Свенцицкий Валентин Павлович - Жизнь Ф. М. Достоевского

align="justify">   Не задыхался бы от тоски человек, превративший мир в подполье, если бы не было в душе его бессмертной души; не измучила бы "преступника" Раскольникова совесть, если бы не было неправды в его гордом посягательстве на обожествление личности; не восставал бы на Бога, не "бунтовал" бы Иван Карамазов, если бы не любил людей и не верил в правду.

   Голгофским страданием своим поют они гимн Богу, думая, что хулят его. И их мученическая песнь сливается с светлой и радостной песнью других, светлых образов Достоевского: кн. Мышкина, старца Зосимы и Алёши Карамазова.

   А в общем получается гимн полнозвучный, получается именно то всеобъемлющее содержание, которое и должно быть в настоящем христианстве, где мука Голгофы соединяется с радостью Воскресения.

   И услышал эту великую песнь Достоевский, потому что как никто глубоко заглянул в человеческую душу.

   Об его творчестве можно сказать его же собственными словами:

   "При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен (ибо направление моё истекает из глубины христианского духа народного), хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой!" ²⁴

  

   Сложные религиозные переживания Достоевского облеклись плотью и кровью, и он создавал гениальные художественные образы. Но ему хотелось не только разгадать душу человеческую, ему хотелось схватить судьбы человеческие в целом. Ему хотелось осмыслить ход мировых событий и уяснить, какая роль в них принадлежит русскому народу.

   Отсюда публицистика Достоевского, органически связанная с его общим религиозным миропониманием.

   Достоевского принято считать "консерватором".

   Какое грубейшее недоразумение!

   "Консерватизм" Достоевского только в том, что он верил, как и Владимир Соловьёв, в монархическую форму правления. Не в ту монархическую форму, какой она фактически является в истории, а в идеализованную, где между царём и народом, как между отцом и детьми, нет никаких "средостений".

   Эта вера в царя вытекла у Достоевского из религиозных начал и из желания согласовать свои взгляды с духом народным. А он убеждён был, что народ только такую форму правления и согласится признать.

   Но только эта идея и была в нём "консервативной". Все же остальные черты общественных идеалов, вполне ужившиеся в нём с монархизмом, до того резко расходятся с обычными консервативными взглядами, что, я думаю, уж скорей можно называть его "революционером", чем "консерватором". Хотя, конечно, Достоевский не был ни тем, ни другим.

   Недаром в "Дневнике писателя" он говорит о себе: "Вообще, скажу, что считаю себя всех либеральнее, хотя бы по тому одному, что совсем не желаю успокоиваться" ²⁵.

   И действительно, "одного этого" было бы вполне достаточно, чтобы раз навсегда освободиться от нелепых обвинений в "консерватизме".

   Консерватор тот, кто хочет остановить жизнь в одном положении, кто хочет, чтобы она застыла, "консервировалась", потому что не верит в её движение.

   Достоевский же весь стремление вперёд. Перед ним рисовались такие широкие, такие несбыточные перспективы человеческого счастья, что ни одному, самому радикальному реформатору жизни без Бога, на почве социализма, и во сне не снилось.

   Посмотрим же, каковы были общественные идеалы "консерватора" Достоевского.

   Прежде всего Достоевского занимал вопрос религиозный. И вот что пишет он о "свободе совести":

   "Полная свобода вероисповедания и свобода совести есть дух настоящего христианства. Уверуй свободно - вот наша формула. Не сошёл Господь с креста, чтобы насильно уверить внешним чудом, а хотел именно свободы совести. Вот дух народа и христианства, если же есть уклонения, то мы их оплакиваем" ²⁶.

   Едва ли хоть один из наших современных консерваторов подписался бы под этими словами!

   С глубоким и подлинно религиозным негодованием относился Достоевский ко всякому деспотизму и тем более к деспотизму религиозному.

   "Недостаточно определить нравственность верностью своим убеждениям, - пишет он. - Надо ещё беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? <...> Сожигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность (русский язык богат), но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня - Христос. Спрашиваю: сжёг ли бы Он еретиков? Нет. Ну, так значит, сжигать еретиков есть поступок безнравственный. Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей" ²⁷.

   Таким образом, "консерватор" Достоевский прежде всего требовал религиозной свободы.

   Но мало освободить совесть. Надо дать просвещение. И вот опять-таки Достоевский является, как и должен истинный христианин, самым передовым человеком. У него есть даже "набросок" плана первоначальной школы.

   "Два разряда народных школ: в одних только читать, кое-как писать и три молитвы; а потом другой разряд школ, для крестьян же, повыше. 2-го разряда пока очень мало, но был бы первый разряд, и вот уже вы породили силу. Кто грамотен, тот уже двинулся, тот уже пошёл и поехал, тот уже вооружился, и увидите, как в несколько лет у вас уже сами собой явятся школы для крестьян повыше: потребность вырастет, охота родится и школы сами произойдут".

   Религиозная свобода, просвещение, - и третье, что нужно для народа, это - кусок хлеба. Надо, чтобы народ перестал голодать.

   И Достоевский говорит:

   "Облегчить народ... Где взять денег? Для этого непременно и неотложно обложить налогом высшие богатые классы и тем снять тягость с бедного класса... Аксиома, что там и благосостояние, где твёрдо стоит земледелие... Не будет земледелия - не будет и финансов".

   Не придут ли в ужас ото всех этих требований Достоевского настоящие консерваторы?

   Но это ещё не всё.

   Достоевский верил в народную правду. Он был убеждён, что настоящее, живое религиозное чувство живёт только у простого народа. А оно и есть высшая человеческая мудрость.

   Народ - вор, пьяница, груб, не развит, но в страданиях своих, в терпении своём, - он познал сердцем живого Христа.

   Достоевский призывал интеллигенцию выслушать эту народную правду.

   Трудно найти в нашей литературе что-либо более "демократическое", в смысле истинной любви и доверия к народу, чем эти замечательные строки из "Дневника писателя".

   "Да, нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. И не нужно никаких великих подъёмов и сборов; народ можно спросить по местам, по уездам, по хижинам. Ибо народ наш, и по местам сидя, скажет точь-в-точь всё то же, что сказал бы и весь вкупе, <...> ибо дух его един. <...> Надо только соблюсти, чтобы высказался пока именно только мужик, один только заправский мужик. ...

   О, не из каких-либо политических целей я предложил бы устранить на время нашу интеллигенции., - не приписывайте мне их, пожалуйста, - но предложил бы я это (уж извините, пожалуйста) из целей лишь чисто педагогических. Да, пускай в сторонке пока постоим и послушаем, как ясно и толково сумеет народ свою правду сказать, совсем без нашей помощи, и об деле, именно об заправском деле, в самую точку попадёт, да и нас не обидит, коли об нас речь зайдёт. Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить. ...

   Я желал бы только, чтоб поняли беспристрастно, что я лишь за народ стою прежде всего, в его душу, в его великие силы, которых никто ещё из нас не знает во всём объёме и величии их, - как в святыню верую, главное, в спасительное их назначение, в великий народный охранительный и зиждительный дух, и жажду лишь одного: да узрят их все. Только что узрят, тотчас же начнут понимать и всё остальное" ²⁸.

   В чём же эта народная правда? Как понимал её сам Достоевский?

   Ответ на этот вопрос тесно связан с его всемирно-историческими идеалами.

   "Три идеи встают перед миром и, кажется, формулируются уже окончательно", - писал Достоевский в 1877 году.

   Идея католическая, идея протестантская и идея славянская.

   Сущность католической идеи, которая владеет всеми католическими странами и народами, как бы ни были они атеистичны, заключается в насильственности. Это основной нерв папства. И какие бы учения о "счастье человечества" ни возникали в католических странах, они отравлены этой католической идеей насильственного, принудительного благополучия.

   Какие бы свободы и равенства ни провозглашались, самая свобода и равенство будут вводиться и осуществляться принудительным способом. Какое бы "единение" ни проповедовал французский социализм - и единение это будет насильственным, принудительным.

   Другая идея протестантская, отрицательная. Она тесно связана с католической, ибо всё основано на протесте против католичества. Исчезнет католичество, исчезнет и протестантство, ибо не будет против чего протестовать. Носители этой идеи - германцы, которые твёрдо убеждены, что они призваны решать судьбы всех стран и народов. Немцу "смешно даже предположить, что есть хоть что-нибудь в мире, даже в зародыше только, что могло бы заключать в себе хоть что-нибудь такое, чего бы не могла заключать в себе предназначенная к руководству мира Германия".

   И наконец, идея славянская, только зарождающаяся, неясная, но явно несущая с собой нечто совершенно новое в мировую историю. "Тут нечто всеобщее и окончательное, и хоть вовсе не решающее все судьбы человеческие, но, без сомнения, несущее с собою начало конца всей прежней истории европейского человечества, - начало разрешения дальнейших судеб его, которые в руках Божиих и в которых человек почти ничего угадать не может, хотя и может предчувствовать" ²⁹.

   О том, в каком смысле может славянство и Россия разрешить судьбы мировой истории и куда должна в дальнейшем направиться мировая жизнь, - со всей определённостью Достоевский высказал через несколько лет на пушкинском празднике в Москве.

   Это и есть ответ на вопрос, как сам Достоевский понимал народную правду.

   Разбирая произведения Пушкина, Достоевский доказывает изумительную способность русского гения "перевоплощаться", понимать дух и сущность самых чуждых России народностей. В "Дон Жуане" Пушкин настоящий "испанец", в "Пире во время чумы" - англичанин, в "Подражании Корану" становится мусульманином, в "Египетских ночах" - древним египтянином.

   В этой способности перевоплощаться, по Достоевскому, выражается самая основная черта русского национального духа: всемирность. И из неё вытекает историческая роль России.

   Эту роль бессознательно знает народ, и в этом его правда.

   Он знает, что "назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите".

   Вот какую широкую, захватывающую перспективу дальнейшего исторического призвания русского народа показывает Достоевский. Эти восторженные, пророческие слова произвели на слушателей, без различия "партий", беспримерное по силе своей впечатление. И какими маленькими и ничтожными кажутся "этикетки" - "либерализм", "консерватизм", когда теперь вчитываешься и вдумываешься в них.

   "Будущие грядущие русские люди, - говорил Достоевский; - поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону! <...> Я говорю... о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю "в рабском виде исходил благословляя" Христос.

   Почему же нам не вместить последнего слова Его? Да и сам Он не в яслях ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание" ³⁰.

  

   На пушкинском празднике Достоевский, кроме своей знаменитой "речи", выступал ещё в качестве чтеца: он прочёл стихотворение Пушкина "Пророк".

   И когда он произносил своим слабым, задыхающимся голосом, в котором звучала особенная покоряющая напряжённая искренность:

  

   И Бога глас ко мне воззвал:

   "Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

   Исполнись волею Моей

   И, обходя моря и земли,

   Глаголом жги сердца людей".

  

   Все присутствующие в зале почувствовали, что слова эти с полным правом могут быть отнесены к самому Достоевскому.

   Достоевский - явление пророческое. Он не принадлежит определённой эпохе, шестидесятым или семидесятым годам. Он "вне времени".

   И не потому только, что он писал хорошие романы, которые будут читаться десятки, может быть, сотни лет, - а потому, что он прозревал такие конечные дали, какие открываются только очам пророков Божиих.

   Вот почему "значение" Достоевского не может быть измерено тем или иным влиянием его на современников, или на литературу, или на христианскую мысль, - его значение так же неизмеримо, как те вечные начала, которые он раскрывал людям.

   Можно сказать только, что если правда, что миру суждено "обновиться" и начать новую, заключительную главу истории, если правда, что многострадальная земля в конце концов принесёт спасение и преображение всей вселенной, если правда, что голгофскому, народному христианству принадлежит великая победная роль в этом последнем историческом движении, - то имя Фёдора Михайловича Достоевского будет сопричислено к именам подлинных служителей Божиих. Ибо совесть, сердце, мысль, гений Достоевского - всё было положено им к ногам Христа. Он совершил громадную духовную работу, которая даст руководящее направление и грядущему христианству - голгофскому, до сих пор ещё скрытому в сердце народном ³¹.

   Как Достоевский жил, творил и писал, так он и умер.

   Вот какие подробности рассказывают о его кончине.

   В ночь на 26 января эмфизема осложнилась разрывом лёгочной артерии. С каждым днём положение становилось безнадёжней. Во все сомнительные минуты жизни он обращался к Евангелию: раскрывал наудачу то Евангелие, которое когда-то подарили ему жёны декабристов в Тобольске и с которым он никогда не расставался, и читал верхние строки открывшейся страницы.

   Так он сделал и теперь, в день кончины (28 января), когда ему было трудно. Открылось Евангелие от Матфея (гл. 3, ст. 14-15): "Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду" ³².

   Когда жена прочла ему эти строки, он сказал ей: "Ты слышишь - не удерживай; значит, я умру". В тот же вечер, благословив детей и жену, он умер.

   Смерть Достоевского произвела на современников впечатление, равное которому может быть разве впечатление, пережитое нами со смертью Толстого.

   И похорон таких не запомнит Петербург. Все в глубине души чувствовали, что скончался не только великий писатель, но и великий учитель.

   Лев Толстой по поводу смерти Достоевского писал Н. Страхову:

   "Как бы я желал уметь сказать всё, что я чувствую о Достоевском! Вы, описывая своё чувство, выразили часть моего. Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним; и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек. И никогда мне в голову не приходило меряться с ним, никогда. Всё, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум - тоже, но дело сердца - только радость. Я его так и считал своим другом и иначе не думал, как то, что мы увидимся и что теперь только не пришлось, но что это моё. И вдруг читаю - умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу. На днях, до его смерти, я прочёл "Униженных и оскорблённых" и умилялся" ³³.

   А над гробом Достоевского великий философ земли русской Владимир Соловьёв сказал:

   "В том-то и заслуга, в том-то и всё значение таких людей, как Достоевский, что они не преклоняются пред силой факта и не служат ей. Против этой грубой силы того, что существует, у них есть духовная сила веры в истину и добро - в то, что должно быть. Не искушаться видимым господством зла и не отрекаться ради него от невидимого добра есть подвиг веры. В нём вся сила человека. <...> Жизнь творят люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами и юродивыми, - они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества. Такого человека мы сегодня поминаем" ³⁴.

  

   ¹ При подготовке биографического раздела Свенцицкий пользовался очерком К. К. Случевского (Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Т. 1. СПб., 1892). Некоторые допущенные в этом издании неточности исправлены при нынешней публикации.

   ² Петрашевский Михаил Васильевич (1821-1866) - утопический социалист, ратовал за освобождение крестьян с землёй, осуждён на вечную каторгу. Григорьев Николай Петрович (1822-1886) - поручик лейб-гвардии конно-гренадерского полка; был в числе первой тройки приговорённых к казни.

   ³ Милюков А. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.

   ⁴ Белинский В. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 131.

   ⁵ Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972-1990. Т. 28 (I). С. 162-163.

   ⁶ Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 9-10.

   ⁷ Там же. С. 15.

   ⁸ Чермак Леонтий Иванович (1770-1849) - содержатель частного пансиона в Москве, где Достоевский учился в 1834-1837.

   ⁹ Там же. С. 35-38. Савельев Александр Иванович (1816-1907) - дежурный офицер в Главном инженерном училище (1837-1857), генерал-лейтенант (1884). Бережецкий Иван Игнатьевич (1820-?) - друг Достоевского.

   ¹⁰ Милюков А. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.

   ¹¹ Достоевский. 4, 229-231.

   ¹² Достоевский. 26, 152.

   ¹³ Воспоминания А. Н. Майкова // Речь. 1881. 14 марта.

   ¹⁴ Достоевский. 28, I, 180.

   ¹⁵ Исаева Мария Дмитриевна (1825-1864) - первая жена Достоевского.

   ¹⁶ Ср.: "Я вчера великому будущему страданию его поклонился" (Достоевский. 14, 258).

   ¹⁷ Достоевский. 27, 48, 86.

   ¹⁸ Достоевский. 5, 99.

   ¹⁹ Это точнейшее определение "Записок из подполья" использовал С. И. Фудель (Собрание сочинений: В 3 т. М., 2005. Т. 3. С. 43) со ссылкой на Свенцицкого.

   ²⁰ Достоевский. 5, 106.

   ²¹ Достоевский. 5, 176.

   ²² Достоевский. 6, 200, 202.

   ²³ Достоевский. 14, 220, 223.

   ²⁴ Достоевский. 27, 65.

   ²⁵ Достоевский. 22, 7.

   ²⁶ Достоевский. 27, 80.

   ²⁷ Достоевский. 27, 56.

   ²⁸ Достоевский. 27, 21-24.

   ²⁹ Достоевский. 25, 6-8.

   ³⁰ Достоевский. 26, 147-148.

   ³¹ Ср.: "Вера Достоевского была верой Голгофы, а не гуманизма. Верой трагической, то есть стремящейся повторить в себе всю евангельскую быль" (Фудель С. Указ. соч. С. 10).

   ³² Стих в первоисточнике указан неверно, о различных переводах см.: Достоевская А. Воспоминания. М., 1987. С. 397.

   ³³ Толстой. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.; Л., 1928-1958. Т. 63. С. 43.

   ³⁴ Соловьев В. Сочинения в двух томах. М., 1988. Т. 2. С. 303-304.