Терпигорев Сергей Николаевич - Первая охота

и противно, и с этим противным чувством смотрели мы и на этот поселок, где жили охотники, режущие лошадей, и проч.

   Но охота так красива... Я помнил также, как однажды я видел в поле дядю со всей его охотой. Мы куда-то ехали осенью и встретили его. Он подъехал к карете, говорил с матушкой, с нами, и кучеру на козлы отдал (доезжачий положил) двух затравленных сейчас зайцев...

   Он приезжал как-то однажды и к нам в дом прямо с охоты. Сошел с лошади и так, как был в охотничьем костюме, вошел в зал, когда мы только что садились обедать. Он сел за стол возле меня, смеялся, рассказывал, что затравил чуть не сотню зайцев, и проч. Я смотрел на его серебряный пояс, на широкий кинжал в серебряной оправе, и все это меня занимало, интересовало, казалось ужасно любопытным и завидным.

   Но все это было "уж давно", года два-три назад. За это время дядю я не видал ни разу... Разговор о нем заходил очень редко, или, может быть, редко слышали мы его, и вообще от нас ушел куда-то в даль мы почти же вспоминали его. В последнее время вот только этот эпизод с нянькиным братом, сцена экзальтации m-lle Бибер, ее сборы ехать туда вместе с нянькой и проч., о чем я рассказал выше, заставили меня вспомнить о нем и пробудили во мне представления о нем...

   Когда мы вышли из-за чайного стола, и m-r Беке, и m-lle Бибер, и я - все пошли в сад. Там разговор об охоте, разумеется, продолжался. Говорили они и о дяде.

   - Мне ужасно хочется его видеть,- сказала m-lle Бибер.- Я его ни разу не видала. Он уж старик?- спросила она.

   - Он высокий, немного седой, усы у него длинные и висят вот так, книзу,-отвечал я.- Он ужасно сильный...

   - По-французски он хорошо говорит?- опять спросила она, немного погодя.

   - О, да,- сказал я.

   - Ужасно хочется его видеть... Если бы мы встретили его, когда поедем на охоту!..

   - А может, и встретим,- почему-то так, спроста, ответил я.

   Мы стреляли в цель каждый день. Иногда даже дважды в день.

   - Он, вы посмотрите, отлично будет стрелять, - уверяла m-lle Бибер, которая ходила стрелять с нами тоже всякий почти раз.- У него замечательно верный глаз.

   Меня это радовало. Отец улыбался. Матушка покачивала сомнительно головой и только повторяла m-r Беке, чтобы он смотрел за мною.

   - Боюсь я этой потехи,- говорила она.

   M-lle Бибер сшила себе охотничий костюм - какую-то коротенькую юбочку, патом куртку и еще что-то. Наш сапожник - "Петруша", очень почтенная особа лет пятидесяти, отличный пчелинец и потому любимец матушки, шил вам всем троим охотничьи сапоги.

   Над m-lle Бибер слегка трунили, но она на это не обращала внимания, смеялась и сама. Все шло очень, хорошо, все были веселы и ждали теперь вот только этих сапогов, чтобы ехать в Прудки за дупелями, которых там много, которых легче всего стрелять, и которые там водятся по таким удобным местам, что ходить по ним - как по ковру...

   Наконец были готовы и сапоги. "Петруша" принес их вечером. Мы их примеривали "на суконные чулки", и они все-таки были очень просторны.

   - В воде сядут... это так и следует,- говорил, мне "Петруша",- Вы их, сударь, потом, как с охоты придете, всякий раз приказывайте салом свиным смазывать, а то ссыхаться будут...

   M-lle Бибер сапоги примеривала в другой комнате, куда ходили смотреть эту примерку матушка с Анной Карловной, и там у них долго шел смех. Сапоги удались. "Петруше" дали водки, велели напоить его чаем. Завтра мы встанем чуть свет, нам запрягут линейку, и, мы поедем в Прудки, то есть туда, за Прудки, где эти удивительные места для охоты__

   Это "завтра" я никогда не забуду.

  

  

   Утро было свежо, и со сна совсем даже и холодно было. Были, кажется, утренники - тот легкий морозец, который бьет гречиху и который у нас уж не редкость в августе. У крыльца стояла линейка, запряженная тройкой наших бурых лошадей, и на козлах сидел кучер Евтроп - здоровенный мужчина с огромной светло-русой бородой. Совсем уж одетые, мы вышли на крыльцо. M-lle Бибер сверх своего "костюма" - курточка и коротенькая юбочка с множеством складок, как у греков, албанцев - накинула еще свою женскую тальму и, держа ружье в руках, села но одну сторону линейки, а я с m-r Беке по другую сторону. На козлы с нами сел лакей Никифор, тоже для чего-то надевший высокие сапоги. В руках у него было что-то. завернута в салфетку - провизия, как оказалось потом...

   - Ну, трогай,- сказал Никифор.

   Евтроп "тронул", и лошади побежали крупной "машистой" рысью.

   Мы скоро доехали до Прудков. Вот эта жалкая деревня. Вот сейчас за парком будет сад, за садом - усадьба, дом.

   - "Места" (т. е. места для охоты) по ту сторону, за рекой будут,- сказал Никифор, когда его кто-то спросил: где они?- Это - уж проезжая дворовый поселок - версты полторы от усадьбы.

   Проехали мы и усадьбу, т. е. все эти амбары, конюшни, овчарни, и только завернули за угол, к саду, где нам должен был показаться барский дом, навстречу нам вдруг, словно из земли, выросла целая кавалькада - всадников двадцать.

   - Дяденька-с,- вдруг тихо, внятно, но испуганным голосом сказал Никифор.

   Дядя, в охотничьем костюме, ехал впереди всех. В нескольких шагах позади - его охотники. Собак - видимо-невидимо, и на сворах, и так просто бегут у их лошадей, целым стадом. Картина была очень красивая, но мы все почему-то невольно и смущенно переглянулись.

   Поравнявшись с нами (проезд в этом месте был довольно узкий и, чтобы дать им проехать, кучер остановил лошадей - мы стояли), дядя в свою очередь с изумлением смотрел на нас и тоже остановился.

   - Сережа, это ты?- узнал он меня и спросил:- Куда это?

   Никифор и Евтроп сидели на козлах без шапок, и кто-то из них отвечал ему, что мы едем на охоту, стрелять. Я подтвердил их показания.

   - А это кто ж с тобой?- продолжал он, указывая глазами на m-lle Бибер и m-r Беке.

   Я сказал.

   - Как, на охоту с гувернанткой? Боже мой, что же это такое!- рассмеялся он.- Я тоже еду на охоту - поедем со мной, моя будет позанятней. Другой раз такой, может быть, и в жизни не увидишь... Поворачивай за нами,- приказал он кучеру. Потом обернулся, сказал какому-то охотнику, чтоб он слезал с лошади и уступил ее мне.

   - Брось ружье, садись - это смирная лошадь...

   Я нерешительно оглянулся на m-r Беке. Он молчал. M-lle Бибер тоже сидела и ничего не говорила. Я сбросил бывший на мне плащ, отдал Никифору ружье и сошел с линейки, чтоб уж садиться на лошадь, которую подвел мне охотник и держал под уздцы.

   - Садись, садись... что ж ты? Я знаю, ведь ты ездишь,- говорил мне дядя.

   Я начал садиться и услыхал, как он уж заговорил о чем-то по-французски с m-r Беке. Потом послышался голос и m-lle Бибер.

   - Ну, трогай... А куда и зачем мы едем - не говорить! - крикнул он, поворачиваясь к охотникам и поправляясь в седле.

   В толкотне и суматохе кучер начал поворачивать тройку, собаки путались, лошади жались одна к другой, прыгали. Наконец, все пришло в порядок, и мы поехали рысью. Наша линейка ехала, окруженная со всех сторон всадниками, среди стада собак. Мы с дядей - впереди.

   - Ну, уж какую шутку ты сейчас увидишь,- заговорил он...- А что отец, здоров?

   - Здоров,- отвечал я.

   - И мать здорова?

   - Здорова.

   - И Соня?

   - И Соня здорова.

   С минуту мы ехали молча.

   - Это откуда же тебе гувернера с гувернанткой привезли?

   Я сказал.

   - Оба француза?

   - У нас есть и немец с немкой,- отвечал я.

   - Пары? Черт знает что,- рассмеялся он.

   - Это мы далеко поедем?- спросил я.

   - А что?.. Нет, недалеко. Вот сейчас за выгоном, в коноплянике.

   Я взглянул на него.

   - Там такой зверь сидит у меня - ты ахнешь, чудо!- сказал он.

   - Волк?

   - Нет, не волк.

   - Лисица?- опять спросил я.

   - И не лисица и не заяц - дьякон!.. Я так и уставился на него:

   - Дьякон? Какой дья...

   - Мой, здешний... из деревенской церкви - Иван... Третьего дня он глупости говорил, я велел его наказать, а эти дураки его упустили, он убежал в конопляник и до сих пор не выходит оттуда... Скрывается там. А мы его вот сейчас возьмем оттуда... Запустим туда гончих, они его живо нам представят,- говорил он совершенно так же спокойно, как если бы шла речь действительно о зайце каком...

   Я оглянулся назад. М-r Беке и m-lle Бибер сидели на линейке и о чем-то горячо говорили. Увидав, что я смотрю на них, они делали мне какие-то знаки рукой, авали К себе, но как я мог остановиться? Я было и хотел поотстать от дяди, спросить их, что им нужно, сказать им, куда мы едем, но он тоже посдержал лошадь и тоже оглянулся.

   - Ну, не отставай - теперь сейчас уж,- заметил он мне. Мы ехали по обширному выгону. Солнце уж встало

   и ярко блестело. На траве была обильная роса. Впереди бежало несколько собак, и след их на мокрой траве ложился ясно, отчетливо. Впереди перед нами, шагах в двухстах, был огромный конопляник. Тут прежде был какой-то поселок, его сняли, и это место засеяли коноплей. Помнится, тут было примерно десятин пятнадцать посеяно конопли. Она была уж высокая и стояла зеленая-зеленая, густая как лес. Вдоль всей стороны конопляника, которую мы могли видеть, т. е. которая была в выгону, стояли шагах в тридцати друг от друга мужики с дубинками...

   Не доезжая до конопляника шагов пятьдесят, мы остановились. Линейка также остановилась, окруженная охотниками и собаками, еще дальше позади нас. Двое охотников отделились и, подъехав к дяде, почтительно приготовились слушать, что он будет приказывать им. В это же время подошел к нему от конопляника и один из мужиков, держа в одной руке шапку, а в другой дубинку.

   - Ну, что, цел? Не упустили?- спросил его дядя.

   - Никак нет-с. Здесь, батюшка Петр Васильевич, - отвечал мужик.- Перед рассветом в том вон углу голос подавал...- продолжал мужик, указывая рукой направо.

   - Просился, чтоб пустили?

   - А уж этого не могли разобрать. Слышно, что голос подает, а слов не разобрали. Микитка сказывает, что это он и с вечера слышал вот - на этом месте, вот тут, вот поправей бугорчика-то, за низочком-то. Подошел, говорят, близко и голос подал таково жалобно, таково жалобно...

   - Наверно, уж упустили его!..- раздражительно сказал дядя.- Ну, тогда смотрите вы у меня!..

   - Никак нет-с... Воля ваша-с...- весь как-то судорожно подергиваясь, отвечал мужик.

   Дядя обернулся к охотникам.

   - Гончих, я думаю, надо запустить... пар десять...

   - Место большое-с... притом чаща... десять пар, пожалуй, мало-с...- окидывая взглядом конопляник, отвечал ему доезжачий.

   - Отсюда десять, да вон оттуда,- соображал дядя.

   - А если бы со всех трех сторон-с? Они бы его прямо на выгон сюда и предоставили,- посоветовал доезжачий.- Тогда ему деваться-то некуда будет - прямо сюда и выскочит... борзыми травить не изволите приказать?..

   - Об атом после... Пожалуй, оно действительно с трех-то сторон лучше будет,- согласился дядя.- Ведь черт его знает, в каком он углу. Надо только, чтобы он сюда на выгон выскочил.

   - Тогда беспременно надо с трех концов их запустить: тогда, где бы он ни был, а уж этого места ему не миновать - беспременно сюда-с выскочит.

   - Ну, ладно, с трех, так с трех... только живей!..

   Доезжачий рысью повернул назад к прочим охотникам, стоявшим в ожидании у линейки, а мы с дядей поехали вдоль конопляника и стали на выгоне, как раз против его середины. Я все посматривал на линейку и на сидевших на ней m-r Беке и m-lle Бибер. Но они были и далеко от меня, и сидели, по-видимому, молча. Сам я был в каком-то странном нравственном состоянии. Тут были и испуг, и какое-то замирание сердца, и непонимание того, что происходит у меня перед глазами и вокруг меня... Я все только повертывался во все стороны, и смотрел. Мне кажется, и я искал, кто бы спас меня, увел отсюда. Но помощь ниоткуда не приходила!

   Вон охотники повели полсотни гончих на сворах. Одна группа поехала направо, две другие повернули налево. Я слежу за ними глазами, а они удаляются, поворачивают за конопляник, едут вдоль его окраин, так что видны нам только головы охотников... Цепь часовых-мужиков стоит по-прежнему, без шапок, с дубинками... Все тихой. От нечего делать дядя вынул кисет, набил свою коротенькую трубку, закурил ее и стал пускать кольцами дым изо рта. Две его любимые собаки - Катай и Зорька - ходят тут же, ложатся... Прошло томительных четверть часа, а может, и больше. Все по-прежнему тихо. Вдруг с той стороны, с того конца конопляника, послышался как будто лай - лает одна собака. Потом опять все смолкло, и вдруг залаяло там много собак...

   - Ага, запели! Нет, не ушел, тут, значит! - про себя, улыбаясь, заговорил дядя.

   И он оживился, начал поправляться в седле, точно в ожидании, что вот-вот сейчас придется травить. Бросил курить и жадно поглядывал вдоль всей линии конопляника, поворачивая голову направо, налево. Позади нас в нескольких шагах стоял охотник к держал две своры борзых. Дядя обернулся и махнуд ему.. Он подъехал.

   - Что это они никак по ежу поют? а?

   - Никак нет-с. Это они по ем. По ежу не станут петь,- отвечал охотник, осадил лошадь, попятился и надел шапку.

   Лай слышался все ближе, громче, явственнее. Но он что-то по временам вдруг затихал на мгновение и опять слышался с удвоенной силой... Прошло так еще сколько-то времени. Лают и целым стадом, но не подаются ни взад, ни вперед - все на том же месте.

   - Черт его побери совсем - они его еще, пожалуй, изорвут там совсем,- нетерпеливо сказал дядя и опять подозвал к себе охотника.

   - Они его рвут, кажется?

   - Окружили должно... рвут-с...

   - Ну-ка ступай на голоса... прямо... в конопляник. Охотник хотел было соскочить с лошади, но дядя его

   остановил и велел ехать туда верхом. Он ударил лошадь, и она с ним, прыгая и становясь на Дыбы, кинулась в густую, зеленую чащу. Мы смотрели, как прыгала его голова поверх конопляника.

   Еще прошло несколько страшно-томительных минут, и лай опять начал подвигаться к нам, но теперь уж безостановочно и слышался каждый момент все явственней и ближе. Над конопляником замелькала и голова возвращающегося к нам охотника. Несколько собак выскочили уже на опушку, но сейчас же опять вернулись назад и исчезли в коноплянике... Дядя тронул лошадь и поехал туда, ближе.

   - А ты что ж?- обратился он ко мне.

   Я чувствовал, что у меня горло пересохло, руки дрожат и я не могу справиться с лошадью. Она пошла сама собой за дядей.

   В это время из конопляника вывалила сразу целая стая гончих и с страшным лаем и завыванием остановилась на опушке. Показался, выезжая из конопляника, и охотник. Впереди его, перед самой головой его лошади, шел высокий худой человек, с длинными, спутанными волосами, в длинном, совершенно изорванном платье, которое лохмотьями висело и тащилось за ним. Он был мертвенно бледен, глаза широко раскрыты и обезумели от ужаса. Мы стояли от него в шагах в пяти-шести. Он смотрел на нас своими страшными глазами, губы что-то шевелились...

   - Струнь!- крикнул дядя.- Ну!..

   Я видел только, как соскочивший с лошади охотник начал совать этому человеку в рот ручку нагайки и как на губах у него в это время показалась кровь... Я помню также, и то очень смутно, что я видел, как этого человека куда-то ведут, он спотыкается, падает... Видел,- помню и это,- что Евтроп наш и Никифор стоят у линейки без шапок и крестятся...

   - Что было дальше со мной, как я очутился опять на линейке - этого я ничего не помню. Уж там, дома, куда меня привезли в состоянии каком-то полупомешанном, и то на другой день только, я узнал, что со мной сделалось дурно, я упал с лошади, "слава богу" не ушибся, Евтроп и Никифор меня подняли, положили на линейку, на которой уже лежала m-lle Бибер (с ней сделалась истерика), воспользовались поднявшейся возней вокруг дьякона, и ускакали, как от волков, во всю прыть. За нами, однако, была погоня, но m-r Беке, ошалевший также почти до безумия, начал стрелять в эту погоню, и они нас оставили...

   Вскоре после этого в доме у нас произошла совершенно неожиданная перемена, и я очутился в "благородном пансионе".

  

   ТЕРПИГОРЕВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ, псевдоним АТАВА (1841-1895) - прозаик. Происходил из обедневшего дворянского рода. Получил домашнее образование, окончил Тамбовскую гимназию, затем учился на юридическом факультете Петербургского университета, который оставил во время студенческих волнений 1861 г.

   Литературную деятельность Терпигорев начал в газете "Гудок", где опубликовал очерк "Черствая доля" (1862. No 100). В 60-е гг. писатель выступал в "Русском слове" и газете "Голос" с корреспонденциями разоблачительного характера, сатирой на обывательские нравы и произвол провинциальных властей. В 1869 г. в "Отечественных записках" стали появляться публикации Терпигорева, подписанные псевдонимом Атава.

   Широкую известность принес Атаве цикл очерков, опубликованных в 1880 г. в "Отечественных записках" под общим заглавием "Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика" (отдельное изд.- Спб., 1881). Антикрепостническая направленность очерков, их тематика - жизнь мелкопоместного дворянства, разорение дворянских усадеб, нравственное оскудение хозяев,- разоблачительный сатирический пафос, сказовая манера повествования - все это сближало очерки Терпигорева с произведениями М. Е. Салтыкова-Щедрина. За 14 лет работы в "Новом времени" Терпигорев опубликовал около 600 фельетонов. В 80-е гг. Терпигорев печатался также в других журналах. Публикуемый рассказ "Первая охота" впервые появился в журнале "Русское богатство" в 1883 г. (Т. VIII. Авг.) под заглавием "Первая охота. Впечатления раннего возраста". Рассказ о зверских выходках помещика-крепостника основан на детских воспоминаниях писателя. "Первую охоту" вместе с двумя очерками антикрепостнического характера "Две жизни - поконченная и призванная", "Иуда" Терпигорев намеревался издать отдельной книгой под названием "Потревоженные тени". Однако в дальнейшем писатель задумал расширить серию очерков на ту же тему и, очевидно, предложил редактору "Исторического вестника" С. Н. Шубинскому, с которым сотрудничал с 1887 г., опубликовать на страницах журнала новый цикл. Шубинский поддержал замысел Терпигорева, пытаясь, однако, повлиять на писателя в нужном для журнала направлении. "Я очень рад, что вы не отложили намерения писать свою "Семейную хронику",- писал редактор в письме Терпигореву 24 июня 1888 г.- Лучшим указателем формы и манеры, как писать подобные хроники, может служить С. Т. Аксаков с его "Семейной хроникой" и "Записками Багрова-внука". Ваша "Первая охота" приближается к этому типу, но в ней слишком преобладает беллетристика, то есть исключительно разговорная форма, тогда как всякая "хроника" суть, по преимуществу, описание нравов и быта, а разговоры являются как оживляющая иллюстрация. "Хроника" должна служить для изучения быта, обстановки, образа жизни, отношений и т. п.- людей данной эпохи. Такая задача, по-моему, вам по плечу, и я уверен, что вы найдете в себе "чувство меры", благодаря которому удержитесь от излишнего увлечения беллетристической формой и дадите действительную и яркую картину нравов и быта". В первых произведениях, напечатанных в "Историческом вестнике", из цикла "Потревоженные тени" был подзаголовок "Из одной семейной хроники", впоследствии писатель от него отказался. Рассказ "Первая охота" был включен в книгу "Потревоженные тени", выпущенную отдельным изданием (Спб., 1888-1890. Т. 1-2). Современная писателю критика указывала на некоторое сходство "Потревоженных теней" с "Семейной хроникой" и "Детскими годами Багрова-внука" С. Т. Аксакова, а также сближала с "Пошехонской стариной" Салтыкова-Щедрина.