Станюкович Константин Михайлович - Американская дуэль

, точно сделал что-то значительное и нужное для своего спокойствия.

  

  

  

   Уже выхаживали на шпиле якорь, когда к "Чайке" пристала шлюпка и из нее вышел негр-посыльный.

   Он спросил, где мистер Весеньев, и подал ему маленький конверт.

   Весеньев, осунувшийся за эти дни, точно выдержавший какую-то болезнь, отошел к борту и прочитал следующие строки:

   "Я ждала того, что случилось, но, признаться, думала, что вы спросите, так ли я виновата, прежде чем написать, что я лживое создание... Я просто несчастное, нехорошее, но не лживое создание... И, клянусь, я вас одного люблю, хоть слушала и Блэка и вашего друга... Спросите у него, он вам скажет... Простите меня и будьте счастливы... Надеюсь, вы меня довольно презираете, чтобы не просить вас забыть несчастную и легкомысленную, но непорочную Джильду".

   - Будет ответ, сэр?

   - Никакого.

   - Так и сказать миссис Браун?

   - Так и скажите.

   "Какой ответ! Она опять лжет!" - подумал Весеньев. Ведь Оленич сказал ему, что она была его любовницей!

   И мучительное, злое чувство обиды и ревности опять сказалось с прежней остротой.

   Как он страдал, этот бедный, легкомысленный лейтенант! Эти дни он ходил словно безумный и серьезно думал о том, что жить не стоит. И когда Оленич, после нанесенного оскорбления, предложил бывшему своему другу американскую дуэль, Весеньев радостно согласился, почти уверенный, что узелок вытянет не он.

   Однако узелок вытянул он. Умирать предстояло Оленичу.

   Решено было, чтобы не возбудить подозрения в умышленной смерти, что вынувший роковой жребий бросится в море на другой день по выходе из Сан-Франциско. Таким образом смерть объяснится несчастною случайностью.

   После объяснения, во время которого Оленич, словно бы нарочно, чтобы нанести тяжелую боль Весеньеву, сказал ему, что Джильда была его любовницей, они не говорили, конечно, ни слова и, казалось, еще более возненавидели друг друга.

   "Чайка" тихо выходила с сан-францисского рейда.

   Весеньев жадно смотрел на город, в котором так жестоко поругана была его вера в двух любимых людей.

   Наконец город скрылся, а молодой лейтенант все еще смотрел на берега, и образ маленькой бледной женщины с большими грустными глазами невольно стоял перед ним, наполняя все его мысли. И он чувствовал, что все-таки любит Джильду. И жалел и ее и себя.

   Но Оленича он не прощал. При мысли о нем злоба закипала в сердце молодого человека, и он словно забывал, что бывший друг его должен завтра умереть.

   Оленич не показывался из своей каюты. Он целую ночь писал кому-то письма и плакал.

  

  

  

   Весеньев стоял вахту с четырех до восьми утра.

   Мрачный ходил он по мостику и, когда солнце выплывало из-за горизонта, разогнав предрассветный полумрак и заливая светом и блеском все вокруг, он не любовался чудным зрелищем восхода. На душе у него было тоскливо и смутно.

   Он посматривал на паруса, на океан, кативший свои волны, взглядывал на компас и снова ходил по мостику.

   А ветер заметно крепчал и волны рокотали сердитей, сильнее раскачивая "Чайку", которая под марселями, брамселями, фоком и гротом неслась к северу, в полветра, узлов по десяти в час.

   Как только что взошло солнце, Весеньев увидел поднявшегося снизу Оленича. Его красивое лицо было мертвенно-бледно, спокойно и серьезно. Только тонкие губы вздрагивали и глаза как-то странно жмурились.

   При виде Оленича сердце Весеньева екнуло.

   Оленич твердой походкой поднялся на мостик и подошел к Весеньеву. Весеньев смущенно опустил глаза, не смея взглянуть в лицо человека, приговоренного к смерти.

   А он между тем говорил:

   - Перед смертью простимся, Боря. Я очень виноват перед тобой, прости меня. Расстанемся хоть не врагами...

   И он протянул Весеньеву руку. Тот пожал ее.

   - Прости меня, - повторил он, - и слушай: Джильда никогда не была моей любовницей. Я гнусно наврал на нее. Она любит одного тебя...

   И тотчас же у Весеньева исчезла всякая злоба на Оленича, и он взволнованно проговорил:

   - Зачем ты это сделал?

   - Я тоже люблю Джильду... и ревновал... понимаешь?.. Сперва я ухаживал за ней, чтоб открыть тебе глаза и остановить от женитьбы, а потом... потом... увлекся ею...

   - А она?

   - Она жалела меня, слушала, что я ей говорил, и скрывала наши свидания, чтобы не огорчить тебя... Она несчастная, легкомысленная, все, что хочешь, но не лживое создание... Но ты все-таки не женись на ней... Она измучит тебя... Ты всегда будешь ее подозревать... Прости же, Боря... Скажи, что ты не вспомнишь лихом своего друга...

   - Володя... милый... Так зачем же?.. Забудем все и... прости меня. Дуэль недействительна...

   - Нет, голубчик... Нельзя... Слово держать надо. Надо искупить позор оскорбления и подлость. Прощай!..

   Они обнялись крепко, по-братски.

   Слезы душили Весеньева, когда он опять сказал:

   - Володя... ведь это глупо... умирать... Опомнись... Из-за чего? Я разрешаю тебя от слова...

   - Но я не разрешаю... И прошу тебя не ложиться в дрейф из-за меня... Я скоро потону. Я пловец неважный... Письма отправь... Вот они...

   Он отдал письма, быстро спустился с мостика, сел на подветренный борт и, нарочно перегнувшись, упал за борт.

   Весеньев ахнул. В одно мгновение он снял с себя сапоги и сюртук и бросился с мостика в океан спасать своего друга.

   Сигнальщик побежал за капитаном, и через несколько минут "Чайка" лежала в дрейфе, и баркас был послан искать погибающих.

   Весеньев был отличный пловец и скоро настиг Оленича.

   - Боря... родной... зачем?.. - воскликнул Оленич.

   - Затем, чтоб ты жил, а не то вместе погибнем! - радостно говорил Весеньев, поддерживая друга. - Ложись на спину... Вот так... Смотри, и баркас идет.

   Действительно, скоро подошел баркас, и оба друга были вытащены из воды.

  

  

   Из Ситхи Весеньев написал Джильде письмо, моля о прощении. Ответа по указанному адресу в Гонконг не было. Тогда Оленич написал консулу, и через две недели был получен ответ, что миссис Браун убита некиим Блэком.