Сиповский Василий Васильевич - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

унъ въ "Страшной Мести"), то глуповатыми и смѣшными {Въ этомъ послѣднемъ случаѣ Гоголю удается удивительно и мастерски сочетать реализмъ съ фантастикой. Какъ удивительно реально изображена имъ, напримѣръ, игра въ карты съ вѣдьмой и чертями въ аду: "Козырь!" вскричалъ онъ, ударивъ по столу картою такъ, что ее свернуло коробомъ; та, не говоря ни слова, покрыла восьмеркою масти. "А чѣмъ ты, старый дьяволъ, бьешь?" Вѣдьма подняла карту: подъ нею была простая шестерка. "Вишь, бѣсовское обморачиванье!"-сказалъ дѣдъ и съ досады хватилъ кулакомъ что силы по столу. Къ счастью еще, что y вѣдьмы была плохая масть; y дѣда, какъ нарочно, на ту пору - пары. Сталъ набирать карты изъ колоды,- только мочи нѣтъ; дрянь такая лѣзетъ, что дѣдъ и руки опустилъ. Въ колодѣ ни одной карты. Пошелъ уже такъ, не глядя, простою шестеркою; вѣдьма приняла. "Вотъ тебѣ на! это что? Э, э! вѣрно, что-нибудь да не такъ!" Вотъ, дѣдъ карты потихоньку подъ столъ и перекрестилъ; глядь - y него на рукахъ тузъ, король, валетъ козырей, a онъ, вмѣсто шестерки, спустилъ кралю. "Ну, дурень же я былъ! Король козырей! что? приняла? А? кошачье отродье! A туза не хочешь? Тузъ! валетъ!" Громъ пошелъ по пеклу..."} (напр. чортъ въ "Ночи передъ Рождествомъ", Пацюкъ, вѣдьма въ "Пропавшей Грамотѣ").

   Народная пѣсня малоросс³йская тоже оказала сильное вл³ян³е на эти повѣсти, главнымъ образомъ, на лирическ³я мѣста, монологи любящихъ, или тоскующихъ героевъ, на описан³е красавицъ и красавцевъ. Приводя ихъ разговоры, Гоголь иногда прямо перифразируетъ слова пѣсни, пересказываетъ ее своими словами, удерживая самое типичное, характерное {Напр. "Ивасю, мой любый! бѣги къ Петрусю, мое золотое дитя, какъ стрѣла изъ лука; разскажи ему все: любила бъ его кар³я очи, цѣловала бы его бѣлое личико, да не велитъ судьба моя. Не одинъ ручникъ вымочила я горючими слезами. Тошно мнѣ, тяжело на сердцѣ. И родной отецъ - врагъ мнѣ: неволитъ идти зa нелюбаго ляха. Скажи ему, что и свадьбу готовятъ, только не будетъ музыки на нашей свадьбѣ: будутъ дьяки пѣть, вмѣсто кобзъ и сопилокъ. He пойду я танцовать съ женихомъ своимъ,- понесутъ меня... Темная, темная будеть хата изъ кленоваго дерева и, вмѣсто трубы, крестъ будетъ стоять на крышѣ". Такое пользованье народной пѣсней было y Гоголя вполнѣ сознательнымъ. Онъ пѣснѣ народной придавалъ очень большое значен³е, считая, что пѣсня для историка важнѣе документовъ. Въ "Арабескахъ" онъ говорилъ слѣдующее: "Историкъ не долженъ искать въ нихъ показателя дня и числа битвы, или точнаго объяснен³я мѣста, вѣрной реляц³и. Но когда онъ захочетъ узнать вѣрный бытъ, стих³ю характера, всѣ изгибы и оттѣнки чувствъ, волнен³й, страдан³й, весел³й и вображаемаго народа, когда захочетъ выпытать духъ минувшаго вѣка, общ³й характеръ всего цѣлаго и порознь каждаго частнаго, тогда онъ будетъ удовлетворенъ".}.

   Кромѣ сказокъ и пѣсенъ, воспользовался Гоголь широко и полуцерковными легендами, которыя явились результатомъ скрещен³я творчества церковнаго съ народнымъ {Напр. летан³е Вакулы на чортѣ есть народная обработка эпизода изъ жит³я св. ²оанна Новгородскаго, который леталъ на дьяволѣ въ ²ерусалимъ. Къ области "легендъ" относится разсказъ Левко о той лѣстницѣ, которая соединяетъ небо и землю" ("Майская ночь").}. Иногда онъ нѣсколько легендъ и сказан³й соединяетъ въ одно; иногда самостоятельно ихъ развиваетъ.

   Очевидно, и лирическ³я предан³я, богато окрашенныя народной фантаз³ей, тоже вдохновляли Гоголя на сочинен³е нѣкоторыхъ повѣстей {Напр. народныя предан³я о развалинахъ какого-нибудь стараго замка могли лечь въ основу повѣсти "Страшная Месть". Воспоминан³я попа Данилы о казацкихь подвигахъ тоже относятся къ этой области.}.

   Наконецъ, несомнѣнны надъ повѣстями Гоголя и литературныя вл³ян³я. Нѣмецк³й романтизмъ, какъ мы видѣли выше, выдвинулъ цѣлую группу писателей, которые особенно охотно разрабатывали фантастику народнаго творчества. Такъ, Новалисъ, особенно Гофманъ, модный y насъ во времена Гоголя писатель, дали въ своихъ произведен³яхъ образцы, которымъ подражали и русск³е романтики. Изъ нихъ Жуковск³й, съ его колдунами, вѣдьмами и дьяволами, оказалъ на Гоголя несомнѣнное вл³ян³е {Напр. продажа Громобоемъ души дьяволу и страхъ его въ послѣднюю ночь напоминастъ эпизодъ изъ "Пропавшей Грамоты".}. Модный, въ то время, Марлинск³й нѣкоторыми своими произведен³ями (напр. "Страшное гадан³е") тоже могъ поддержать стремлен³е Гоголя творить въ этой же области романтической фантастики. Даже y Пушкина найдемъ мы нѣсколько произведен³й такого же рода: баллада "Утопленникъ" и "Гусаръ" являются, въ этомъ отношен³и, типичными. Въ польской литературѣ, хотя бы въ сочинен³яхъ Мицкевича, Гоголь тоже могъ встрѣтить разработку такихъ же фантастическихъ народныхъ предан³й. Въ русской литературѣ ближайшимъ предшественникомъ Гоголя надо признать Даля ("Сказки казака Луганскаго"), который подошелъ къ произведен³ямъ народной фантаз³и съ той же точки зрѣн³я, что и Гоголь {Впослѣдств³и Тургеневъ, въ его повѣсти "Бѣжинъ Лугъ", опять введетъ насъ въ этотъ м³ръ народной фантаз³и.}.

   И реализмъ первыхъ гоголевскихъ повѣстей тоже имѣетъ за собой богато-разработанную почву. Малоросс³йская сказка дала ему ярко-обрисованные типы упрямаго, лѣниваго хохла, богато надѣленнаго и хитростью, и юморомъ. Эта же сказка дала ему живой образъ сварливой бабы-сплетницы. Оба эти характервые типа еще въ ХV²² в. изъ сказки попали въ народную комед³ю ("интермед³и" и "интерлюд³и", "вертепъ"), a затѣмъ и ту комед³ю, которую усердно разрабатывали малоросс³йск³е писатели въ родѣ Гоголя-отца, Котляревскаго, Квитки-Основьяненко, Артемовскаго-Гулака {На это знакомство Гоголя съ подобными "комед³ями" указываютъ, хотя бы, тѣ эпиграфы, которые онъ проставилъ въ нѣкоторыхъ главахъ "Сорочинской Ярмарки". Объ украинской литературѣ до Гоголя см. соч. Петрова "Очерки украинской литературы".} и др. Кромѣ того, большое значен³е для повѣстей Гоголя имѣли и так³е талантливые бытописатели, какъ Нарѣжный. Его умѣн³е рисовать жизнь Украйны и ея типы отразилось на повѣстяхъ Гоголя. Въ русской литературѣ, конечно, ближайшимъ предшественникомъ и учителемъ Гоголя былъ Пушкинъ, который сумѣлъ въ своихъ произведен³яхъ нарисовать жизнь разныхъ слоевъ русскаго общества,- между прочимъ и захолустнаго, провинц³альнаго, не безъ юмора обрисовавъ интересы и идеалы русскихъ деревенскихъ дворянъ. Въ своей "Полтавѣ" онъ набросалъ яркую картину малоросс³йской жизни и природы.

   Рылѣева тоже называютъ учителемъ Гоголя; для своихъ историческихъ "Думъ" онъ очень часто бралъ сюжеты изъ жизни Малоросс³и; въ ея прошломъ онъ сумѣлъ найти немало героическихъ образовъ, высокихъ проявлен³й патр³отизма и гражданской доблести.

   Наконецъ, русск³е критики указываютъ на Погодина, какъ на писателя, котораго тоже, съ нѣкоторымъ правомъ, можно назвать предшественникомъ Гоголя. Среди русскихъ литераторовъ своего времени онъ былъ "одинъ изъ первыхъ, который попытался въ "картину нравовъ" включить описан³е быта низшихъ слоевъ нашего общества. Онъ сдѣлалъ больше; онъ не только описывалъ, но изображалъ этихъ намъ тогда мало знакомыхъ людей, изображалъ ихъ чувствующими и думающими, a также разговаривающими и при томъ довольно естественною рѣчью. Содержан³е повѣстей оставалось въ большинствѣ случаевъ романтическимъ, но въ выполнен³и проступалъ наружу довольно откровенный реализмъ" {Въ II ч. моей "Истор³и", въ главѣ, посвященной характеристикѣ "романтизма", указано, что реализмъ былъ тѣсно связанъ съ романтизмомъ, даже вытекалъ изъ него, какъ одно изъ главныхъ требован³й романтической школы. Оттого такое сл³ян³е двухъ направлен³й встрѣчаемъ мы и y Вальтеръ-Скотта, и y Гюго, и y Виньи, и y русскихъ романтиковъ - Марлинскаго, Загоскина, Лажечникова. Погодина и y Гоголя.} (Котляревск³й).

   Въ разсказахъ своихъ онъ рисовалъ драмы маленькихъ людей,- драмы, которыя разыгрывались въ купеческомъ быту ("Суженый", "Черная немочь"), мелкопомѣстномъ дворянствѣ ("Невѣста на ярмаркѣ"), опускался онъ даже до вертепа людей падшихъ, чтобы показать читателямъ, что и въ сердцахъ воровъ и мошенниковъ теплятся искры добра; касался онъ и жизни крѣпостного люда. Наконецъ, есть y него повѣсть изъ малоросс³йскаго быта,- это трогательный разсказъ о томъ, какъ Петрусь-бѣднякъ любилъ Наталку, какъ гордый ея отецъ не хотѣлъ отдать дочь за бѣдняка, какъ Петрусь отправился зарабатывать деньги, но, вернувшись съ деньгами, засталъ свою Наталку замужемъ зa другимъ, но больную и разоренную. Петрусь отдалъ ей всѣ свои деньги.

   Успѣхъ "Вечеровъ" въ русской публикѣ былъ большой; даже придирчивая русская критика, въ общемъ, осталась довольна новой книгой. Публика русская оцѣнила въ этихъ повѣстяхъ не только яркость изображен³я малоросс³йской жизни и природы, но и тотъ живой и искренн³й комизмъ, которымъ вообще не отличалась современная русская литература. Чѣмъ-то свѣжимъ, жизнерадостнымъ, неудержимо-веселымъ и молодымъ повѣяло въ русской литературѣ съ появлен³емъ книги Гоголя. Съ такой точки зрѣн³я похвалилъ ее Пушкинъ. Воейкову онъ писалъ: "Сейчасъ прочелъ "Вечера на хуторѣ". Они изумили меня. Вотъ настоящая веселость, искренняя, непринужденная, безъ жеманства, безъ чопорности. A мѣстами какая поэз³я, какая чувствительность! Все это такъ необыкновенно въ нашей литературѣ, что я доселѣ не образумился!" He всѣ критики были такъ доброжелательны,- большинство постаралось, прежде всего, найти недостатки. Одинъ критикъ отмѣтилъ, что повѣсти страдаютъ излишнимъ реализмомъ, доходящимъ до "грубости" ("парни ведутъ себя совсѣмъ, какъ невѣжи и олухи"), что особенно бросается въ глаза рядомъ съ чрезмѣрной идеализац³ей другихъ образовъ и высокопарнымъ паѳосомъ тѣхъ рѣчей, которыми обмѣниваются иногда дѣйствующ³я лаца. Полевой, не зная еще настоящаго автора этихъ повѣстей, заподозрилъ его въ старан³яхъ поддѣлаться подъ народность. "Этотъ пасичникъ - москаль,- писалъ онъ,- и притомъ горожанинъ; онъ неискусно воспользовался кладомъ предан³й; мазки его несвязны"... Сочувственнѣе отнеслись къ Гоголю Надеждинъ и Булгаринъ. Первый указывалъ на отсутств³е въ повѣстяхъ вычурности и хитрости, естественность дѣйствующихъ лицъ и положен³й, неподдѣльную веселость и невыкраденное остроум³е. Особенно нравилась ему въ повѣстяхъ выдержанность "мѣстнаго колорита". Булгаринъ хвалилъ Гоголя за стремлен³е уловить духъ малоросс³йской и русской народности. Онъ ставитъ Гоголя выше Погодина, выше Загоскина. Особенно охотно сравнивали Гоголя съ Марлинскимъ. Это сопоставлен³е особенно любопытно потому, что въ то время Марлинск³й считался первымъ русскимъ романистомъ,- сравнен³е съ нимъ Гоголя указываетъ, на какую высоту онъ сразу поднялся въ русскомъ самосознан³и и кого онъ долженъ былъ смѣнить, кто былъ его ближайшимъ предшественникомъ въ глазахъ русской читающей публики.

   Въ истор³и русской литературы "Вечера на хуторѣ близъ Диканьки" занимаютъ почетное мѣсто. Несмотря на всѣ недостатки этихъ повѣстей, онѣ были первымъ наиболѣе полнымъ и художественнымъ опытомъ нарисовать жизнь простонародья, заглянуть въ душу простого человѣяа, посмотрѣть на жизнь и природу глазами народа, заглянуть въ тотъ своеобразный м³ръ, м³ръ мистицизма, темнаго и, въ то же время, не лишеннаго красоты, о которомъ пришлось мнѣ говорить въ первыхъ главахъ 1-ой части 1-го выпуска этой книги. Если Гоголь отнесся къ изображаемому только какъ художникъ, какъ поэтъ,- то его ближайш³е послѣдователи-литераторы (особенно Григоровичъ и Тургеневъ) отнеслись къ простонародной жизни не только съ художественной стороны,- они освѣтили эту жизнь сознан³емъ общественныхъ дѣятелей, понимающихъ эту жизнь не съ показной, но съ оборотной стороны. Такое расширен³е идейнаго содержан³я картины не должно умалять того факта, что всетаки учителемъ обоихъ нашихъ писателей былъ Гоголь.

   Повѣсти, вошедш³я въ составъ второго гоголевскаго сборника "Миргородъ", по характеру своему и содержан³ю очень близко подходятъ къ тѣмъ повѣстямъ, которыя составили его первый сборникъ "Вечера на хуторѣ близъ Диканьки". Мы увидимъ здѣсь такое же смѣшен³е романтизма и реализма, увидимъ, что и сюжеты, разрабатываемые Гоголемъ въ этомъ сборникѣ, берутся изъ тѣхъ же областей малоросс³йской жизни, которыя равъше дали богатый и пестрый матер³алъ для его "Вечеровъ": въ повѣсти "В³й" Гоголь вращается въ кругу народныхъ суевѣрныхъ сказан³й; въ повѣстяхъ "Старосвѣтск³е помѣщики" и "Повѣсть о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ" - въ области мелкой жизни провинц³альныхъ "существователей"; въ повѣстя "Тарасъ Бульба" Гоголь изобразилъ героическое прошлое своей родины,- взялъ тему, тоже уже затронутую въ нѣкоторыхъ повѣстяхъ изъ сборника "Вечера на хуторѣ близъ Диканьки" ("Страшная месть", "Ночь наканунѣ Ивана Купала").

   Такимъ образомъ, отличаются эти повѣсти отъ болѣе раннихъ - не содержан³емъ и характеромъ, a большею яркостью красокъ, большею тонкостью рисунка и большею вдумчивостью, съ которою авторъ отнесся къ изображаемой имъ жизни. Такимъ образомъ, эти произведен³я свидѣтельствуютъ о большей зрѣлости Гоголя, какъ художника и мыслителя, оцѣнивающаго жизнь. Такому быстрому развит³ю въ немъ "художника" и "судьи жизни", конечно, способствовало сближен³е съ Пушкинымъ и другими выдающимися писателями русскими того времени.

   Повѣсть "В³й" представляетъ собою произведен³е, въ которомъ опять романтизмъ неразрывно смѣшивается съ реализмомъ: жанровыя картины смѣняются фантастическими, образы вымышленные,- как³я-то мистическ³я чудовища, порожден³е испуганнаго воображен³я народа и самого автора, стоятъ рядомъ съ самыми обыкновенными людьми. Картины природы идиллически-мирной перемѣшаны съ пейзажами, полными мистическаго ужаса и тревоги.

   а) Романтическ³й элементъ въ повѣсти выразился, прежде всего, въ развит³и народнаго вѣрованья въ существовав³е какого-то таинственваго В³я, въ существован³е вѣдьмъ и въ возможность ихъ общен³я съ обыкновенными людьми. Красавица панночка, дочь сотника, обладаетъ способностью оборачиваться въ собаку и въ старуху; она пьетъ кровь y людей, особенно y дѣтей; она носится на плечахъ y тѣхъ парней, которые ей нравятся, и замучиваетъ ихъ. Объ ней много страшныхъ истор³й знаютъ дворовые ея отца. Она находится въ общен³и и съ представителями "нечистой силы" - съ темными силами земли, которыя олицетворены въ видѣ чертей-демоновъ, и "В³я-котораго самъ Гоголь называетъ "начальникомъ гномовъ" {Въ подстрочномъ примѣчан³и къ повѣсти Гоголь говоритъ слѣдующее: "В³й - есть колоссальное создан³е простонароднаго воображен³я. Такимъ именемъ называется y малоросс³янъ начальникъ гномовъ, y котораго вѣки на глазахъ идутъ до самой земли. Вся эта повѣсть есть народное предан³е. Я не хотѣлъ ни въ чемъ измѣнить его и разсказываю почти въ той же простотѣ, какъ слышалъ".}.

   Пристрaст³е романтиковъ кь пользован³ю волшебными мотивами народнаго творчества было присуще, какъ мы видѣли, и Гоголю. Ему достаточно было намека для того, чтобы его собственное воображен³е легко и свободно начинало творить въ этой области. Гоголь тяготѣлъ къ этому м³ру фантаз³и и потусторонней жизни, вѣроятно, потому, что, нервный и впечатлительный съ дѣтства, онъ самъ не чуждъ былъ мистицизма {Объ этомъ свидѣтельствуетъ, хотя бы, его собственное признан³е, что страшныя сказки въ дѣтствѣ его очень занимали и волновали. Въ повѣсти "Старосвѣтск³е помѣщики" Гоголь въ одномъ мѣстѣ вспоминаетъ, какъ часто въ дѣтствѣ онъ слышалъ таинственный голосъ, его звавш³й по имени. "Признаюсь, говоритъ онъ, мнѣ всегда былъ страшенъ этотъ таинственный зовъ. Я помню, въ дѣтствѣ я часто его слышалъ: иногда вдругъ позади меня кто-то явственно произноситъ мое имя. Я, обыкновенно, тогда бѣжалъ съ величайшимъ страхомъ и занимавшимся дыхан³емъ изъ саду..."}.

   Вотъ почему все то ужасное, что творилось по ночамъ въ церкви, около гроба вѣдьмы, описано имъ въ такихъ яркихъ, живыхъ краскахъ, что производитъ впечатлѣн³е кошмара, горячечной галлюцинац³и. Въ русской литературѣ не было картины ужаснѣе этой, въ которой, необузданная до болѣзненности, фантаз³я писателя-романтика такъ изумительно сочеталась съ описательной силой художника-реалиста.

   До какой болѣзненной проникновенности въ "фантастическое" доходитъ Гоголь въ этой повѣсти, лучше всего видно, хотя бы, изъ описан³я той волшебной ночи, которую пережилъ Хома Бруть, бѣгущ³й съ вѣдьмой на плечахъ {"Лѣса, луга, небо, долины - все, казалось, какъ будто спало съ открытыми глазами; вѣтеръ хоть бы разъ вспорхнулъ гдѣ-нибудь; въ ночной свѣжести было что-то влажно-теплое; тѣни отъ деревъ и кустовъ, какъ кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину; такая была ночь, когда философъ Хома Брутъ скакалъ съ непонятнымъ всадникомъ на спинѣ...".}.

   Даже взъ краткаго описан³я той "ночи чудесъ",- мистической ночи, когда совершаются чудеса, когда все спить "съ открытыми глазами" и молча говоритъ велик³я тайны,- видно, что все это пережито Гоголемъ, перечувствоваво имъ самимъ ясно до ужаса {*}.

   {* "...Онъ чувствовалъ какое-то томительное, непр³ятное и вмѣстѣ сладкое чувство, подступавшее къ его сердцу. Онъ опустилъ голову внизъ и видѣлъ, что трава, бывшая почти подъ ногами его, казалось, росла глубоко и далеко, и что сверхъ ея находилась прозрачная, какъ горный ключъ, вода, и трава казалась дномъ какого-то свѣтлаго, прозрачнаго до самой глубины, моря; по крайней мѣрѣ, онъ видѣлъ ясно, какъ онъ отражался въ ней вмѣстѣ съ сидѣвшею на спинѣ старухою. Онъ видѣлъ, какъ, вмѣсто мѣсяца, свѣтило тамъ какое-то солице; онъ слышалъ, какъ голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенѣли; онъ видѣлъ, какъ изъ-за осоки выплывала Русалка... Видитъ ли онъ это, или не видитъ? Наяву ли это, или снится? Но тамъ что? вѣтеръ, или музыка? звенитъ, звенитъ и вьется, и подступаетъ, и вонзается въ душу какою-то нестерпимою трелью.

   "Что это?" думалъ философъ Хома Брутъ, глядя внизъ, несясь во всю прыть... Онъ чувствовалъ бѣсовски-сладкое чувство, онъ чувствовалъ какое-то томительно-страшное наслажден³е...".}

   Невозможно реальнѣе представить "волшебное". Это опять какая-то галлюцинац³я,- разсказъ о своемъ, когда-то видѣнномъ, снѣ.

   Какими блѣдными, нестрашными, мертвецами кажутся тѣ, которые такъ часто встрѣчаются въ сочинен³яхъ Жуковскаго, если сравнить ихъ съ реалистическимъ описан³емъ мертваго лица красавицы-вѣдьмы, съ ея мертвыми, невидящими очами!

   b) Реалистическ³й элементъ повѣсти выразился въ описан³и быта старой дореформенной к³евской бурсы, въ обрисовкѣ типичныхъ бурсаковъ и дворовыхъ пана сотника.

   Бурса была своеобразной школой, въ которой только "избранные",- люди съ выдающимися способностями и научными интересами, пр³обрѣтали образован³е,-большинство же ничему не научивалось, но зато выносило оттуда характеры, вполнѣ подходящ³е къ потребностямъ того жесткаго, суроваго времени. Учениковъ тамъ жестоко драли, держали впроголодь, и ученики, въ свою очередь, занимались больше всего изб³ен³емъ другъ друга, да заботой о собственномъ пропитан³и. Развлечен³я тамъ были грубы и суровы. Немудрено, что, послѣ такого воспитан³я, мног³е шли прямо въ Запорожскую Сѣчь, искать тамъ "лыцарской чести" и вольной жизни внѣ всякихъ законовъ.

   Героемъ повѣсти "В³й" Гоголь выставилъ "философа" {"Философомъ" онъ названъ потому, что былъ въ предпослѣднемъ классѣ академ³и. Въ послѣднемъ классѣ преподавалось только "богослов³е" - ученики носили назван³е "богослововъ"; въ предпослѣднемъ классѣ преподавалась "философ³я" - и ученики назывались "философами".} Хому Брута. Этотъ юноша представляетъ собою образъ, въ которомъ собрано много типичныхъ чисто-малоросс³йскихъ народныхъ чертъ. Онъ былъ до преизбытка надѣленъ душевнымъ равнодуш³емъ, которое окрашивалось порою юморомъ, порою - просто флегмой и лѣнью. Чему быть, тому не миновать" - обычная его поговорка, съ которою онъ готовъ идти безъ борьбы навстрѣчу самому чорту. Такой фатализмъ очень скоро приводитъ его въ душевное равновѣс³е, изъ котораго вывести его трудно. Послѣ своего приключен³я съ вѣдьмой, Хома плотно закусилъ въ корчмѣ и сразу успокоился, "глядѣлъ на приходившихъ и уходившихъ хладнокровно, довольными глазани и вовсе уже не думалъ о своемъ необыкновенномъ происшеств³и". Въ церкви онъ, глядя на страшную вѣдьму, самъ успокаиваетъ себя магическимъ: "ничего!"; когда жуть прокрадывается ему въ сердце - онъ прогоняетъ ее такимъ же магическимъ напоминан³емъ себѣ, что онъ - "казакъ", что ему стыдно "бояться" чего бы то ни было. Послѣ первой страшной ночи въ церкви онъ, послѣ сытнаго ужина, сразу начинаетъ чувствовать себя спокойнымъ и довольнымъ. "Философъ былъ изъ числа тѣхъ людей, которыхъ, если накормятъ, то y нихъ пробуждается необыкновенная филантроп³я. Онъ, лежа съ своей трубкой въ зубахъ, глядѣлъ на всѣхъ необыкновенно сладкими глазами и безпрерывно поплевывалъ въ сторону. Посѣдѣвъ отъ ужасовъ второй ночи, Хома, на разспросы о томъ, что происходитъ ночью въ церкви, хладнокровно отвѣчаетъ: "много на свѣтѣ всякой дряни водится! A страхи так³е случаются... Ну..." и больше ничего не сказалъ. Готовясь къ третьей, послѣдней ночи, онъ старается взять отъ жизни послѣднюю радость и пускается въ такой плясъ, что всѣ на него смотрятъ съ изумлен³емъ. Характерный образъ Хомы, казака-философа, фаталиста и флегматика, не разъ рисовался Гоголемъ и до этой повѣсти, и послѣ нея. Старики-разсказчики, въ уста которыхъ вкладываетъ Гоголь свои "страховинны казочки", почти всѣ отличаются y него этимъ же хладнокров³емъ. "Экая невидальщина! Кто на своемъ вѣку не знался съ нечистымъ!", спокойно разсуждаетъ одинъ. Друзья погибшаго Хомы Брута - так³е же философы". "Такъ ему Богъ далъ!" спокойно заявляетъ фаталистъ Халява: "Пойдемъ въ шинокъ, да помянемъ его душу!" Другой пр³ятель Тибер³й спокойно заявляегь: "Я знаю, почему пропалъ онъ: оттого, что побоялся; a если бы не побоялся, то бы вѣдьма ничего не могла съ нимъ сдѣлать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвостъ ей, то ничего и не будетъ! Я знаю уже все это. Вѣдь y насъ въ К³евѣ всѣ бабы, которыя сидятъ на базарѣ, всѣ вѣдьмы". He желан³емъ сострить, хвастнуть, прилгнуть проникнуты эти слова,- непоколебимой вѣрой въ истину своихъ словъ с невозмутимымъ спокойств³емъ... Это - черта удивительная, проникающая мног³я повѣсти Гоголя,- черта, быть можетъ, нац³ональная, малоросс³йская. Реалистъ, по м³росозерцан³ю, малороссъ все волшебное, фантастическое въ своихъ сказкахъ и предан³яхъ умѣетъ представить реально. И только, при этомъ услов³и, волшебное, даже ужасное, можетъ быть представлено юмористически {Какъ образчикъ такого страннаго смѣшен³я ужаснаго съ смѣшнымъ можно привести разсказъ одного изъ дворовыхъ сотника о судьбѣ Микитки, влюбившагося въ вѣдьму-панночку: "воротился едва живой, и съ той поры изсохнулъ весь, какъ щепка; и когда разъ пришли на конюшню, то, вмѣсто его, лежала только куча золы да пустое ведро,- сгорѣлъ совсѣмъ, сгорѣлъ самъ собою".}.

   Къ "реалистическому" элементу повѣсти надо отнести еще бѣглыя, но мастерски-сдѣланныя характеристики пр³ятелей Хомы Брута и дворовыхъ сотника. Особенно удалось Гоголю изображен³е пьяной бесѣды подгулявшихъ сторожей Хомы,- изъ отдѣльныхъ отрывистыхъ фразъ, которыми они обмѣниваются, ясно и опредѣленно вырисовывается физ³оном³я каждаго.

   Въ "психологическомъ" отношен³и эта повѣсть тоже представляетъ большой интересъ: Гоголю удалось изобразить постепенное наростан³е страха въ безстрашномъ, спокойнонъ сердцѣ бурсака-богатыря.

   Въ повѣстяхъ: "Старосвѣтск³е помѣщики" и "Повѣсть о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ" Гоголь воспроизвелъ, на основан³и личныхъ воспоминан³й и наблюден³й, нѣсколько сценъ изъ жизни тѣхъ "существователей", которые окружали его съ дѣтства, которыхъ онъ оцѣнилъ и понялъ уже въ ранней юности, будучи еще ученикомъ Нѣжинскаго лицея.

   Въ повѣсти: "Старосвѣтск³е помѣщики" Гоголь отмѣтилъ, что въ этой жизни казалось ему симпатичнымъ. Зная Гоголя, его консервативныя наклонности, мнѣ безъ труда поймемъ, что онъ всегда готовъ былъ "идеализировать" старину; это онъ и сдѣлалъ въ своей повѣсти, выведя героями людей "старосвѣтскихъ", т. е. представителей прошлаго, отживающаго поколѣн³я.

   Съ добродушнымъ юморомъ и теплой любовью рисуетъ онъ патр³архальную жизнъ двухъ любящихъ, нѣжныхъ стариковъ, которые доканчиваютъ свое безобидное, безвредное, но, увы, и безполезное для человѣчества и родины существован³е на маленькомъ кусочкѣ земли,- кусочкѣ, отдѣленномъ отъ всего м³ра "частоколомъ". Старички за этимъ частоколомъ остаются чужды всякой "борьбы за существован³е", не знаютъ высокихъ чувствъ обществевности и патр³отизма, они словно не знаютъ даже о томъ, что гдѣ-то льются человѣческ³я слезы,- но они не знаютъ и тѣхъ дурныхъ чувствъ, которыя рождаются отъ столкновен³я человѣка съ человѣкомъ - ненависти, зависти, честолюб³я... Чѣмъ меньше желан³й, тѣмъ меньше разочарован³й,- тѣмъ больше душевной тишины, больше счастья. Вотъ почему древн³е философы учили, что счастливъ тотъ, кто умѣетъ ограничить свои желан³я. Но это будетъ счастье эгоистическое,- для человѣка, живущаго въ государствѣ, въ обществѣ, нельзя замыкаться только въ кругу своей личной жизни! Гоголь не отмѣтилъ "незаконности" такого эгоистическаго счастья; но, нарисовавъ такихъ "счастливцевъ", подчеркнувъ, что жизнь ихъ незапятнана зломъ,- онъ, со своей личной точки зрѣн³я, осудилъ ея безсодержательность, только отдыхать могъ Гоголь въ обществѣ добродушныхъ старичковъ, но жить здѣсь онъ не могъ,- ему не хватало здѣсь воздуха... Ихъ жизнь однообразна и пуста,- всѣ интересы ихъ сводились къ ѣдѣ и спанью, къ заботамъ о кухнѣ, кладовой,- ихъ меньше занимали поля съ хлѣбомъ и лѣса съ дубами, чѣмъ огородъ, садъ и птич³й дворъ: это все было ближе къ нимъ, все это было нужнѣе имъ,- людямъ съ маленькими потребностями (и къ тому же чуждыми корыстолюб³я), чѣмъ крупное хозяйство, которое требуетъ извѣстной ширины экономическаго пониман³я.

   Старички отличались и положительными качествами - они были очень просты, просты "до святости", невзыскательны, добродушны и общительны,- жили для гостей - по словамъ Гоголя. Они были чисты, какъ дѣти, наивны и довѣрчивы. Эта "чистота" ихъ старческихъ сердецъ - удивительно подкупающая черта. "Любопытство" старичковъ не было живой любознательностью, ихъ гостепр³имство и любезность не были проявлен³емъ любви къ людямъ. Въ общепринятомъ смыслѣ, любовь къ людямъ тѣсно связывается съ "служен³емъ человѣчеству"; эта любовь всегда стремится сроявиться въ дѣлѣ, - оно есть чувство активное, по существу. Этой активностью не отличались чувства старичковъ, и Гоголь не указалъ намъ ни одного добраго дѣла, которое сдѣлали бы эти "добрые", ласковые, гостепр³имвые, любезные старички. Въ ихъ душѣ нѣтъ мѣста злу, но нѣтъ мѣста и добру. Ихъ казнить не зa что, но и идеализировать тоже не стоитъ. И мы не стали бы обвинять Гоголя въ такой неумѣстной идеализац³и, если бы онъ, рядомъ съ ними, не выставилъ карикатурныхъ реформаторовъ-помѣщиковъ, которые наслѣдовали имѣн³е старичковъ и разорили его. Вслѣдств³е такого сопоставлен³я, выгоднаго для "старосвѣтскихъ помѣщиковъ", есть полныя основан³я говорить о попыткѣ нашего писателя идеализировать своихъ героевъ-стариковъ.

   Въ ихъ лицѣ Гоголь превозноситъ доброе старое время, уже отошедшее въ прошлое, и казнитъ людей новыхъ,- хищниковъ и эксплуататоровъ, часто безтолковыхъ, недорожившихъ стариной {Въ одномъ мѣстѣ повѣсти Гоголь прямо осуждаетъ этихъ "новыхъ людей" съ чисто дворянской сословной точки зрѣн³я.}.

   Между тѣмъ, Гоголь отмѣтилъ еще черту ихъ жизни,- черту, которая, въ сущности, тоже должна была помѣшать такой идеализац³и. Люди непросвѣщенные и не желающ³е себя просвѣщать, старички были окружены мракомъ невѣжества,- они стояли на той же ступени развит³я, на которой стояли ихъ крѣпостные, съ ихъ мистицизмомъ язычества. Темный м³ръ суевѣр³й, примѣтъ окружалъ со всѣхъ сторонъ обоихъ старичковъ,- онъ владѣлъ ихъ жизнью и смертью, и бороться съ нимъ они не могли. Стоило Пульхер³и Ивановнѣ убѣдиться, что ея кошечка къ ней не вернется, она пришла къ нелѣпой мысли, что, въ видѣ кошки, приходила за ней смерть,- и что она умретъ. Аѳанас³й Ивановичъ услышалъ голосъ, его зовущ³й. Онъ рѣшилъ, что это его зоветъ Пульхер³я Ивавовна и что онъ умретъ. И оба они умерли. Умерли отъ самовнушен³я, отъ непоколебимой вѣры въ то, что как³я-то темныя силы властвуютъ надъ безсильнымъ человѣкомъ и что бороться не стоитъ. Да и не могли они бороться,- они не знали, во имя чего должны они бороться за жизнь; y нихъ не было сильныхъ интересовъ въ жизни, они не звали ея смысла,- они жили и умерли, какъ деревья, какъ растен³я... Жили они безъ душевныхъ потрясен³й. Умерли безъ ропота, спокойно и безболѣзненно, ничего собою въ жизнь не внеся, ничего не унеся въ могилу...

   Быть можетъ, вся симпат³я Гоголя къ этимъ старичкамъ проистекала изъ чисто-эгоистическаго чувства. Онъ, съ его вѣчной тревогой душевной, съ его боязнью остаться въ м³рѣ только "существователемъ", слишкомъ метался въ этой жизни, ища себѣ жизненныхъ путей. Мы знаемъ, что онъ утомлялся и разочаровывался, что его тянуло въ милую Украину "отдохнуть", "сойти на минуту въ сферу этой необыкновенно уединенной жизни"... И вотъ, съ точки зрѣн³я такого утомленнаго страдальца", этотъ "полусонъ", "минута" отдохновен³я въ обществѣ старичковъ могла показаться ему "раемъ", который полонъ "неизъяснимой прелести". "И онъ представилъ эту жизнь "раемъ", хотя добросовѣстность его не позволила ему закрыть глаза на крупные недостатки этой жизни. Но Гоголь не замѣтилъ, что главный ея недостатокъ - отсутств³е "общественнаго самосознан³я",- отмѣтилъ друг³е, какъ-то: душевную скудость старичковъ, ихъ непроглядное невѣжество, онъ даже подъ конецъ повѣсти усумнился въ истинности ихъ взаимной любви. "Долгой, медленной, почти безчувственвой привычкой" называетъ онъ любовь Аѳанас³я Ивановича; на "привычку" смахиваютъ и чувства Пульхер³и Ивановны, которая, умирая, заботилась о томъ, чтобы Аѳанас³ю Ивановичу готовилось то, что онъ любитъ, чтобы бѣлье, ему подаваемое, всегда было чисто и пр.

   Изображая "патр³архальную помѣщичью жизнь", сытую и безоблачную, Гоголь не коснулся жизни крестьянъ; отрицательныя стороны "крѣпостного права", которое дало возможность героямъ повѣсти, безъ труда, безъ "борьбы за существован³е", "безъ зла", провести всю долгую жизнь, совершенно обойдены Гоголемъ. Онъ даже постарался доказать, что, подъ патр³архальнымъ управлен³емъ "старосвѣтскихъ помѣщиковъ", и крестьяне блаженствовали,- были сыты; "дѣвки" объѣдались фруктами и вареньями, приказчикъ богатѣлъ, но отъ этого не бѣднѣли и помѣщики... Стоило появиться въ деревню помѣщикамъ-реформаторамъ, какъ блаженство деревни кончилось: все очень скоро оказалось разореннымъ. Позднѣе такую же патр³архальную помѣщичью идилл³ю, съ полнымъ сознан³емъ причинъ, основан³й и послѣдств³й ея безнравственности, изобразилъ Гончаровъ въ разсказѣ о жизни обывателей Обломовки и ея питомца Ильи Обломова.

   Такимъ образомъ, это произведен³е Гоголя, при всей художественности его картинъ, страдаетъ нѣкоторыми недостатками. Причина ихъ коренится въ самомъ авторѣ: онъ не достаточно сознательно отнесся къ изображаемой жизни; его отношен³е къ героямъ повѣсти страдаетъ неопредѣленностью: начавъ съ идеализац³и, онъ переходитъ постепенно къ осужден³ю этой жизни. Разсказъ радостный, безоблачный, оканчивается печально: словно, авторъ, подъ конецъ повѣствован³я, увидѣлъ самъ всю пошлость, всю мелочность своихъ героевъ. Сквозь "смѣхъ" пробились "слезы"...

   Своихъ безобидныхъ героевъ Гоголь сумѣлъ обрисовать всесторонне: онъ далъ намъ ясное представлен³е о томъ, какой видъ извнѣ имѣлъ ихъ домикъ, каковы были комнаты этого домика. Онъ обрисовалъ намъ Аѳанас³я Ивановича и Пульхер³ю Ивановну въ обществѣ ихъ самихъ, въ обществѣ знакомыхъ, въ отношен³яхъ къ крестьянамъ и приказчику. Онъ далъ намъ понят³е о томъ, какъ безалаберно вели они свое хозяйство, какъ ихъ обкрадывали и обманывали. Ни одна характерная деталь ихъ быта не ускользнула отъ внимательнаго глаза Гоголя. И вся совокупность этой удивительно-пестрой кучи разныхъ смѣшныхъ, трогательныхъ и печальныхъ подробностей даетъ намъ два ясныхъ старческихъ облика.

   Эта повѣсть Гоголя можетъ быть связана и съ литературой XVIII вѣка; среди произведен³й этой поры была очень распространена "идилл³я" - жанръ, въ которомъ изображались всегда идеальные герои, связанные чувствами идеальной любви или дружбы. Гоголь воспользовался избитой канвой, внесъ реализмъ, "прикрѣпилъ къ землѣ" сюжетъ, который, обыкновенно, разрабатывался внѣ земныхъ отношен³й. "Писатели очень любили так³я благодарныя темы, какъ истор³я двухъ любящихъ сердецъ, занятыхъ исключительно своимъ чувствомъ,- "Старосвѣтск³е помѣщики" были удачной попыткой замѣнить въ этой темѣ романтическ³е элементы - реальными и бытовыми. Вмѣсто прежнихъ пустынныхъ мѣстъ - малоросс³йская деревня, вмѣсто разочарованныхъ героевъ и томныхъ, или страстныхъ героинь - старикъ и старуха" (H. A. Котляревск³й). Самъ Гоголь намекаетъ намъ на возможность такого сближен³я его произведен³я съ старыми "идилл³ями", называя въ одномъ мѣстѣ повѣсти своихъ старичковъ именами двухъ идеальныхъ героевъ старой идилл³и - "Филемономъ и Бавкидою".

   Истор³я происхожден³я повѣсти вполнѣ выясняется изъ указан³й автора, что она основана на воспоминан³яхъ его дѣтства. Когда, въ шумѣ и суетѣ городской жизни, Гоголь вспоминалъ эти два образа,- ему "мерещилось былое". "Вереница воспоминан³й" возникала въ его душѣ, когда онъ вспоминалъ "поющ³я двери" ихъ деревенскаго домика. Когда лѣтомъ 1832 г., послѣ столичной сутолоки, неудачъ житейскихъ, Гоголь съѣздилъ на родину, онъ, очутившись въ обществѣ различныхъ старичковъ-помѣщиковъ, очевидно, чувствовалъ себя такъ, какъ объ этомъ говоритъ въ началѣ своей повѣсти. Но отъ этой жизни онъ быль оторванъ уже своей жизнью въ Петербургѣ, дружбой съ Пушкинымъ,- онъ не могъ уже жить этой жизнью, и онъ осудилъ ее такъ, какъ не могъ бы ее осудить, если бы не пожилъ культурной жизнью столицы. Кипучая жизнь столицы умудрила его,- и онъ, благодаря этому, сумѣлъ лучше оцѣнить недостатки провинц³альной жизни.

   Замѣтнѣе, несомнѣннѣе осужден³е этой жизни сказалось въ другой повѣсти этого сборника - "Повѣсти о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ". Въ этомъ произведен³и жизнь захолустной провинц³и совершенно лишена того смягчающаго освѣщен³я, которое въ повѣсти "Старосвѣтск³е помѣщики" явилось результатомъ личныхъ симпат³й и воспоминан³й Гоголя.

   Здѣсь онъ рисуетъ не "дворянское гнѣздо", a во всей наготѣ представляетъ безотрадную жизнь провинц³альныхъ "существователей" уѣзднаго города. И эта жизнь не озарена никакиии высшими интересами; и здѣсь люди, живущ³е растительной и животной жизнью,- словно особая порода людей, которая пресмыкается въ предѣлахъ "частокола", отграничивающаго ихъ отъ жизни болѣе содержательной, болѣе идейной. Но здѣсь нѣтъ и слѣда той подкупающей простоты и сердечности, которой озарена жизнь старосвѣтскихъ помѣщиковъ,- въ этомъ произведег³и изображено существован³е изломанное, скованное прилич³ями, порабощенное сплетнѣ и злобѣ... Это - тихое болото, котораго не стоитъ ворошить,- иначе со дна подымется грязь! Въ "Старосвѣтскихъ помѣщикахъ" выведена пара существователей, y которыхъ одна душа, одно сердце, однѣ привычки,- здѣсь передъ нами толпа существователей, съ самыми различными сердцами и привычками... Имъ нужно обезопасить себя другъ отъ друга, и потому здѣсь развиты как³я-то своеобразныя "прилич³я", курьезныя понят³я о чести и достоинствѣ человѣка. Имъ не прожить такъ мирно своей жизни, какъ прожили герои первой повѣсти, хотя жизнь, которую ведутъ въ этомъ уѣздномъ городкѣ, по существу, мало чѣмъ отличается отъ жизни Аѳанас³я Ивановича и Пульхер³и Ивановны.

   Эта жизнь такая же мелочная и праздная. Всѣ интересы ея обывателей сводятся къ ѣдѣ, спанью, къ праздной болтовнѣ. Въ этой безсодержательной жизни всякая мелочь представляетъ огромное значен³е - отсюда любовь къ сплетнямъ, мелкимъ кляузамъ, отсюда развит³е y обывателей города такихъ мелкихъ чувствъ, какъ зависть, подозрительность, обидчивость... Въ такой сферѣ нѣтъ мѣста глубокимъ и прочнымъ чувствамъ,- пустяка бываетъ достаточно для того, чтобы дружба обратилась во вражду.

   Человѣку, даже обжившемуся въ этомъ м³рѣ, всетаки порою дѣлается скучно, и тогда онъ цѣпляется за всякую сплетню, за всякое вырвавшееся слово, за всяк³й намекъ, чтобы раздуть въ себѣ "новыя" чувства, ими заполнить свою праздную жизнь. Такова психологическая идея этой смѣшной и печальной повѣсти Гоголя. Съ этой точки зрѣн³я осудилъ онъ и жизнь "старосвѣтскихъ помѣщиковъ", и въ ихъ праздной, мелочной жизни "ничтожныхъ событ³й" оказалось достаточнымъ для того, чтобы ими вызваны были "велик³я событ³я" - смерть обоихъ героевъ {Гоголь ошибается, говоря слѣдующее: "По странному устройству вещей, всегда ничтожныя причины родили велик³я событ³я и, наоборотъ, велик³я предпр³ят³я оканчивались ничтожными слѣдств³ями": 1) Гоголь путаетъ причины съ "поводами", a 2) ничтожныя причины только въ жизни пустой и мелкой производять "велик³я" (!) событ³я,- въ жизни большого размѣра ничтожныя причины остаются незамѣченными.}. Въ повѣсти - о ссорѣ двухъ друзей оказалось достаточнымъ одного слова "гусакъ", чтобы два друга, "честь и украшен³е Миргорода", поссорились на всю жизнь и обрѣли каждый цѣль и смыслъ жизни - въ судебной тяжбѣ, упорной, разорительной и непримиримой...

   Разсказъ въ повѣсти ведется отъ лица какого-то обывателя города Миргорода; изъ его повѣствован³я вырисовывается его личность: онъ - глуповатый, наивный, словоохотливый человѣкъ, весь живущ³й жизнью Миргорода, и съ обывательской точки зрѣн³я смотрящ³й на все, здѣсь происходящее.

   Характеристика героевъ, описан³е ихъ жизни, описан³е другихъ жителей города Миргорода, ихъ занят³й, развлечен³й, представляетъ собою нѣчто замѣчательное именно потому, что въ ней обрисовываются не только Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ,- но и самъ разсказчикъ. Эта характеристика обличаетъ въ немъ человѣка, живущаго сплетнями миргородской жизни, не умѣющаго отличить мелкое отъ крупнаго,- существенное отъ незначительнаго. Въ результатѣ, сравнен³е двухъ характеровъ, въ его устахъ представляетъ собою нагроможден³е безъ системы и плана всевозможныхъ душевныхъ и тѣлесныхъ качествъ обоихъ героевъ; черты душевныя смѣшиваются съ физическими примѣтами, привычками, даже съ особенностями костюма {Напр.: "Иванъ Ивановпчъ нѣсколько боязливаго характера. У Ивана Никифоровича, напротивъ того, шаровары въ такихъ широкихъ складкахъ, что если бы раздуть ихъ, то въ нихь можно бы помѣстить весь дворъ съ амбарами и строен³емъ". Къ хорошимъ качествамъ души онъ относитъ так³я обстоятельства, что y одного изъ нихъ удивительныя яблоки, что онъ любитъ дыни, что его уважаетъ комиссаръ.}. Всѣ эти подробности, порознь взятыя, любопытны и уясняютъ не только двухъ героевъ, ихъ жизнь, привычки, убогое содержан³е ихъ души, но также и прочихъ миргородскихъ обывателей, которые отъ скуки, отъ праздности изучили другъ друга до малѣйшихъ подробностей. Они знаютъ, что скажетъ каждый изъ ихъ знакомыхъ, подавая другъ другу табакерку, знаютъ, что принято говорить еврею, продающему элексиръ противъ блохъ... Это жизнь, одуряющая своимъ однообраз³емъ, своею скудостью. Въ этой средѣ рождаются невозможные слухи (напримѣръ, будто Иванъ Никифоровичъ родился съ хвостомъ) которые до того популярны, что ихъ приходится серьезно оспаривать. Это среда совершенно безпомощна въ оцѣнкѣ нравственныхъ качествъ человѣка,- она можетъ добрымъ и "богомольнымъ" считать человѣка черстваго, - "прекраснымъ" она можетъ считать человѣка зажиточнаго; эта среда вѣритъ еще въ авторитетъ комиссара и время считаетъ такими историческими событ³ями, какъ поѣздка какой то Агаѳ³и Ѳедосѣевны въ К³евъ. По словамъ разсказчика, Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ - "честь и украшен³е Миргорода" - отсюда мы можемъ заключить о желан³и автора въ лицѣ этихъ двухъ типичныхъ "существователей" изобразить "лучшихъ" людей Миргорода; въ нихъ, какъ въ фокусѣ, собрано все характерное, все своеобразное, къ чему присмотрѣлся мѣстный обыватель, съ чѣмъ онъ сроднился, но что поражаетъ свѣжаго человѣка...

   Наивность разсказа выдержана Гоголемъ мастерски: она позволяетъ автору скрыть осужден³е этой жизни, позволяетъ ему удержаться отъ карикатурности, отъ того субъективизма, который только въ концѣ повѣсти прорывается въ восклицан³и автора: "скучно жить на бѣломъ свѣтѣ, господа!"

   На Ивана Ивановича Гоголь обратилъ особое вниман³е. Онъ ему отводитъ большую самостоятельную характеристику и говоритъ о немъ немало, сравнивая его съ Иваномъ Никифоровичемъ. Прежде всего, онъ, по мнѣн³ю жителей Миргорода, "прекрасный человѣкъ". Но разсказчикъ напрасно напрягаетъ всѣ свои усил³я, чтобы доказать эту мысль: онъ говоритъ и о томъ, что y Ивана Ивановича удивительная бекеша, и что домъ его и садъ очень хороши, и что дыни-то онъ любитъ и самое удовольств³е ихъ кушать умѣетъ обставить церемон³аломъ: записываетъ день и число, когда съѣдена дыня. Повидимому, это безполе