Станюкович Константин Михайлович - На уроке

  

  

  

  

   Глухая осень. Дождь зарядил с ночи и мелкой дробью барабанит по крышам и окнам. Пасмурное, мокрое, петербургское утро, такое, когда, ворча и хмурясь, с неохотой расстаешься с теплою постелью, гонимый нуждою на мокрую улицу.

   Сумрачно показалось утро на улице, но еще сумрачней заглянуло оно в узкий переулок на Петербургской стороне и пробралось через мокрый серый забор в небольшую комнату надворного строения. Серым полусветом осветило оно бедную обстановку в комнате: стол, прислонившийся к стене, о трех ножках, этажерку с книгами и маленький клеенчатый диванчик... На нем, свернувшись клубком, лежал молодой человек, покрытый шинелью.

   Из себя молодой человек худощав, чуть-чуть бледен. Глаза неглупые, серые с блеском; волосы темные, кудреватые, откинулись назад, оставляя открытым большой широкий лоб. Общее впечатление: энергичное, хорошее лицо с добродушной, несколько лукавой улыбкой, показывающей в характере долю юмора.

   Ворошилов только что проснулся. Он протер глаза, приподнялся и взглянул в окно. Увидав дождь, Ворошилов слегка поморщился и, взяв с полу сапоги, внимательно их осмотрел. Подметки на сапогах были истерты, и огромные дыры на каждом сапоге зияли темными пропастями.

   - Эка, как скоро носятся! - проговорил Ворошилов и стал одеваться.

   Скоро Ворошилов был готов. Исправив свое старенькое, много поношенное платье, молодой человек подошел к этажерке и не без аппетита принялся за ломоть ситника.

   "Чай, Агафья опять самовар предложит!" - подумал он.

   И только что пробежала эта мысль, как в комнату вошла кухарка Агафья и сказала:

   - Давать, что ли, самовар?

   - Нет, Агафья, не давать. Что-то не хочется сегодня чаю.

   Однако Агафья заподозрила искренность отказа. Она находила несколько странным не желать по утрам (особенно по таким сырым, холодным утрам!) горячего чаю или кофе, а жилец (вспомнила Агафья) вот уже дней с десять как на вопросы агафьины: "давать ли самовар?" - отвечал: "не хочется".

   Агафья нерешительно мялась на пороге. Ее рябое, покрытое оспенными ямками, рыжеватое, доброе лицо выражало некоторую внутреннюю борьбу. Заскорузлые ее пальцы вовсе без пути шмыгали по стене, а глаза - тусклые, старые такие глаза! - не в меру часто моргали.

   - Вы бы, Николай Николаич, - наконец сказала кухарка, - выпили бы чайку, право. У меня чай и сахар есть, коли не побрезгуете. Лишние! - добавила старуха.

   - Спасибо, Агафья. Не хочется.

   - Ведь этак и заболеть недолго. Встамши, надо горячее. Без горячего - нельзя.

   - Можно! - улыбнулся Ворошилов. - Вот на урок пойду - там выпью.

   - Ну, как знаешь! - с сердцем воркнула Агафья и вышла вон.

   На кухне Агафья стала чистить сапоги другим жильцам и вспомнила про то, что у Ворошилова сапоги худы.

   "Эка сиротливый!.." - подумала кухарка.

   Молодой человек внушал Агафье большое участие, и она словно бы мать заботилась о Ворошилове. То без просьбы с его стороны латочку к его жилетке прикинет, то украдкой рубашку ему выстирает, то - случалось - побольше дровец в его комнату принесет, несмотря на хозяйкину воркотню. Агафья сама была одинокая старуха - родные были далеко, в Пермской губернии - и искренно жалела одинокого Ворошилова.

   - И не дает бог ему счастья!.. Все доброта! - не без злобы к этому качеству, проговорила Агафья и остановилась чистить сапоги.

   С минуту она раздумывала. Потом подошла к своей кровати, оглядываясь, достала из-под нее маленький красный сундучишко и, сняв с образка ключ, отперла сундук. В агафьином сундуке было много всякой дряни, которую тем не менее Агафья очень берегла и не без гордости звала своим имением. Имение это было разнообразно; в сундуке была всякая всячина: старый подсвечник из томпаковой меди несколько тряпья, дырявая тальма , несколько изорванных детских сорочек, бронзовая цепочка, купленная несколько лет тому назад для некоего городового, обещавшего на ней жениться, две-три пустых помадных банки, словом, немало всякого хлама, собранного Агафьей во время мыканья "по людям". Раскопав этот хлам, Агафья добралась до заветного уголка и вытащила оттуда старое порыжелое портмоне. В нем было на десять рублей бумажками и рубля на три мелочи. Агафья, крадучись, пересчитала деньги, прикопленные несколькими годами подневольного житья, и тут же ей вспомнилось:

   - Кабы не этот рыжий дьявол, было бы шестнадцать рублей!.. Эх, мазурики!

   Воспоминание это относилось, конечно, к городовому, который, заняв у Агафьи три рубля и поклявшись перед образом, что на будущей же неделе женится, мало того что не женился и не отдал денег, но даже с тех пор и не показывался на глаза.

   - Без них и лучше! По крайности имение целое будет! - вздохнула Агафья, пересматривая свои капиталы.

   Сперва кухарка отложила на кровать синенькую с твердою решимостью в глазах, но через минуту сердце ее сжалось тоской. Она жалобно посмотрела на пятирублевую бумажку, словно бы, расставаясь с ней, она расставалась с любимым ребенком изо всего семейства.

   - Довольно с него и трех! - блеснуло в агафьиной голове, и кухарка положила пятирублевую бумажку обратно в портмоне.

   Бережно уложив имение и замкнув сундучишко, Агафья положила зелененькую в карман и несколько робко вошла в комнату Ворошилова.

   - Николай Николаич. А что я вам скажу? - начала Агафья.

   - А что, Агафьюшка? - спросил Ворошилов.

   Кухарка опять заметалась и стала снова без пути скрести пальцами о стену.

   - Я бы вас, Николай Николаич, попросила... (Тут Агафья поперхнулась, точно у нее кусок в горле засел.) Я говорю, Николай Николаич, что так как теперича... Но только вы... (Агафья решительно стала заикаться, и ее добрые глаза моргали без зазрения совести.) Зачем же быть гордыми? Я, то исть, от сердца... И сам господь бог повелел... Возьмите вот три рубля! - наконец выговорила старуха и, вся покрасневшая, подала дрожащей рукой бумажку Ворошилову.

   Молодой человек ничего не сказал, только пожал агафьину руку и заметил спустя несколько времени:

   - Спасибо, Агафья. Только, чай, у вас у самой не густо денег?

   - Есть еще. Только вы, Николай Николаич, не обидьте. Отдадите, когда бог поможет.

   Капли пота струились по лицу кухарки, когда она вышла из комнаты к себе на кухню. Точно она какое-то трудное дело свершила. Но, свершив его, - она боялась, что Ворошилов откажется, - она повеселела и весь остальной день сносила хозяйкину воркотню, не огрызаясь, хотя огрызаться была мастерица, и даже вычистила маленькому хозяйскому сынишке башмаки, что делала крайне редко и что свидетельствовало о ее добром расположении духа.

   Ворошилов ходил из угла в угол и только повторял:

   - Экая деликатная! И откуда только набралась она этой тонины!

   Потом подошел к столу и заглянул в свою расходную книжку. В ней было изображено следующее:

  

   Расходы (примерные) на ноябрь.

  

   Матушке отослать 5 р.

   За квартиру 6 "

   На стол 5 "

   Фуражку новую 1 "

   Сапоги 3 "

   На покупку книг 3 "

   Четверку чаю - 25 к.

   Три фунта сахару - 50 "

   Стирка белья - 75 "

   Табак и гильзы - 75 "

   За чтение в библиотеку - 50 "

   Уплатить долгу 2 -

   Разные расходы 3 -

   -

   Итого . . . . . . . 30 р. 75 к.

  

   - Надо сократить расходы! Эх, кабы Буковнин дал сегодня денег! - подумал молодой человек.

   Немного спустя Ворошилов шел на урок, на Английский проспект. Дождь не унимался и заставлял молодого человека прибавить шагу. Через час Ворошилов позвонил у дверей квартиры Петра Ивановича Буковнина.

  

  

   Семейство Буковниных сидело еще за самоваром, когда в столовую вошел Ворошилов. Петр Иваныч - пожилой господин, лет сорока пяти, в халате, с сигарой в зубах, поспешил приветливо пожать Ворошилову руку и добродушно пригласил его выпить чаю.

   - На дворе холодно. Вы, Николай Николаевич, верно, озябли, - заметил он и обратился к жене:

   - Соня! Налей-ка поскорей Николай Николаевичу чаю...

   Молодая и красивая брюнетка в белом пеньюаре налила чаю и, подавая молодому человеку, улыбнулась и сказала:

   - Смотрите, не обожгитесь. Горячий!..

   - Не обожгусь!..

   - Ну, батенька, каково мои гвардейцы успевают? Только вы не хвалите их, а правду говорите.

   Два маленькие мальчика - сыновья Буковнина - посмотрели на Ворошилова и покраснели.

   - Небось, заранее стыдно, что Николай Николаевич побранит? - засмеялся Петр Иванович.

   - Ничего. Учатся хорошо, - ответил Ворошилов.

   - Ну, а Соня как?.. - спросил Буковнин.

   - Софья Ивановна только присутствует при уроках...

   - И меня, Pierre, в ученицы записал?.. - надула губки молодая дама.

   - Усердна уж очень стала... Видно, охота учиться! - несколько сухо сказал муж.

   Ворошилов хотел было ответить, что Софья Ивановна не учится, а только ему мешает, но промолчал и усердно допил свой стакан.

   Через несколько времени дети с Ворошиловым пошли в классную комнату. Скоро туда пришла и Софья Ивановна.

   Ворошилов и не подозревал, что имел несчастие понравиться молодой женщине. Правда, он несколько удивился и даже сконфузился, когда, месяца три тому назад, Софья Ивановна пришла в классную комнату и просила позволения присутствовать при уроках. "Верно, от скуки", - подумал Ворошилов и спокойно продолжал урок. Но, когда Софья Ивановна и на следующий день пришла в классную, Ворошилов даже несколько осердился. "Чего ей надо? Уж не за благонамеренностью ли уроков наблюдать?" Но барыня продолжала аккуратно приходить на уроки и сидела очень смирно. Мало-помалу Ворошилов привык к присутствию молодой женщины и не обращал на нее внимания.

   Раз только он заметил, что молодая женщина на него пристально смотрит. Он взглянул на нее. Она сконфузилась.

   Что-то неопределенное, не то насмешка, не то сочувствие, промелькнуло у Ворошилова.

   "Какой красивый однако этот учитель!" - подумала Софья Ивановна.

   И молодая женщина стала мечтать далее. Конечно, мечты эти касались молодого человека. Софья Ивановна мысленно сравнивала красивую молодую фигуру Ворошилова с толстым, не совсем уклюжим, седоватым Петром Ивановичем и находила, что Ворошилову было бы лучше на месте Петра Ивановича. "Если б его одеть в мужнин мундир да повести на бал, он бы произвел впечатление... Экие у него густые волосы!"

   - Да не так! - раздался голос Ворошилова, внимательно следящего за задачей. - Ну, помножьте дробь на дробь. Как помножить дробь на дробь?..

   - Надо числителя одной дроби помножить на знаменателя другой... - запищал мальчуган.

   "Все дроби на уме. Экий медведь! На меня и не смотрит!" - подумала Софья Ивановна.

   Ворошилов поднял голову, встретился со взглядом молодой женщины и невольно проговорил про себя:

   - Чего она все...

   И продолжал рассказывать о дробях. Впрочем, искоса раза два взглянул на молодую женщину.

   "Хороша!" - промелькнуло у него в голове.

   - Что же дальше будет? - спросил он у ученика.

   Брюнетка улыбнулась, точно этот вопрос относился к ней.

   "В самом деле, что ж дальше будет? - подумала она. - А ничего. Отчего ж и не пококетничать с этим медведем?" - пронеслось в ее хорошенькой головке.

  

  

   Ворошилов хмуро сидел за уроком, а Софья Ивановна, как нарочно, все улыбалась да шутила.

   - Отчего вы все моих пасынков мучите, Николай Николаевич?

   - Как мучу?..

   - Да так. Все уроки да уроки. Вы бы что-нибудь веселей умножения рассказали.

   - Петр Иванович мне не за сказки деньги платит! - проговорил Ворошилов и продолжал занятия.

   Софья Ивановна несколько времени помолчала и потом спросила:

   - Неужто, мосье Ворошилов, у вас все математика на уме?

   - Нет, не все!..

   - А я думала, что только математика! - проговорила молодая женщина и рассмеялась.

   "Кокетничает! - подумал Ворошилов... И если муж ревнив..."

   - Впрочем, я уйду... я вам мешаю! - снова начала Софья Ивановна.

   - Да. Время на разговоры уходит...

   - Ну, я буду сидеть смирно... Дети! И вы сидите смирно и слушайте ученого человека.

   Когда кончился урок и Ворошилов было хотел уходить, Софья Ивановна остановила его и сказала:

   - Куда ж вы, уж бежать?

   И так ласково взглянула на него.

   - Пора домой! - отвечал молодой человек и снова подумал: "А ведь хороша эта кокетка!"

   Ворошилов шел домой недовольный. Во-первых, у Петра Ивановича он не спросил денег - как-то не пришлось, - а во-вторых, вместо математических выкладок, которые предстояло ему сделать дома (он был студент математического факультета), в голову его лезла "все несообразность", как он в сердцах назвал образ красивой женщины, закрадывавшийся, помимо его воли, в голову.

   - Экий я глупый! Ну что изо всего этого выйдет? - поставил он себе ясный вопрос, придя домой.

   И в тот же вечер отвечал на него, рассмеявшись:

   - Всего верней, что добрейший Петр Иваныч откажет мне от урока, и тогда опять зубы на полку... Надо держать ухо востро!..

   В тот же самый вечер Петр Иваныч, сидя за вечерним чаем, очевидно, был не в духе и косо глядел на жену. Сперва он, было, ничего не хотел ей говорить, но наконец не выдержал и сказал:

   - Соня!.. Неужели тебе не надоело сидеть в классной?..

   - А это тебе мешает, Pierre?

   - Это мне, Соня, не нравится!..

   - А отчего? позвольте вас спросить, - улыбнулась Софья Ивановна.

   - Оттого... - сконфузился Петр Иванович, - оттого... Ну, я этого не хочу!..

   - Опять сиена ревности? - подсмеялась жена.

   - И ты не будешь сидеть, или я откажу Ворошилову! - вспылил Петр Иваныч и, отодвинув стакан, быстро встал со стула и поплелся в кабинет, где долго просидел, задумавшись.

  

  

   На другой день Ворошилов сидел на уроке суровей обыкновенного и, когда явилась Софья Ивановна, он ей поклонился и затем ни разу на нее не взглянул. Когда она спросила его: "отчего он такой сердитый?", он довольно сухо ответил, что не совсем здоров, и продолжал объяснять ученикам положение городов на карте. А Софья Ивановна, как нарочно, облокотилась на руки и упорно глядела на Ворошилова.

   "Экая беспокойная! - подумал молодой человек. - Тебе хорошо шутить, а мне ведь от уроков откажут!"

   "И не взглянет медведь!" - думала молодая женщина и продолжала кокетничать, довольная, что убьет часа два времени.

   Отворилась дверь, и вошел Петр Иваныч. Он был краснее обыкновенного и несколько смутился, подавая руку Ворошилову. Буковнин сердито взглянул на жену и спросил Ворошилова:

   - Что, Николай Николаевич, успевают молодцы?

   - Успевают!

   - Скоро и в гимназию можно... Соня! - обратился Петр Иваныч к жене. - Ты бы пошла распорядилась, тебя повар ждет в столовой...

   Молодая женщина улыбнулась и вышла из комнаты. Петр Иваныч, понуря голову, поплелся за ней, потрепав по щекам обоих сыновей.

   "Решительно потеряю урок. Петр Иваныч ревнует. Причем же я-то тут?.." - подумал Ворошилов.

   А в столовой в это время шла супружеская сцена:

   - Софья Ивановна! Вы хотите, чтоб я отказал Ворошилову?

   - Опять? - упрекнула жена.

   - Да, опять! Это стыдно!

   - Что стыдно?

   - Да сидеть с ним...

   - Ха-ха-ха... Вот Отелло!..

   - К чему же вы меня раздражаете?..

   - А к чему вы мне мешаете учиться?

   - Не говорите вздору... Он вам нравится.

   - А хоть бы и нравился?..

   - Софья Ивановна! - крикнул муж.

   - Петр Иваныч! - ответила жена.

   - Если завтра я вас увижу в классной...

   - Что тогда?

   - Ты увидишь! - крикнул рассердившийся муж и хлопнул дверью.

  

  

   "Ну, слава богу, нет ее сегодня!" - подумал Ворошилов, усаживаясь на следующий день с детьми за стол и приготовляя тетрадки для диктовки.

   - Ну, господа, готовы? - спросил он мальчиков.

   - Готовы!

   - Пишите: У бурмистра Власа... "Верно, после бала спит и хорошо делает!" Написали?

   - Власа... - повторили дети.

   - Бабушка Ненила... "Сегодня попрошу у Петра Иваныча десять рублей! - мечтал Ворошилов. - Верно, даст, завтра первое число!.." Починить избушку... "Куплю сапоги... Этот старший туповат!.." Лесу попросила... Точка.

   Из спальни послышались рыдания.

   - Лесу попросила... Написали? - громко повторил Ворошилов. "Верно, семейная драма! - подумал он. - Петр Иваныч с Софьей Ивановной вовсе не пара!"

   Из-за двери доносился резкий голос Буковнина. Слышались отрывочные фразы:

   - Я от жены требую... Я вас взял в одной юбке... Я не позволю шутить!

   - Отвечал, нет лесу... - диктовал Ворошилов.

   - Ведь это бог знает что! - раздавался голос в спальне. - Постыдитесь!..

   Рыдания становились сильней.

   - "Шибкая сцена ревности..." И не жди, не будет, - громко произнес Ворошилов, желая показать, что он ничего не слышит.

   - Скандал в доме! Вешаться на шею!.. Дети! - бушевал голос Буковнина.

   Нет ответа. Слезы.

   - "Минуй меня сия чаша!.." Вот приедет барин, - продолжал Ворошилов еще громче. - Написали?..

   Но дети остановились, и младший заметил:

   - Это папа мамашу бранит?

   - Пишите же: вот приедет барин...

   Но мальчик не слушал и продолжал:

   - Папа иногда сердитый бывает...

   В спальне стихло. Дети продолжали диктовку. Когда урок был окончен, лакей попросил Ворошилова в кабинет к Петру Ивановичу.

   Когда Ворошилов вошел в кабинет, Петр Иваныч заговорил смущенным голосом, опустив глаза вниз:

   - Вы извините меня, Николай Николаевич... Но я нашел более удобным... Конечно, вы прекрасно преподаете, но я бы хотел...

   Буковнин остановился и жалобно взглянул на Ворошилова.

   - Я бы хотел...

   - Вы, вероятно, желаете определить детей куда-нибудь в заведение? - пришел к нему на помощь Ворошилов.

   - Да... именно!.. - весело сказал Петр Иванович.

   - Так я больше не приду...

   - Извините меня... так внезапно...

   - Что ж делать! Имею честь кланяться!..

   - Прощайте, Николай Николаич, мне, право, совестно... но только детей в заведение пора!..

   И, когда Ворошилов ушел за двери, у Буковнина точно гора с плеч свалилась, и он сказал:

   - Баста учителей приглашать! Как раз жена сбежит, как описывают в романах.

  

  

   "Разыгралось-таки драматическое представление", - думал Ворошилов, возвращаясь на Петербургскую сторону. Дождь хлестал ему прямо в лицо, но он не замечал этого, думая о случившемся. - "Эка кого приревновал! А я-то чем виноват? Опять ищи уроков! Фу, ты!"

   И Ворошилов даже выругался.

   Вернувшись домой, Ворошилов сел писать письмо к матери, в котором извинялся, что третьего числа она не получит ежемесячно посылаемых пяти рублей. "Случай такой вышел, - писал он, - нежданно-негаданно отказали от урока, но ты, матушка, не беспокойся; я опять найду урок; только постараюсь найти урок там, где жена любит мужа и с нашим братом, голяком, не балуется". Затем, в письме Ворошилов не без юмора рассказал о случившемся и прибавил: "Верно, супруги помирятся, и барыня плакать не будет, а успокоится, найдя отраду своему сердцу в более изящном юноше, чем твой сын. Опыт заставит ее обманывать своего мужа остроумнее".

   В тот же день Ворошилов пошел к приятелям и рассказал о своем горе. Приятели обещали сыскать урок.

   С полмесяца поголодал он и хоть утверждал, что чаю не хочется, тем не менее Агафья заставляла его пить лишний ее чай и изредка приносила ему обедать.

   Через полмесяца Ворошилов получил урок за тридцать рублей в месяц и снова ожил. Живет он по-прежнему впроголодь и скоро будет держать экзамен. Так живут многие из учащихся молодых людей. Еще хуже живут! Куда хуже!

  

   Впервые - в журнале "Искра", 1869, N 6.

  

   Томпаковая медь - специальный сплав меди с цинком, разновидность латуни, применяемая для производства хозяйственных предметов.

  

   Тальма - женская длинная накидка без рукавов.

  

   "У бурмистра Власа..." - из стихотворения Н.А.Некрасова "Забытая деревня" (1855).

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   7

   Константин Михайлович Станюкович: "На уроке"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru