось ее лица, голова моя начинала кружиться.

   Больная положила левую ручку свою на мою голову.

   Не описываю всего, что происходило во мне, потому что, вероятно, всякий в подобных обстоятельствах перечувствовал бы то же самое, что чувствовал и я.

   - Анна! - проговорил я прерывающимся от волнения голосом,- не выздоравливайте так скоро, или я умру от отчаяния.

   - Как это мило! вы очень любезны!

   - Но здоровая вы не будете принадлежать мне, а эта ночь пройдет слишком скоро. Простите откровенность сердца и вспомните, что мы давно знакомы.

   - То есть с сегодняшнего вечера. Вам время показалось очень долго,- прибавила Анна, смеясь.

   - Нет, не с сегодняшнего вечера, а с той минуты, как я увидел случайно портрет ваш, Анна; я мысленно не разлучался с вами, портрет этот привел меня сюда.

   - Повторяю вам,- отвечала, смеясь, больная,- что портрет нисколько не похож на меня.

   - Тем лучше, Анна, и я охотно изменяю ему для вас.

   - Лекарство, дайте мне лекарство! - проговорила она, освобождая ручку свою из моих рук.- Способ ваш ухажи-

   336

    

   вать за больными опаснее самой болезни, и если вы хотя немного меня любите...

   - Люблю страстно!

   - В таком случае вспомните, что я чрез несколько дней сделаюсь женою вашего друга.

   - Я ненавижу его.

   - Напрасно! он добрый человек.

   - И вы его любите?

   - Может быть.

   - Не верю.

   - Как хотите, но повторяю, что вы заставляете меня почти сожалеть об его отсутствии. Послушайте,- прибавила она серьезно,- несчастный портрет ввел вас в ужасное заблуждение. Я действительно была недурна, но в эту минуту от прежней красоты не осталось и следов. Принесите свечку и взгляните.

   - Зачем?

   - Разочаровывая вас, я поступаю с самоотвержением, потому что вы мне нравитесь.- Когда Анна произносила эти слова, голос ее звучал как-то грустно.- Вы сами отказались бы от меня завтра! - прибавила она.

   - Никогда, никогда! - воскликнул я, целуя у ней руки.

   И целый поток пламенных уверений отвечал на вздохи трепещущей Анны. Бедный, несчастный Захар Иваныч!

    

   Едва первый луч солнца озарил таинственное ложе красавицы, едва очаровательные прелести ее сделались доступны моему восторженному взору, как я, схватив шляпу, как безумный, выбежал из дому пятидесятилетней Анны Фадеевны. Стыд и раскаяние сопровождали меня до квартиры моей и с квартиры до самой почтовой конторы.

   Только на первой станции догадался я, что дагерротипный портрет был только портрет портрета Анны Фадеевны, а прекрасные глаза постгофской незнакомки - прекрасными глазами постгофской незнакомки, а не Анны Фадеевны. Проклиная самого себя, я гнал лошадей насмерть и наконец в пять часов домчался до Цвиккау. В шестом часу катился уже я по железной дороге обратно в Дрезден. Вздохнув в последний раз, и все-таки не по Анне Фадеевне, а по прекрасной карлсбадской даме, я нечаянно оглянулся, и первое лицо, на котором остановился взор мой,- была она!

   337

  

  

  

  

    

   Рассказ впервые опубликован в журнале "Современник" в 1851 году (No 6).

   Произведение подверглось довольно серьезному вмешательству цензуры. Наибольшие претензии вызвали эпизоды с участием принадлежащего Захару Иванычу крепостного, называемого им Трушкой. Даже самая эта кличка была последовательно заменена в печатном тексте на нейтральное "Трифон".

   А. Д. Галахов отметил в годовом обзоре "Русская литература в 1851 году", что "Воспоминание о Захаре Иваныче" отличается "живостью и легкостью разговорного языка" (Отечественные записки, 1852, No 1, отд. 5, с. 14). Довольно высоко оценил это произведение Аполлон Григорьев, в дальнейшем прохладно относившийся к творчеству Вонлярлярского: "...Остроумный и бойкий рассказ, в котором основа совершенно ничтожна, но зато подробности очень хороши. Хорош и сам Захар Иваныч, и камердинер его Трифон и содержатель русской гостиницы в Дрездене, несчастный Гайдуков и, наконец, Александр Фридрих Зельфер с отцом его Христианом Зельфером. Вероятно, все прочли уже прекрасный беллетристический рассказ г. Вонлярлярского и знакомы с этими упомянутыми нами лицами" (Москвитянин. 1851, No 15, с. 350, см. также вступит. статью к наст. изд., с. 9-10).

  

   С. 293. ...кульмское поле сражения...- Кульм (ныне Хлумец, ЧССР) - деревня в Чехии, входившей в описываемое время в состав Австрийской империи. 17-18 (29-30) августа 1813 г. русские войска, прикрывавшие под командованием А. И. Остермана-Толстого отступление после Дрезденского сражения армии антинаполеоновской коалиции, разбили здесь преследовавших их французов.

   Русский монумент-"за деревнею Кульмом, подле самой проезжей дороги, великолепный монумент Русский, воздвигнутый на том месте, на котором был ранен граф Остерман-Толстой" (<Греч А. Н.> Русский путеводитель за границею. СПб., 1846, с. 137).

   Теплиц - курортный город в Чехии; славился своими целебными горячими источниками.

  

   С. 294. Гайдуков - реально существовавшее лицо. Вот что пишет о нем М. Н. Похвиснев, оказавшийся в Дрездене в 1847 году: "Этот Гайдуков великий плут и пройдоха. Он был крепостной человек и метрдотель г. Барышникова. Вероятно, бежал от него, скопил деньжонок, подбился к какой-то немке, которая ссудила деньгами, и открыл в Дрездене великолепную отель. Говорят, однако, что он затеял дело не по силам, запутался и близок к разорению" (Щукинский сборник, вып. 9. М., 1910, с. 426). Эти сведения близки к сообщаемому Вонлярлярским - лишнее доказательство того, что в основе "Воспоминания о Захаре Иваныче" лежат реальные впечатления.

  

   С. 295. Цвингер - знаменитый дворцовый ансамбль начала XVIII в.

   Финглятер (Финдлятер) - расположенный на берегу Эльбы сад лорда Финдлятера.

   Терраса - терраса Бриля (Брюля).

   Японский дворец - памятник архитектуры XVIII в.; здесь хранились богатые коллекции монет, фарфора и т. д.

   Королевский сад - "с великолепным дворцом и прекрасными статуями" (Греч Н. И., Путевые письма из Англии, Германии и Франции, ч. 2. СПб., 1839, с. 246).

   Грюнгевёльбе ("Зеленая кладовая") - помещавшееся в Цвингере собрание сокровищ и редкостей.

   Музеум - находящийся в Цвингере исторический музей.

   Саксонская Швейцария - северное предгорье Рудных гор в Саксонии (ныне территория ГДР).

  

   С. 296. Воксал - общественное здание с залом для танцев и концертов.

  

   С. 298. Лон-лакей - слуга, провожатый, нанимаемый приехавшим куда-либо путешественником.

   Моро Жан Виктор (1761-1813) - талантливый французский полководец, ставший злейшим врагом Наполеона и приглашенный на русскую службу; смертельно ранен в Дрезденском, а не Лейпцигском, как указывает герой Вонлярлярского, сражении.

  

   С. 299. ...и куда дешевы были они тогда.- В рукописи Захар Иваныч высказывается энергичнее: "... и куда дешева была эта дрянь тогда" (ГАСО, ф.1313, оп.2, ед.хр.5, л.8об.).

   ...после разорения...- т. е. после ухода наполеоновских войск из России в 1812 г.

   "Что ж бы, кажется, стоило мне научиться..." - В рукописи фраза продолжалась: "...этим проклятым языкам" (ГАСО, ф.1313, оп.2, ед.хр.5, л.8 об.-9).

   Немецкие разговоры с словарем...- обычное в то время название разговорника (ср., напр.: Новые немецкие и российские разговоры для начинающих. СПб., 1830; Ланген Я. Новейшие немецкие и российские разговоры. СПб., 1831).

  

   С. 301. На следующее утро...- В этом месте в рукописи находился пространный (несколько страниц) эпизод, исключенный самим автором (вероятно, для освобождения от излишних длиннот). В нем описывались шутки дрезденских остряков над художницей-иностранкой, снимавшей в галерее копию с "Сикстинской мадонны" Рафаэля (ГАСО, ф.1313, оп.2, ед.хр.5, л.11 об.-14).

  

   С. 303. Вебер Карл Мария фон (1786-1826), немецкий композитор, дирижер. С 1817 года до конца жизни был дирижером и руководителем дрезденского оперного театра, где поставил свою оперу "Волшебный стрелок" (написана в 1820 г.).

   Тихачек Иозеф (1807-1886)-знаменитый чешский тенор; с 1839 года ведущий солист Придворной оперы в Дрездене.

   С. 305. ...поставил два ремиза...- т. е. отметил недобор двух взяток.

   Алевузаны - вероятно, окказионализм, призванный означать плохие (которые следовало бы выбросить) карты в прикупе (от. фр. allez-vous en! - подите вон!).

   Черивленные - покрытые темно-красной краскою.

  

   С. 306. Дагерротипный - сфотографированный на металлическую пластинку, покрытую слоем йодистого серебра. Дагерротипия была изобретена в 1839 году.

  

   С. 307. Приз - в картежной игре: счетная единица, фишка.

  

   С. 308. Яргак (ергак)- тулуп, доха.

   Лукутинская табакерка - изготовленная на предприятии, принадлежавшем семье Лукутиных (подмосковное село Федоскино), лаковая табакерка из папье-маше с миниатюрной живописью.

  

   С. 311. Свищ - здесь: пустой человек.

   ...в доме ткались ковры...- т. е. в доме было много крепостных женщин.

  

   С. 312. Тибо (тубо)... адрет!- Команды охотничьей собаке.

   В отъезжее - т. е. в отъезжее поле: на псовую охоту в отдаленных местах с выездом из дома на длительный срок.

   Остров - здесь: отдельный лес, "особняк" (охотн.).

   Перелаз - место перебегания зверя из острова в остров (охот.).

  

   С. 313. ...в польской лотерее...- Выигрыш в польской лотерее играет важную роль в сюжете романа Вонлярлярского "Сосед" (опубл. 1853).

   Карлсбад - ныне Карлови-Вари (ЧССР).

  

   С. 317. Антик - древность, археологическая находка (здесь в переносном значении).

  

   С. 320. Восемь золотых - т. е. полуимпериалов, составляли 40 рублей серебром (150 франков равнялись 37,5 рубля серебром).

   Граф Понятовский - имеется в виду князь Иосиф Понятовский (1763-1813), командовавший польским корпусом в армии Наполеона.

   Цванцигер - мелкая разменная монета в 20 крейцеров (около 25 копеек серебром).

  

   С. 322. Знакомая незнакомка - выражение стало особенно популярным после появления в 1821 г. под этим названием прозаической аллегории Ф. Н. Глинки.

  

   С. 324. ...читал в листке...- т. е. в местной газете, помещавшей фамилии лиц, приехавших на курорт.

  

   С. 326. Немецкая полумиля (географическая) - 3710 м. 21 см.

  

   С. 327. Вписав в путевую тетрадь...- Точность описаний в "зарубежных" рассказах Вонлярлярского не позволяет усомниться в истинности этого сообщения: писатель несомненно во время путешествий вел дневник, на который и опирался, создавая "Воспоминание о Захаре Иваныче".

  

   С. 329. Лабицкий Йозеф (1802-1881) - австрийский скрипач и композитор; с 1835 по 1853 г. руководил в Карлсбаде собственным оркестром.

  

   С. 331. Каломель - хлористая ртуть, используемая в медицине как дезинфицирующее средство.

  

   С. 337. ...как безумный, выбежал из дому пятидесятилетней Анны Фадеевны...- Напомним, что гоголевская старосветская помещица Пульхерия Ивановна Товстогубиха умерла от старости в пятьдесят пять лет.