Орест Сомов
(Из малороссийских былей и небылиц)
Ой, хорошие дочки у казака Никиты, да и казак Никита человек нескудный: на четырнадцати парах волов чумаков отправляет то на Дон по рыбу, то в Крым за солью; а все волы большие, круторогие, широкочёлые, с оттянутыми пахами, с седловатым хребтом, с навислою, волосастою грудовиною. А на выгоне у казака Никиты пасётся косяк коней что ни самых лихих, что ни самых борзых. А дома у казака Никиты добра столько, что не переписать в неделю и бойкому скорописцу. Ещё же говорят люди, что у казака Никиты есть заветная скрынька с дукатами, да серебра столько, что четвериком не загребёшь.
Ой, хорошие дочки у казака Никиты; и Галя чернобровая, и Докийка румяная, и Наталка белолицая. Отец и мать научили их страху Божию. Любо смотреть, как они в летние праздники и Дни воскресные идут к обедне чинно и смиренно, в белых тонких кунтошах с строченными усами, в сафьянных чоботах с подковками, в разноцветных скиндячках, размётанных по плечам, и с цветами махрового маку, чернобривцами и барвенками в волосах. Все парубки тогда на них заглядываются и твердят, почёсывая за ухом: "Ой, тяжко хорошие дочки, и вельми богатый батько!"
Сидит казак Никита на прилавке за воротами, курит роменский табак из кореньковой трубки в медной оправе и посматривает на свет Божий. Вот видит он: за селом по дороге пыль вьётся клубом, скачет ездок, сломя голову; вот внёсся в село, ближе и ближе; под ним конь, как зверь, чёрен как вороново крыло, из ноздрей дым валит как из винокурни, вот поравнялся ездок с казаком Никитой, натянул повода - и конь упёрся ногами в землю, согнул шею кольцом, уключил голову, заржал и засверкал беглыми своими глазами так, что казаку Никите почудилось, будто искры полетели во все стороны.
"Здорово, добрый человек!" - сказал проезжий. "Бог помочь! - отвечал казак Никита, вынув трубку изо рта и приподняв шапку. - Куда Бог несёт?" Казаку Никите показалось, что прохожий дважды моргнул усами, а конь его дважды фыркнул. "Еду далёко, далёко: отсюда глазом не смеряешь и не одни постолы изобьёшь, пока пешком дойдёшь. Да не в том дело, а вот в чём: где бы мне ночлег найти?" - "Милости просим! рады добрым людям. Бог про всякого посылает человеку хлеб насущный".
Проезжий молча сошёл с коня, повёл его за повод, привязал к столбу под навесом и вошёл в хату с казаком Никитой.
Не пригож был этот проезжий: лицо бледное, ни кровинки, нос толстый, луковицей, губы втянуты; по обе стороны лица торчали клоками скомшеные рыжие усы; такие ж рыжие брови густо нависли вниз как щетина, заслоняли глаза так, что их вовсе не было видно; красно-рыжий оселедец, как полоса запёкшейся крови, пролегал по виску и вился за ухом. Ещё скажу: не пригож был проезжий! Он с виду был не стар и не молод; какая-то кислая ужимка вместо усмешки и глухой голос, вырывавшийся из гортани, как из могилы, не сулили в нём ничего доброго. На нём был жупан тонкого сукна; за персидским кушаком заткнут был турецкий нож с серебряною рукояткой, на которой как жар горели дорогие каменья. Не помолясь Богу, как водится у православных, и чуть головой кивнув хозяйке и дочкам, сел он без чинов за стол и заломался, словно в шинке.
"Как вижу, вы из запорожцев, добродию?" - спросил его казак Никита. "Может статься", - был ему ответ. "И давно уже гарцуете с молодцами?" - "Да не со вчерашнего дня". - "А как вас величать?" - "Лавро Хоробит". - "Что подумаешь: куда вы много положили бусурманских голов на своём веку?" - "Было всяких; пусть их лежат". "А далёко вы часом хаживали на войну?" - "Да; из вашего села галки туда не залетали". - "И много, чай, трудов понесли?" - "На доброй паре волов всех не свезёшь". - "Что-то, как порасскажут бывалые чумаки, за приволье в бусурманских землях! что за места богатые! чего там не родится!" - "Везде хорошо, где нас нет". - "А какое злое племя турки да татаре!" - "Есть и христиане не лучше их". Казак Никита смекнул, что гость не поддаётся на расспросы и что от него путного слова не добьёшься; он взглянул исподлобья на проезжего и замолчал.
За ужином проезжий гость зарился сквозь навислые свои брови на пригожих дочек казака Никиты, как щука зарится сквозь тростник на маленьких резвых рыбок; но красавицы не слышали от него ни одного привета, ни одного слова. Угрюмо сидел он и только пыхтя потягивал запеканку и терновку казака Никиты. Когда же взглядывал порою на которую-нибудь из девушек, та невольно опускала глаза вниз, не от стыда, а от страха: красавиц пугали эти взгляды невидимого глаза, чуть-чуть светившегося из-за густых рыжих бровей. Гость встал из-за стола, как и сел за него: не молясь Богу, не сказав доброго слова хозяевам. Что за человек был он? Все думали, гадали, и никто не мог дознаться.
Всю ночь выла под окном собака, и душно и жутко было красавицам. Они не могли спать, поминутно ворочались в постеле, и если на миг забывались, то страшные грёзы тотчас перерывали их сон. То слышалось им похоронное пение и звон по покойнике; то незнакомый гость смотрел на них такими глазами, что холод сжимал им грудь, захватывал дыхание и оковывал льдом все их составы. Красавицы метались, стенали сквозь крепкий сон, пробуждались в страхе и поутру встали с тяжёлыми головами и смущённым духом.
"Слушай, казак Никита, - сказал Хоробит своему хозяину поутру за снеданьем, - отдай за меня свою дочку Галю чернобровую". - "Моя дочка Галя уже просватана: жених из хорошего рода и человек достаточный; а кто без причины жениху от заручёной невесты откажет, того Бог накажет". - "Так отдай за меня Докийку румяную". - "У моей дочки Докийки тоже есть женихи на славу. Бог поможет, одну под венец отпустим, а за другую ручники подадим". - "Ну, хоть Наталку белолицую". - "Моя дочка Наталка дитя молодое, ничего ещё не знает. Где ж её отдать в такую дальнюю сторону?" - "Отказал ты мне, казак Никита, накормил ты меня печёным гарбузом; смотри же, чтобы после не каялся". - "Что будет, то будет; а будет то, что Бог велит!" - отвечал казак Никита.
Ни слова не сказал больше Лавро Хоробит и пошёл седлать своего вороного, который ржал, и сарпал, и бил копытами землю. Тогда вошли в хату три дочки казака Никиты. Они вышли из своей светлицы, думая, что проезжий гость уже ускакал и больше не воротится. А вот и он, как с дуба сорвался, идёт гордо и осанливо, побрякивая серебром и золотом. "Вот тебе, хозяин, за ночлег и за ласку, - молвил он, опустя руку в кишеню и вынув полную горсть серебряных денег". - "У нас не постоялый двор и не шинок, - отвечал казак Никита с досадой, - проезжих угощаем чем Бог послал, а денег за хлеб-соль ни с кого не берём". - "Так позволь же мне подарить твоих дочек на память!" - сказал Хоробит и, запустя снова руку в кишеню, вытащил горсть золотых вещиц. У девушек глаза разбежались на перстни, на серьги, на дорогие монисты и запонки. Каких тут не было и видом, и цветом, и ценою! Одни как жар горели, другие светились, как ночью глаза у кошки, на иных сверкали радуги, ярче той, что спускается с неба на землю и пьёт воду из ручьёв и колодязей. Девушки то любовались дорогими вещицами, то переглядывались друг с другом, то искоса посматривали на отца: куда девался и страх от проезжего! "Берите, коли добрый человек даёт на память, - сказал им отец, - это дар, а не плата".
"Начинай ты, Галя чернобровая! - сказал Лавро Хоробит, - подойди и выбери, что тебе приглянется". Галя подошла, протянула руку к столу, глянула на Хоробита - и, вскрикнув, отскочила прочь, словно на змею наступила. "Экая стыдливая! - молвил смеясь проезжий, - ну, быть так; коли ты не хочешь, пусть выбирает себе Докийка румяная". Докийка подступила поближе, посмотрела на подарки и на гостя - и также вскрикнула, и также отскочила не вспомнясь. "Вот так! куда одна, туда и другая, - сказал Хоробит с тем же смехом. - Твоя очередь, Наталка белолицая!" И Наталка робко подвинулась вперёд, невольно посмотрела на проезжего - вскрикнула и чуть не упала. Ей показалось, что рыжие брови Хоробита дыбом поднялись вверх, как иглы на еже, а из бледно-серых глаз его струёю полились на неё две тонкие нити света, острого, жгущего, мертвящего. От него и дрожь пробегала по телу, и страх заронялся в душу, и тоска впивалась в сердце. Таков-то недобрый глаз: на зелёный лес взглянет - и зелёный лес вянет!
"Ну, спасибо за вашу хлеб-соль: буду её помнить, да и вы меня не забудете, хоть дочки ваши поспесивились и не взяли моих подарков", - сказал Хоробит, поглядев на девушек таким взглядом, каким демон смотрит на душу человеческую. А они, бедненькие, стояли, сложа руки крестом, и дрожали всем телом. "Прощайте, - молвил он, - не поминайте лихом!" - и засмеялся так, что у всех на душе похолодело. Тут разом за дверь скок на своего коня - и след простыл.
"Неня! мне тяжко, мне нудно!" - говорила Галя чернобровая. "Неня! меня мороз подирает по коже; руки и ноги - всё как во льду, а внутри горит", - говорила Докийка румяная: ах! она уж была бледнее полотна. "Неня! у меня голова трещит от боли, и свет идёт кругом, и всё в глазах темнее да темнее", - говорила Наталка белолицая. "Спаси, спаси нас, неня! - твердили все трое, - спаси нас от лихого человека! Призови знахаря: пусть отворожит силу недоброго глаза!" Напрасно! ни знахарь, никто не помог: чем дальше скакал Хоробит, тем тяжелее становилось красавицам. С закатом солнца закатился и у них свет в ясных очах... Ночью набожные старушки собрались сидеть при восковых свечах у широкого стола, на котором лежали под белою пеленою три покойницы. Дьячок заунывно читал над ними псалтырь. Отец и мать сами чуть дышали с тоски и горести.
Стоит среди кладбища за селом большая часовня; на часовне три креста; под часовней высокая и широкая могила. В этой могиле похоронены три дочки казака Никиты. Люди добрые, идучи мимо, крестятся и молятся: "Пошли, Господи, вечный покой и вечную память покойницам". После каждой волей и неволей приговаривает: "И пусть не будет добра ни на сём свете, ни в будущем злому человеку, который змеиным своим глазом иссушил и извёл три прекрасные цветка свежие и пышные!"