Станюкович Константин Михайлович - Из-за пустяков

   Полковница выслушала и остолбенела от изумления.

   - Когда я прочла это, маменька, мне чуть не сделалось дурно... Вы тогда иначе рассказывали...

   - И ты веришь газете, а не веришь брату!? - воскликнула мать. - Все, что здесь написано, все это вот что... тьфу, тьфу и тьфу!

   С этими словами полковница даже забыла, что пол уже вычищен, вырвала из рук дочери газету и, бросая ее на пол, плюнула три раза.

   - Ах, маменька, какая вы, право... Ведь нет дыма без огня! Даже и то, что Митя высказывал, очень не рекомендует его... Не перебивайте меня: дайте мне досказать, маменька, пожалуйста. Я приехала к вам не для ссоры, а чтоб поговорить с вами, как дочь, как друг... Мне, конечно, жаль Митю, как брата, но, с другой стороны, за что его жалеть, если он всех нас не жалеет? Вообще Митя странно себя ведет: не окончил курса, был в деревне учителем, менял места, преднамеренно избегает положения, которое необходимо иметь каждому честному и порядочному человеку... одним словом...

   У полковницы давно клокотало в груди, но она сдерживала себя, желая выслушать до конца. Наденька продолжала:

   - И вы, маменька, уж извините, слишком доверчивы. Станет вам Митя открываться, как же! Он, быть может, мало ли с кем видится, мало ли что замышляет!.. Ему терять нечего, а нам с мужем... И теперь! Могут узнать, что брат жены товарища прокурора исключен за предосудительные взгляды. Очень приятно!.. Вы хорошо бы сделали, маменька, если б поговорили с Митей, чтоб он, знаете ли, лучше куда-нибудь уехал отсюда... мы бываем у вас... вы понимаете, маменька, наше положение?.. И, наконец, мало ли что может случиться! Ни за кого нельзя ручаться... Для таких людей нет ничего святого, маменька... К сожалению, и за брата нельзя ручаться... Он всегда...

   - Это ты что? Мужнины слова повторяешь! - не могла уже более слушать полковница. - Такой подлости сама ты не выдумала бы... И ты смела приехать ко мне предлагать выгнать Митю?.. - проговорила, задыхаясь, полковница.

   - Я, маменька, не маленькая, понимаю вещи... Я ничего не предлагаю, но только приехала сказать, что из-за какого-нибудь безумного дурака мы не желаем рисковать своим положением, будущностью детей... Как вам угодно, но только не сердитесь, маменька, мы должны отказаться от удовольствия посещать вас, если брат будет жить с вами. Я сама мать...

   - Вон, сию же минуту вон!.. - разразилась наконец полковница, не помня себя от бешенства. - Ишь, с чем пожаловала!.. Прогони сына... Ах, ты... Да если бы он в самом деле был преступник, так я не отреклась бы от него, а то для вас... Вы с муженьком уже давно от меня глаза воротите... Вон... вон, подлая тварь!

   И полковница заметалась, как бешеная, по комнате.

   - Что за выражения! Вы, кажется, по-прежнему заимствуете их на Сенной{205}! - презрительно сказала Наденька, с достоинством выходя из гостиной.

   - Вон, подлая!.. Ирина! - гремела полковница, - эту даму никогда не принимать... Слышишь!

   - Очень нужно приезжать!

   Долго еще не могла придти в себя полковница. Долго еще она ходила по комнате... "Родная дочь... Хороша! Такая подлость... Недаром брат Андрей всегда ее не любил..." В голове у бедной полковницы был какой-то хаос. Родная дочь, газета, Митя, "дальнейший ход", все эти слова проносились бестолково в ее голове, раздражали и хватали ее за сердце. Поступок дочери поразил ее своей неожиданностью. Этого она не ожидала. Даже и такая крепкая старуха, как полковница, не выдержала и, после сильного припадка гнева, пришла в свою комнату, бросилась в постель и зарыдала, как беспомощный ребенок.

  

  

  

   Но мысль о "подлой" газете, которая лежала там, в гостиной, скоро подняла на ноги полковницу и возвратила к ней обычную энергию. Она еще раз перечла ненавистный параграф и сожалела, что не она, а адмирал будет объясняться с директором правления. Вот какую гадость напечатали!.. Решить самой написать опровержение, чтобы послать в газету, было делом недолгого раздумья... Однако и беседа дочери и эта газета несколько смутили ее. "А что, если в самом деле, Митя?.." - подумала она с ужасом.

   Когда Митя вернулся домой, она пошла к нему в комнату и сделала ему следующий краткий допрос:

   - Послушай, Митя, ты правду мне сказал: ничего такого не говорил там?

   - Я вам объяснил. Сами видите, что ничего такого.

   - Хорошо. А с какими-нибудь подозрительными лицами ты не знаком?

   - Что вы, маменька! У меня и вообще-то мало знакомых, вы знаете их. Что в них подозрительного?

   - А каких-нибудь там запрещенных книг не держишь?

   - Да что вы!

   - Читаешь, может быть? Ты от матери, Митя, не скрывай.

   - Ей-богу, ни разу не читал. Где их достать!

   - Ну, ладно, Митя. Так посмотри-ка, какую пасквиль про тебя напечатали. Сегодня твоя сестрица привезла. Ты к ним не ходи, Митя, слышишь... Она боится... карьеру, видишь ли, ты им испортишь.

   Молодой человек улыбнулся, пожав плечами, взял газету и стал читать.

   - Все вздор. Никакие товарищи не возмущались, напротив все, большинство меня же поддерживало в споре... Вся статья - вранье, - проговорил он. - Теперь много, маменька, пакостей печатают! И из-за чего только историю раздули!.. - прибавил Дмитрий Алексеевич, на которого однако слова статьи "дальнейший ход" произвели не особенно приятное впечатление. - Еще слава богу, что всю фамилию не напечатали.

   - А вот я сама их пропечатаю!.. - вдруг заявила полковница.

   - Что вы, маменька? - испугался Дмитрий Алексеевич.

   - Я покажу - какая я маменька, если ты такой рохля! - проговорила мать, выходя из комнаты сына.

   Целый вечер она сидела взаперти у себя в комнате, сочиняя ответ. Много листов она перепортила и наконец остановилась на следующем литературном произведении, которое перечла не без некоторого авторского удовольствия:

  

   "Господин редактор!

   Я удивляюсь, как в такой серьезной газете, как Ваша, Вы решились поместить подлую и нелепую ложь, касающуюся моего сына, выдуманную каким-нибудь негодяем, благоразумно скрывшим свою фамилию. Тень, кидаемая на моего сына, ложится и на меня, а потому, милостивый государь, как мать и вдова подполковника, кровью доказавшего преданность престолу и отечеству, я уведомляю Вас, что все Вами лживо напечатанное есть гнусная и презренная выдумка. Никаких возмутительных разговоров сын мой, обозначенный в статье буквою К., не вел и вести не станет, и никогда товарищи его не просили сына оставлять службу. Уволил его, без всякой причины, директор правления, получивший презренные сведения по доносу наушника. Предоставляю судить о благородстве такого поступка Вам, г. редактор, а я с своей стороны могу присовокупить, что вышеизложенное могут подтвердить все служащие в правлении, конечно, кроме наушника, лишившего неповинного сына места. Прошу письмо мое напечатать, дабы исправить вред незапятнанной репутации как моего невинного сына, так и моей, а равно успокоить прах моего мужа, прослужившего тридцать пять лет беспорочно и умершего от ран на поле чести. Печатать такие пасквили довольно подло, многоуважаемый редактор. Остаюсь вдова-подполковница, Мария Кропотова".

  

   - Что ты скажешь, Митя, насчет этого письма, а? - спрашивала полковница сына, прочитав ему свое произведение.

   Сын испугался.

   - Вы хотите его послать?

   - А ты думал как? Не для себя же я его писала.

   - Что вы, маменька... Бросьте лучше его в печку.

   - Это почему? Разве худо написано?

   - Право, бросьте... Написано оно недурно, но не поднимайте вы этой глупой истории.

   - Ах, ты, трус, трус!.. Какая тут история? Разве можно так оставить это дело... Или, может быть, ты в самом деле говорил возмутительные речи?

   - Ничего я не говорил, уверяю вас, а все-таки прошу вас, не посылайте письма. И наконец я сам могу написать... я не малолетний, чтоб за меня вы писали.

   Больших трудов стоило сыну уговорить полковницу хоть посоветоваться с дядей Андреем.

   - На это я согласна. Но, во всяком случае, так оставить нельзя... Эх, ты... тюлень, тюлень... Даже на пасквиль не умеешь ответить, а тоже фанаберия!..

   "История" с Дмитрием Алексеевичем стала известна среди родных и знакомых. Они приходили, под видом участия, узнать, в чем дело, и Марья Ивановна несколько раз повторяла, какую подлость сделали с Митей. Однако многие родственники были убеждены, что Дмитрий Алексеевич, в самом деле, подозрительный человек, и Дмитрий Алексеевич очутился в глазах некоторых в положении зачумленного. Полковница негодовала, узнав как-то стороной о таких сплетнях. К довершению всего, через неделю после происшествия, полковница получила от старшего сына, Феди, письмо, начало которого было следующее:

  

   "Дорогая маменька!

   С прискорбием узнал я из вашего письма, что брат Дмитрий опять лишился места, и хоть вы пишете, что по проискам других, но стороной я узнал, что тут не одни происки, а также и вина брата. Как мне ни жаль его, маменька, я принужден откровенно сказать, что с его стороны наконец просто недобросовестно до сих пор вести неопределенное существование и, таким образом, быть вам в тягость. Нельзя же в самом деле оставаться век свой младенцем! Хоть брата бог не наградил большим умом, но не настолько обидел его, чтобы он не мог сообразить нелепости всех своих поступков. Я слышал, что он лишился места, позволив себе высказывать мнения, едва ли уместные и своевременные. Это похоже на него, и я, как любящий брат, решаюсь просить вас, маменька, внушить брату, - он вас слушает и уважает, - что его поведение компрометирует всех его близких и может окончиться печально для него самого. Все мы понимаем, не хуже, если не лучше его, что жизнь представляет многие несовершенства; но несовершенства эти, во-первых, условны, а во-вторых, вовсе и не таковы, какими их желают представить люди, знакомые с жизнью по книгам и пустым односторонним статьям или вовсе ни с чем не знакомые, а воображающие себя умнее других. Едва ли глупый идеализм брата, его неумение обойти подводные камни практической жизни и примириться с необходимым злом жизненной карьеры, не способен увлечь его на путь очень опасный. К прискорбию, мы видим, к чему он приводит. Да сохранит нас всех господь бог от этого несчастия, но я боюсь, что бедный брат уже стоит на этом пути. Если мои предположения справедливы, то пусть он не считает меня братом, как ни больно мне лишиться брата.

   Еще другая нерадостная весть, маменька: бедная сестра Наденька очень огорчена вашим к ней отношением..."

  

   Дальше полковница уже не читала... С нее было вполне довольно прочитанного, чтобы из груди ее вырвался отчаянный крик: "Подлец!"

   Она с этих пор еще более привязалась к Мите, словно в отместку, что ее хотят непременно отдалить от него. Митя сделался ее кумиром. Она перессорилась со всеми родными, которые только осмеливались отзываться о нем двусмысленно. Своей двоюродной сестре она даже так энергично показала дверь, что в Коломне долго еще ходил рассказ об этом происшествии.

   Но замечательнее всего в этой трагикомической истории было то, что виновник этой бури, о котором, благодаря сплетням, в Коломне слагались целые легенды, ни малейшим образом не был причастен ко всем этим обвинениям и предостережениям родных и знакомых. Это был самый скромный и непритязательный господин, меланхолик по натуре, скорее робкий, чем смелый, не предъявлявший к жизни никаких особенных претензий. Никогда и ни в каких "предосудительных" поступках он не был замешан, с "подозрительными" людьми знакомств не водил, в своих мечтах летал невысоко, словом - этот Дмитрий Алексеевич Кропотов, выброшенный в один день на улицу, был один из тех многих, самых обыкновенных смертных, простых, слабых, ничем особенно не выдающихся, у которых только еще не заглохли инстинкты правды, совесть не подвела итогов, и сердце не потеряло способности биться и трепетать при виде бесчеловечия и несправедливости и наконец, переполненное, порой давало о себе знать робким словом негодования, участия, сожаления...

   Вот вся вина этих людей.

  

  

  

   Андрей Иванович не ошибся в своем предположении. Он потерпел полную неудачу в своей миссии, несмотря на мундир и ордена, надетые им для свидания с г. директором правления. Не старый еще, пухлый, подслеповатый директор объяснился с ним весьма любезно, но вежливо дал понять, что решение, принятое относительно Кропотова, бесповоротно. Он дипломатически отвергал какую бы то ни было "политическую причину" увольнения, но зато и уклонился от объяснения других причин. Адмиралу, как он потом рассказывал, "очень хотелось плюнуть этой каналье в морду", но он благоразумно от этого воздержался, к искренней горести полковницы. Она однако вовсе не намерена была оставить дело так. "Я доберусь до него!" - объявила она и решительно потребовала адрес председателя совета, чтоб изложить ему обстоятельства дела. - "Пусть он узнает!" Напрасно брат отсоветовал ей даром "портить кровь". Она была непреклонна, и адрес ей дан.

   Вместе с известием о неудаче своей миссии адмирал принес и более приятное известие: в одном частном обществе открывается вакансия, и старый товарищ его дал рекомендательное письмо Дмитрию Алексеевичу, которое тут же и было вручено Мите. Полковница, конечно, обрадовалась и благодарила брата, а сыну она по этому поводу сказала:

   - Смотри, Митя, если поступишь на место - молчи, так-таки и молчи... Никаких разговоров. Оно лучше!

   - Д-да... Помалчивай, брат, помалчивай, Митя! - подтвердил и адмирал, прощаясь и обещая завтра придти узнать о результатах.

   На следующий день полковница облеклась в шелковое платье, которому было, кажется, лет двадцать, надела новые перчатки, праздничную шляпку и вышла вместе с сыном из дому. Сын на дороге пробовал было ее остановить от визита к председателю совета, но она была неумолима. Она так дело оставить не может.

   - Ты иди себе, Митя, в Общество, а меня оставь... Я еще зайду в церковь! - прибавила она, перекрестив незаметно сына. - Пошли тебе господь удачу!

   Во втором часу полковница вернулась домой. Адмирал, дожидавшийся ее, сразу догадался по взволнованному, возбужденному лицу сестры, что поход ее не был удачен. Она сбросила с себя тальму, швырнула на стол шляпку и крикнула:

   - Ну ж и люди, братец!..

   - Неудача?

   - Я сперва рассказала ему, - продолжала она прерывающимся голосом, - все как следует, самым деликатным тоном; он внимательно слушал, а потом, когда я кончила: "Не мое, говорит, дело"...

   - Что же дальше? - с беспокойством спросил брат.

   - Дальше? Что дальше?.. Дальше я начала говорить. Ну уж, признаться, не выдержала, братец, и наговорила ему... Он будет помнить. Пусть хоть раз выслушает правду от матери-старухи!

   Адмирал хорошо знал, что могла "наговорить" полковница, но не смел спросить о последствиях, тем более, что полковница о них умолчала и, передавая все подробности, не сочла нужным рассказать, как от генерала ее вывели торжественно два курьера под руки до самого подъезда.

   Скоро вернулся и Дмитрий Алексеевич.

   - Ну, что?

   - Место уже занято, - проговорил он, - опоздал.

   Он тоже скрыл истину, не желая огорчать мать и дядю. Его сперва хотели принять, но когда узнали, что он тот самый Кропотов, о котором было напечатано в газетах, довольно неловко извинились и объявили, что место уже занято.

   - Ну что ж, занято так занято! - проговорила неожиданно спокойно полковница. - Еще найдем место!.. А я, братец, так это дело не оставлю, нет! - снова загорелась она, вспоминая свою неудачу. - Неужели же, в самом деле, так из-за людской подлости пропадать человеку?..

   - Нет, уж вы лучше, маменька, оставьте...

   - Как бы хуже не вышло, сестра!.. - задумчиво промолвил старик.

   - Хуже?!. Да чего может быть хуже того, что с сыном сделали?.. Безвинно... выгнали... Лишили куска хлеба... Нет!.. Я пойду к самому министру!..

  

  

  

   Впервые - в журнале "Дело", 1881, N 8.

  

   Стр. 185. Аркольская битва. - Арколе - селение в Северной Италии на левом берегу реки Альпоне, где во время Итальянского похода Бонапарта в 1796-1797 гг. произошли бои между французской и австрийской армиями.

   Стр. 186. Кульмский крест - прусский орден, учрежденный в память победоносного сражения союзных армий, куда входили и русские войска, с Наполеоном при Кульме в августе 1813 года.

   Мария Стюарт (1542-1587) - шотландская королева, казненная по обвинению в заговоре против английской королевы Елизаветы.

   Стр. 196. ...графу Толстому - Граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823-1889), в 1866-1880 гг. - министр народного просвещения. В 1871 году провел реорганизацию среднего образования, заключающуюся в значительном усилении преподавания латинского и греческого языков в гимназиях, причем только воспитанникам классических гимназий было предоставлено право поступать в университет. Реальные гимназии были преобразованы в реальные училища.

   Стр. 205. ...заимствуете их на Сенной... - т.е. на рынке, который располагался на Сенной площади.