Соловьев Владимир Сергеевич - Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории...

какая-то, точно на крыльях лечу, и уверенность полная: знаю, ч_т_о нужно делать, и чувствую, что б_у_д_е_т сделано.

   Стали мы выходить из последнего ущелья, после которого наша дорога на большую переходила, - вижу, армянин скачет назад, машет руками: тут, мол, они! Подъехал я к передовому разъезду, навел трубку: точно - конницы видимо-невидимо; ну не сорок тысяч, конечно, а тысячи три-четыре будет, если не все пять. Увидали чертовы дети казаков - поворотили нам навстречу - мы-то им в левый фланг из ущелья выходили. Стали из ружей палить в казаков. Ведь-таки жарят, азиатские чудища, из европейских ружей, точно люди! То там, то тут казак с лошади свалится. Старший из сотенных командиров подъезжает ко мне:

   - Прикажите атаковать, ваше превосходительство! Что ж они, анафемы, нас, как перепелок, подстреливать будут, пока орудия-то устанавливают. Мы их и сами разнесем.

   - Потерпите, голубчики, еще чуточку, говорю. Разогнать-то, говорю, вы их разгоните, а какая ж в том сладость? Мне Бог велит прикончить их, а не разогнать.

   Ну, двум сотенным командирам приказал, наступая врассыпную, начать с чертями перестрелку, а потом, ввязавшись в дело, отходить на орудия. Одну сотню оставил маскировать орудия, а нижегородцев поставил уступами влево от батареи. Сам весь дрожу от нетерпения. И младенец-то жареный с выкаченными глазами передо мной, и казаки-то падают. Ах ты, Господи!

   Дама. Как же кончилось?

   Генерал. А кончилось по самому хорошему, без промаха! Ввязались казаки в перестрелку и сейчас же стали отходить назад с гиком. Чертово племя за ними - раззадорились, уж и стрелять перестали, скачут всей оравой прямо на нас. Подскакали казаки к своим саженей на двести и рассыпались горохом кто куда. Ну, вижу, пришел час воли Божией. Сотня, раздайся! Раздвинулось мое прикрытие пополам - направо-налево, - все готово. Господи, благослови! Приказал пальбу батарее.

   И благословил же Господь все мои шесть зарядов. Такого дьявольского визга я отродясь не слыхивал. Не успели они опомниться - второй залп картечи. Смотрю, вся орда назад шарахнулась. Третий - вдогонку. Такая тут кутерьма поднялась, точно как в муравейник несколько зажженных спичек бросить. Заметались во все стороны, давят друг друга. Тут мы с казаками и драгунами с левого фланга ударили и пошли крошить как капусту. Немного их ускакало - которые от картечи увернулись, на шашки попали. Смотрю, иные уж и ружья бросают, с лошадей соскакивают, амана запросили. Ну, тут я уж и не распоряжался - люди и сами понимали, что не до амана теперь, - всех казаки и нижегородцы порубили.

   А ведь если бы эти безмозглые дьяволы после двух первых-то залпов, что были им, можно сказать, в упор пущены - саженях в двадцати-тридцати, если бы они вместо того, чтобы назад кинуться, на пушки поскакали, так уж нам была бы верная крышка - третьего-то залпа уж не дали бы!

   Ну, с нами Бог! Кончилось дело. А у меня на душе - светлое Христово Воскресение. Собрали мы своих убитых - тридцать семь человек Богу душу отдали. Положили их на ровном месте в несколько рядов, глаза закрыли. Был у меня в третьей сотне старый урядник, Одарченко, великий начетчик и способностей удивительных. В Англии был бы первым министром. Теперь он в Сибирь попал за сопротивление властям при закрытии какого-то раскольничьего монастыря и истреблении гроба какого-то их почитаемого старца. Кликнул я его. "Ну, - говорю, - Одарченко, дело походное, где нам тут в аллилуях разбираться, будь у нас за попа - отпевай наших покойников". А для него, само собой, первое удовольствие. "Рад стараться, ваше превосходительство!" А сам, бестия, даже просиял весь. Певчие свои тоже нашлись. Отпели чин чином. Только священнического разрешения нельзя было дать, да тут его и не нужно было: разрешило их заранее слово Христово про тех, что душу свою за други своя полагают. Вот как сейчас мне это отпевание представляется. День-то весь был облачный, осенний, а тут разошлись тучи перед закатом, внизу ущелье чернеет, а на небе облака разноцветные, точно Божии полки собрались. У меня в душе все тот же светлый праздник. Тишина какая-то и легкость непостижимая, точно с меня вся нечистота житейская смыта и все тяжести земные сняты, ну прямо райское состояние - чувствую Бога, да и только. А как стал Одарченко по именам поминать новопредставленных воинов, за веру, царя и отечество на поле брани живот свой положивших, тут-то я почувствовал, что не многоглаголание это официальное²⁹ и не титул какой-то, как вот вы изволили говорить, а что взаправду есть христолюбивое воинство и что война, как была, так есть и будет до конца мира великим, честным и святым делом...

   Князь (после некоторого молчания). Ну а когда вы похоронили своих в этом светлом настроении, неужели совсем-таки не вспомнили о неприятелях, которых вы убили в таком большом количестве?

   Генерал. Ну, слава Богу, что мы успели двинуться дальше, прежде чем эта падаль не стала о себе напоминать.

   Дама. Ах, вот и испортили все впечатление. Ну можно ли это?

   Генерал (обращаясь к князю). Да чего бы вы, собственно, от меня хотели? Чтобы я давал христианское погребение этим шакалам, которые не были ни христиане, ни мусульмане, а черт знает кто? А ведь если бы я, сойдя с ума, велел бы их в самом деле вместе с казаками отпевать, вы бы, пожалуй, стали меня обличать в религиозном насилии. Как же! Эти несчастные милашки при жизни черту кланялись, на огонь молились, и вдруг после смерти подвергать их суеверным и грубым лжехристианским обрядам! Нет, у меня тут другая была забота. Позвал сотников и есаулов и велел объявить, чтобы никто из людей не смел на три сажени к чертовой падали подходить, а то я видел, что у моих казаков давно уже руки чесались пощупать их карманы, по своему обычаю, а ведь кто их знает, какую бы чуму тут напустили. Пропади они совсем!

   Князь. Так ли я вас понял? Вы боялись, чтобы казаки не стали грабить трупы башибузуков и не перенесли от них в ваш отряд какой-нибудь заразы?

   Генерал. Именно этого боялся. Кажется, ясно.

   Князь. Вот так христолюбивое воинство!

   Генерал. Казаки-то?! Сущие разбойники! Всегда такими и были.

   Князь. Да что, мы во сне, что ли, разговариваем?

   Генерал. Да и мне что-то кажется неладно. Никак в толк не возьму, о чем вы, собственно, спрашиваете?

   Политик. Князь, вероятно, удивляется, что ваши идеальные и чуть не святые казаки вдруг, по вашим же словам, оказываются сущими разбойниками.

   Князь. Да; и я спрашиваю, каким же это образом война может быть "великим, честным и святым делом", когда по-вашему же выходит, что это борьба одних разбойников с другими?

   Генерал. Э! Вот оно что. "Борьба одних разбойников с другими". Да ведь то-то и есть, что с другими, совсем другого сорта. Или вы в самом деле думаете, что пограбить при оказии то же самое, что младенцев в глазах матерей на угольях поджаривать? А я вам вот что скажу. Так чиста моя совесть в этом деле, что я и теперь иногда от всей души жалею, что не умер я после того, как скомандовал последний залп. И ни малейшего у меня нет сомнения, что умри я тогда - прямо предстал бы перед Всевышним со своими тридцатью семью убитыми казаками и заняли бы мы свое место в раю рядом с добрым евангельским разбойником. Ведь недаром он там в Евангелии стоит.

   Князь. Да. Но только вы уж, наверное, не найдете в Евангелии, чтобы доброму разбойнику могли уподобиться только наши единоземцы и единоверцы, а не люди всех народов и религий.

   Генерал. Да что вы на меня, как на мертвого, несете! Когда я различал в этом деле народности и религии? Разве армяне мне земляки и единоверцы? И разве я спрашивал, какой веры или какого племени то чертово отродье, которое я разнес картечью?

   Князь. Но вы вот и до сих пор не успели вспомнить, что это самое чертово отродье - все-таки люди, что во всяком человеке есть добро и зло и что всякий разбойник, будь он казак или башибузук, может оказаться добрым евангельским разбойником.

   Генерал. Ну, разбери вас тут! То вы говорили, что злой человек есть то же, что зверь безответственный, то теперь, по-вашему, башибузук, поджаривающий младенцев, может оказаться добрым евангельским разбойником! И все это единственно для того, чтобы как-нибудь зла пальцем не тронуть. А по-моему, важно не то, что во всяком человеке есть зачатки и добра и зла, а то, что из двух в ком пересилило. Не то интересно, что из всякого виноградного сока можно и вино, и уксус сделать, а важно, что именно вот в этой-то бутылке заключается - вино или уксус. Потому что если это уксус, а я стану его пить стаканами и других угощать под тем же предлогом, что это из того же материала, что и вино, то ведь, кроме порчи желудков, я этой мудростью никакой услуги никому не окажу. Все люди - братья. Прекрасно. Очень рад. Ну а дальше-то что? Ведь братья-то бывают разные. И почему же мне не поинтересоваться, кто из моих братьев Каин и кто Авель? А если на моих глазах брат мой Каин дерет шкуру с брата моего Авеля и я именно по неравнодушию к братьям дам брату Каину такую затрещину, чтоб ему больше не до озорства было, - вы вдруг меня укоряете, что я про братство забыл. Отлично помню, поэтому и вмешался, а если бы не помнил, то мог бы спокойно мимо пройти.

   Князь. Но откуда же такая дилемма: или мимо пройти, или затрещину дать?

   Генерал. Да третьего-то исхода чаще всего и не найдете в таких случаях. Вот вы предлагали бы молиться Богу о прямом вмешательстве, чтобы Он, значит, мгновенно и собственною десницей всякого чертова сына в разум привел, - так вы сами, кажется, от этого способа отказались. А я скажу, что этот способ при всяком деле хорош, но никакого дела заменить собою не может. Ведь вот благочестивые люди и перед обедом молятся, а жевать-то жуют сами, собственными челюстями. Ведь и я не без молитвы конною артиллерией-то командовал.

   Князь. Такая молитва, конечно, есть кощунство. Нужно не молиться Богу, а действовать по-Божьи.

   Генерал. То есть?

   Князь. Кто в самом деле исполнен истинным духом евангельским, тот найдет в себе, когда нужно, способность и словами, и жестами, и всем своим видом так подействовать на несчастного темного брата, желающего совершить убийство или какое-нибудь другое зло, - сумеет произвести на него такое потрясающее впечатление, что он сразу постигнет свою ошибку и откажется от своего ложного пути.

   Генерал. Святые угодники! Это перед башибузуками-то, что младенцев поджаривали, я, по-вашему, должен был проделывать трогательные жесты и говорить трогательные слова?

   Г-[н] Z. Слова-то по дальности расстояния и по взаимному незнанию языков были бы тут, пожалуй, вполне неуместны. А что касается до жестов, производящих потрясающее впечатление, то лучше залпов картечи, воля ваша, для данных обстоятельств ничего не придумаешь.

   Дама. В самом деле, на каком языке и с помощью каких инструментов объяснялся бы генерал с башибузуками?

   Князь. Я вовсе не говорил, чтобы вот они могли подействовать по-евангельски на башибузуков. Я только сказал, что человек, исполненный истинного евангельского духа, нашел бы возможность и в этом случае, как и во всяком другом, пробудить в темных душах то добро, которое таится во всяком человеческом существе.

   Г-[н] Z. Вы в самом деле так думаете?

   Князь. Нисколько в этом не сомневаюсь.

   Г-[н] Z. Ну а думаете ли вы, что Христос достаточно был проникнут истинным евангельским духом или нет?

   Князь. Что за вопрос!

   Г-[н] Z. А то, что если я желаю знать: почему же Христос не подействовал силою евангельского духа, чтобы пробудить доброе, сокрытое в душах Иуды, Ирода, еврейских первосвященников и, наконец, того з_л_о_г_о разбойника, о котором обыкновенно как-то совсем забывают, когда говорят о его д_о_б_р_о_м товарище?³⁰ Для положительного-то христианского воззрения непреодолимой трудности тут нет. Ну а вам чем-нибудь из двух уж непременно тут нужно пожертвовать: или вашею привычкой ссылаться на Христа и на Евангелие как на высший авторитет, или вашим моральным оптимизмом. Потому что третий, довольно-таки изъезженный путь - отрицание самого евангельского факта как позднейшей выдумки или "жреческого" истолкования, - в настоящем случае для вас совершенно закрыт. Как бы вы ни искажали и ни обрубали для своей цели текст четырех Евангелий, главное-то в нем для нашего вопроса останется все-таки бесспорным, а именно, что Христос подвергся жестокому преследованию и смертной казни по злобе своих врагов. Что Он сам оставался нравственно выше всего этого, что Он не хотел сопротивляться и простил своих врагов, - это одинаково понятно как с моей, так и с вашей точки зрения. Но почему же, прощая своих врагов, Он (говоря вашими словами) не избавил их душ от той ужасной тьмы, в которой они находились? Почему Он не победил их злобы силою свой кротости? Почему Он не побудил дремавшего в них добра, не просветил и не возродил их духовно? Одним словом, почему Он не подействовал на Иуду, Ирода, иудейских первосвященников так, как Он подействовал на о_д_н_о_г_о только доброго разбойника?³¹ Опять-таки или не мог, или не хотел. В обоих случаях выходит, п_о-в_а_ш_е_м_у, что Он не был д_о_с_т_а_т_о_ч_н_о проникнут истинным евангельским духом, а так как дело идет, если не ошибаюсь, о Евангелии Христовом, а не о чьем-нибудь другом, то у вас оказывается, что Христос не был достаточно проникнут истинным духом Христовым, с чем я вас и поздравляю.

   Князь. Ну, соперничать с вами в словесном фехтовании я не стану, как не стал бы состязаться с генералом в фехтовании на "христолюбивых" шпагах...

   (Тут князь встал с места и хотел, очевидно, сказать что-то очень сильное, чтобы одним ударом, без фехтования, сразить противника, но на ближней колокольне пробило семь часов.)

   Дама. Пора обедать! И нельзя второпях оканчивать такой спор. После обеда наша партия в винт, но завтра непременно, непременно должен продолжаться этот разговор. (К политику.) Вы согласны?

   Политик. На продолжение этого разговора? А я так обрадовался его концу! Ведь спор решительно принимал довольно неприятный специфический запах религиозных войн! Совсем не по сезону. А мне моя жизнь все-таки всего дороже.

   Дама. Не притворяйтесь. И вы непременно, непременно должны принять участие. А то что это: растянулись каким-то действительным тайным Мефистофелем!³²

   Политик. Завтра, пожалуй, я согласен разговаривать, но только с условием, чтобы религии было поменьше. Я не требую, чтобы ее изгнать совсем, так как это, кажется, невозможно. Но только поменьше, ради Бога, поменьше!

   Дама. Ваше "ради Бога" в этом случае очень мило!

   Г-[н] Z. (к политику). Но ведь лучшее средство, чтобы религии было как можно меньше, - это вам говорить как можно больше.

   Политик. И обещаюсь! Хотя слушать все-таки приятнее, чем говорить, особенно в этом благорастворении воздухов, но для спасения нашего маленького общества от междуусобной брани, что могло бы отразиться пагубным образом и на винте, готов на два часа пожертвовать собою.

   Дама. Отлично! А послезавтра - конец спора о Евангелии. Князь успеет приготовить какое-нибудь совсем непобедимое возражение. Только и вы должны присутствовать. Нужно же немного к духовным предметам приучаться.

   Политик. Еще и послезавтра? Ну нет! Так далеко мое самопожертвование не идет, к тому же мне нужно послезавтра ехать в Ниццу.

   Дама. В Ниццу? Какая наивная дипломатия! Ведь это бесполезно: ваш шифр давно разобран, и всякий знает, что когда вы говорите: "Нужно в Ниццу", то это значит: "Хочу кутить в Монте-Карло". Что ж? Послезавтра обойдемся и без вас. Погрязайте в материи, если не боитесь, что сами через несколько времени духом станете. Ступайте в Монте-Карло. И пусть Провидение воздаст вам по вашим заслугам!

   Политик. Ну, заслуги мои касаются не Провидения, а только проведения необходимых мероприятий. А вот удачу и маленький расчет - это я допускаю - в рулетке, как и во всем другом.

   Дама. Только завтра-то уж мы непременно должны собраться все вместе.

  

  

   "Разговор первый" (1899) из трактата Соловьева "Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением Краткой повести об Антихристе и с приложениями" (1900) печатается по изданию: Соловьев В. С. Сочинения: В 2-хт. 2-е изд. М., 1990. Т. 2. С. 644-669.

   Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) - крупнейший русский философ, публицист, поэт и критик. Родился в семье известного историка С. М. Соловьева. В 1864-1869 гг. учился в Первой и Пятой московских гимназиях, затем в Московском университете: сначала на физико-математическом факультете (около четырех лет), а затем сдал кандидатский экзамен за университетский курс историко-филологического факультета. Параллельно - слушатель богословских и историко-философских курсов в Московской Духовной академии. В 1874 г. защитил в Петербурге магистерскую диссертацию "Кризис западной философии" и был избран доцентом Московского университета по кафедре философии. Научная командировка в Лондон, поездка в Египет (Каир) сопровождались в духовной биографии Соловьева изменениями такого порядка, при котором Московский университет, и без того вызывавший у мыслителя сильнейшую идиосинкразию, стал для него окончательно непереносимым. Философ переехал в Петербург и служил в Ученом комитете при Министерстве народного просвещения, читал лекции на Высших женских курсах. В 1880 г. защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию "Критика отвлеченных начал", читал здесь лекции на правах приват-доцента. Знаменитые реплики Соловьева против смертной казни (в связи с убийством в марте 1881 г. императора Александра II) стали косвенной причиной его отставки от преподавательской деятельности и высылки из столицы. Его перу принадлежат работы: "Чтения о Бого-человечестве" (1878-1880); "Великий спор и христианская политика" (1882-1883); цикл статей "Национальный вопрос в России" (1883-1891); "История и будущность теократии" (1886); "Оправдание добра" (1887); "Россия и Европа" (1888); "Россия и Вселенская Церковь" (1889); "Три разговора" (1890).

   Соч.: Полн. собр. соч. Т. 1-10. СПб., 1911-1914; Письма. Т. 1-4. СПб., 1908-1923; Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974; Сочинения: В 2-хт. М., 1989; 2-е изд. М., 1990; Литературная критика. М., 1990; Неподвижно лишь солнце любви: Стихотворения, проза, письма, воспоминания. М., 1990; Россия и Вселенская Церковь. М., 1991; Философский словарь Владимира Соловьева. Ростов-на-Дону, 1997.

   См. о нем: Величко В. Л. Владимир Соловьев: Жизнь и творения. 2-е изд. СПб., 1904; О Владимире Соловьеве. Сб. 1. М., 1911; Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. М., 1913. Т. 1-2 (М., 1995); Соловьев С. М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977; Лукьянов С. М. О Владимире Соловьеве в его молодые годы. Кн. 1-3. 1916-1921. М., 1990; Лосев А. Ф. Соловьев и его время. М., 1990; Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991; Вл. С. Соловьев: pro et contra / Сост., вступ. статья и примеч. В. Ф. Бойкова. СПб., 2000.

   Знакомство Соловьева с Толстым началось с его просьбы о встрече с писателем (письмо от 3 мая 1875 г.). Первое впечатление от встречи с Соловьевым дало Толстому "очень много нового" (62, No 195), но по мере всматривания в систему соловьевского мировидения, оценки его становятся все более заниженными: выслушав 10 марта 1878 г. в Соляном городке лекцию из цикла "Чтения о Богочеловечестве", Толстой скажет: "Детский вздор, бред сумасшедшего" (62, No 403), а в "Дневнике" 11 апреля 1884 г. после встречи с философом запишет: "Мне он не нужен и тяжел и жалок" (Гусев, 578). В августе 1877 г. он отсылает Н. Н. Страхову назад "Философские начала цельного знания" Соловьева ("от невыносимой скуки" чтения), но и ему же возражает на критику "Критики отвлеченных начал" в декабре 1878 г. С другой стороны, Соловьева и Толстого сблизили общие дела: защита первомартовцев перед государем, проекты борьбы с антисемитизмом, а также помощи голодающим. См.: Лосев А. Ф. Вл. Соловьев и его ближайшее литературное окружение: Вл. Соловьев и Л. Толстой. Вл. Соловьев и Ф. Достоевский // Лит. учеба. 1987. No 3. С. 151-164; Бусланова Т. П. Влад. Соловьев о Л. Толстом // Из истории русской литературы конца XIX - начала ХХ в. М., 1988. С. 149-160. Соловьев вел полемику с Толстым осторожно и иногда косвенно (см.: "Идолы и идеалы", 1891). Как и почему это происходило, превосходно объяснил В. Л. Величко (1860-1904) - поэт, публицист, популяризатор восточной поэзии, чиновник Министерства государственных имуществ и Министерства юстиции. Приводим фрагменты его книги: "Владимир Соловьев долгое время считал себя хотя не единомышленником, но "попутчиком" графа Л. Н. Толстого в отстаивании свободы совести и племенной самобытности российских инородцев, а также в критике тех сторон нашего церковного строя и быта, которые почивший философ считал пережитками средневекового миросозерцания. <...> Мне сразу стала ясна глубочайшая принципиальная рознь между воззрениями Владимира Сергеевича Соловьева и графа Толстого.

   Первый считал мировую эволюцию осмысленным богочеловеческим процессом и служил идее гармонии, критикуя отрицательные явления государственно-общественной и церковной жизни. Он верил в основную правду и жизненность этих учреждений, которым желал лишь совершенствования.

   Учение второго отрицает и Богочеловечество, и вообще всю мистическую сущность христианства, которое без этой сущности вообще перестает быть религией или, в лучшем случае, напоминает туманные чувствования буддизма - в смысле философии, а не культа; сообразно с этим его критика учреждений имеет нескрываемой целью их разрушение, замену их неопределенною "социальною нирваною". Ни как христианин в беспримерном всеоружии полного знакомства с первоисточниками и авторитетнейшими толкованиями религии, ни как искренний государственник, близко знакомый с историей и естественными науками, усматривавший в исторически нарастающих учреждениях путь к социальной гармонии, Владимир Соловьев не мог, конечно, согласиться с проповедью "мирной анархии", которую он считал на практике лишь переходною ступенью, или, как он однажды выразился, "замаскированным путем к анархии далеко не мирной", причем эту "маску", по его мнению, надевал, конечно, не сам основатель учения, а кое-кто из его последователей и апологетов. <...> Игнорирование графом Толстым многих явно существенных мест Евангелия он находил совершенно произвольным и противоречащим не только основной идее христианства, но и естественно-историческим законам, подтверждающим ее истинность; в последнем отношении он считал весьма существенною притчу о закваске (см. Мф. 13, 33. - К. И.), указывающую на постепенность проникновения христианских начал в жизненную среду и на постепенное, путем исторической эволюции, возвышение этой последней до уровня Царства Божия; сюда сходит постоянное воздействие Вселенской Церкви, и воспитательная работа христианского государства, и вдохновенный полет свободной мысли, находящей гармоничные формы.

   Можно ли не противиться злу, если оно не побеждено, если мы находимся еще в том историческом периоде, когда закваска не достигла своих окончательных результатов? Можно ли считать ненужными те учреждения, при посредстве которых она действует, хотя и подвергаясь неблагоприятным земным влияниям? Надо желать развития в повышении гармонии, а не ее распада, не нирваны!

   Я возражал Владимиру Сергеевичу, что если признать учение графа Толстого сектантством, то Соловьеву, в силу известного христианского тезиса, что подобает и "ересям быти", да и в силу того, что он проповедует веротерпимость, особенно огорчаться не следует по поводу последних нехудожественных писаний нашего великого художника слова. Он с волнением ухватился за последнее название:

   - Именно великий художник слова, дорогой этим всякому русскому человеку! И ему столько дано, что я не могу его мерить обыкновенною сектантскою меркой. Уклоняясь на путь ложных толкований, особенно под влиянием какой-нибудь искусной протестантской агитации - как, например, наши баптисты и отчасти молокане, - простолюдин-сектант, не знающий истории, не знакомый ни с религией, ни с философией, ошибается вполне добросовестно, верит вполне искренне, что нашел истинный путь. Граф же Толстой не может хоть иногда не сомневаться в правильности своих евангельских урезываний и толкований на основании единичных текстов, не сообразованных со всем остальным! Я не хочу этим сказать, что подозреваю графа в неискренности, но нахожу, что мы все вправе ожидать от него менее произвольной торопливости в выводах и выражениях, побольше искренней вдумчивости, к которой его обязывает самое название и положение великого художника слова. <...> Если бы граф Толстой, излагая свое учение, не опирался на авторитет Христа, я считал бы его вполне правым, ибо никому не должно возбраняться создавать какую угодно моральную систему, с которою все другие могут спорить. Но беда в том, что граф выдает плоды собственного творчества за истинное, очищенное христианство, - и многие могут ему поверить, ввиду того что серьезное знакомство с религией в наши дни большая редкость...

   - Отчего же ты не выступишь со спокойною, написанною в приличном тоне критикою морально-философских писаний нашего великого художника? Если он, как надо полагать, человек искренний, то ты мог бы принудить его отказаться от многих, не оправдываемых Евангелием, положений или, по крайней мере, признаться, что его учение не совпадает с идеею христианства.

   - Неужели ты полагаешь, что я давно бы этого не сделал, если бы имел на то нравственное право?! Разве можно критиковать здесь эти произведения, когда им ввоз сюда запрещен и когда автору ни в каком случае не будет предоставлено высказать в России свои мысли во всей их полноте и резкости? При таких условиях я легко рисковал бы впасть в дурной литературный тон - и мои намерения были бы дурно истолкованы. Впрочем, и мне вряд ли удалось бы высказать свою мысль во всей полноте, так как я отстаивал бы богочеловеческую идею, воюя на два фронта: пришлось бы не только опровергать мнимохристианские положения графа Толстого, но и указывать на изъяны современного церковного уклада и быта. Я это делал доступным мне способом в осторожной и, как мне кажется, тактичной форме: считал нужным указать на свою статью "О подделках христианства", напечатанную в философском журнале и представляющую собою малый эпизод борьбы на два фронта. При этом я лично не задеваю графа Толстого, так как не хочу подавать примера неуважения к великим людям.

   В "Трех разговорах", как известно, Владимир Соловьев выступил более определенно с возражением против нескольких основных тезисов учения Толстого..." (приводится по: Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991. С. 30, 32, 37).

  

   ¹ Зуттнер (Зутнер) Берта, фон (1843-1914) - австрийская писательница, одна из организаторов пацифистского движения. Издавала журнал "Долой оружие" (1892-1899 гг.). Ее одноименный роман (1899) получил всемирное признание. Лауреат Нобелевской премия мира 1905 г.

   М-р Стэд - также один из организаторов пацифистского движения. См.: Стэд В. Неделя в Ясной Поляне // Новое время. 1889. 25 янв.

   ² Соловьев был переводчиком нескольких диалогов Платона и автором статьи "Жизненная драма Платона" (1898). Сильнейшими неоплатоническими рефлексиями отмечено все его мировоззрение.

   ³ Audiatur et prima pars - Пусть будет выслушана и первая сторона (лат.). Выражение встречается у бл. Августина, а восходит к судейской присяге в Афинах.

   ⁴ ...голосов, осуждающих войну... - К концу века накопилась обширная публицистика пацифистского толка. Д. С. Мережковский в "Речи, сказанной 14 ноября 1916 года на вечере в память Вл. С. Соловьева", отметил: "Толстой отрицает войну, как и всякое насилие, всякое "противление злу", и это отрицание истинно, праведно, свято, но одиноко, лично, безобщественно, а потому преждевременно, нереально, бездейственно. Чтобы так отрицать войну, как он, надо быть им, - но он один. Вл. Соловьев не отрицает и не оправдывает войны (утвердить и оправдать ее нельзя), но принимает ее, смиряется, снижается до нее вместе со всеми, для того чтобы изжить ее до конца, преодолеть изнутри точно так же, как он принимает весь процесс всемирно-исторический, который преодолевает, изживает себя до конца - до Царства Божьего" (Книга о Владимире Соловьеве. С. 473).

   ⁵ Саргон. - Трудно понять, какого именно Саргона имеет в виду автор: или Саргона Древнего, царя Аккада в XXIV веке до н. э., сумевшего объединить под своей властью Месопотамию, или, что более вероятно, Саргона Второго, царя Ассирии в 721-705 гг. до н. э., разгромившего Израильское царство в 722 г. до н. э. и победившего царство Урарту (714 г. до н. э.). О последнем упоминается в Библии (Исх. 20, 1).

   Ассурбанипал (Ашшурбанипал) - ассирийский царь в 668-627 гг. до н. э. Воевал с Египтом, Эламом, Вавилонией. Вошел в историю как собиратель древнеписьменных памятников; его библиотека была найдена в 1849- 1854 гг. на месте Ниневии (холм Куюнджик).

   Вильгельм II Гогенцоллерн (1859-1941) - германский император и прусский король в 1888-1918 гг. Внук Вильгельма I; свергнут Ноябрьской революцией 1918 г.

   ⁶ ...юродивые - ведь это своего рода иррегулярные монахи. - Фраза эта подана Соловьевым в полуироническом ключе, но следует учесть, что юродство как тип поведения было столь же актуально для Соловьева, как и для Толстого, хотя и в разных смыслах. Бытовое поведение Соловьева несло в себе очевидные черты страннически-мессианского юродства (чего стоит его высокий, странный, многими описанный смех!); в статье "Особое чествование Пушкина" (1899) он, полемизируя с Розановым по совсем иному поводу, скажет: "Русский народ знает и очень почитает "Христа ради юродивых"" (Соловьев Вл. С. Литературная критика. М., 1990. С. 218).

   ⁷ ...ауреолов... - По мнению комментаторов источника, "Политик вскрывает латинскую внутреннюю форму слова "ореол", которое в русском языке заимствовано из французского aureole - "золотой". Первоначально corona aureola - "золотой венец", в христианской литературе - нимб над головой святого. На прояснении более раннего значения слова "ореол" через латинизированное произношение начальных звуков и построена речевая игра в тексте" (Указ. соч. С. 785).

   ⁸ Торричеллиева пустота - здесь: вакуум. По прямому смыслу термина - безвоздушное пространство над свободной поверхностью жидкости в закрытом сверху сосуде. Занятие этим феноменом привело итальянского физика и математика Эванджелиста Торричелли (1608-1647) к открытию существования атмосферного давления и вакуума, а также к изобретению барометра.

   ⁹ ...война всегда хорошее дело, а мир - всегда дурное. - Идея о неизбежности войны и даже как существенном факторе прогресса будет активно обсуждаться в публицистике конца XIX в. и рубежа веков, когда вспыхнет полемика о германском национализме и мессианизме.

   ¹⁰ Нарва. - Во время Северной войны 1700-1721 гг. шведские войска Карла XII 19(30) ноября 1700 г. под Нарвой разгромили плохо обученные русские войска. В 1704 г. Нарва была взята русскими воинами.

   Аустерлиц. - Возле этого города (ныне г. Славков в Чехословакии) 20 ноября (2 декабря) 1805 г. произошло решающее сражение между русско-австрийскими и французскими войсками во время русско-австро-французской войны 1805 г. Наполеон одержал победу.

   ...мир Ништадтский или Кучук-Кайнарджийский. - Первый договор между Россией и Швецией - тот, которым закончилась Северная война 1700-1721 гг. Второй - договор между Россией и Турцией (10 июля 1774 г.), им завершилась первая русско-турецкая война.

   ¹¹ ...того кафра или готтентота... - Здесь: "варвары". Кафры - (от араб. "кафир" - неверный) - наименование, данное в XVIII в. бурами народам банту (главным образом народу коса) Южной Африки. Готтентоты (самоназвание - койкоин) - народ в Намибии и ЮАР, древнейшие обитатели Южной Африки.

   ¹² ...признавать все относительным... - Тема релятивизации понятий на фоне кончающего свой век позитивизма - одна из ведущих в "Разговоре". См. реплику Генерала: "...никак не скажешь наверно, по совести, что тут в тебе действует, настоящее ли добро или только слабость душевная, привычка житейская и иной раз и тщеславие" (Указ. соч. С. 660). Соловьев и Толстой - каждый по-своему - предпринимают "оправдание добра", т. е. того Добра, которое Генерал называет "настоящим", а Соловьев в своих трактатах- Сверхсущим, т. е. Богом. Разница состояла в том, что Толстой считал эти суждения Соловьева кабинетным теоретизированием, а Соловьев толстовскую этику - столь же теоретическим морализаторством. Однако роднит их в этом эпизоде главное: верность декартовскому принципу различения и верного определения слов (понятий).

   ¹³ Сократ (ок. 470-399 до н. э.) - гений древнегреческой диалектической мысли, основоположник практической майевтики (вопросонаводящего диалога как эвристического принципа). Соловьев вполне конкретно зависим от сократического метода философской работы; в частности, в этом жанре написан и комментируемый "Разговор".

   ¹⁴ ...в злой воле убивающего. - Вопрос о "злой воле", пришедший и к Соловьеву, и к Толстому от Шопенгауэра, обострится в годы полемики вокруг антитолстовской книги И. Ильина "О сопротивлении злу силою" (1925).

   ¹⁵ Наполеон I Бонапарт (1769-1821) - французский император (1804-1814 и 1815 гг.). Поскольку для Толстого не существует великих людей, его трактовка Наполеона в "Войне и мире", как замечено множеством критиков романа (см.: Роман "Война и мир" в русской критике. Л., 1989), принципиально внеисторична: Наполеон здесь - случайный герой бессмысленного конфликта.

   Мольтке (Старший) Хельмут Карл Бернхард (1800-1891) - германский военный деятель. Граф (с 1870 г.), германский фельдмаршал (с 1871 г.) и военный теоретик. Проводил мысль о неизбежности войны, идеолог германского милитаризма,

   Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) - русский генерал от инфантерии (с 1881 г.). Участвовал в завоевании Средней Азии (Хивинский поход 1873 г.; Ахалтекинская экспедиция 1880-1881 гг.) и в подавлении Кокандского восстания 1873-1876 гг. В русско-турецкую войну удачно командовал отрядом под Плевной, затем дивизией в сражении при Шипке - Шейново (1877 г.).

   ¹⁶ "Пофилософствуй, ум вскружится". - Цитата из "Горя от ума" (1822-1824; полная постановка 1831) А. С. Грибоедова (1795-1829): действие второе, явление первое; реплика Фамусова в знаменитом диалоге с Петрушкой (Грибоедов А. С. Горе от ума. М., 1969. С. 31).

   ¹⁷ ...третье лицо <...> жертва... - Тема жертвы как обмена духовными дарами по новозаветному принципу любви к ближнему обратится у наследников соловьевской традиции в новые концепции жертвенного Эроса. См.: Русский Эрос, или Рапсодия любви в России / Сост. и автор вступ. ст. В. П. Шестаков; коммент. А. Н. Богословского. М., 1991.

   ¹⁸ Тамерлан (Тимур, 1336-1405) - среднеазиатский государственный деятель, полководец, эмир с 1370 г.. Создатель государства со столицей в Самарканде. Разгромил Золотую Орду. Совершал грабительские походы в Иран, Закавказье, Индию, Малую Азию.

   Александр Македонский (356-323 до н. э.) - царь Македонии с 336 г. Сын царя Филиппа II, воспитан Аристотелем. Победив персов при Гранике (334 г.), Иссе (333 г.), Гавгамелах (331 г.), подчинил царство Ахеменидов, вторгся в Среднюю Азию (329 г.), завоевал земли до Инда, создав тем самым крупнейшую мировую монархию древности, которая распалась лишь после его смерти.

   Лорд Кичинер (Китчинер) Гораций Герберт (1850-1916) - английский фельдмаршал, руководил подавлением восстания махдистов в Судане (1895-1898 гг.). В 1900-1902 гг. - главнокомандующий английскими войсками в войне против буров. В 1914-1916 гг. - военный министр.

   ¹⁹ Сhez soi - между собой (фр.).

   ²⁰ Владимир II Мономах (1053-1125) - князь Смоленский (с 1067 г.), Черниговский (с 1078 г.), Переяславский (с 1093 г.), великий князь Киевский (с 1113 г.). Сын Всеволода I и дочери византийского императора Константина Мономаха. Боролся против феодальной междуусобицы. Автор знаменитого "Поучения" с призывом крепить единую Русь.

   ²¹ Свободный пересказ "Повести временных лет" (1103).

   ²² Иван Четвертый (Иван Васильевич Грозный, 1530-1584) - великий князь всея Руси с 1533, царь с 1547 г.

   ²³ Parlez pour vous, monsieur? - Что вы на это скажете, сударь? (фр.).

   ²⁴ Рюрик, Синеус, Трувор - легендарные братья-варяги, призванные славянами княжить в Новгороде.

   ²⁵ ...мниха Лаврентия или Ипатия. - Здесь то ли автор, то ли герой играет в историческую достоверность подлинности источника. Если среди переписчиков летописи "Повести временных лет" и был монах Лаврентий, переписавший ее в 1377 г. по приказу великого князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича (отсюда прозвание летописи - "Лаврентьевская"), то упомянутого переписчика Ипатия не существовало. Обнаруженный Н. М. Карамзиным летописный свод - Ипатьевская летопись (XV в.) - принадлежал Ипатьевскому монастырю в Костроме. См.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М., 1947; Дмитриева Р. П. Библиография русского летописания. М.; Л., 1962.

   ²⁶ Quelles blagues! - Что за шутки! (фр.).

   ²⁷ ...в последнюю турецкую войну. - Речь идет об Аладжинском сражении 1877 г. в районе Карадага, в южной части Каррской равнины (Турция). Оно решило исход русско-турецкой войны. В Аладжинском сражении был впервые применен телеграф как военное средство связи и управления войсками.

   ²⁸ Башибузуки - разбойники. Дословный перевод с турецкого - "сорвиголова".

   ²⁹ О молитве и отпевании погибших: текст, поучительный в том смысле, что Толстой, с его презрением к обрядовой стороне христианства, как художник внимательно присматривался к технике молитвы и анализировал ее реальное психологическое воздействие на "дух войска" [в "Набеге" (1853); "Севастопольских рассказах" (1855-1856); "Рубке леса" (1855); "Казаках" (1863); "Хаджи-Мурате" (1896-1904); наконец - в "Войне и мире" (соборная молитва перед Чудотворной при Бородине и в рассказе Генерала о молитве Одарченко], но как проповедник практической этики творчества добра скажет устами героя "Разговора": "Нужно не молиться Богу, а действовать по-Божьи" (Указ. соч. С. 666). Так реализуется у Толстого противоречие между ритуалом и поступком в рамках религиозной практики.

   ³⁰ ...злого разбойника... о его добром товарище. - Разбойники, распятые вместе с Христом (Лк. 23. 39-43).

   ³¹ ...почему Он не подействовал на Иуду, Ирода?.. - В письме к М. А. Энгельгардту (1861-1915), посланном на рубеже 1882-1883 гг., Толстой прямо указал на пример Христова непротивленства; речь идет об эпизоде с апостолом Петром (Мф. 26, 50-54): "...чувство побудило Петра запастись ножом и отрубить ухо рабу. Представьте себе, что бы было, если бы Иисус не удержал их; сделалась бы свалка, Иисусовы бы победили, и потом завоевали

   Иерусалим. Они бы порубили, и их бы порубили. Каково было бы христианское учение? Его бы не было, и нам было бы не на что упереться; мы были бы хуже Аксаковых и Соловьевых" (63, 116-117).

   ³² ...растянулись каким-то действительным тайным Мефистофелем. - Фрагмент сочинения Н. Федорова "Мефистофель как выразитель "светской культуры"" помог бы прояснить смысл той иронии, с какой героиня "Разговора" именует политика Мефистофелем на языке чиновной терминологии века ("действительный тайный"): "<...> Мефистофель - светский человек <...> да еще французского двора, служившего образцом для всех других. Именно в этой сфере секуляризация достигает высшей степени развития; дьявола она не боится, т. е. не боится потустороннего, так же как и посюстороннего - совести. Вот почему здесь и возможно появление Мефистофеля. Если представить себе, что в этой области поводы к борьбе достигают высшей степени напряженности, тогда как нравственность низводится до уровня суеверия, то легко понять, до какого бездушия и бессердечия могут достигать люди при условиях этих отрицательных качеств. Если человека, созданного этою средою, возвести в ее философа, его философия (при последовательности и искренности с его стороны) будет отрицанием добра, признанием зла. Да и может ли быть иначе в той области человеческих отношений, где притворство, скрытность, хитрость и двоедушие составляют элементарные, в то же время необходимые условия борьбы за существование?" (Федоров Н. Ф. Собр. соч.: В 4-хт. М., 1995. Т. 2. С. 204). С другой стороны, вот реплика о Соловьеве А. В. Амфитеатрова (1862-1938) из "Литературного альбома" (СПб., 1904): "Этому Фаусту послан был в плоть Мефистофель, с которым он непрестанно и неутомимо боролся. Соловьев верил, что этот дух сомнения, вносящий раздвоение в его натуру, самый настоящий бес из пекла, навязанный ему в искушение и погибель" (Книга о Владимире Соловьеве. С. 318).