-----------
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2008. С. 478-485, 782.
-----------
Было раннее утро, когда Вася с отцом и со своей учительницей, Анной Петровной, выехал из села.
Солнце ещё не взошло; ясное небо едва засинелось; невысокая, зелёная рожь тихо-тихо шумела; белый, седоватый туман подымался над ней и заволакивал убегающую даль.
Молодая Пегашка весело пофыркивала; колёса задевали весеннюю траву, выбившуюся по колеям, и подымали узкую полоску пыли, которая медленно кружилась и исчезала в сыром воздухе.
Они ехали в уездный город Н., на экзамен. Вася кончил курс в своей сельской школе и должен был получить диплом.
Это был первый год, когда выпускные экзамены производились не в сёлах, а в городе, для всех школ единовременно.
Вася знал, что на экзамене будет много начальства, которого боится не только он, но и Анна Петровна; что будет много мальчиков, кроме него, и что всех их будут "резать", а потому нужно отвечать подумавши и не делать никаких ошибок.
И теперь, глядя на убегающую дорогу, на склонявшиеся под колёсами жёлтенькие цветы, которые выпрямлялись снова и долго качали головками им вслед, Васе было и весело, и жутко.
- Вот теперь, примерно, мальчишку, - говорил отец, - ну что его везти! Рабочая пора, и лошадь нужна, и руки нужны - а вези!
- Экзамен! - возражала Анна Петровна, видимо, сочувствуя мужику.
- Довольно бы и грамоты, а экзамен этот - Бог бы с ним! Пора рабочая, сев, Иван-то, сами знаете, на мельнице, лошадь одна...
- Диплом нужен! - прежним тоном возражала Анна Петровна.
"Диплом! Какой-то он?" - думал Вася.
И снова стало ему и жутко, и весело, снова запестрили в глазах жёлтенькие кивающие цветы, и захотелось спросить о чём-нибудь Анну Петровну.
- Анна Петровна, - робко сказал он, - много их будет?
Она обернулась к нему и засмеялась:
- Много.
- Пятеро?
- Больше.
- А кто самый важный?
- Предводитель дворянства.
Вася даже зажмурился от волненья.
- Да ты не волнуйся, - в сотый раз слышал он ободряющую фразу Анны Петровны. - Главное, смелей будь; ты ведь всё знаешь, не будешь волноваться, значит, и выдержишь.
Вася сделал над собой усилие и успокоился. Вспомнилось ему, как он приходил, бывало, к Анне Петровне после ученья вечером, усаживался около неё и слушал, как она читает, или сам начинал рассказывать, какие мысли ему приходят, как бы он хотел жить, как сегодня отец поспорил с дядей Иваном, и как они не могли ничего объяснить друг другу, а по его выходит всё очень просто.
Анна Петровна иной раз слушает-слушает да вдруг обнимет его, и Вася чувствует, как на его щёку падают тёплые слёзы.
- Анна Петровна, что с вами? - робко молвит он.
А она подойдёт к окну, прижмётся к стеклу головой и долго-долго стоит так. Потом подойдёт и поцелует Васю в лоб.
- Эх, Васенька, не в деревне бы тебе родиться, - говорит она, - родиться бы в городе, у богатых господ; всему бы тебя выучили. Мал ещё ты, не понимаешь, что за жизнь твоя будет.
И снова она целует и ласкает его.
- Теперь уж этого не будет, - думал Вася, - ученье кончилось...
И ему становилось грустно.
Вася посмотрел вперёд: из-за бугра показывалась высокая, белая колокольня городского собора.
- Ну, Вася, вот и город, будь молодцом, - ласково проговорила Анна Петровна.
Но ему до того вдруг сделалось жалко чего-то, что он чуть не заплакал.
А Пегашка, ничего не подозревавшая, по-прежнему пофыркивала и весело бежала по мягкой дороге...
Всё спуталось в голове Васи, когда он сидел на одной из задних парт во время вечернего устного экзамена.
Большая, ярко освещённая зала земства была полна народа. За длинным зелёным столом сидели экзаменаторы с усталыми, недовольными лицами.
Сзади экзаменаторов сидели учителя и учительницы, подходившие к столу при ответе своих учеников; сбоку, вдоль стены, помещалась публика.
Васе странно было видеть в толпе этих чужих людей хорошо знакомую фигуру Анны Петровны в простом, тёмном платье, на котором он знал каждую складочку. Она теперь казалась ему совсем другой.
Среди начальства он увидал ещё одно знакомое лицо не русского типа, с большими, чёрными глазами и целой гривой густых волос. Это был член училищного совета.
Вася знал, что его зовут Симоном Давыдовичем, что с ним всегда так весело и хорошо было разговаривать, когда он приезжал весной на экзамены.
Всё ближе и ближе от Васи поднимались мальчики при оклике фамилии. Волнение Васи то успокаивалось, то вновь прибывало, и снова чувствовал он, как путаются его мысли и он точно куда-то падает.
Впереди него уже вся парта была спрошена, оставалось человек пять.
"Сейчас начнётся, сейчас начнётся!" - волнуясь всё больше и больше, думал он, напрасно разыскивая глазами Анну Петровну: она, очевидно, вышла.
"Главное, не волнуйся", - вспоминалась ему её фраза.
Вася чувствовал, как сердце всё быстрей и резче колотится в груди, он придерживал его рукой и делал усилие, чтобы заставить биться ровнее. Напрасно пытался он вспомнить что-нибудь из пройденного курса: в голове мелькали совсем неподходящие мысли.
Вспомнился почему-то кудлатый Шарик, который умеет стоять на двух лапках и ловить куски хлеба... заштатный дьячок Панкратыч, который всегда окликал Васю: "А, мальчик-с-пальчик!"
- Николаев! - монотонно прозвучало в зале.
Вызвали Васю.
Вася встал не сразу, кто-то сзади успел шепнуть ему:
- Тебя, слышь!
Вася вскочил и пошёл к столу очень быстро, не своей походкой, задевая за парты.
Вблизи лица экзаменаторов казались совсем другие. Симон Давыдович стоял важный, серьёзный, каким никогда не видал его Вася, но, встретившись с ним взглядом, Вася понял, что вся эта строгость для кого-то другого, а для него, для Васи, он всё такой же добрый, простой, и Васе стало так же весело, как бывало после экзаменов, сидя на его коленях.
В это время подошла Анна Петровна; Вася видел, как она незаметно улыбнулась ему, и на душе у него стало совсем спокойно и светло.
Он смело посмотрел перед собой своими большими, серыми глазами.
Толстый, лысый господин с широким, добродушным лицом стал спрашивать Васю.
Вася отвечал быстро, коротко и толково.
С первой же задачи, которую ему предложили решить в уме, он почувствовал, как необыкновенно ясно рисуется перед ним ход действия, каждая цифра до последнего знака, и это чувство радовало и волновало его.
Полный господин спросил ещё и ещё; Вася, не давая докончить вопроса, говорил уже ответ. Господин улыбался и задавал вопросы всё труднее и запутаннее.
Председатель, который говорил о чём-то с Анной Петровной, остановился и стал слушать. Несколько учителей подошло поближе. Симон Давыдович улыбался и ласкал его своими глазами. Кое-кто из публики, видимо, прислушивался тоже, нагнувшись, чтобы за шумом расслышать ответ.
- Очень хорошо, прекрасно! - сказал наконец толстый господин. - Ну, теперь скажите какое-нибудь стихотворение.
Вася начал.
Это было его любимое стихотворение, которое он часто читывал про себя и зимой в долгие, тёмные вечера, когда непонятная, мучительная тревога наполняла его душу, и летом, ночуя с лошадьми в лугах, когда, заглядевшись на ясное, звёздное небо, он отдавался весь тихим грёзам, незаметно уносившим его от уснувших товарищей, от пасущихся лошадей, от всей земли...
Ему хотелось теперь, чтобы все бросили говорить, чтобы все слушали и смотрели на него.
Никогда раньше не чувствовал так Вася ту задумчивость леса, о которой говорилось в стихотворении, грозную бурю, плач леших и ведьм, всю дивную таинственную жизнь, совершающуюся в природе. Перед ним точно впервые открывался этот далёкий сказочный мир *.
И сам Вася преобразился. Лицо его сияло от возбуждения, большие глаза стали ещё больше, потемнели, и в них то вспыхивал, то потухал огонёк. Голову он держал высоко и смело.
Зала притихла.
Вася слышал, как один из экзаменаторов шепнул председателю:
- Что может быть выше этого?..
- Замечательный ребёнок! - громко сказал кто-то в публике.
- Ваш ученик совсем поэт, - проговорил председатель, наклонившись к Анне Петровне.
И все смотрели на него добрыми, ласковыми глазами, все улыбались ему, и Вася чувствовал, как его трепет передаётся другим.
Молодой голосок его звонко раздавался в тихой, неподвижно застывшей зале.
Эта тишина, этот подавленный шёпот одобрения вдохновлял его; каждое слово, обновлённое, согретое его внутренним огнем, как будто не исчезало в воздухе, а сразу вдыхалось всей залой.
Вася произнёс последние слова стихотворения и смолк.
Секунда молчания, и вдруг всё задвигалось, зашумело, заволновалось. Васю окружили, брали его за руки, гладили по голове, ласкали, хвалили и целовали.
Председатель подозвал его к себе и, улыбаясь, сказал:
- За твои успехи и необыкновенные способности, кроме награды, вот - на, возьми на память от меня: это моя благодарность.
И он всунул в руку Васи золотой.
Васю ещё что-то спрашивали, что-то говорили и тащили в разные стороны.
Он был как в чаду; ему хотелось обнять и поцеловать всех; хотелось и смеяться, и плакать.
А вот и Анна Петровна, теперь она такая же, как всегда; она наклоняется и говорит:
- Ну что, трусишка, а?
- Анна Петровна!.. - только мог выговорить он.
Отцу Васи не хотелось оставаться в городе до следующего дня, и диплом он поручил взять Анне Петровне.
Было часов двенадцать, когда они с отцом выехали из города.
Возбуждение Васи ещё не прошло, лицо его горело, в ушах звучали отрывочные фразы, которые обдавали его каким-то теплом.
Ночь была тёмная, свежая, тихая... Чудилась в ней и сила, и жизнь, и тайна ласковая, обаятельная. Тёмное поле слилось с тёмным небом, молчаливое, бесконечно-далёкое.
Рожь, скрытая от глаз, говорила что-то новое, тише и нежней; мягче шумела трава под колёсами; смелей и настойчивее ласкал ветерок; Пегашка пофыркивала, но боязливо, точно прислушиваясь к своему топоту. Вася лежал на холодной увядшей траве, от которой теперь тянул пряный запах, и с приятным трепетом вспоминал экзамен. Всё до мельчайшей подробности. Он прочёл даже стихотворение, которое его спрашивали, и всё, что пережил он, читая, загорелось в нём.
Он сжимал в кармане маленькую монету, светло улыбался, прижимался своей щекой к холодной траве и весь отдавался охватывавшему его блаженству.
Отец задремал. Согнутая фигура его казалась совсем чёрной. Вася спрятался за него от ветра.
Проехали сухую иву.
"Полдороги", - подумал Вася и первый раз вспомнил о деревне, но сейчас же снова перед глазами засияла зала, задвигался народ...
"Как хорошо, - думал Вася, - приедет завтра Анна Петровна, привезёт диплом, я ей расскажу всё с самого начала, весь вечер".
И ему хотелось сейчас же рассказать кому-нибудь только что пережитое.
"До завтра недолго", - успокаивал себя он, но снова вспоминалась деревня, завтрашний сев, и становилось как-то не по себе.
Проснулся отец и громко зевнул.
- Эхма! - пробормотал он. - Спишь, Васюха?
- А?
- Спишь, мол? Завтра чуть свет подыму.
Вася молчал. Слова отца чем-то тяжёлым ложились на его сердце.
Въехали в деревню. Всё было тихо; даже собаки не лаяли.
Пегашка мотала мордой, фыркала и шла шагом. Проехали почти всю деревню и остановились около крайней избы.
Вася помог отворить ворота, распрячь лошадь; отец его повозился в конюшне и пошёл спать в избу.
Вася остался на телеге.
Ему теперь только стало ясно, что всё кончилось... И тоска, и обида на что-то подымались к горлу.
В той радости, в том волнении, которое он только что пережил, была смутная надежда, что это не конец.
Васе было горько, горько до слёз, его тянуло куда-то - он и сам не знал, куда именно, но куда-то далеко, где ещё лучше, ещё больше радости и волнений, - но этот двор, это крыльцо с чугунным умывальником в виде чайника, эти приготовленные на завтрашний день бороны - грубо и бесповоротно уничтожали всё.
Весь сегодняшний день казался чем-то далёким, совершившимся давно-давно тому назад...
Вася припал лицом к траве, и горькие детские всхлипыванья раздались в тишине ночи.
Журнал для всех. 1901. N 12. С подзаголовком "Очерк"; подпись: Вал. Свенцицкий.
...любимое стихотворение... - Свенцицкий оставил нам загадку, поскольку ни в одном русском поэтическом произведении указанные образы не сопрягаются. Одним из первых олицетворение "задумчивый лес" применил М. В. Милонов ("Измена Лилы", 1810); в XIX в. его использовали К. С. Аксаков ("Помнишь ли ты...", 1836) и многие другие (А. Н. Плещеев, С. Я. Надсон, Д. С. Мережковский, А. А. Блок). В стихотворении И. С. Никитина "Присутствие непостижимой силы..." (1849), помимо этого образа, есть степной ураган и указание на таинственность, но ни леших, ни ведьм, как и в задумчивых стихах Е. А. Боратынского "Родина" (1821), где витает "бури грозный свист". У К. Д. Бальмонта ("Ведьма"), наоборот: ведьма смеётся в задумчивом лесу, но нет и намёка на бурю, вещь не подходит по общему смыслу и тональности, да и опубликована чуть позже. Бури нет и у А. А. Коринфского в стихотворении "Поэзия задумчивых, таинственных лесов..." (1890-е), зато проникновенно описана сказочная жизнь природы, зовущей к творчеству светлые души. Заслуживает внимания и стихотворение Н. А. Энгельгардта "В таинственной глуши задумчивого леса..." (1880-е).