Главная » Книги

Старицкий Михаил Петрович - Пан капитан, Страница 2

Старицкий Михаил Петрович - Пан капитан


1 2

, уже от прилива радости, чуть не лишилась чувств.
  Когда улеглись бурные проявления страстей, то, обсудивши положение дел, решили, что лучше провести эту ночь, впредь до приезда моего дяди Александра, в укрепленном месте. Гарнизон крепости был усилен нашими парубками; двор тоже наполнился целым лагерем поселян.
  Перенесены были в капитанский курень из наших кухонь и погребов все яства и напитки, а от Шлемы истребовано было еще несколько боченков горилки.
  Поздно уже мы уселись за святую вечерю; но зато и в светлице капитана, и в его кухне, и в нашем дворе она прошла в шумной радости, братском единении тесно сплоченных общей напастью людей. Капитан был особенно возбужден и говорил в приливе восторга:
  - Нет большей радости на земле, как сломить хоть один раз угнетателя моего дорогого народа.
  Но не долго тешился капитан своей победой. Праздники, правда, прошли мирно и весело. Мой дядя Александр, любивший Гайдовского и разделявший его думки и симпатии, провел первые дни рождества с нами, сожалея лишь о том, что ему не посчастливилось участвовать в битве, а то бы он подержал в руках этого "советника"; пили много, пели казацкие песни и танцевали под звон капитанской бандуры... Заколовский же в ту злополучную ночь скрылся из села и не возвращался; это обстоятельство наводило на его крестьян панику и охватывало все село беспокойством.
  Действительно, после крещения явился к нам сам исправник с становым, письмоводителем, с оравой сотских, усиленной еще двумя десятками инвалидных солдат.
  Началось формальное следствие, открытое предварительной поркой крестьян по указанию Заколовского; только подсусидки капитана на этот раз ее избежали, так как последний распорядился заблаговременно отправить их всех к пану Александру, а исправнику показал, что крестьяне разбежались со страху неизвестно куда.
  Волей-неволей пришлось капитану судиться. Кроме отзывов и ответов по допросам за поджог, нужно было ему еще отписываться по гражданскому иску, начатому против него Заколовским; нужно было подавать встречные иски за свои убытки и потери... а для всего этого необходимо было найти знающего ходатая, а главное - разыскать побольше денег.
  Отпер капитан заветный свой сундучок, в котором хранились завязанные в кожаном мешочке пятьсот карбованцев, - это накопившееся сбережение за многолетнюю службу береглось капитаном нерушимо на день смерти, на день похорон; вынул он эти саквы и отправился с ними на биде в город... и началось толкание его то в становую квартиру, то к исправнику, то к ходатаю...
  Прошел год... уплыл и другой. Саквы капитана скоро истощились и, несмотря на уверения ходатая, клявшегося в пьяном виде, что он упрячет этого генералишку туда, где козам роги правят, - иски Заколовского брали верх, а уголовное дело начало принимать для пана капитана угрожающий характер. За саквами вскоре был продан жиду на сруб хорошенький гайок, а после гайка начал капитан распродавать казакам по кускам землю... все пожирал ненасытный процесс, но куда было бедному капитану тягаться с набитой мошной Заколовского!
  Мрачнее и мрачнее после каждой поездки возвращался домой капитан, и хотя он уверял мою мать и бабуню, что вскоре вот-вот арестуют этого дегтяря, но по лихорадочному огню его глаз, по усилившейся худобе ввалившихся щек можно было сразу понять, что капитан страдал и что это страдание развивало у него страшный недуг. Самого капитана уже хотели было арестовать, но дядя Александр взял его на поруки. Это обстоятельство подсекло наконец его силы, и он слег...
  Правда, сильный его организм боролся еще с недугом, и капитан, повалявшись, как он выражался, насильно вставал и отправлялся к нам выпить деревиевки, но силы его видимо оставляли; он шел уже по улице не бодро и прямо, грудь вперед, а согнувшись и покачиваясь из стороны в сторону...
  - Эх, - говорил он, покашливая глухо, - не сломили казака ни бури, ни непогоды, ни битвы, а заела его канцелярская ржа, сломала кривда! - махнет, бывало, безнадежно рукой и, опустив голову, долго безмолвно и неподвижно сидит.
  - Да ты бы хоть полечился, бесталанный мой, - промолвит было к нему растроганная бабуня, - а то посмотри на себя, на кого стал похож!
  - Ох, шановная пани, - вздохнет капитан, - да на какого дидька я кому сдался? И для чего мне на этом свете торчать? Лишний, зайвый!.. Теперь вот драпижникам воля... а я ни себя, ни своих подсусидков защитить не могу! Нужно бы было еще раньше издохнуть старой собаке!
  Я со слезами бросался к капитану, прижимался к его коленям и кричал:
  - Не нужно, не нужно! - а потом перебегал к матери с воплем: - Мама! Не нужно!
  Но и мать не могла, видно, утешить ни меня, ни капитана: она только тихо плакала да гладила меня по головке.
  Вскоре капитан перестал к нам ходить и залег в своей запорожской постели; стали его навещать и мать, и бабуня, и дядя мой, даже за знахарем для него посылали. Мне тоже было разрешено бывать у больного дядька-атамана, тем более что на дворе стояло жаркое лето.
  Пан кошевой всегда бывал очень рад моему приходу и ласкал меня с трогательной нежностью, пробовал мне рассказать про старину, про былую славу... только уже рассказы эти не лились то плавным, то бурным потоком... а обрывались часто то подавленным стоном, то удушьем... Иногда он совершенно смолкал и просил жестом воды; я подносил ему глиняную кружку и с ужасом смотрел, как конвульсивно подымалась его широкая костлявая грудь и как с шипящим свистом вдыхался и выдыхался ею воздух...
  - Не плачь, голубе, - притянет, бывало, меня он к себе. - Жаль дядька? Не бойсь, еще поборемся с кирпатой... не на такого напала! Казака не злякает... видали мы ее кирпу не раз... Плюнь и ты, вот что! А коли вырастешь, то вспомни дядька... он любил тебя... юнака... Да не забудь и всего того, что я тебе рассказывал... люби простой народ - он когда-то был таким же вольным, как ты... Так коли доля тебя над ним вознесла, то ты поделись с ним своим разумом, своей волей... ведь это братья твои: перестанут они стонать, повеселеют да разогнут спины - тогда лишь и ты будешь счастлив... Ведь все родное твое у них, у этих приниженных харпаков - и мова, и дума, и сердце... вот ты и не цурайся. У тебя, я знаю, казачья душа... так не запаскудь ее в панском болоте!
  Я еще не все понимал в речах капитана, но слова его пронизывали меня огнем, пробуждали в моем молодом сердце и первую общественную любовь, и первую ненависть.
  Раз капитан, усевшись на кровати и подмостивши себе под спину подушки, попросил, чтобы я ему подал бандуру.
  Ударил он по струнам - они как-то жалобно зазвенели, и в нестройном их хоре послышался надорванный вопль.
  - Ге, и бандура сбилась с ладу, как и ее пан! - улыбнулся печально дядько- атаман и начал настраивать бандуру.
  Долго он возился с этим, усиленно дыша, - не слушались пальцы, не поддавались уже им колочки... Наконец струны были подтянуты и зазвенели созвучным, стройным аккордом, только зазвенели печально и рассыпались, разлились тоскливыми, хватающими за сердце звуками, какими разливается мать над могилой своей дытыны, и капитан запел, запел слабым, рвущимся голосом, в котором вылилась вся его исстрадавшаяся душа, а пел он народную песню...
  Голос его слабел... звуки таяли... бандура дрожала в руках... наконец вдруг одна струна лопнула и, жалобно взвизгнув, заныла.
  - Урвалась! - простонал капитан и, выпустив бандуру из рук, запрокинулся на подушку, а бандура, соскользнув по шинели, упала на пол и тоже гулко и тяжело застонала...
  Вскоре пришли к капитану недобрые вести. За убытки, присужденные Заколовскому, капитанский хутор с населенными на нем крестьянами продан был с публичного торга и остался за Заколовским. Последний громко об этом кричал и ждал только приезда временного отделения для ввода своего во владение, грозя, что он через час после ввода вышвырнет этого хама, а дворню его всю перепорет... Не стерпел капитан такой обиды...
  - Лучше умереть, лучше в каторгу, чем отдать свое родное гнездо этому кровопийце! - кричал и стонал он, метаясь на своей постели.
  Наконец нравственное потрясение до того ему подняло нервы, что он, словно в горячечном бреду, встал, созвал крестьян и объявил им, что все движимое добро, и скот, и хлеб, и хозяйские орудия он им дарит: пусть они все это немедленно продадут вместе со своим добром и пожитками, да с деньгами и тикают на бессарабские степи... потому что иначе их заберет Заколовский и надругается...
  Крестьяне и сами давно уже порешили было тикать, не видя другого исхода, но они стали просить, чтобы и пан вместе с ними бежал, что они его самого здесь не кинут.
  - И я вас не покину, друзья мои, - успокоил их капитан, - только вот сначала поквитаюсь с ворогом нашим, с лютым зверем... попрощаюсь с ним! - захохотал он дико.
  И мать, и бабуня заходили к капитану, старались его успокоить, но он был словно в бреду, целовал им руки, меня обнимал, вскакивал и порывисто куда-то бросался, а потом в изнеможении падал на стул или на кровать.
  Бабуня моя посылала даже сына своего Александра к предводителю дворянства, чтобы тот принял участие в обнищенном и болезненно расстроенном Гайдовском, но предводитель ответил уклончиво, что он не может покрывать преступников и что ему известно уже определение суда - взять капитана под стражу, а что касается его болезни, то тюремное начальство об этом уже позаботится... Такое отношение маршалка к своим дворянам до того возмутило старуху, что она решилась поехать сама к нему на другой день.
  Но на другой день случилось следующее: прикатило в наше село временное отделение вводить Заколовского во владение бывшим имением капитана Гайдовского.
  Я был в это время у дядька-атамана по поручению от бабуни; он торопливо одевался в праздничную одежду. Выражение лица было у него мучительно страшное. Глаза горели безумным огнем. Он шепнул мне:
  - Помни-то, помни... Подсусидков и следу нет... А вот это возьми себе на выручку, - засунул он мне за поясок два пистолета и повесил через плечо бандуру; затем, снявши небольшой образок, надел его себе на шею, а в боковой карман положил портрет дивчины да и застегнул казакин на все крючки; наконец подпоясался еще кожаным кавказским поясом с кинжалом и начал заряжать винтовку.
  Я был до того поражен всем этим, что стоял, окаменевши, с торчавшими пистолетами, с достававшей до полу бандурой и только лишь повторял просьбу:
  - Бабуня просила, чтобы дядько-атаман сейчас пришел... бабуня просила!..
  - Зараз, зараз, мой сокол! - ответил порывисто капитан. - Видишь, собираюсь в дорогу. Ну, прощай, хато, прощай, мой кош! - сказал он торжественно и вышел со мною на опустевшее дворище. - Стой только! Темно что-то, - прохрипел он, - нужно посветить ведь новому пану... - и он торопясь вернулся назад, зажег паклю и бросил по горящей пряди и на свой чердак, и на чердаки других хат; а на чердаках везде набросаны были кучи стружек и пакли... Пока мы вышли за браму - капитан шел медленно, шатаясь из стороны в сторону и спотыкаясь на каждом шагу, а я, нагруженный пистолетами и бандурой, едва тащился за ним, постоянно останавливаясь, чтобы подтянуть волочившуюся по земле бандуру, - так пока мы вышли, черный дым тяжелыми клубами валил уже из-под стрих и прорывался вокруг труб. Капитан оглянулся, поклонился своему пепелищу и захохотал.
  - Пойдем... скорее, хлопче, вон до того дуба... - говорил невнятно, задыхаясь совсем, - он стоит на моей меже... и встретим гостей...
  Пока мы дотащились до дуба, пламя уже охватило все постройки... от жару повспыхивали и холодные строения... огненный вихрь закружился, зашумел над капитанским двором... В селе заметили пожар... ударили в набат... А чиновники в это время сытно завтракали у статского советника...
  Капитан стоял, опершись о дуб, и дрожал, потрясаемый лихорадочным ознобом; глаза у него искрились, расширенные зрачки были направлены в одну точку... побелевшие губы шептали какие-то заклятия.
  - Смотри ж, дружино моя, - хрипел он, подняв винтовку наперевес, - не зрадь!
  Ни жив ни мертв я лежал у его ног под дубом; первое мое побуждение было при виде пожара бежать, и бежать без оглядки; мне врезался в память неизгладимо прежний страшный набат и ужас кровавой драки... Страх заглянул мне снова в лицо и оледенил сердце, но бежать я не побежал - и капитана мне было жаль, и бандуры, а может быть, и ноги не двигались...
  Но вот послышался стук экипажей: впереди бежали дрожки, и на них восседал с костылем в руках сам генерал, а за ним в тарантасе ехали чиновники, за которыми по сторонам скакал кортеж всадников.
  Капитан медленно поднял винтовку и начал прицеливаться. Заколовский заметил это и, подняв костыль, закричал кучеру, чтобы тот заворачивал назад... Кучер остановил на мгновение лошадь... Заколовский привстал, чтобы соскочить с дрожек, и открыл свою грудь капитану... Раздался выстрел... расщепленный костыль вылетел из рук генерала, а последний, ухватившись за плечо, снова сел. (Как оказалось после, пуля попала в костыль и рикошетом уже слегка ранила в плечо Заколовского).
  - Ай! Проклятие! - крикнул не своим голосом капитан, охватив руками родной дуб; последняя вспышка его жизненной силы ушла на эти объятия... Сердце капитана не выдержало такого удара и в судороге страдания занемело навеки; но руки не разжимались, застыли в объятиях и поддерживали у дуба, на рубеже батьковщины, безжизненное тело последнего представителя рода Гайдовских, последнего ярого защитника несчастной сиромы...
  Подготовка текста - Лукьян Поворотов _______________________________________________________________________________

Другие авторы
  • Теляковский Владимир Аркадьевич
  • Кальдерон Педро
  • Золя Эмиль
  • Веневитинов Дмитрий Владимирович
  • Денисов Адриан Карпович
  • Диковский Сергей Владимирович
  • Воронский Александр Константинович
  • Калашников Иван Тимофеевич
  • Иванов Иван Иванович
  • Годлевский Сигизмунд Фердинандович
  • Другие произведения
  • Луначарский Анатолий Васильевич - Ленин как ученый и публицист
  • Ширяевец Александр Васильевич - П. П. Шпак. Воспоминания о поэте.
  • Львов Николай Александрович - Письма В. В. Капнисту
  • Тургенев Иван Сергеевич - Автобиографические материалы (1850—1883)
  • Мопассан Ги Де - Приключения Вальтера Шнаффса
  • Скиталец - Владимир Галактионович Короленко
  • Сологуб Федор - Наивные встречи
  • Короленко Владимир Галактионович - Соколинец
  • Шуф Владимир Александрович - Корреспонденции о русско-японской войне
  • Бестужев-Марлинский Александр Александрович - Письма к Н. А. и К. А. Полевым
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
    Просмотров: 296 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа