Вербицкая Анастасия Николаевна - Поздно

оминутно хохотала, запрокидывая хорошенькую головку... Лизавета Николаевна сидела бледная, молчаливая, стиснув губы, раздражаясь всем этим шумом, детскими расспросами, этим молодым, глупым хохотом, а больше всего - этою непривычною удалью супруга, в недалёком будущем угрожавшею ей неприятными осложнениями.

   К чаю она вышла с кружевами на голове и подозрительно посмотрела в зеркало. От седой букли не осталось и следа.

   - Какая же это годовщина? - вдруг спросила гувернантка.

   Спросила она невинно, но Лизавете Николаевне почудилось в этом желание унизить её.

   - Десятая, кажется, - отозвался Звягин, растерянно поднимая глаза на жену.

   В её душе закипело... О, какой идиот! Он даже считать не умеет.

   - Что за вздор! - вспыхнула Маня. - Мне, что ли, десять лет? Мне в августе четырнадцать минет...

   Глаза у Звягина стали совсем круглые.

   - Неужели пятнадцатая? Вот время-то идёт!.. Да сколько же тебе лет, Лиля?

   Она колебалась одно только мгновение.

   - Тридцать пять...

   Почему она солгала? Никогда она не скрывала своих лет раньше. Неделю назад ей минуло тридцать шесть. Она радовалась, что все забыли об этом. И она не могла на этот раз победить своего малодушие и сказать правду. Она почувствовала, что краснеет под насмешливым взглядом гувернантки.

   - Представьте, Лидия Аркадьевна, я всегда думал, что ей только двадцать восемь...

   - Для ваших лет вы удивительно сохранились, - любезно улыбнулась гувернантка. - Вам никак нельзя дать больше тридцати лет...

   Лизавета Николаевна взглянула на неё с ненавистью. Стрела, метко пущенная беспощадною женскою рукой, попала в цель.

   - Наша мама такая красавица! - с восторгом сказала Маня и, поймав руку матери, поцеловала её холодные пальцы. - В этих кружевах она совсем Кармен...

   "О, милая девочка!.." Горло Звягиной сжалось нервным спазмом, когда она вспомнила жестокую фразу Маевского: "Маню мы оставим отцу; она стеснит нас"... Странный человек! Как будто матери не все дети одинаково дороги и жалки! А с другой стороны - отнять у отца детей? Всё отнять разом? Дать ему новую жизнь, без старых привязанностей...

   Чай тянулся для Лизаветы Николаевны так же бесконечно долго, как и обед.

   - Совсем, было, забыл, Лиличка, - вдруг заговорил Звягин. - Съезди завтра в Москву, навести Ольгу Дубровину. Она умирает в Екатерининской больнице. Отравилась...

   - Когда? - беззвучно спросила Звягина, внутренне холодея.

   - Дубровина? Это та старушка, которая три года назад бросила мужа и детей для какого-то мальчишки? - удивилась Лидия Аркадьевна.

   Лизавета Николаевна выпрямилась, высокомерно подняв голову.

   - Она мне ровесница... и подруга...

   - Ах!.. Извините, я не знала...

   - И такие выражения при детях? Вы забываетесь, Лидия Аркадьевна...

   Она уже чувствовала почву у себя под ногами.

   - Я всегда ждал такого конца, - быстро вмешался Павел Дмитриевич, мягко беря руку жены и пожимая её. - Он прожил её деньги и бросил её... В её годы начинать жить сызнова было рискованно...

   - По-твоему, она понесла должную кару? - усмехнулась Звягина, резко выдёргивая свою руку, как бы затем, чтоб взять конфету из вазы.

   - Ах, Лиличка! Зачем кара... Я разве бросал в неё камнем? Ну, разлюбила мужа... А дети-то чем виноваты? Она сама себе этого не простила, если она порядочный человек. И хорошо сделает, если умрёт... Старость без угла, без семьи и друзей, без уважения...

   Все замолчали. Но в этой тишине чуялась глухо надвигавшаяся буря.

  

   - Лиля, не пройтись ли нам в парк? - предложил Звягин, и голос его звучал как-то странно.

   Она колебалась только секунду, мрачно глядя ему в глаза... Что ж! Пора решаться. Пора объясниться... Далеко от дома, это даже лучше...

   Они шли под-руку. Она, молчаливая и сумрачная, с загадочно стиснутыми губами, - настоящее олицетворение угрозы.

   Они сели в цветнике. Гуляющих почти не было. Отдышавшись и выкурив две папиросы, Звягин скрылся. Он застал через полчаса свою жену на том же месте, в той же позе, с низко опущенной головой. Когда она подняла лицо, он увидал в её чертах странное выражение жестокости и страдания... И он вдруг понял всё бесповоротно...

   - Лиля, ты любишь розы... Возьми...

   Он подал ей спрятанный под крылаткой букет, и сам удивился, как спокойно звучал его голос, хотя колени гнулись под ним.

   Она молча наклонила голову и спрятала лицо в свежих лепестках. Как молния, пронизало её воспоминание и ожгло... В первый год их свадьбы они приехали сюда из Москвы подышать чистым воздухом. Они были очень бедны, и им не на что было нанять дачу. Они сидели здесь... Это был день её рождения... Она ждала его на этой же скамье... И он принёс ей розы...

   Забыл он об этом сейчас, или, вспомнив, сделал нарочно?.. Потом они пошли в ресторан над прудом. Боже мой! Как она любила его! Ей казалось, что она умрёт за его счастье, если это надо... Где же это чувство? Где?

   Звягин ждал, что жена его заговорит. Но она молчала, и только короткое, прерывистое дыхание выдавало её волнение.

   Тогда заговорил он... Накануне краха их общего счастья, как банкрот, ликвидирующий свои дела, он захотел оглянуться с ней вместе назад и показать ей всю ценность его утраты... И он заговорил о прошлом, о чудном прошлом, которое принадлежало ему безраздельно... Он припомнил их первую встречу, их робкую и горячую любовь, потом безумно-счастливые дни, ночи без сна... Ах! Как крепко они держались друг за друга, среди этого повального крушения всех устоев, среди общей разнузданности страстей! Как завидуют ему и сейчас товарищи его, в браке нашедшие только несчастье или позор... Ещё бы! Были чёрные дни и чёрные годы, и всё они вынесли, опираясь друг на друга в слепом, прекрасном доверии. А теперь?

   Он почувствовал, что она вздрогнула, и, взяв её инертную руку в свои, он заговорил о будущем... Мечты их далёкой юности сбылись. Он вышел на дорогу... Помнит ли она, как часто плакала, страшась его смерти, нужды, одиночества, с детьми на руках? Теперь ей нечего бояться. Пенсия есть, нужда её не коснётся. Будущее детей обеспечено... Маня через два года кончит курс.

   - Жаль жизни!

   Этот стон вырвался у неё бессознательно.

   - А мне не жаль, - подхватил Павел Дмитриевич, и голос его окреп. - На всё своё время. Жить бурным чувством устаёшь... Нет! С закатом молодости не всему ещё конец. И кто знает? На склоне дней есть радости, быть может, самые высокие...

   - Какие? - прошептала она.

   - Маня года через три выйдет замуж.

   "За Маевского, - словно пронзила её мысль. - Они будут пара"...

   Точно угадав, Звягин продолжал:

   - Дай Бог ей встретить человека с сердцем!.. Нет! Я не желал бы для неё этих нынешних карьеристов, самонадеянных и бессердечных. Они тешатся женщиной, как красивой игрушкой...

   "Я люблю только среди роскоши, в мягком полусвете китайского фонарика, среди цветов"... - вспомнилось ей.

   - В браке, Лиля, сердце всего важнее, - докончил Звягин.

   Она прижмурила веки.

   - Умереть бы!

   Она сказала это совсем беззвучно, но он расслышал и вздрогнул.

   - Ах, Лиля!.. Да смеем ли мы умереть? Это, конечно, легче, чем жить. Я никогда не боялся смерти. Но ты забыла о Мише? Подумай только, такая крошка... без матери?

   - Женился бы, - чуть слышно подсказала Лизавета Николаевна.

   - Нет, - ответил он просто, и она знала, что он не лжёт.

   Она знала: в свою любовь к ней он вложил всю душу, без остатка, и пронёс через всю жизнь это чувство, не запятнав его даже мысленно. И она почувствовала, что, будь Звягин в десять раз умнее, он не нашёл бы лучшей защитительной речи в эту роковую минуту, когда жена готовилась вынести ему обвинительный вердикт.

   - Не бойся старости, Лиля, - тихо докончил Звягин, задумчиво глядя перед собой в душистый мрак цветника. - У нас дети! Мы состаримся незаметно, рука в руку, среди общего уважения, с сознанием честно прожитой жизни. Не увидим, как подойдёт серебряная свадьба. Каких-нибудь десять лет... Потом будем внучат нянчить. Оба седые, как Филемон и Бавкида... Помнишь, Лиля? Ты мне давно как-то рассказала этот трогательный миф... и заплакала... Ты сказала тогда: "Только так я понимаю любовь... Только с этой иллюзией стоит жить"...

   Он видел, что лицо её залито слезами, и что она тщетно прячет его в лепестках роз.

   Из парка двинулись они молча, потрясённые. Он ждал её слова. И странно!.. Он был спокоен. В минуту опасности он вдруг нашёл силу для смирения, силу вынести правду, какова бы она ни была.

   А Лизавета Николаевна с удивлением и испугом замечала, что ей не только мучительно жаль этого человека, но что потерять уважение его - ей прямо-таки страшно.

  

   У плотины Звягин спросил жену:

   - Домой, Лиля?

   - Нет! Нет! - сказала она с отчаянием.

   Он поколебался с минуту и двинулся к ресторану. Она шла за ним как автомат.

   - Дайте фруктовой воды и карточку вин, - сказал он лакею.

   Они сидели в отдельном кабинете, наверху. С балкона и окон открывался вид на огромный пруд. Сейчас он весь серебрился в лучах луны.

   Лизавета Николаевна подошла к окну. Она глядела на воду, туда, где в таинственной мгле островков как бы мелькала тень Маевского. Всё говорило ей здесь о нём... Об их катании на лодке, о незабвенных минутах, пережитых ещё недавно... Неужели же вырвать навсегда из книги её жизни эти чудные странички и оставить только скучные повседневные заметки и счета из лавок? Нет!.. Нет!.. Всё её внутреннее я кричит от этого насилия, требует жизни... Пора объясниться... Смелее!

   Она повернулась и подошла к столу. Звягин сидел, задумавшись. Эта комната, этот пруд и ему напомнили многое забытое, казалось, заглохшее под мусором и пылью жизни... Они были здесь оба ещё чужими... Здесь, да... Вот на этом пруду они катались в компании. Потом, сговорившись, убежали в тёмную аллею. Как ласково обняла их тогда мгла летней ночи! Как они радовались, что темно! "Ау!.. Где вы? Ау!.." - звучало по всему парку; а они обнялись в первый раз, безумно счастливые, и целовались пылко, жадно... И бессвязно лепетали что-то... О! Конечно, клятвы в верности и вечной любви!

   Горькая усмешка задрожала в лице Звягина. Он поднял голову и встретил взгляд жены.

   - А помнишь, Лиля? - начал он; но она вдруг подняла руку, как бы защищаясь...

   И у неё, по странному совпадению, мелькнула та же мысль, жгучая, болезненная... Как ракета в тёмную ночь, сверкнула и угасла целая картина в её мозгу... И этот поцелуй Поля и это объяснение... Она слышала даже свой собственный голос, клятвы свои... И потом зазвучали страстные речи Маевского... Она обманула... Её обманут, в свою очередь... И это будет только справедливо... Верность! Какая ирония!.. Вечная любовь! Где она? Какая насмешка!

   Она почувствовала, что дрожит, и села у стола, под ярким светом лампы. Пышные розы букета алели рядом, на скатерти.

   - Твоё здоровье, Лиля! - сказал Звягин, подымая бокал.

   Он сам пожелал приколоть несколько роз к её тёмным волосам. Он подошёл и снял косынку с её головы.

   - Лиличка... знаешь... У тебя седые волосы...

   Вся побелев, она смотрела на него снизу вверх, и у неё было в лице выражение испуганное и молящее, как у животного, над которым занесена рука.

   - И много, матушка моя, - говорил он с грустной усмешкой, - вся маковка седая. Тебе-то самой не видать... Э-эх! - вдруг глубоко вздохнул он, нежно целуя жену в темя. - Красавица ты моя... Старички мы с тобой...

   Всё было кончено... Тень, кравшаяся за ней эти пять лет, подстерегавшая её в минуты забвения, в часы раздумья, в солнечные дни и тёмные ночи, - она теперь вышла из мрака, где притаилась, и властно пригнула к груди эту гордую голову... Её час настал.

   - Ты плачешь... Лиля?

   Она не отвечала, только плечи её судорожно затрепетали в ответ.

   - Не бойся старости, Лиля, - тихо повторил Звягин, с тоской глядя на эту бившуюся в конвульсиях дорогую ему головку. - Она неизбежна как смерть. Найди в себе силы смириться... У жизни, голубушка, есть свои сказки и сны... Предательские эти сны, Лиличка... Им страшно верить... Жизнь так страшно проста... так груба и жестока!.. Одна старость без иллюзий... Но она - надёжный друг, Лиличка... Ты так настрадалась! Она даст тебе покой.

   Он вышел на балкон, оставив её одну. Сердце его разрывалось от этих глухих рыданий. Она плакала... И с этими слезами, казалось, из души её уходила вся сила, весь жар... Она оплакивала свои сны, волшебные миражи, которыми жизнь манила её... Да, сказки обманывают... Сны исчезают... Пора проснуться!

  

   Из ресторана Звягина вышла, еле волоча ноги. Ночь, одуряющая, таинственная, манящая, встретила её на пороге. Пройдя полосу яркого света, падавшего из окон ресторана, они окунулись в жаркую тьму. Даже от пруда не веяло прохладой. Вода сонно плескалась вдали. Должно быть, плыла лодка, но голосов не было слышно... На плотине они наткнулись на влюблённую обнявшуюся парочку, которая, при виде их, испуганно шарахнулась в сторону... Лизавета Николаевна только крепче закуталась в накидку. В эту жаркую ночь её всю знобило. "Домой, скорее домой!.." - было её единственное желание. Путь к даче казался ей бесконечным.

   У дверей детской, когда она хотела пройти мимо, муж задержал её.

   - Разве ты не войдёшь к ним, Лиля?

   За все эти годы она никогда не забывала перекрестить сонных детей, ложась сама спать, хотя бы и в четыре часа утра. Теперь она о них забыла.

   Она молча вошла за мужем в детскую. Он нагнулся над постелью Миши и тревожно пощупал его лобик.

   - Слава Богу! Нет жара... Мне показалось давеча...

   - Что? Что тебе показалось? - так и вскинулась она.

   - Только боялся тебя напугать... Теперь, слышно, дизентерия появилась в окрестностях. И у Миши вчера был жарок... И животик болел.

   - Я ничего не знала... Боже мой! Что же ты молчал?

   - Беспокоить не хотел, прежде чем убедился... Сейчас, кажется, ничего... Видишь, ручка влажная... Не бойся, иди спать... Слава Богу, я ошибся...

   Лизавета Николаевна страстно прижалась губами к головке спавшего малютки.

   Какие меткие удары в борьбе за своё счастье наносил этот с виду безобидный человек своему блестящему сопернику!.. Но этот последний и решающий удар он приберёг до конца.

   В полночь Павел Дмитриевич уже спал, убаюканный надеждой. Тогда Лизавета Николаевна бесшумно сползла с постели, накинула блузу и вышла на балкон.

   Ночь, полная чар и предательства, опять глядела на неё, дразня, маня и обещая... А она, уронив голову на руки, билась в отчаянных рыданиях, твердя невидимому искусителю одно только слово: "Нет!.. Нет!.. Нет!"

   Уже светало, когда, дрожа от внутреннего озноба, полумёртвая от горя, она нацарапала Маевскому ответ тут же, на балконе:

   "Прощайте! Не надо ничего. Для новой жизни нет ни веры ни силы. Я люблю вас безумно... но счастья не будет. Воспоминания отравят всё. Уезжайте, и как можно скорее и дальше... Я не могу желать вам счастья с другой, не могу просить забыть меня... Нет!.. Нет!.. Не забывайте меня никогда-никогда!.. Только это даст мне силу жить... Ах! Если б умереть теперь!"

   Она запечатала письмо и взглянула на него, как глядит преступник на бумагу, обрекающую его на пожизненное заключение. Беззвучно скользнула она в постель и посмотрела на мужа. Как он сладко спал! Ещё бы!.. Он выиграл своё дело.

   Она не сказала одного Маевскому в своём прощальном письме, и эта невысказанная фраза со странной настойчивостью повторялась в её мозгу:

   "Я, считавшая себя доброй и честной женщиной, весь день обдумывала, как нанести удар этому доверчиво спящему подле меня человеку, этим детским головкам, которые я крестила, как любящая мать... И рука моя опустилась в бессилии...

   Но удержали меня не долг и не любовь к ним, а только сознание, что я для вас - стара"...

  

  

   Источник: Источник: Вербицкая А. А. Сны жизни. - М.: Товарищество А. А. Левенсон, 1904. - С. 149.

   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, октябрь 2011 г.

   Оригинал: Викитека.