Сиповский Василий Васильевич - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

    Ему наскучилъ свѣта шумъ,

   Красавицы недолго были

   Предметъ его привычныхъ думъ.

   Измѣны утомить успѣли,

   Друзья и дружба надоѣли

   И, хоть онъ былъ повѣса пылк³й,

   Но разлюбилъ онъ, наконецъ,

   И брань, и саблю, и свинецъ.

  

   И вотъ имъ овладѣлъ "англ³иск³й сплинъ", или русская хандра - да къ тому же и мода въ высшемъ свѣтѣ перемѣнилась, и "слава Ловласа обветшала". Тогда онъ подражан³е Ловласу смѣнилъ на подражан³е Чайльдъ-Гарольду,- сталъ "корчить чудака". Какъ Childe Harold, угрюмый, томный, въ гостиныхъ появлялся онъ...

   Сердце было пусто, умъ былъ празденъ. Онъ попытался, было, заняться литературой, но трудъ упорный былъ ему тошенъ - и онъ бросилъ перо. Взялся онъ за книгу, но и "читать" онъ не былъ пр³ученъ, къ тому же тогда, когда онъ извѣрился въ жизни, - не могъ онъ повѣрить книгѣ. "Читалъ, читалъ, a все безъ толку. Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ"... Свою "хандру" и "апат³ю",- результатъ утомлен³я и пустоты душевной, онъ счелъ "разочарованностью" и охотно прикрылся, моднымъ тогда, плащомъ Чайльдъ-Гарольда. Недаромъ изъ всѣхъ книгъ онъ читалъ только творен³я Байрона:

  

   "Да съ нимъ еще два-три ромапа,

   Въ которыхъ отразился вѣкъ,

   И современный человѣкъ

   Изображенъ довольно вѣрно,

   Съ его безнравственной душои,

   Себялюбивой и сухой,

   Мечтанью преданной безмѣрно;

   Съ его озлобленнымъ умомъ,

   Кипящимъ въ дѣйств³и пустомъ.

  

   Онѣгинъ былъ яркимъ представителемъ того "полуобразован³я", которое такъ характерно было для тогдашняго русскаго общества. Умъ не позволилъ Онѣгину на всю жизнь слиться съ этимъ обществомъ, но искать цѣлей быт³я внѣ этого общества онъ не умѣлъ. И, въ результатѣ, въ его лицѣ получился въ русской литературѣ первый образчикъ "лишняго человѣка".

   Книга была отброшена, и Евген³й остался безпомощвымъ въ жизни, "безъ руля" и "безъ вѣтрилъ", съ "рѣзкимъ, охлажденнымъ умомъ", страннымъ мечтателемъ безъ цѣли жизни, угрюмымъ - съ жалобаии на злобу слѣпой фортуны, съ презрѣн³емъ къ людямъ, съ язвительными рѣчами...

   Онъ чуть было, не отправился путешествовать, но извѣст³е о смертельной болѣзни деревенскаго дяди вызвало его въ деревню.

   Въ деревнѣ Онѣгинъ сначала интересовался новизной жизни, необычными для него красотами тихой природы; онъ заинтересовался, было, участью своихъ крѣпостныхъ, и облегчилъ ихъ существован³е, - "яремъ барщины старинной" замѣнивъ "легкимъ оброкомъ",- но вскорѣ онъ и здѣсь заскучалъ и повелъ уединенную жизнь, мизантроп³ей отдаливъ отъ себя своихъ сосѣдей. Наивные деревенск³е жители въ оцѣнкѣ героя не были такъ свисходительны, какъ петербургск³й "свѣтъ" - они признали Онѣгина и вольнодумцемъ ("фармазонъ", т. е. франкъ-масонъ), и "неучемъ"...

   Въ это время въ сосѣднюю деревню пр³ѣхалъ Ленск³й. Это былъ человѣкъ другого душевнаго склада, чѣмъ Онѣгинъ: воспитанннкъ нѣмецкой идеалистической философ³и ("съ душою прямо геттингенской"), - поэтъ, душа котораго была воспламенена поэтическимъ огнемъ Шиллера и Гете. Въ глушь русской провинц³и привезъ онъ много страннаго:

  

   "Вольнолюбивыя мечты,

   Духъ пылк³й и довольно странный,

   Всегда восторженную рѣчь

   И кудри черныя до плечъ.

   Онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ "прекраснодушныхъ" юношей, которыхъ много было тсгда въ Герман³и, и которые получили тамъ кличку: "die scköne Seele". Ero сердце было чисто; онъ былъ полонъ вѣры въ искренность дружбы и чистоту любви. Онъ былъ мечтателемъ-мистикомъ, вѣрилъ въ сродство душъ, въ божественное призван³е избранныхъ вносить свѣтъ въ жизнь земли. Въ своихъ поэтическихъ опытахъ онъ воспѣвалъ только чистыя, возвышенныя чувства. И нравствевный обликъ его, и мотивы его творчества yдивительно напоминаютъ Жуковскаго:

  

   "Онъ пѣлъ разлуку и печаль,

   И нѣчто, и туманну даль,

   И романтическ³я розы.

   Онъ пѣлъ тѣ дальн³я страны,

   Гдѣ долго въ лоно тишины

   Лились его живыя слезы...

   Онъ пѣлъ поблеклый жизми цвѣтъ,

   Безъ малаго въ восьмнадцать лѣтъ.

  

   Подобно Жуковскому, онъ былъ неисправимымъ оптимистомъ, который не допускалъ возможности роптать на "Провидѣн³е" - все разумно и все необходимо, что происходитъ. Думая о смерти, онъ не отворачивался отъ нея - онъ восклицалъ:

  

   "...правъ судьбы законъ!-

   Паду ли я стрѣлой пронзенный,

   Иль мимо пролетитъ она -

   Все благо: бдѣн³я и сна

   Приходитъ часъ опредѣленный:

   Благословенъ и день забогъ,

   Благословенъ и тьмы приходъ!

   Ленск³й сошелся съ Онѣгинымъ, хоть они были совсѣмъ непохожи другъ на друга: "волна и камень, ледъ и пламень",- вотъ, какъ ихъ характеризуетъ поэтъ. Но они сдѣлались друзьями "отъ дѣлать нечего" - оттого, что только они одни были "культурными людьми" въ этой "деревенской глуши",- они понимали другъ друга и не скучали вмѣстѣ. Онѣгинъ не вѣрилъ ни одному слову Ленскаго, но его трогала наивная чистота юноши, и онъ щадилъ его вѣру, иногда удерживая себя отъ излишняго "скептицизма".

   Ленск³й ввелъ друга въ семью Лариныхъ: онъ съ дѣтства былъ влюбленъ въ ихъ младшую дочь Ольгу; ее онъ воспѣвалъ въ своихъ прочувствованныхъ стихахъ и ее хотѣлъ показать Онѣгину.

   Ларины были простые, добродушные русск³е люди, которые жили тихой, растительной жизнью.

  

   "Они хранили въ жизни мирной

   Привычки мирной старины;

   У нихъ на масляницѣ жирной

   Водились русск³е блины,

   Два раза въ годъ они говѣли,

   Любили круглыя качели,

   Подблюдны пѣсни, хороводъ.

   Имъ квасъ, какъ воздухъ, былъ потребенъ...

  

   Разсказъ о жизни Лариныхъ, праздникъ именинъ въ ихъ домѣ, деревенск³й балъ въ этомъ тихомъ "дворянскомъ гнѣздѣ", типы помѣщиковъ-сосѣдей, отъѣздъ Лариныхъ изъ деревни въ Москву - все это прекрасныя, живыя картины русской дѣйствительности, написанныя Пушкинымъ въ добродушно-юмористическомъ тонѣ.

   Когда Онѣгинъ знакомится съ ними, старика Ларина уже въ живыхъ не было: онъ "былъ простой и добрый баринъ", и краткая эпитаф³я на его памятникѣ прекрасно рисуетъ всю его жизнь, тихую, безпорывную:

  

   "Смиренный грѣшникъ, Дмитр³й Ларинъ,

   Господн³й рабъ и бригадиръ

   Подъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.

  

   Позднѣе Гоголь въ "Старосвѣтскихъ помѣщикахъ" напишетъ сходную идилл³ю изъ жизни захолустныхъ дворянъ, но, въ художественномъ отношен³и, нѣсколько строчекъ эпитаф³и, брошенныхъ вскользь Пушкинымъ, гораздо выше цѣлой повѣсти Гоголя, въ которой есть и каррикатурность, и тенденц³озность.

   Сама Ларина тоже простая женщина, когда-то бредившая романическими героями; выйдя противъ воли замужъ, она сперва потосковала, но потомъ свыклась съ новой жизнью и узнала тихое и вѣрное счастье.

  

   "Привычка свыше намъ дана -

   Замѣна счаст³ю она-

  

   У Лариной двѣ дочери. Одна - Ольга, простая, недалекая дѣвушка, живая и немного сентяментальная. Только фантаз³я Ленскаго могла идеализировать эту дѣвушку, въ сущности, мало-оригинальную и мало-интересную. Пушкинъ говоритъ о ней-

  

             "...любой романъ

   Возьмите,- и найдете, вѣрно,

   Ея портретъ: онъ очень милъ,

   Я прежде самъ его любилъ,

   Ео надоѣлъ онъ мнѣ безмѣрно!..

  

   Гораздо интереснѣе была старшая сестра Татьяна,- полная противоположность Ольгѣ и во внѣшности, и въ характерѣ. Она ребенкомъ еще жила въ родной семьѣ одиноко,- "казалась дѣвочкой чужой", дѣтскихъ игръ не любила и молча могла просиживать цѣлые дни y окна, погруженнаи въ мечты. Но, неподвижная и, повидимому, холодная, она жила сильной внутренней жизнью,- "страшные разсказы няни" сдѣлали ее фантазеркой, ребенкомъ "не отъ м³ра сего".

   Чуждаясь наивныхъ деревенскихъ развлечен³й, хороводовъ и игръ, она за то всей душой отдалась народному мистицизму, - ея наклонность къ фантазированью облегчила ей это.

  

   "Татьяна вѣрила преданьямъ

   Простонародной старины:

   И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,

   И предсказан³ямъ луны.

   Ее тревожили примѣты.

   Таинственно ей всѣ предметы

   Провозглашали что-нибудь,

   Предчувств³я тѣснили грудь.

             "...Вдругъ увидя

   Младой двурог³й ликъ луны

   На небѣ съ лѣвой сторовы,

   Она дрожала и блѣднѣла.

   Что-жъ? тайну прелесть находила

   И въ самомъ ужасѣ она:

   Такъ васъ природа сотворила,

   Къ противорѣч³ю склонила.

  

   Отъ сказокъ няни она рано перешла къ романамъ.

  

   "Они ей замѣняли все,-

   Она влюблялася въ романы

   И Ричардсона, и Руссо...

  

   Изъ фантазерки-дѣвочки она сдѣлалась "мечтательной дѣвушкой", которая жила въ своемъ особомъ м³ру: она окружала себя героями своихъ излюбленныхъ романовъ, и чужда была деревенской дѣйствительности.

  

   "Давно ея воображенье,

   Сгорая нѣгой и тоской,

   Алкало пищи роковой.

   Давно сердечное томленье

   Тѣснило ей младую грудь.

   Душа ждала кого-нибудь.

  

   Является Онѣгинъ. Въ толпѣ дикарей-помѣщиковъ онъ - слишкомъ крупная и оригинальная фигура - и Татьяна безъ труда увѣровала, что это и есть ея давно-жданный герой - y ней -

  

             "...открылись очи,

   Она сказала: это онъ!

  

   И вотъ, она бросается къ свонмъ давно-перечитаннымъ романамъ, чтобы опять бесѣдовать съ любимыми героями -

  

   "Теперь, съ какимъ она вниманьемъ

   Читаетъ сладостный романъ,

   Съ какимъ живымъ очарованьемъ

   Пьетъ обольстительный обманъ.

  

   Всѣ любимые ею романнческ³е герои-

  

   "Всѣ для мечтательницы нѣжной

   Въ единый образъ облеклись,-

   Въ одномъ Онѣгинѣ слились.

  

   Себя она воображаетъ тоже геровней, подругой дорогихъ ей рома-ническвхъ героевъ - Клариссой, {Героиня романа Ричардсона "Кларисса Гарловъ" (См. выше мою Истор³ю Словесности ч. II, стр. 153).} Юл³ей {Героиня романа Руссо "Новая Элоиза". См. выше "Истор³ю словесности". ч. II, стр. 154.}, Дельфиной {Героиня романа г-жи Сталь - "Дельфина".}. Немудрено, что въ книгахъ она находитъ "свой тайный жаръ, свои мечты". Подъ свѣжимъ впечатлѣн³емъ перечитанныхъ книгъ она сочиняетъ Онѣгину письмо, въ которомъ повторяетъ слова и даже фразы любовнаго письма Юл³и къ С.-Прё.

   Разговоръ Татьяны съ няней передъ сочинен³емъ этого письма принадлежитъ къ изумительнымъ сценамъ, по своей художественности и психологической правдивости. Въ бесѣдѣ восторженной дѣвушки со старухой сталкивается простонародное воззрѣн³е на любовь съ искусственно-приподнятымъ романическимъ чувствомъ; сталкиваются наивная старость и наивная юность.

   Поэтъ старается оправдать въ глазахъ читателей поступокъ Тани: съ нѣжнымъ чувствомъ умилен³я склоняется онъ къ поэтическому образу своей героини и проситъ для нея снисхожден³я. Она такъ чиста и такъ наивна. Въ ней нѣтъ ни тѣни кокетства, нѣтъ той лжи, которой вооружены свѣтск³я красавицы -

  

   "...въ милой простотѣ

   Она не вѣдаетъ обмана

   И вѣритъ избранной мечтѣ.

  

   Она "любитъ безъ искусства"; "послушная" влеченью чувства, она довѣрчива; къ тому же она-

  

   "...отъ небесъ одарена

   Воображен³емъ мятежнымъ,

   Умомъ и волею живой,

   И своенравной головой,

   И сердцемъ пламеннымъ и нѣжнымъ.

   Ужели не простите ей

   Вы легкомысл³е страстей?

  

   Онѣгинъ былъ "тронутъ" послан³емъ Тани, но онъ "привычкѣ милой не далъ ходу": его пугала перспектива связать свою свободу "бракомъ" и опуститься до растительной жизни провинц³и - "прозой" пахнуло на него отъ семейнаго счастья съ наивной, провинц³альной дѣвицей. Ея неопытностью воспользоваться онъ не захотѣлъ - слишкомъ "неинтересна" была для него, "опытнаго охотника", вся эта несложная интрига: для него, ученика Ловласа, "борьба" была слишкомъ легка; кромѣ того, вѣдь онъ корчилъ въ это время Чайльдъ-Гарольда, a тотъ, какъ разъ, въ подобномъ случаѣ, отвергъ любовь героини, сказавъ:

  

   "Флоранса! если бъ сердце это

   Я для любви не схоронилъ

   Тогда бъ, повѣрь, любовь поэта

   Къ твоимъ ногамъ я положилъ,

   Но ты не можешь быть моею-

   У насъ различные пути! ("Чайльдъ-Гарольдъ")

  

   Приблизительно то же сказалъ Онѣгинъ Татьянѣ при личномъ свиданьѣ. Только онъ прибавилъ еще нравоучен³е въ духѣ тѣхъ, которыя расточалъ Грандисонъ {Идеальный герой одного романа Ричардсона.}, любивш³й читать нравоучен³я тѣмъ "неопытнымъ" дѣвицамъ, которыя предлагали ему свою любовь:

  

   "Учитесь властвовать собой!

   Не всяк³й васъ, какъ я пойметъ,-

   Къ бѣдѣ неопытность ведетъ!

  

   Не безъ юмора разсказываетъ Пушкинъ, какъ "проповѣдовалъ" Онѣгинъ, но онъ тутъ-же спѣшитъ добавить, что, въ этомъ случаѣ, онъ поступилъ "очень мило", онъ тутъ "явилъ души прямое благородство". Сама Татьяна впослѣдств³и, призвавала, что въ этотъ "страшный часъ" онъ поступилъ "благородно". И, конечно, если онъ не любилъ Татьяны, онъ поступилъ прекрасно, но самъ Пушкинъ указываетъ, что онъ почти полюбилъ ее {По крайней мѣрѣ, въ черновой рукописи есть строфа, въ которой говорится, что "скоро сталъ Евген³й, какъ Ленск³й".}. Онѣгинъ впослѣдств³и самъ говоритъ, что былъ наканунѣ этой любви: "привычкѣ милой не далъ ходу" - изъ эгоизма онъ убоялся потерять "свободу" и предпочелъ разыграть разочарованнаго Ча³льдъ-Гарольда, разбивъ чистое и чествое сердце Татьяны. Эта "игра" въ разочарованье была "ложью",- она стоила счастья двухъ молодыхъ жизней, и потому вина Онѣгина велика.

   Онъ пересталъ бывать y Лариныхъ, уединился y себя въ деревнѣ, гдѣ и повелъ спокойное, эгоистическое существован³ѳ подражая въ образѣ жизни своему образцу - Байрону. Однажды, Левск³й убѣдилъ его пр³ѣхать къ Ларинымъ на именины Татьяны, увѣривъ, что никакихъ гостей не будетъ. Онѣгинъ явился и былъ непр³ятно пораженъ при видѣ цѣлой кучи сосѣднихъ помѣщиковъ. Онѣгина взбѣсила перспектива сыграть въ ихъ глазахъ роль "жениха" и сдѣлаться предметомъ новыхъ сплетенъ и пересудовъ. Чтобы отомстить за обманъ, онъ рѣшился дразнить Ленскаго и сталъ ухаживать за Ольгой. Впечатлительный и довѣрчивый Ленск³й увидѣлъ въ этомъ глубокое коварство Онѣгина и вызвалъ его на дуэль. Секундантомъ Левск³й выбралъ Зарѣцкаго, стараго бреттера. Этотъ вызовъ былъ неожиданностью для Онѣгина,- онъ сознавалъ, что былъ неправъ предъ Ленскимъ, но, выросш³й въ чувствѣ страха передъ судомъ общества, онъ имѣлъ слабость бояться того, что о немъ будутъ говорить его сосѣди, которыхъ въ душѣ онъ презиралъ.

  

   "И вотъ, общественное мнѣнье,

   Пружина чести, нашъ кумиръ

   И вотъ, на чемь вертится м³ръ -

  

   - съ горечью восклицаетъ поэтъ.

  

   "Дико-свѣтская вражда

   Боится ложнаго стыда!

  

   Дуэль состоялась, и Ленск³й былъ убитъ. Онѣгинъ, мучимый совѣстью, оставилъ деревню и пустился странствовать "безъ цѣли", нигдѣ не находя себѣ мѣста... Пушкинъ даетъ указан³е, что кровавая истор³я его съ Ленскимъ вылечила его отъ страсти слѣдовать "модѣ",- онъ уже не корчилъ изъ себя ни романическаго героя, ни "космополита", ни "патр³ота", ни "квакера", ни "ханжу" (Пушкинъ перечисляетъ всѣ "моды", которыя пережило русское общество {См. мою Истор³ю русской Словесности ч. II, 192-3.} при императорѣ Александрѣ I). Онѣгинъ разъ навсегда сбросилъ съ себя модную мишуру лжи и сдѣлался тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, въ сущности, всегда - "добрымъ малымъ", какъ "цѣлый свѣтъ"... Страсть "маскироваться" прошла. Дорогой цѣной заплатилъ онъ за свое лечен³е.

   Между тѣмъ, и въ жизни Татьяны произошла перемѣна. Она не могла забыть Онѣгина, и, воспользовавшись его отъѣздомъ изъ деревни, пробралась въ его домъ и перечитала книги, имъ любимыя. Оказалось, онъ интересовался только Байрономъ, да романами, гдѣ выводились тмпы разочарованныхъ и озлобленныхъ людей.

   Вчитавшись въ эти романы, Татьяна поняла, по какимъ рецептамъ жилъ ея Онѣгинъ, "чудакъ печальный и опасный". И, вотъ, Татьяна спрашиваетъ себя -

  

   "Что жъ онъ? Ужели подражанье?

   Ничтожвый призракъ, иль еще -

   Москвичъ, въ гарольдовомъ плащѣ,

   Чужихъ причудъ истолкованье,

   Словъ модныхъ полный лексиконъ,-

   Ужъ не парод³я ли онъ?

  

   Простая, деревенская барышня, доросшая до такого сознан³я, поняла теперь лучше Онѣгина, но она не разлюбила его,- она простилась съ нимъ навсегда, полная сожалѣн³й, что счастье, столь близкое и возможное, не осуществилось потому, что "добрый малый" въ Онѣгинѣ былъ побѣжденъ "модою"... Вѣроятно, и въ сердцѣ Татьяны, послѣ первой ошибки, изсякли ея романическ³я мечты,- и она сумѣла стряхнуть съ себя вл³ян³е книгъ, книжныхъ чувствъ и книжныхъ идеаловъ. Ея умственный кругозоръ расширился: теперь "ей открылся м³ръ иной" - сознательнѣе и проще стала она относиться къ жизни. Уступая желан³ю матери, она вышла замужъ за пожилого князя, въ то время извѣстнаго и почтеннаго дѣятеля... Татьява вступила въ бракъ безъ любви, но полная чувствъ уважен³я къ мужу; она смотрѣла теперь въ жизнь трезво и спокойво.

   Онѣгинъ встрѣтилъ ее въ Петербургѣ и былъ пораженъ перемѣвой, съ ней происшедшей: вмѣсто наивной, мечтательной и восторженной барышни передъ нимъ была спокойная, выдержанная великосвѣтская дама, закованная въ непроницаемую броню свѣтскихъ "прилич³й". Онѣгинъ влюбился въ нее безъ памяти,- теперь онъ никого уже не "корчилъ" изъ себя,- онъ былъ теперь просто "добрый малый", съ утомленнымъ, несчастнымъ сердцемъ... Онъ ничего не ждалъ для себя отъ своей любви, но онъ не смогъ справиться съ собой, написалъ Татьянѣ письмо, въ которомъ каждое слово было правдиво, и каждое было имъ выстрадано. Произошло послѣднее объяснен³е героевъ.

   Татьяна сбросила свою маску "великосвѣтскаго тона",- она предстала передъ Евген³емъ простой, сердечной женщиной, y которой навѣки разбито сердце. Она призналась Онѣгину, что несчастна, призалась, что любитъ его, но заключила свою рѣчь словами:

  

   "Я другому отдана

   И буду вѣкъ ему вѣрна!

  

   Такое глубокое пониман³е обязанностей жены освящаетъ высоконравственный образъ Татьяны. Эти двѣ строчки бросаютъ ярк³й свѣть на ея сердце,- и все непонятное въ этой душѣ проясняется... Дикая и одинокая дѣвочка въ родной семьѣ, Татьяна оттуда, изъ нѣдръ хорошей, простой русской семьи, вынесла свои семейные идеалы, и свято сохранила ихъ въ сутолокѣ интернац³ональной столичной жизни.

   За эту вѣрность мужу русская критика признала Татьяну "идеальнымъ образомъ русской женщины". Конечно, странно утверждать, что Пушкинъ хотѣлъ изобразить идеальную героиню и создалъ Татьяну,- онъ просто рисовалъ русскую жизнь, съ одинаковой любовью относясь ко всѣмъ своимъ героямъ - и Онѣгину, и Ленскому, и Татьянѣ. Онъ изобразилъ на своихъ герояхъ, какое зло - та "ложь", которымъ жило русское общество, потерявшее связи съ русской родной основой. Татьянѣ нужно было разочароваться въ Онѣгинѣ, чтобы сумѣть воспитать въ своемъ сердцѣ зародыши той "правды", которыя были вложены въ него вл³ян³ями русской жизни.

   Историческое значен³е романа Пушкина велико - онъ попалъ въ руки русской публикѣ, которая дочитывала еще сентиментальныя повѣсти Карамзина, которая увлекалась романтическими героями Марлинскаго, a изображен³я русской жизни видѣла въ произведен³яхъ писателей, вродѣ Булгарина. Понятенъ тотъ восторгь, съ которымъ русское общество встрѣчало каждую новую главу пушкинскаго романа. Въ прекрасныхъ стихахъ, въ перемежку съ лирическиии отступлен³ями, нарисованы удивительно-художественно картины изъ русской жизни. Юморъ и элег³я, романтизмъ и реализмъ, правда и мечта - все въ этомъ романѣ сплелось въ одну причудливу³о цѣпь...

   Описан³я городской жизни Петербурга и Москвы, деревни (типы помѣщиковъ, семья Лариныхъ, зима, осень и весна въ деревнѣ),- все это было новшествомъ въ русской литературѣ - первымъ опытомъ нарисовать въ широкихъ предѣлахъ поэз³ю русской прозы... Никто до Пушкина не рискнулъ-бы изобразить, напримѣрь, сцену разговора Татьяны съ няней. Вѣдь въ такой бесѣдѣ было мало "интереснаго" для писателя, любящаго эффекты сентиментализма и романтизма,- только велик³й "поэтъ дѣйствительности" могъ понять красоту и поэз³ю этого маленькаго "неинтереснаго" эпизода. Нужно быть великимъ знатокомъ жизни и сердца человѣческаго, чтобы въ одной эпитаф³и на могилѣ старика-Ларина нарисовать всю душу его и всю его безпорывную, тихую жизнь.

   Сцены чисто-бытовыя написаны въ романѣ широко и ярко: русская жизнь 20-хъ годовъ, и столичная, и деревенская, предстала передъ читателемъ, нарисованная мягкими, успокаивающими тонами,- здѣсь нѣтъ протеста, нѣтъ проповѣди, нѣтъ сатиры - "поэтъ любви" сумѣлъ любовными глазами посмотрѣть на современную жизнь {Единственнымъ диссонансомъ звучатъ строфы, посвященныя въ послѣднихъ главахъ романа "высшему обществу".} безъ всякой злобы,- только отъ легкаго чувства грусти отдѣлаться онъ не могь,- оттого весь романъ, особенно благодаря лирическимъ отступлен³ямъ автора, производитъ впечатлѣн³е огромной "элег³и". Это прекрасно передано Чайковскимъ въ его оперѣ...

   По формѣ своей, романъ Онѣгина напоминаетъ поэмы Байрона: "Чайльдъ-Гарольдъ", "Беппо" и "Донъ-Жуанъ". Въ этихъ произведен³яхъ "романъ въ стихотворной формѣ" тоже переплетался съ лирическами отступлен³ями - такимъ образомъ, получилось лиро-эпическое произведен³е. Только въ настроен³и мало сходства между байрововскими произведен³ями и пушкинскимъ. Судя по намѣрен³ямъ, съ которыми приступилъ Пушкинъ къ сочинен³ю своего романа, онъ сперва хотѣлъ изъ него сдѣлать "сатиру" на русскую жизнь; если бы это желан³е онъ осуществилъ,- получилось бы произведен³е, подходящее къ байроновскому "Донъ-Жуану",- но Пушкинъ далъ, въ концѣ ковцовъ, не "сатиру", a "элег³ю", и внесъ въ свое творен³е столько любви къ героямъ, что далеко отошелъ отъ своихъ первичныхъ замысловъ.

   Большое значен³е для "Евген³я Онѣгина" имѣли также романъ Руссо "Новая Элоиза" и романы г-жи Сталь. Руссо удалось романѣ изобразить психолог³ю любви, и его произведен³е,- особенно стиль его, на много лѣтъ сдѣлались образцовыми для всѣхъ европейскихъ романистовъ, бравшихся за изображен³е чувствъ любви {См. мою Истор³ю русской словесности, ч. II, 153-4.}. На письмахъ Татьяны и Евген³я сказалось вл³ян³е стиля тѣхъ писемъ, которыми обмѣнивались герои Руссо - Юл³я и С.-Прё {Подробнѣе см. въ моей работѣ: "Онѣгинъ, Ленск³й и Татьяна" (въ соч. "Пушкинъ, его жизнь и творчество". Спб. 1907).}.

   Очень близка Татьяна также къ Дельфинѣ, героинѣ одного романа г-жи Сталь - и по характеру, и по судьбѣ. Романъ г-жи Сталь есть не что иное, какъ картина женской души, картина подробная, мелочная. Такимъ образомъ, "психолог³я женской души"-главное содержан³е романа. Другая сторона въ этомъ произведен³и, "философская", не менѣе важна для насъ. Романъ посвященъ изображен³ю борьбы одинокой, талантливой личности съ безличной, безформенной, но страшной силой - "общественнымъ мнѣн³емъ", составляющимся изъ разныхъ предразсудковъ, сплетень, мелкихъ интригъ. Въ лицѣ нашей Татьяны тоже изображена борьба личности со средой {Детальное сравнен³е Татьяны съ Дельфиной см. въ той-же статьѣ.}. Жизнь Татьяны въ деревнѣ съ отрочества была нѣмымъ протестомъ противъ будничной, патр³архальной жизни сытыхъ русскихъ помѣщиковъ. Татьяна "дика, печальна, молчалива",- она чуждается беззаботнаго веселья сверстницъ; она жалуется, что ея "никто не понимаетъ",- одинокая, она "должна молча гибнуть". Жизнь Татьяны въ Москвѣ, a потомъ въ петербургскомъ свѣтѣ, является такимъ же "нѣмымъ" протестомъ противъ "среды". Правда, Татьяна не смотритъ уже исподлобья на общество, которое ее окружаетъ, но въ душѣ она протестуетъ противъ всей этой "ветоши маскарада", "постылой жизни мишуры"... Припомнимъ тѣ жалобы на "общественное мнѣн³е", которыя слышатся не разъ отъ самого Пушкина (о воспитан³и Онѣгина, о жизни его въ свѣтѣ, въ разсказѣ о вызовѣ его на дуэль) - и мы должны будемъ признать, что на романъ Пушкина должны смотрѣть, какъ на художественное выражен³е протеста противъ деспотизма общественнаго суда. Конечно, это протесты еще очень слабые, но, несомнѣнно, первые, раздавш³еся въ русской литературѣ. Въ этомъ "соц³альное" значен³е Пушкинскаго романа {Вопросъ объ отношен³и личности къ обществу слабѣе поставленъ въ "Кавкавскомъ Плѣнникѣ" и "Цыганахъ".}.

   Чѣмъ болѣе выросталъ Пушкинъ, тѣмъ болѣе отставала отъ него современная ему критика. Если первыя главы романа и были приняты ею скорѣе сочувственно, то послѣдн³я встрѣтили почти единодушное порицан³е.

   Во всякомъ случаѣ, важно, что русская критика признала жизненность героевъ романа. Булгаринъ заявилъ, что "Онѣгиныхъ" онъ встрѣчалъ въ Петербургѣ "дюжинами"; Полевой призналъ въ героѣ "знакомаго" человѣка, внутреннюю жизнь котораго онъ "чувствовалъ", но, безъ помощи Пушкина, "не умѣлъ объяснить". То же на разные лады говорятъ мног³е друг³е критики {См. любопытную статью извѣстнаго русскаго историка акад. Ключевскаго: "Евген³й Онѣгинъ и его предки" ("Русск. Мысль, 1887 No 2), въ которой разобранъ герой, какъ историческ³й типъ.}.

   Затѣмъ важно, что по поводу романа возникъ вопросъ о томъ, что такое "народность" въ лнтературѣ: одни критики признавали за романомъ значен³е произведен³я "нац³ональнаго", друг³е усмотрѣли въ немъ неудачное подражан³е Байрону. Изъ спора выяснилось, что "народность" первые увидѣли не тамъ, гдѣ ее нужно было видѣть, a вторые просмотрѣли оригинальность Пушкина. Никто изъ критиковъ не оцѣнилъ это произведен³е, какъ "реалистическое", за то мног³е напали на форму его, указывали недостатки плана, несерьезность содержан³я...

   Изъ наиболѣе серьезныхъ отзывовъ о романѣ надо признать статью Полевого,-онъ увидѣлъ въ романѣ "литературное caprissio", образчикъ "шутливой поэмы", въ духѣ "Беппо",- онъ оцѣнилъ простоту и живость пушкинскаго разсказа. Онъ первый назвалъ романъ Пушкина "нац³ональнымъ": "мы видимъ свое, слышимъ свои народныя поговорки, смотримъ на свои причуды, котрыхъ всѣ мы не чужды были нѣкогда". Эта статья вызвала оживленную полемику. Въ образѣ "Татьяны" изъ современныхъ критиковъ только одинъ увидѣлъ полную самостоятельность пушкинскаго творчества; Татьяну онъ поставилъ выше черкешенки, Мар³и и Заремы.

   Критики, доказывавш³е, что "Евген³й Онѣгинъ" - подражан³е байроновскимъ героямъ, все время утверждали, что Байронъ выше Пушкина, и что Онѣгинъ, "существо пустое, ничтожное и обыкновенное", ниже своихъ прототиповъ. Въ сущности, въ этомъ отзывѣ о героѣ Пушкина,- было больше похвалы, чѣмъ порицан³я,- Пушкинъ нарисовалъ "живой" образъ, не идеализировавъ его, чего сказать о Байронѣ нельзя.

   Надеждинъ не придавалъ серьезнаго значен³я роману,- лучшимъ произведен³емъ Пушкика, по его мнѣн³ю, оставалась поэма "Русланъ и Людмила". На романъ Пушкина онъ предлагалъ смотрѣть, какъ на "блестящую игрушку", которую слишкомъ превозвосить и порицать не стоитъ.

   с) Михайловск³й пер³одъ въ творчествѣ Пушкина. Изъ стихотворен³й этого пер³ода автоб³ографическое значен³е имѣютъ слѣдующ³я: "Коварность", "Сожженное письмо", "Къ А. П. Кернъ", "Желан³е славы", "19 октября 1825 г.", "Зимн³й вечеръ". Изъ этихъ произведен³й въ стихотворен³и "Сожженное письмо" справедливо видятъ слѣды увлечен³я Пушкина гр. Воронцовой: {Во время пребыван³я Пушкина въ Михайловскомъ, онъ, время отъ времени, получалъ письма съ юга, запечатанныя печатью съ тѣми же знаками, что были вырѣзаны на его перстнѣ (см. стих. "Талисманъ"). Эти письма Пушкинъ сжигалъ сейчасъ же послѣ прочтен³я.} въ стихотворен³и "Желан³е славы", и въ послан³и "Къ А. П. Кернъ" можно видѣть поэтическое выражен³е той страсти, которая завладѣла поэтомъ, когда онъ встрѣтился въ деревнѣ съ красавицей-Кернъ. Это чувство не было спокойнымъ,- оно на первыхъ-же порахъ надѣлило поэта разочарован³ями, тревогами:

  

   "Я наслажден³емъ весь полонъ былъ - я мнилъ,

   Что нѣтъ грядущаго, что грозный день разлуки

   Не прйдетъ никогда.. И что же? Слезы, муки,

   Измѣны, клевета,- все на главу мою

   Обрушилося вдругъ..

  

   Поэтъ весь полонъ былъ "желан³я славы" только для того, чтобы дорогая ему женпщна была всечастно "окружена" его славой,-

  

   "...чтобъ громкою молвою

   Все, все вокругъ тебя звучало обо мнѣ...

  

   Гораздо спокойнѣе другое стихотворен³е, посвященное той-же Кернъ: "Къ А. П. Кернъ" ("Я помню чудное мгновенье"...). Здѣсь нѣтъ мятежной страсти - здѣсь чисто-эстетическое наслажден³е отъ созерцан³я чистой женской красоты, воплощенной въ прекрасномъ "мимолетномъ видѣн³и". "Ген³й чистой красоты", съ "милыми", "небесными чертами", предсталъ предъ нимъ и наполнилъ его душу самыми высокими настроен³ями, -

  

   "И сердце бьется въ упоеньи

   И для него воскресли вновь,

   И божество, и вдохновенье,

   И жизнь, и слезы, и любовь!..

  

   Отношен³я къ старухѣ-нянѣ выразились въ прочувствованномъ стихотворен³и: "Зимн³й вечеръ". Поэтъ, заброшенняй въ деревенское захолустье, скороталъ здѣсь много долгихъ зимнихъ вечеровъ, съ глазу на глазъ, со своей старухой-няней. Поэтъ именуетъ ее "доброй подружкой" его "бѣдной юности" и проситъ спѣть ему пѣсню о томъ, "какъ синица тихо за моремъ жила", "какъ дѣвица за водой поутру шла"...

   Изъ этихъ пѣсенъ старухи-няни выросъ его интересъ къ народной поэз³и, и ко времени пребыван³я его въ Михайловскомъ относятся сдѣланныя имъ записи народныхъ пѣсенъ и сказокъ {"Какъ за церковью, за нѣмецкою", "Во лѣсахъ дремуч³ихь", "Въ городѣ, то было, въ Астрахани", "Какъ на утренней зарѣ, вдоль по Камѣ, по рѣкѣ", "Во славномъ городѣ во К³евѣ".}. Кромѣ простыхъ "записей" онъ испробовалъ свои силы и въ подражан³яхъ": опыты эти оказались до такой степени удачны, что впослѣдств³и Кирѣевск³й, знатокъ народной русской пѣсни, безъ помощи поэта не былъ въ состоян³и рѣшить, как³я изъ этихъ "пѣсенъ" только "записаны" имъ, как³я были "сочинены" {Къ этимъ первымъ "опытамъ" создать русскую пѣсню относятся слѣдующ³я: "Только что на проталинкахъ весеннихъ", "Колокольчики звенятъ", "Черный воронъ выбиралъ бѣлую лебедушку", баллада "Женихъ".}.

   Заинтересовался въ это время Пушкинъ и русскими лѣтописями, перечитывалъ жит³я святыхъ (въ Четьяхъ-Минеяхъ и въ К³ево-Печерскомъ Патерикѣ) и легенды.

   Его вниман³е въ это время одинаково привлекаетъ къ себѣ творчество всѣхъ народовъ и всѣхъ временъ. Въ результатѣ, создались произведен³я, вродѣ "Испанскаго романса" ("Ночной зефиръ"), переводы изъ Ар³осто, "съ португальскаго"; подъ вл³ян³емъ чтен³я Корана, пишетъ онъ свои замѣчательныя "Подражан³я Корану"; подъ вл³ян³емъ чтен³я Библ³и - создаетъ замѣчательное стихотворен³е "Пророкъ" ("Духовною жаждою томимъ") и пишетъ подражан³е "Пѣсни пѣсней".

   Эти "библейск³я" произведен³я, подражан³я "Корану", народныя пѣсни и творчество въ духѣ испанской поэз³и - это явлен³я одного порядка, указывающ³я лишь на разростающуюся ширину и глубину интересовъ поэта, на окончательное отречен³е его отъ исключительнаго субъективизма юношескихъ лѣтъ, когда онъ творилъ только "изъ себя" (лирика) и "про себя" ("субъективныя поэмы"). Поэтому и стихотворен³е "Пророкъ" никакого отношен³я не имѣло къ пушкинскимъ взглядамъ на поэз³ю,- это произведен³е представляетъ собою только удивительно-яркое, художественное воспроизведен³е библейской картины (превращен³е простого человѣка въ пророка) и больше ничего.

   Изумительная способность проникать въ "духъ" чуждыхъ народовъ, въ "настроен³я далекаго прошлаго" - характерный признакъ романтизма, выставившаго, какъ извѣстно {См. ч. II моей "Истор³и русской словесности", стр. 203.}, своимъ требован³емъ умѣн³е понять couleur locale, êtnografique и historique.

   Если на югѣ Пушкинъ постигъ "романтизмъ" настроен³я "м³ровой скорби", то теперь онъ представляется намъ уже не субъективистомъ-ролантикомъ, а писателемъ-художникомъ, пользующимся "пр³емами" и "правилами" романтической школы.

   Въ этотъ пер³одъ жизни Пушкшъ особенно широко интересовался иностранными писателями,- раньше въ лицейск³й пер³одъ и во время