Станюкович Константин Михайлович - Дождался

ывал ей, как он пойдет с женой до Шильона, а потом они будут гулять пешком.

   - А пока я не встану... Ведь это недолго... не правда ли... Дня два-три?

   - Вернэ говорил, что дня через три...

   - Так уж вы останьтесь... День сидите здесь, а ночью, если понадобится, жена мне поможет.

   - Не утомит ли это вашу жену? Она, пожалуй, не заснет ночь. Если хотите, я буду сидеть ночью в коридоре... И если вам нужно, вы только позвоните.

   Неволин благодарил.

   - А то бедная жена, в самом деле, изведется...

   Около полудня Ракитин, прифранченный, с подстриженными волосами и бородкой, зашел к Неволину и спросил:

   - Прикажете встретить Елену Александровну, Валерий Николаич?

   - Хотел просить об этом... Вот не пускает меня добрая сиделка... встретить жену... Надеюсь, ее узнаете по портретам...

   - Полагаю.

   - Так вы предупредите ее, что я похудел... чтобы не взволновалась... Должно быть, она цветущая красавица... а я...

   Неволин закашлялся и, когда припадок кашля прошел, раздражительно сказал сиделке:

   - Я просил вас шоколада... Мне хочется чашку шоколада... А мне не дают... Дайте же мне поскорее!

  

  

   Еще бы не узнать по портретам этой необыкновенно привлекательной маленькой женщины, с большими усталыми глазами и роскошными, отливавшими золотом волосами под соломенной шляпой.

   Действительно, в этом строгом, тоскливом и красивом лице было что-то, напоминающее мадонну.

   Как только ее стройная, красивая фигура в светлой юбке и темной жакетке, открывавшей блузку и регат поверх свежего воротника, торопливо вышла из вагона, как к ней подошел Ракитин и изысканно-почтительно проговорил:

   - Ракитин!

   В одной руке молодой женщины был небольшой чемоданчик, в другой - зонтик.

   Она сдержанно и серьезно наклонила голову и спросила:

   - Муж жив?

   - Еще жив.

   - Кажется, пансион близко?

   - Да. Позвольте вам показать дорогу...

   - Пожалуйста.

   - Дайте мне квитанцию от багажа.

   - Не беспокойтесь.

   И молодая женщина отдала квитанцию сторожу и попросила его принести багаж в пансион Шварца, и пошла рядом с Ракитиным.

   И ни полслова. Только "жив ли?".

   "Что это за женщина?" - думал Ракитин, украдкой любуясь ею. И серьезно сказал:

   - Муж о моей телеграмме не знает... Он так волновался, так нетерпеливо ждал вас, что я решился известить вас о положении мужа.

   - Благодарю за телеграмму. Я знала об его положении.

   И опять продолжала идти молча.

   - Валерий Николаич просил предупредить вас, что он очень похудел. Он хотел подняться с постели, чтобы встретить вас, и не мог... И все-таки верит, что будет жить.

   Выражение чего-то мучительно скорбного залегло в глазах молодой женщины. Лицо ее стало строже и, казалось, непроницаемее.

   Неволина опять молчала. И только пошла скорее.

   Ракитин догадался не мучить женщину своими сообщениями.

   Он обиженно замолчал. И, стараясь скрыть одышку от скорой ходьбы, едва поспевал за молодой женщиной.

   "Не спешила к мужу из Петербурга, а теперь торопится!" - думал Ракитин, недовольный, что программа его изучения интересной женщины с первого же начала не исполняется, "И знает ли эта барыня, что я писатель? Читала ли меня?" - спрашивал себя Ракитин, раздраженный этой почти резкой сдержанностью молодой женщины с ним.

   - Вот сюда, в сад, Елена Александровна! - проговорил он довольно сдержанно.

   В саду было много пансионеров. Все знали, конечно, что приехала жена умирающего. И многие дамы взглянули на молодую женщину, еще более возмущенные ее красотой, изяществом и видом далеко не приниженной кающейся женщины.

   Пожилая толстая англичанка, бесцеремонно рассматривавшая Елену Александровну в лорнет, пришла в ужас. Худая девица из Гамбурга шепнула хорошенькой пасторше с недоумевающими глазами, что русская дама просто нахалка.

   - Но все-таки, надо сказать, бог ее наградил красотой! Не правда ли, фру? - проговорил пастор, обращаясь к жене.

   - Я с тобою согласна, мой друг.

   - Но тем не менее она не может быть хорошей. Так долго не ехать к мужу... Не так ли, фру?

   - О, конечно! Как можно оставлять мужа, да еще больного.

   - Ты хорошая женщина, фру. О, ты великолепная женщина, фру! И ты гораздо красивее этой дамы, фру! Я правду говорю!

   - Ты слишком добр ко мне, Аксель!

   Французов русская дама обворожила. С загоревшимися глазами они жадно ее рассматривали и потом зашептали, что она сложена восхитительно и что такая женщина не может не иметь любовника.

   А молодой англичанин замер от восторженного удивления и, краснея, как пион, мог только протянуть:

   - О-о-о!

   И в то же мгновение подумал, что должен быть представлен русской леди.

   После смерти ее мужа он объявит, что с первого мгновения, как увидал ее, решил ей предложить быть женой англичанина и лорда. Чек на двадцать тысяч фунтов немедленно после согласия и после брака такая же сумма по договору в ее распоряжении.

   Эта внезапная мысль овладела молодым красавцем англичанином. Он не спускал восторженных глаз с проходившей молодой женщины и дал себе слово добиться ее согласия, если не здесь, то в Петербурге, куда он немедленно поедет вслед за ней... И будет ждать хоть три-четыре года.

   Фабрикант из Бирмингама отдал банковые билеты проигранного пари и проговорил:

   - Не правда ли, милорд, настоящая леди?

   - Королева, сэр! - строго ответил молодой англичанин.

   И прибавил:

   - Породистая!

   Госпожа Шварц встретила Елену Александровну в прихожей и, грустно-торжественная, повела ее наверх.

   - О, как бедный ваш муж будет обрадован. О, несчастный страдалец! Как он ждал вас, госпожа Неволина!.. Две недели ходил каждый день на поезд встречать вас... Но force majeur помешала вам приехать... Муж знал это и не роптал... Вы сами страдали... о, я понимаю... И вы не знали, как муж плох... Он скрывал от вас... Боялся встревожить... О, тяжелая доля облегчить последние минуты любимого человека... И как его не любить... Какой он добрый, деликатный!.. О, простите мне невольный крик души!

   Госпожа Шварц не забыла, что если б не Ракитин, то она могла бы понести убытки, и потому не лишила себя удовольствия подпустить яду в свои трогательные излияния, оглядывая и оценивая скромный, хотя и элегантный, костюм этой хорошенькой и чересчур мало печальной для жены умирающего мужа.

   И так как "жена умирающего" ни одним словом не откликнулась на "крик души" хозяйки, то госпожа Шварц, останавливаясь в коридоре, прибавила пониженным до трагического шепота голосом.

   - Вы позволите предупредить бедного мужа, что вы уже здесь... А то радость внезапного свидания может потрясти больного... Утром он был бодр, насколько возможно для него... Но всякие потрясения... Как вы думаете, monsieur Raquitine?..

   Ракитин считал миссию свою оконченной. Он уже поклонился Елене Александровне, сказав, что он в ее распоряжении в эти тяжелые дни, и хотел пройти в комнату, как вопрос хозяйки заставил остановиться его и сказать ей:

   - Ведь больной знает по часам, что госпожа Неволина приехала. К чему еще предупреждения... Напрасно вы так тревожитесь и тревожите госпожу Неволину! - насмешливо прибавил Ракитин.

   - О, в таком случае я умываю руки! - обиженно сказала хозяйка и удалилась.

   - А вещи прикажите послать в комнату...

   И, обращаясь к Неволиной, Ракитин прибавил по-русски:

   - Эта дама шельма и большая охотница до представлений!.. Постучите, Елена Александровна, в восемнадцатый номер... Там сиделка...

   Словно бы услыхавшая простое нелицемерное и неоскорбительно-обвиняющее слово, Неволина подняла на Ракитина глаза, в которых мелькнуло благодарное чувство измученного человека, и торопливо прошла к восемнадцатому номеру.

   Маленькая бледная рука вздрагивала, когда тихо постучала в дверь.

  

  

   Сиделка открыла дверь и чуть слышно, ласково шепнула:

   - Он ждет вас... Постарайтесь скрыть от него, что он так плох... Если нужно, позвоните.

   И, пропустив Неволину, вышла за двери и направилась вниз.

   Как ни готова была молодая женщина к свиданию с мужем и каким худым ни представляла его себе, но, когда увидала голову мертвеца, она едва могла скрыть жалость, тоску и ужас, охватившие ее. И, опустив голову, чтобы муж не видал ее лица, с рыданием в голосе, стараясь удержать слезы, проговорила, подходя к нему:

   - Вот и приехала... И ты прости, что не могла раньше, Валерий.

   И она поцеловала его и припала к его исхудалой руке.

   В первое мгновение Неволин не мог говорить от волнения и только прерывисто и тяжело дышал.

   - Как ты меня нашла?.. Очень изменился, Леля? - наконец проговорил он.

   - Изменился... Но не очень...

   - Ну... Похудел... сильно... Но теперь кризис... Я поправляться начну...

   - Еще бы...

   И опять оба смолкли, точно оба не находили именно тех слов, какие нужны и как нарочно не приходят.

   Неволину казалось, что он счастлив, но все-таки не так бесконечно счастлив, как должен быть и как следовало, и потому он с большим чувством, чем его было в сердце, проговорил, преувеличивая и радость и умиление:

   - Милая... родная Леля... Как я счастлив... Ты около... Как я люблю тебя... Как я ждал тебя...

   И, словно забывая, что поцелуи его потрескавшихся, почерневших губ не могут доставить удовольствия даже любящему человеку, он желал именно показать, как любит жену, и потому привлек ее лицо к своему и целовал и ее лицо и ее руку, хотя это его и стесняло, так как дышать ему было тяжелее и мучительнее.

   И молодая здоровая женщина с ужасом чувствовала отвращение от этих поцелуев, несмотря на жалость и невольную вину перед умирающим человеком.

   В эти мгновения она вспомнила все... все... И любовь без страсти к мужу... И ее привязанность без дружбы и ласки... И как он любит... любит ее и не понимает запросов ее души и ума... И разве виновата она, что, когда он заболел, его ласки были нестерпимы... Разве виновата она, что после отъезда мужа встретила отзывчивого, умного, сильного духом и полюбила, почувствовала страсть... Настоящую, незнакомую ей раньше. И не смела ехать к мужу... Жалела его... Разве можно было скрыть... Разве успокоишь больного знанием, что не принадлежишь тому, кому хочешь... Пусть умрет без разочарования влюбленного... Пусть все ее считают бессердечной. Она знала, что он один, больной, и не ехала. И теперь ужас отвращения, муки позднего раскаяния - именно когда любит. Зачем не любя выходила замуж...

   Неволин отвел губы. И жена облегченно вздохнула. Снова жалость охватила ее, и слезы лились из ее глаз.

   - Да ты что же... плачешь?.. Садись, милая, лучше в кресло... Дышать трудно... А я посмотрю на тебя...

   Она торопливо села в кресло и, улыбаясь сквозь слезы, проговорила.

   - Плачу... от волнения... встречи...

   - Милая!.. Не тревожься... Не бойся... я поправлюсь!.. И какая ты красавица, Леля! Рассказывай о себе, что делала, кого видела... А мне не позволяй говорить много... Это очень вредно...

   - Так не позволяю! - попробовала пошутить молодая женщина.

   - Ты не умеешь, Леля... Я тебя не слушаюсь... И мне лекарство пора.

   В голосе Неволина уже слышалось раздражение.

   - Я тебе дам.

   - Ты не знаешь...

   - Так позвать сиделку?

   - Да... она знает! А ты рассказывай!..

   Через минуту пришла сиделка, подала лекарство, поправила постель и подушки, подняла голову больного, и он удовлетворенно сказал:

   - Леля... Она умеет... Ну, рассказывай!

   Молодая женщина стала рассказывать. Но, видимо, Неволин не особенно интересовался и часто закрывал глаза.

   Тогда перед Еленой Александровной был мертвец... И она смолкала...

   - Рассказывай... Рассказывай...

   Она опять говорила... И скоро муж заснул... Дыхание было тяжелое. Из груди вырывался свист.

   Молодая женщина отвела глаза и задумалась.

   - Господи! - вдруг вырвалось у нее, когда она поймала себя на мысли о том, что смерть мужа - счастье новой ее жизни, что теперь она только знает, что значит любить, и думает о любимом человеке...

   - Ты, Леля, о чем рассказывала? - вдруг сонно промолвил Неволин, вдруг открывая глаза...

   - О... маме! - отвечала Елена Александровна и густо покраснела.

   - Да... Она здорова?..

   - Здорова...

   - А ты не позволяй мне говорить, Леля...

   И снова заснул.

  

  

   Елена Александровна притаилась в кресле и часто взглядывала на мужа.

   Опять перед ней проносилось недавнее прошлое. И опять замужество ее представлялось ошибкой, ужасной ошибкой...

   "Не ошибка... хуже. Поругание чувства... Поругание тела. Ложь... Сознательный обман доверчивого влюбленного человека, чтобы пристроиться!" - говорила возмущенная совесть молодой женщины.

   Она не гнала совести. Не старалась скрыть от себя правды. Не обманывала себя оправданиями.

   Напротив!

   С тех пор, как полюбила, она точно прозрела всю ложь прошлой жизни и, мучительно преувеличивая свою вину, считала себя безмерно виноватой не за то, что любит другого, а за то, что вышла замуж...

   Ее не успокаивали примеры. Ведь многие так же выходят замуж и после обманывают... живут и с мужьями и с любовниками.

   "Так что же. Чем она была лучше продажной женщины? Она продавалась за обеспеченную жизнь только одному - вот и вся разница".

   Она знала, что делала. Не глупая. В двадцать пять лет понимала, что не любовь диктовала ответ на предложение. Не уважение к чужому чувству влюбленного, а эгоизм заставил ввести человека в заблуждение и продолжать его... Она чувствовала, что не любит по-настоящему, а только терпела и жалела. И женщина в ней тогда не оскорблялась. Муж мог заблуждаться, что жена его любит. Ведь он так влюблен в нее. Так старался, чтоб ей было лучше, и делал все, чтоб только доставить ей удовольствие... Он был добрый, внимательный и счастливый... А она не могла не благодарить за такую привязанность. Она не лгала, когда говорила, что привязана к нему, но лгала, что не прибавляла, что это не любовь... Не говорила, что по временам тосковала, что ей хотелось иной жизни... иного друга с иными запросами. И не было воли. Да и не было сильного желания искать иной жизни... иной среды. Не полюби она, разве давно не была бы она около него?.. Или она должна была приехать и лгать уже позорно...

   Все существо протестовало против такой жертвы.

   И к чему? К чему?

   Но что-то говорило в ней: "должна была!.."

   Молодая женщина взглянула на мертвенное лицо Неволина.

   И оно, казалось, ей говорило:

   "Должна была!"

   К вечеру Неволину стало хуже. Он стонал и метался, и по временам впадал в забытье и бредил о том, что завтра встанет и пойдет гулять...

   Настала ночь, чудная звездная ночь.

   И Неволина и сиделка не отходили от умирающего. Казалось, он уж находился в агонии... Глаза безумно горели... Он громко вскрикивал и весь горел. Никого не узнавал.

   И жена и сиделка измучились, удерживая больного и ежеминутно вливая ему в рот воду с ложечки. Обе они желали, чтобы Неволин скорей умер, и обе не смели признаться в этом истинно добром желании.

   Ракитин приносил Елене Александровне есть, приносил чай, но она отказывалась. Отказывалась и отдохнуть.

   Теперь, когда она была уверена, что муж умрет, казалось, ей нужно было оставаться при нем.

   На рассвете Неволин успокоился и дремал...

   Задремала и Елена Александровна.

   И вдруг ее разбудил голос мужа.

   - Леля!

   И жена и сиделка вскочили и увидели Неволина сидящим на постели, лицом к окну, из которого врывались снопы света поднимавшегося солнца...

   Жена подошла к Неволину.

   - А мне совсем хорошо... Поправлюсь... Ты рада? Леля?

   - А то как же?..

   - Ведь ты меня любишь?.. Не ехала... Нельзя было... Никак нельзя?.. А я был один... один... И, прости, подумал, что ты лгала в письмах. Прости... меня... Прости... Разве ты могла бы... Скажи?

   Глаза умирающего впились в лицо молодой женщины. Казалось ей, что в них были и страх и мольба.

   - Валерий... Успокойся... Я люблю тебя!

   - Я так и знал... О, теперь мне лучше... Гораздо... Дай мне чаю... Душно...

   И Неволин тяжело вздохнул, рванулся к воздуху и повалился.

   Наутро уж тела Неволина в пансионе не было.

   Через день его похоронили на прелестном кларанском кладбище, и в тот же день Елена Александровна уехала.

   В том же поезде уехал и молодой англичанин.

  

   По вагонам! (франц.)

  

   Коховские палочки - старое название туберкулезных бацилл, открытых в 1882 году немецким бактериологом Робертом Кохом (1843-1910).

  

   Шильон - замок, расположенный на маленьком островке в восточной части Женевского озера. В одном из его подземелий в течение шести лет был заточен швейцарский национальный герой Ф.Бонивар (1493-1570), историю которого Байрон положил в основу своей поэмы "Шильонский узник".

  

   Очень хорошо (англ.).

  

   Если б только наше правительство... не поощряло мильерановских бредней... - Александр Мильеран (1859-1943) - французский политический деятель. В 1892 году им была организована парламентская группа "радикал-социалистов"; одним из основных требований новой организации было проведение национализации некоторых отраслей крупной промышленности.

  

   Бэдлам(Бедлам) - старинный лондонский сумасшедший дом, название которого стало нарицательным.

  

   Желаю успеха! (франц.)

  

   Непреодолимая сила (франц.).

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   4

   Константин Михайлович Станюкович: "Дождался"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru