Константин Михайлович Станюкович
---------------------------------------------
Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 5. - М.: Правда, 1977.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 22 апреля 2003 года
---------------------------------------------
В эти предпраздничные дни в большой, красиво убранной квартире контр-адмирала Лещова шла такая же усердная чистка, какая происходила и во всех домах столицы.
Из всей прислуги адмирала особенно неистовствовал по приведению адмиральского кабинета в порядок пожилой, небольшого роста, плотный и коренастый человек, в куцей измызганной черной тужурке, в стоптанных парусинных башмаках, какие носят в плаваниях матросы, с широким, далеко неказистым, несколько суровым лицом, на красноватом фоне которого алел небольшой нос, похожий на луковицу, а из-под густых черных бровей блестела пара темных зорких глаз, умных и необыкновенно добродушных. Слегка искривленные ноги и здоровенные жилистые руки пополняли неказистость этой, на вид неуклюжей, сутуловатой фигуры.
Столь непрезентабельный для такой роскошной квартиры слуга, возбуждавший иронические улыбки в франтоватом молодом лакее, в горничной и кухарке, был Михайло Егоров, отставной матрос, служивший у Лещова безотлучно пятнадцать лет. Сперва он был у него вестовым, а после отставки остался при нем в качестве камердинера и доверенного лица, на испытанную честность которого можно было вполне положиться. Егоров совершил со своим барином немало дальних и внутренних плаваний, и все имущество барина было на руках Егорова. Оба они за это долгое время до того привыкли один к другому, до того Егоров был верным человеком, заботившимся о своем командире и о его интересах с какою-то чисто собачьей преданностью, что, несмотря на обоюдные недостатки, хорошо изученные друг в друге, они не могли расстаться, хотя и нередко грозились этим оба в минуты раздражения.
Не расстались они даже и тогда, когда адмирал, по словам Егорова, "на старости лет ополоумел" и, несмотря на самые едкие предостережения своего вестового, выслушанные адмиралом с сконфуженным видом, женился два года тому назад на молодой, хорошенькой и очень бойкой блондинке, которую Егоров сразу же невзлюбил и прозвал почему-то "белой сорокой".
Он тогда же просил адмирала "увольнить" его.
- Жили мы с вами, Лександра Иваныч, слава богу, одни, а теперь мне оставаться никак невозможно! - говорил Егоров своим мягким баском, поглядывая не без сожаления на смуглое, заросшее бородой, некрасивое и радостное лицо своего "ополоумевшего" адмирала.
- Это почему?..
- Сами, кажется, можете понять... Теперь у вас другие порядки пойдут с адмиральшей-то... Адмиральша потребует, чтобы вы взяли форменного камардина, а не то, чтобы держать такого, как я. Известно, молодой супруги надо слушаться, - прибавил не без иронической нотки в голосе Егоров.
- Ты, скотина, язык-то свой прикуси!..
- Прикуси не прикуси, а я верно говорю...
Адмирал, несколько смущенный, выругал Егорова на морском диалекте и приказал остаться.
- При мне будешь по-прежнему... Слышишь?
- Слушаю, ваше превосходительство...
- Только смотри... Не вздумай грубить барыне...
- Чего мне грубить?.. Я до барыни и касаться не буду... У их свои слуги будут... А я при вас...
Во всем угождавший своей молодой жене, в которую был влюблен по уши, адмирал, однако, решительно отстоял своего старого вестового, далеко не изящный вид которого и громкий грубоватый голос несколько шокировал изящную адмиральшу. Адмирал обещал, что Егоров не станет показываться ни в гостиной, ни в столовой, - для этого можно нанять приличного лакея, - а будет исключительно служить ему и ходить с ним в плавания. Он ведь так привык к Егорову.
На этот компромисс адмиральша пошла, и довольный адмирал с прежней терпеливостью выслушивал ворчливые замечания, которые позволял себе Егоров, особенно в плавании, когда белая сорока жила на даче, и главным образом после побывок на берегу, откуда Егоров возвращался по большей части "урезавши муху".
Эти замечания в последнее время касались преимущественно женитьбы адмирала. Молодая жена, тратившая много денег и заставлявшая адмирала сильно ограничивать свои расходы в плавании, возбуждала в Егорове негодование. Кроме того, и поведение адмиральши ему не нравилось, и он, не без некоторого основания, предполагал, что белая сорока обманывает адмирала, злоупотребляя его доверчивостью и "путается" с мичманами.
И нередко, вернувшись с берега, Егоров появлялся в адмиральской каюте и, прислонившись к двери, говорил заплетающимся языком:
- А еще адмирал... Адмирал, а звания поддержать не можем... Прежде, бывало, офицеров честь честью, призовем обедать... угостим... Каждый день, как следовает, по очереди три или четыре офицера у нас кушали, а нонече - шабаш!.. Одни кушаем... И денег у нас нет... Тю-тю денежки... Айда на берег... А по какой такой причине?.. Дозвольте вас спросить, Лександра Иваныч? Как вы об этом полагаете, ваше превосходительство?
- Егоров! Ты пьян, каналья!.. Иди спать...
- И пойду...
Но вместо того чтобы уйти, Егоров оставался в каюте и продолжал:
- А все-таки я вам, Лександра Иваныч, всю правду скажу... Очинно мне жалко тебя, моего голубчика... И сертучишко-то старенький... и сапоги в заплатках, и припасу у нас никакого... А кто виноват?.. Сами, Лександра Иваныч, виноваты... Не послушались Егорова... Небось Егоров, даром что из матросов, а с понятием... С большим понятием!.. Жили мы с вами холостыми, то ли дело?.. Слава тебе господи! И деньги у нас завсегда были, и всякого припасу вдосталь, и звание свое поддерживали... "Егоров! Шимпанского!" - "Есть!" И несу, что вгодно... А теперь, как глупость-то сделал...
- Егоров! Пошел вон! Искровяню рожу!
Но эта угроза не только не пугала Егорова, а, напротив, приводила его даже в несколько восторженное состояние.
- Что ж, искровяните. Сделайте ваше одолжение... Со всем моим удовольствием! Я ведь любя говорю... Слава богу, пятнадцать лет служу вам честно... А все-таки вижу: хоша вы и адмирал, а рассудку в вас мало... Ну... хорошо... положим, бес взыграл на старости лет... Так женись, братец ты мой, на какой-нибудь степенной сахарной вдове в теле и с понятием, а то...
Обыкновенно Егоров не доканчивал, потому что взбешенный адмирал срывался с дивана и, схватив вестового за шиворот, ввергал Егорова в его крошечную каютку и запирал ее на ключ.
"Непременно прогоню эту пьяную скотину!" - решал адмирал в пылу гнева. Но гнев проходил, и эта "пьяная скотина" снова являлась в глазах адмирала близким, преданным человеком, а воспоминание нашептывало, как эта "пьяная скотина", жертвуя собой, спасла во время крушения своего командира.
И адмирал прощал Егорову его дерзкие речи во хмелю и ворчанья в трезвом виде, как и Егоров, в свою очередь, прощал адмиралу его ругань и кулачную расправу во время вспышек гнева.
И оба любили друг друга.
Егоров - вообще аккуратный и исправный, по морской привычке, человек - довел кабинет и маленькую спальню адмирала до умопомрачающей чистоты. Все в этих комнатах блестело и сверкало. Нигде ни соринки, нигде ни пылинки. Все окна были вымыты и протерты суконками. Подоконники сияли своей белизной, и дверные ручки и замки просто горели. Ковры были выбиты. Все адмиральское платье было вынесено на двор, проветрено, выбито и, вычищенное, аккуратно повешено в шкапу. На случай, если адмирал поедет во дворец к заутрене, Егоров надел на мундир ордена и привинтил звезды. Нужно ли прибавлять, что несколько пар адмиральских сапог так блестели, что хоть смотрись в них, как в зеркало.
До остальных комнат, до "ейных", как не без некоторого презрения Егоров называл другие комнаты, находившиеся под наблюдением адмиральши, он не касался и только при виде беспорядка в них презрительно скашивал губы и поводил плечами. Убиравшие эти комнаты лакей и горничная не пользовались его расположением. Он их считал лодырями, и притом напускающими на себя "форцу", и относился к ним недружелюбно, как и к кухарке, и к барыне. Молодую хорошенькую адмиральшу он втайне просто ненавидел и только дивился "дурости" адмирала, который ничего не видит и, вместо того чтобы оттаскать эту вертлявую белую сороку за косы, лебезит перед ней, словно ошалелый кот, и не переломает ребер молодому господину из "вольных"*, который, шельма, повадился ходить каждый день и выбирает время, когда адмирала нет дома.
______________
* Так матросы называют статских. (Прим. автора.)
- Совсем глупый мой адмирал, - часто думал вслух Егоров и искренне жалел своего адмирала.
Вообще и адмиральша и вся прислуга были в глазах Егорова одной шайкой, обманывавшей и обкрадывавшей адмирала. Все они были одни люди, а он с адмиралом - другие, ничего не имеющие с теми общего. Ах, если б адмирал прогнал их всех вместе с женой, а то доведут они его до беды!
Однако Егоров никогда не заикался об этом адмиралу. У самого глаза, мол, есть, а кляузы заводить он не намерен.
И Егоров, зная, что и адмиральша далеко не расположена к нему и сейчас бы прогнала его из дому, если б не адмирал, - старался не показываться ей на глаза и при редких встречах держал себя с угрюмой почтительностью знающего дисциплину матроса. А в отношениях с прислугой напускал на себя суровость, избегал с ней разговаривать и водил дружбу только с кучером. Его одного он удостаивал своими воспоминаниями о дальних плаваниях и рассказами о разных диковинах вроде "акул-рыбы" или черномазых людей, которые всякую пакость жрут и ходят как мать родила, и у приятеля своего в кучерской протрезвлялся, когда, случалось, приходил домой пьяный и не желал идти к себе в маленькую комнатку, находившуюся вблизи спальни адмирала.
В свою очередь и Егоров пользовался среди прислуги репутацией "грубого и необразованного матроса", с которым не стоит и связываться - облает. За обедом на кухне его дарили ироническими усмешками, на которые Егоров не обращал обыкновенно ни малейшего внимания. И в редких только случаях, если франтоватый лакей, в угоду горничной, задевал Егорова, он совершенно спокойно выпаливал такое морское ругательство, что деликатная горничная и дебелая "кухарка за повара", жившая, как утверждала, только у генералов, в страхе взвизгивали и убегали из кухни.
Предвкушая удовольствие получить на светло Христово воскресение от адмирала обычные пять рублей и по этому случаю "взять все рифы", то есть напиться вдребезги в компании с кумом, мастеровым из адмиралтейства, Егоров накануне под вечер сидел в своей крошечной, чисто прибранной комнатке, где у образа теплилась лампадка, и исправлял кое-какие погрешности своего праздничного туалета, в котором он собирался честь честью идти к заутрене, - как в двери раздался стук.
- Что надо? Входи.
- Барыня вас требует! - объявил молодой лакей.
- А где твоя барыня?
- В столовой, и ваш барин там! - подчеркнул лакей.
Егоров, по старой морской привычке, рысцой понесся в столовую.
Там сидела адмиральша в капоте, несколько томная и уставшая от хозяйственных хлопот, и около нее адмирал.
- Вы свободны, Егоров?
- Точно так, ваше превосходительство! - гаркнул Егоров и кинул взгляд на адмирала, словно бы спрашивая его: "свободен ли он?"
- Ах, не кричите так громко! Он тебе, Александр, не нужен? Я Антона посылаю к портнихе...
- Нет.
- Так, пожалуйста, Егоров, сходите за окороком, за куличами и за пасхой и привезите поскорей все это сюда... Можете оттуда взять извозчика...
И адмиральша не без некоторой брезгливости протянула свою маленькую ручку и, словно бы боясь прикоснуться к большой и жилистой руке Егорова, осторожно опустила на его широкую ладонь деньги и квитанции с написанными на них адресами.
- Слушаю, ваше превосходительство!
И, зажав в своей руке все, что ему передала адмиральша, он вышел из столовой.
В коридоре его нагнал адмирал и заботливо сказал:
- Смотри, Егоров, не запоздай... Не заходи никуда...
- Куда же заходить, Лександра Иваныч, окромя туда, куда приказано?.. Будьте покойны. Духом слетаю...
И Егоров действительно "духом" слетал из Сергиевской на Конюшенную за куличами и за пасхой, оттуда на Литейную за двумя окороками и фаршированным поросенком и уже рядил извозчика, чтоб везти домой все эти припасы, как его хлопнул по плечу "кум мастеровой" и весело воскликнул:
- Михаилу Нилычу, наше вам.
- Здорово, кум...
Тары-бары, разговорились, и так как на улице разговаривать было не совсем удобно, то кум предложил зайти в заведение.
- Выпьем по случаю кануна, Нилыч, по сорокоушке и айда - по своим делам. Ты к своему адмиралу, а я к своей хозяйке... К заутрене пойдем... Завтра ведь какой праздник!..
Кум так резонно говорил, что Егоров, нисколько не подозревая опасности, какой подвергается и его слабость к спиртным напиткам, и все эти порученные ему припасы, с удовольствием принял предложение, и оба приятеля, бережно забрав кульки и картонки, вошли в заведение, чтобы наскоро раздавить по сорокоушке.
- А то мне надо, кум, торопиться, - говорил Егоров, процеживая водку с медленностью настоящего пьяницы.
- То-то я и говорю... И мне нужно, кум.
Был одиннадцатый час вечера, а Егоров еще не возвращался. Адмиральша сперва вздыхала, потом злилась и наконец пришла в отчаяние. Ведь это ужасно! К ней обещали приехать разгавливаться некоторые близкие знакомые и... и до сих пор ничего нет!
Нечего и говорить, что более всего досталось адмиралу.
- Вон ваш преданный и верный человек... Нечего сказать, хорош! Первый раз я решилась дать ему поручение...
- Да ты не волнуйся, Катенька!.. Он все принесет! - успокаивал жену адмирал, давно уже и сам волновавшийся, так как знал, что если Егоров не удержится и выпьет, то беда.
- Как тут не волноваться?.. Это ведь бог знает что такое... И ты еще держишь при себе такого пьяницу... Неужели и после этого ты не прогонишь его?..
- Но, Катенька...
- Ах, что вы все: Катенька да Катенька!.. Это наконец, просто глупо! - воскликнула Катенька с раздражением и заперлась в спальне.
Адмирал взбешенный ходил по кабинету, мысленно осыпая Егорова самою отборною бранью, какую он позволял себе только в море.
Уж он хотел было идти к жене и предложить ехать немедленно в лавки и все купить, как в кабинет вбежала жена и крикнула голосом, полным раздражения:
- Подите... полюбуйтесь, что привез ваш преданный человек! Идите!
Адмирал покорно и с виноватым видом пошел вслед за женой в столовую, и - о ужас! - вместо двух пасох были какие-то приплюснутые лепешки. По счастию, окорока, поросенок и куличи были целы.
- Ах, мерзавец! - проговорил только адмирал.
- Как же мы будем без пасхи! - охала адмиральша.
Адмирал тотчас же велел лакею ехать за пасхами и крикнул:
- Позвать сюда Егорова!..
Через минуту-другую в столовую вошел Егоров. Он довольно твердо держался на ногах, хотя и был сильно пьян.
- Христос воскресе, Лександра Иваныч... Виноват, ваше превосходительство... Это точно, помял пасхи... потому кума встрел... - говорил Егоров заплетающимся языком.
- Он совсем пьян! - промолвила в ужасе адмиральша.
- Точно так, ваше превосходительство... Пьян, но вас это не касается... Я Лександры Иваныча вестовой, а не ваш. Адмиральский слуга... Пусть он меня расказнит!.. Бейте меня, Лександра Иваныч, подлеца... Не жалейте Егорова за пасхи... Все от вас приму, потому жалко мне вас... Жили мы, слава богу, прежде хорошо, а как вы на старости лет...
- Вон! - заревел адмирал и вытолкал Егорова из столовой.
Целую неделю Егоров пьянствовал и, отрезвившись, явился к адмиралу и просил его "увольнить".
Но адмирал, уже упросивший жену простить Егорова и, взявши с нее слово никуда его не посылать, не уволил Егорова и летом взял с собой в плаванье.
Впервые - в сборнике "Новые морские рассказы и "Маленькие моряки", СПб., 1895.