Тимофеев Алексей Васильевич - Стихотворения

  

  

   А. В. Тимофеев

  

  

  

   Стихотворения --------------------------------------

  Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

  Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

  В. С. Киселева-Сергенина

  Общая редакция Л. Я. Гинзбург

  Л., Советский писатель, 1972

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

  

  СОДЕРЖАНИЕ

  Биографическая справка

  325. Мизантроп

  326. Простодушный

  327. Тоска по отчизне

  328. Пловец

  329. Колыбельная песенка

  330. Свадьба

  332. Пираты

  333. Возвращение на родину

  334. Челнок

  335. Домовой

  336. Выбор жены. Русская песня

  337. Тоска

  338. Борода

  Алексей Васильевич Тимофеев родился 15 марта 1812 года в городе Курмыше Симбирской губернии. Двенадцати лет он был отправлен в Казань, где четыре года проучился в местной гимназии, а потом еще три года в Казанском университете (на нравственно-политическом отделении). Окончив его в 1830 году со званием кандидата юриспруденции, Тимофеев едет в Петербург и вскоре устраивается там на место помощника столоначальника в департамент уделов.

  В 1832 году он публикует прозаическую пятиактную драму "Разочарованный" в неистово-романтическом вкусе, а в следующем году - три небольших сборника по двенадцать песен каждый. Неуспех этих изданий {В анонимной заметке "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду"" Тимофеев был даже высмеян (1834, 15 сентября).} не охладил писательского энтузиазма Тимофеева. В 1833 году он напечатал "Послание к Барону Брамбеусу" (то есть О. И. Сенковскому), в котором, между прочим, взывал: "Научите меня, ради бога, как мне сделаться известным!.. я не имею расположения ни к какой службе. Для гражданской слишком беззаботен; для военной слишком чувствителен; для ученой - слишком мало учен; я родился быть поэтом". {"Сын отечества и Северный архив", 1833,  27, с. 7-8.} "Послание", как и некоторые художественные произведения Тимофеева, было написано в том серьезно-наивно-курьезном тоне, который отдавал мистификацией, но на самом деле был чужд подобной цели.

  Заигрывание с Бароном Брамбеусом кончилось тем, что последний вдруг предоставил Тимофееву самую обширную в то время литературную трибуну в России - журнал "Библиотека для чтения". Подобно Кукольнику, Тимофеев сделался присяжным сотрудником журнала Сенковского по отделу "изящной словесности", который он в течение 1835-1839 годов из месяца в месяц наполнял своими стихами и прозой. Не довольствуясь этим, Тимофеев печатает отдельными изданиями свои "фантазии" - "Поэт" (1834) и "Елисавета Кульман" (1835), повесть "Художник", пьесы "Счастливец" (1834), "Рим и Карфаген" (1837). В 1837 году он уже выступает с трехтомным собранием своих сочинений под заглавием "Опыты". В том же году по случаю издания немецкого перевода "Елисаветы Кульман" Сенковский печатает панегирический отзыв о Тимофееве-поэте, провозглашая его достойным преемником Пушкина ("Библиотека для чтения", 1837,  4).

  Популярность Тимофеева в кругах малокультурной провинциальной публики - 4 основном на вкусы этих читателей и ориентировалась "Библиотека для чтения" - была своеобразно отмечена Белинским. В уста одного из персонажей своей пьесы "Пятидесятилетний дядюшка" (1838), действие которой происходит в глухой провинции, Белинский вкладывает реплику: "Ах, я больше всего люблю господина Тимофеева... А мистерии его - какие страшные - все о преставлении света..." Другой персонаж с такими же примитивными запросами поддакивает: "Да, господин Тимофеев - поэт важный - пишет с большим чувством - лучше Пушкина". {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 3, М., 1953, с. 548.}

  Как поэт и беллетрист Тимофеев в 30-е годы выступал в личине отчаянно мрачного байронизма. Неподлинность этого байронизма в эпоху стеснения всякой протестующей мысли не казалась очевидной, особенно в начале литературной деятельности Тимофеева, поскольку отсутствие глубины и серьезности в его критике нравов могли быть отнесены за счет незрелости его таланта. В 1834 году с Тимофеевым познакомился цензуровавший его книги либерально настроенный А. В. Никитенко. По его словам, это был человек, одаренный "пламенным воображением, энергией и талантом писателя. Доказательством того служат его "Поэт" и "Художник", две пьесы, исполненные мысли и чувств. Он совершенно углублен в самого себя, дышит и живет в своем внутреннем мире страстями, которые служат для него источником мук и наслаждений... Я не мог допустить к печати его пьес без исключений и изменений: в них много новых и смелых идей. Везде прорывается благородное негодование против рабства, на которое осуждена большая часть наших бедных крестьян. Впрочем, он только поэт: у него нет никаких политических замыслов" {А. В. Никитенко, Дневник в трех томах, т. I, M., 1955, с. 145-146.} (запись в дневнике от 11 июня 1834).

  Испытавший на себе ярмо крепостной неволи, Никитенко проникся симпатией к творцу повести "Художник", герой которой - крепостной интеллигент, страдающий от униженного общественного положения. Но он не сразу разглядел, что "смелость" Тимофеева не шла дальше либеральной, подчас рискованной фразеологии, а благородное "негодование" возбуждалось не чем иным, как инерцией абстрактной отрицающей мысли.

  Романтическая отрешенность от жизни и углубленность в себя во многих случаях способствовали обогащению внутреннего мира и открытию новых художественных ценностей. Но у поэтов литературной периферии такая отъединенность таила опасность разрыва внутреннего мира с живой действительностью, что неминуемо вело к опустошению замкнутого в себе сознания. Поэзия Тимофеева - яркая тому иллюстрация. Аскетическая сухость его художественного воображения, впрочем весьма подвижного, подстегиваемого неукротимой жаждой самовыражения, восставала против реальной жизни, как бы осуществляя над ней акт мести.

  Поэзия Тимофеева сохраняет видимость идеалов - точку зрения абстрактного совершенства, с высоты которой люди, их интересы и поступки выглядят безмерно порочными и мелкими, а вся человеческая история - сплошной летописью преступлений. Обвинение падшего человечества во всевозможных грехах у Тимофеева вполне логично завершается идеей божественного возмездия, воплощенного в картинах конца света (мистерия "Последний день", стихотворения "Последнее разрушение мира", "Последний день Помпеи" и др.).

  Единственный положительный герой Тимофеева - поэт, художник, гениальный мечтатель. Но он не живет реальной жизнью и даже не нуждается в ней. Его предназначение в том, чтобы умереть, то есть удалиться в свое истинное небесное отечество, почить в лоне бога. Такова "положительная" сущность этого образа.

  Тимофеевская критика действительности, в которой иногда попадались социально острые обвинения, в целом была крайне легковесной и безобидной, ибо удары ее направлялись на отвлеченные, общечеловеческие пороки. Стремление схватиться за что-нибудь конкретное, прикоснуться к почве народной жизни у Тимофеева были, и в ряде случаев эти попытки оказывались не совсем тщетными. В частности, заслуживают внимания его песни на фольклорные и деревенские мотивы ("Простодушный", "Борода", "Свадьба" и др.). Но в основном сочинения поэта сохраняют лишь исторический интерес, как яркое выражение крайностей в романтизме 30-х годов.

  С 1840 года имя Тимофеева исчезло со страниц "Библиотеки для чтения", а в 1842 году Белинский говорит о нем как о совершенно забытом стихотворце, {В. Г. Белинский, Рецензия на стихотворения М. Демидова. - Полн. собр. соч., т. 6, М., 1955, с. 336.} хотя тот продолжал печататься в "Маяке". Но с 1843 года Тимофеев вовсе замолк. Он переменил службу - ушел из редакции "Журнала министерства народного просвещения", где числился с 1836 года, и поступил столоначальником в департамент министерства юстиции. Через три года Тимофеев получил назначение в Уфу и здесь в течение четырех лет прослужил в должности губернского прокурора. Затем он взял отставку и поселился в имении жены, брак с которой сделал его состоятельным человеком.

  В 1856 году Тимофеев обосновался в Москве и снова вступил в службу. Четырнадцать лет подряд он занимал пост секретаря при московских генерал-губернаторах. В 1870 году Тимофеев в чине действительного статского советника удалился на покой. Все эти годы он не переставал сочинять. "У него со временем развилось странное направление, - рассказывал Никитенко: - он писал и прятал все написанное. У него полны ящики исписанной бумаги, которые он мне показывал" {А. В. Никитенко, цит. изд., т. I, с. 434-435.} (запись от 28 марта 1856 года). Никитенко характеризует теперь Тимофеева как писателя-машину, для которого творчество "было род какого-то животного процесса, как бы совершавшегося без его ведома и воли. Он мало учился и мало думал. Как под мельничными жерновами, у него в мозгу все превращалось в стихи" {Там же, с. 434-435. Сравнение с жерновом едва ли не навеяно рассказом Тимофеева "Живая мельница", герой которого превращается в мельницу.} (запись в дневнике от 28 марта 1856 года).

  Неожиданно для всех Тимофеев снова выступил на литературной арене в 1875-1876 годах с огромным стихотворным опусом в несколько тысяч строк под заглавием "Микула Селянинович, представитель земли". Отчаянный байронист стал певцом народа-земледельца, олицетворенного в образе Микулы Селяниновича. {Ранним предвестием этой метаморфозы был пролог к поэме об Илье Муромце ("Богатырские сборы Ильи Муромца"), напечатанный в "Маяке", 1843, т. 11, кн. 21, приложение.} Но и теперь Тимофеев остался верен себе: былинный Микула под его пером превратился в головную схему, в абстрактное собирательное понятие, обозначающее крестьянство вообще. В результате повествование вышло далеко за пределы национальной тематики. Первоначальное название поэмы - "Воскрешение мертвых" - прямо формулировало ее главную мысль: пробуждение порабощенного народа от многовекового мертвенного оцепенения, воскрешение его изначальной, древней свободы. Однако самоотверженная борьба русского крестьянства за лучшую долю вовсе выпала из поля зрения Тимофеева. Его глубоко пассивное, схематичное сознание было не в состоянии отразить какой бы то ни было деятельный образ жизни, а тем более героический. Вопиющее несоответствие приемов изображения с темой первостепенной жизненной важности, монументальный размах и художественная бесформенность свидетельствовали о падении творчества Тимофеева до уровня отъявленной графомании. С 1876 года его имя в печати не появлялось. Умер Тимофеев 1 июля 1883 года.

  

  

  

   325. МИЗАНТРОП

  

  

  

  Не удивляйся, милый мой,

  

  

  

  Что я угрюмый и немой,

  

  

  

  Среди забав, во цвете лет,

  

  

  

  Смотрю так холодно на свет!

  

  

  

  Одним приемом выпил я

  

  

  

  Всю чашу сладкого питья,

  

  

  

  И на холодном, мутном дне

  

  

  

  Одна лишь желчь осталась мне.

  

  

  

  Одним ударом я разбил

  

  

  

  Картину счастья, и без сил,

  

  

  

  С разочарованной душой

  

  

  

  Упал, подавленный судьбой.

  

  

  

  Но уж очнулся, милый мой,

  

  

  

  С душой капризной и больной;

  

  

  

  И ей смешны с тех пор и рок,

  

  

  

  И добродетель, и порок.

  

  

  

  Между 1830 и 1833

  

  

  

   326. ПРОСТОДУШНЫЙ

  

  

  

  Говорят, есть страна,

  

  

  

  Где не сеют, не жнут,

  

  

  

  Где всё песни поют.

  

  

  

  Где мужья видят жен

  

  

  

  В месяц раз, много - два,

  

  

  

  Где всё песня одна...

  

  

  

  Где живут так и сяк,

  

  

  

  Чтоб блеснуть, да пожить,

  

  

  

  Да поесть, да попить.

  

  

  

  Где умен, кто силен,

  

  

  

  Где отцы - чудаки;

  

  

  

  Где все носят очки.

  

  

  

  Где есть всё напрокат}

  

  

  

  И друзья, и жена,

  

  

  

  И парча, и родня.

  

  

  

  Где всё лезет, ползет

  

  

  

  Тихомолком, тайком,

  

  

  

  Всё бочком, червячком.

  

  

  

  Где сквозь солнце льет дождь,

  

  

  

  Где всегда маскарад:

  

  

  

  Пой, пляши - рад не рад.

  

  

  

  Где ж она, та страна,

  

  

  

  Где не сеют, не жнут,

  

  

  

  Всё поют да ползут?

  

  

  

  Между 1830 и 1833

  

  

  

  327. ТОСКА ПО ОТЧИЗНЕ

  

  

   Ах вы, ветры, ветры буйные,

  

  

   Ветры буйные, залетные,

  

  

   Принесите вы мне весточку

  

  

   От родной моей сторонушки!

  

  

   Там так ярко солнце красное,

  

  

   Там свежи луга зеленые,

  

  

   Там родная Волга-матушка,

  

  

   Там звучна так песнь разгульная!..

  

  

   Скучно, душно, ветры буйные,

  

  

   Жить в темнице разукрашенной,

  

  

   Видеть небо всё туманное,

  

  

   Слышать песни всё зловещие.

  

  

   Всюду светит солнце красное,

  

  

   Есть повсюду люди добрые,

  

  

   Но нигде нет другой родины,

  

  

   Нет нигде ее радушия.

  

  

   Разнесите, ветры буйные,

  

  

   Грусть-тоску мою, кручинушку,

  

  

   Успокойте сердце бедное, -

  

  

   Всё изныло в злой неволюшке.

  

  

   Так и рвется горемышное!

  

  

   Скучно, горько на чужбине жить!

  

  

   Посмотрел бы хоть на родину,

  

  

   Хоть взглянул бы на родимый кров.

  

  

   Между 1830 и 1833

  

  

  

   328. ПЛОВЕЦ

  

  

   Лети, челнок мой легкокрылый,

  

  

   Куда судьба тебя влечет;

  

  

   Сквозь мрак полуночи унылой,

  

  

   Быть может, звездочка мелькнет,

  

  

   Быть может, там - в дали туманной -

  

  

   Тебя твой день желанный ждет,

  

  

   И над страною безымянной

  

  

   Родное солнышко взойдет.

  

  

   Лети, лети, мой легкокрылый,

  

  

   Куда судьба тебя влечет!

  

  

   Среди полуночи унылой,

  

  

   Быть может, час твой уже бьет!

  

  

   Между 1830 и 1833

  

  

  

  329. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСЕНКА

  

  

  (Любительницам чрезвычайно страшного)

  

  

  

   Спи, малютка,

  

  

  

   Спи спокойно,

  

  

  

   Баю-баиньки-баю!

  

  

  

   В темной роще

  

  

  

   Есть могила;

  

  

  

   В мрачном лесе

  

  

  

   Есть другая.

  

  

  

   В темной роще

  

  

  

   Стонет голубь;

  

  

  

   В черном лесе

  

  

  

   Воют совы.

  

  

  

   Пусто, тихо

  

  

  

   В роще темной;

  

  

  

   Мрачно, дико

  

  

  

   В лесе черном.

  

  

  

   Спи, малютка,

  

  

  

   Спи спокойно,

  

  

  

   Баю-баиньки-баю!

  

  

  

   Жили-были

  

  

  

   Брат с сестрою.

  

  

  

   Демон в брата

  

  

  

   Поселился;

  

  

  

   Брат в сестрицу

  

  

  

   Вдруг влюбился.

  

  

  

   Клара с братом

  

  

  

   Разлучилась;

  

  

  

   Клара в келью

  

  

  

   Заключилась.

  

  

  

   Спи, малютка,

  

  

  

   Спи спокойно,

  

  

  

   Баю-баиньки-баю!

  

  

  

   Страшно в полночь

  

  

  

   Выла буря,

  

  

  

   Вихрь бил в ставни,

  

  

  

   Дождь лил ливмя;

  

  

  

   Чудно, страшно

  

  

  

   Каркал ворон,

  

  

  

   Страшно, шумно

  

  

  

   Было в поле;

  

  

  

   Шумно, чудно

  

  

  

   Было в келье.

  

  

  

   Спи, малютка,

  

  

  

   Спи спокойно,

  

  

  

   Баю-баиньки-баю!

  

  

  

   В темной роще

  

  

  

   Через утро

  

  

  

   Появились

  

  

  

   Крест с могилой.

  

  

  

   В мрачном лесе

  

  

  

   Через месяц

  

  

  

   Путник встретил

  

  

  

   Труп холодный.

  

  

  

   Труп был черен,

  

  

  

   Уголь углем;

  

  

  

   Вместо носа

  

  

  

   Кость да яма,

  

  

  

   Рот исклеван

  

  

  

   Ястребами;

  

  

  

   Лоб источен

  

  

  

   Весь червями;

  

  

  

   Возле трупа

  

  

  

   Нож булатный...

  

  

  

   Спи, малютка,

  

  

  

   Спи спокойно,

  

  

  

   Баю-баиньки-баю!

  

  

  

   1832 или 1833

  

  

  

   330. СВАДЬБА

  

  

  

  Нас венчали не в церкви,

  

  

  

  Не в венцах, не с свечами;

  

  

  

  Нам не пели ни гимнов,

  

  

  

  Ни обрядов венчальных!

  

  

  

  Венчала нас полночь

  

  

  

  Средь мрачного бора;

  

  

  

  Свидетелем были

  

  

  

  Туманное небо

  

  

  

  Да тусклые звезды;

  

  

  

  Венчальные песни

  

  

  

  Пропел буйный ветер

  

  

  

  Да ворон зловещий;

  

  

  

  На страже стояли

  

  

  

  Утесы да бездны,

  

  

  

  Постель постилали

  

  

  

  Любовь да свобода!..

  

  

  

  Мы не звали на праздник

  

  

  

  Ни друзей, ни знакомых;

  

  

  

  Посетили нас гости

  

  

  

  По своей доброй воле!

  

  

  

  Всю ночь бушевали

  

  

  

  Гроза и ненастье;

  

  

  

  Всю ночь пировали

  

  

  

  Земля с небесами;

  

  

  

  Гостей угощали

  

  

  

  Багровые тучи.

  

  

  

  Леса и дубравы

  

  

  

  Напились допьяна,

  

  

  

  Столетние дубы

  

  

  

  С похмелья свалились;

  

  

  

  Гроза веселилась

  

  

  

  До позднего утра.

  

  

  

  Разбудил нас не свекор,

  

  

  

  Не свекровь, не невестка,

  

  

  

  Не неволюшка злая -

  

  

  

  Разбудило нас утро!

  

  

  

  Восток заалелся

  

  

  

  Стыдливым румянцем;

  

  

  

  Земля отдыхала

  

  

  

  От буйного пира;

  

  

  

  Веселое солнце

  

  

  

  Играло с росою;

  

  

  

  Поля разрядились

  

  

  

  В воскресное платье;

  

  

  

  Леса зашумели

  

  

  

  Заздравного речью;

  

  

  

  Природа в восторге,

  

  

  

  Вздохнув, улыбнулась...

  

  

  

  21 февраля 1834

  

  

  

   332. ПИРАТЫ

  

  

  

  Мы живем среди морей

  

  

  

   В кораблях летучих,

  

  

  

  Лес наш - тучи; соловей -

  

  

  

   Плеск валов гремучих.