Сиповский Василий Васильевич - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

тими же "мечтами" носился Гоголь еще въ бытность свою въ Нѣжинѣ.

   Гоголь заграницей выжилъ только мѣсяцъ,- онъ соскучился по родинѣ, изъ которой бѣжалъ, да и тоска попрежнему его мучила здѣсь: его юную душу попрежнему мучилъ разладъ. Въ письмѣ изъ-заграницы онъ пространно исповѣдуется передъ матерью. Онъ сѣтуетъ, что Богъ, "создавъ такое единственное, или, по крайней мѣрѣ, рѣдкое въ м³рѣ сердце, какъ его, создавъ такую душу, пламенѣющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному, облекъ ее въ такую грубую оболочку. Это борен³е тѣла и духа, такъ мучительно выразившееся въ юной душѣ Гоголя,- было главнымъ содержан³емъ духовной жизни древней Руси; многихъ оно вело тогда къ аскетизму, подвижничеству, отречен³ю отъ земли. Это роковое наслѣдство досталось въ удѣлъ Гоголю. Юношей, еще мало вѣдающимъ жизнь, онъ узналъ уже тѣ духовныя страдан³я, которыми жили и питали свою душу подвижники древией Руси. Подобно имъ, Гоголь-юноша больше всего интересуется своей душой, копается въ ней, бичуетъ себя за ея недостатки. Онъ спрашиваетъ Бога, зачѣмъ Онъ допустилъ въ его душѣ такую страшную смѣсь противорѣч³й, упрямства, дерзкой самонадѣянности и самаго униженнаго смирен³я...

   Душевная борьба помѣшала ему заинтересоваться заграничной жизнью, и потому никакихъ особыхъ впечатлѣн³й его поѣздка ему не принесла. Вернувшись въ Петербургъ въ первыхъ мѣсяцахъ 1830 года, онъ поступилъ на службу въ департаментъ удѣловъ. Эта казенная служба слишкомъ отличалась отъ того "служен³я" родинѣ, о которомъ мечталъ Гоголь,- естественно, что онъ не чувствовалъ себя удовлетвореннымъ. Даже жалованья чиновничьяго ему не хватало на существован³е. Приходилось давать частные уроки, заниматься гувернерствомъ и заказной литературной работой. Въ поискахъ средствъ къ существован³ю, Гоголь остановился на счастливой мысли пустить въ литературный оборотъ свои знан³я малоросс³йской жизни. Онъ замѣтилъ, что петербургская читающая публика, подъ вл³ян³емъ господствующихъ въ тогдашней литературѣ романтическихъ вкусовъ, обнаружила интересъ къ знакомству съ жизнью различныхъ народовъ ("couleur locale"),- она узнала кавказскихъ горцевъ по Марлинскому, Пушкину и Лермонтову, крымскихъ татаръ и бессарабскихъ цыганъ - по Пушкину. Немного познакомилась она съ Малоросс³ей по произведен³ю Пушкина: "Полтава". Гоголю суждено было полнѣе и глубже ознакомить ее съ поэтической стороной жизни Украйны. Въ поискахъ "хлѣба", принялся онъ за сочинен³е своихъ "Вечеровъ на хуторѣ близъ Диканьки" - и, неожиданно для себя, завоевалъ этими веселыми поэтическими разсказами не только "хлѣбъ", но и "славу"... Этимъ разсказамъ онъ никогда не придавалъ большого значен³я, такъ какъ его мучительная душевная борьба въ нихъ не отразилась,- ему дороже былъ его неудачный "Гансъ Кюхельгартенъ" - произведен³е, въ которое онъ вложилъ всю свою душу.

   Впрочемъ, если онъ самъ мало интересовался своими бытовыми разсказами, онъ писалъ ихъ очень добросовѣстно: онъ не довольствовался своими знан³ями Малоросс³и, своей богатой фантаз³ей,- для своихъ разсказовъ онъ старательно собиралъ факты и матер³алы; мать его, друзья и знакомые, оставш³еся на родинѣ, доставляли ему въ столицу свѣдѣн³я, пополняющ³я его знан³я малоросс³йской жизни {Какъ образецъ подобныхъ просьбъ, можно привести отрывокъ изъ письма Гоголя къ матери: "Вы много знаете обычаи и нравы малоросс³янъ нашихъ и потому вы не откажитесь сообщить мнѣ ихъ въ нашей перепискѣ. Это мнѣ очень, очень нужно... Я ожидаю отъ васъ описан³я полнаго наряда сельскаго дьячка, отъ верхняго платья до самыхъ сапоговъ, съ поименован³емъ, какъ это все называлось y самыхъ закоренѣлыхъ, самыхъ древнихъ, самыхъ наименѣе перемѣнившихся малоросс³янъ. Еще обстоятельное описан³е свадьбы, не упуская ни малѣйшихъ подробностей... Еще нѣсколько словъ о колядкахъ, о Иванѣ Купалѣ, о русалкахъ. Если есть, кромѣ того, как³е-либо духи, или домовые, то о нихъ подробнѣе, съ ихъ назван³ями и дѣлами. Множество носится между простымъ народомъ повѣр³й, страшныхъ сказан³й, предан³й, разныхъ анекдотовъ и пр". Въ этомъ интересѣ къ народной жизни сказалась одна изъ характерныхъ особенностей романтизма - погоня за couleur ethnographique. Интересуютъ его и древн³я монеты, рѣдкости, старопечатныя книги; онъ проситъ высылать ему стародавн³я рукописи про времена гетманщины. Этотъ интересъ къ старинѣ - тоже черта романтиковъ, увлекавшихся сознательнымъ желан³емъ вѣрно воспроизводить couleur historique.}. Эти матер³алы, дѣйствительно, сослужили Гоголю большую службу,- они придали его веселымъ разсказамъ ту этнографическую полноту и содержательность, которыя отмѣчены были сразу русской крвтикой.

   Высокую художественность гоголевскихъ разсказовъ оцѣнили выдающ³еся русск³е писатели того времени: Жуковск³й, Пушкинъ, Плетневъ, Дельвигь. Они сблизились съ нимъ и ввели его въ кругъ тогдашнихъ русскихъ литераторовъ. Попалъ Гоголь и въ салонъ фрейлины Смирновой, гдѣ собирались лучш³е русск³е умы того времени и выдающ³еся иностранные дипломаты. Пушкинъ былъ душой этого салона. Подружился онъ съ В³ельгорскими. Въ 1832 году Гоголь ѣздилъ на родину и по дорогѣ остановился въ Москвѣ; здѣсь онъ сошелся съ Погодинымъ, Шевыревымъ, семьей Аксаковыхъ. "Послѣ долгихъ неудачъ Гоголь вдругъ испыталъ какое-то фантастическое, волшебное счастье: онъ сразу почувствовалъ себя перенесеннымъ въ высш³я сферы литературнаго м³ра (Шенрокъ). Несомнѣнно, подъ впечатлѣн³емъ удачи, Гоголь забылъ надолго свои душевныя страдан³я, къ тому же онъ всецѣло подпалъ подъ вл³ян³е Пушкина {Въ "Запискахъ Смирновой" не разъ разсказывается, съ какимъ благоговѣн³емъ слушалъ Гоголь все, что говорилъ Пушкинъ. Мног³я изъ его замѣчан³й и сужден³й Гоголь немедленио записывалъ въ записную книжку.}, который съ любовью занялся литературнымъ и умственнымъ развит³емъ талантливаго "самородка". Онъ указывалъ Гоголю, что надо прочесть, объяснялъ Гоголю характерныя черты его таланта и рѣшительно повелъ его на путь художественнаго реализма. "Изображен³е отрицательныхъ сторонъ русской дѣйствительности" - вотъ дорога, которую указалъ Гоголю Пушкинъ.

   Въ уравновѣшенной душѣ нашего великаго поэта не было мѣста для той борьбы, которая мучила Гоголя: мы видѣли, что Пушкинъ сумѣлъ и въ жвзни, и въ творчествѣ примирить плоть и духъ. Неизвѣстно, открывалъ ли Гоголь передъ Пушкинымъ тайники своей души но, несомнѣнно, если бы онъ это и сдѣлалъ, онъ не встрѣтилъ бы сочувств³я себѣ со стороны "пѣвца земли". Вѣроятно, оказалъ вл³ян³е Пушкинъ и на политическое м³ровоззрѣн³е Гоголя. "Нац³оналистъ" по убѣжден³яяъ, вѣрящ³й въ Росс³ю и примиривш³йся съ русской дѣйствительносгью, Пушкинъ так³е же взгляды привилъ Гоголю. Сдѣлать это тѣмъ болѣе было легко, что Гоголь самъ шелъ къ такому м³росозерцан³ю. И вотъ, взгляды "оффиц³альной народности", отчасти "славянофильство" были прочно усвоены Гоголемъ. Вѣра въ незыблемость "православ³я, самодержав³я и народности" вошла въ его м³росозерцан³е. Впрочемъ, подобно Пушкину, онъ не примкнулъ цѣликомъ ни къ правительству, ни къ славянофиламъ, не сдѣлался пропагандистомъ ихъ взглядовъ, по крайней мѣрѣ, въ первый пер³одъ своей жизни. Нѣсколько въ сторонѣ остался Гоголь отъ философскихъ и политическихъ настроен³й эпохи. Подъ вл³ян³емъ своихъ новыхъ петербургскихъ друзей-писателей, онъ съ головой окунулся въ литературную жвзнь; онъ сталъ теперь серьезнѣе смотрѣть на занят³я литературой; издавъ свои "Вечера" въ свѣтъ въ 1831 году, подъ псевдонимомъ "Рудаго Панька", онъ въ 1832 году, по совѣту Пушкина, берется за сочинен³е большой бытовой комед³и изъ русской жизни. Кромѣ того, старательно изучаетъ русскую литературу, старается выяснить себѣ сущность и цѣли искусства, занимается истор³ей {Мысли, имъ выработанныя въ это время, нашли себѣ выражен³е въ тѣхъ статьяхъ, которыя вошли позднѣе въ составъ его сборника "Арабески".}... Вообще семь лѣтъ (1829-1836), проведенные имъ въ Петербургѣ въ обществѣ Пушкина, были блестящей порой его жизни и творчества: въ этотъ пер³одъ времени развернулся его таланть, - онъ написалъ "Вечера на хуторѣ", въ 1835 году "Арабески", "Миргородъ" (въ этотъ сборникъ вошла и повѣсть "Тарасъ Бульба"), "Повѣсть о томъ, какъ поссорился Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ", "Старосвѣтск³е помѣщики", "Записки сумасшедшаго", "Женитьбу", "Ревизора" (написанъ въ 1835 г., поставленъ на сцену 19 апрѣля 1836 г.), задумалъ и началъ "Мертвыя души", критическ³я и теоретическ³я статьи о русской литературѣ и искусствѣ,- словомъ, сказалъ почти все, что онъ имѣлъ сказать, и затѣмъ только передѣлывалъ передумывалъ и дополнялъ сказанное или задуманное раньше" (Котляревск³й). Его творческ³й ген³й роковымъ образомъ померкъ со смертью Пушкина.

   Въ эти семь лѣтъ многое перемѣнилось въ жизни Гоголя,- онъ изъ чиновника сдѣлался педагогомъ - преподавателемъ истор³и въ Патр³отическомъ институтѣ, потомъ даже профессоромъ всеобщей истор³и въ С.-Петербургскомъ уннверситетѣ. Этотъ выборъ карьеры оказался очень неудачнымъ,- къ отвѣтственнымъ обязанностямъ профессора Гоголь былъ не подготовленъ, одного таланта и блестящаго воображен³я было мало тамъ, гдѣ не было знан³я,- немудрено поэтому, что годъ его профессорства былъ очень ему тяжелъ. Эта новая неудача была большимъ ударомъ для впечатлительнаго самолюб³я писателя. Но она имѣла и хорош³е результаты,- она приковала Гоголя къ литературѣ. Онъ испробовалъ нѣсколько путей, вездѣ терпѣлъ неудачи: оставался одинъ - писательство. Но любопытно, что не своими литературными успѣхами недоволенъ былъ онъ: друзья-писатели, петербургск³е и московск³е, носили его на рукахъ; публика читала нарасхватъ его произведен³я; критика русская, вообще недоброжелательная, тоже заинтересовалась новымъ свѣтиломъ,- но Гоголю всего этого было мало. Судя по его письмамъ, онъ все еще мечталъ о какомъ-то "большомъ дѣлѣ" {Онъ съ презрѣн³емъ отзывался о своихъ первыхъ произведен³яхъ, которыя принесли ему славу: "да обрекутся они неизвѣстности,- писалъ онъ о "Вечерахъ на хуторѣ",- покамѣстъ что-нибудь увѣсистое, великое, художническое, не изыдетъ изъ меня!" Съ этимъ "великимъ" онъ хотѣлъ связать то "большое дѣло", о которомъ онъ мечталъ. "Я вижу яснѣе и лучше многое, нежели друг³е,- писалъ онъ матери въ 1833 году.- Я изслѣдовалъ человѣка отъ его колыбели до конца, и отъ этого ничуть не счастливѣе. У меня болитъ сердце, когда я вижу, какъ заблуждаются люди. Толкуютъ о добродѣтели, о Богѣ и, между тѣмъ, не дѣлаютъ ничего. Хотѣлъ бы кажется, помочь имъ, но рѣдк³е, рѣдк³е изъ нихъ имѣютъ свѣтлый, природный умъ, чтобы увидѣть истину моихъ словъ". Гоголь даже одно время бросилъ совсѣмъ писать, мучаясь тѣмъ, что его велик³е замыслы не находятъ себѣ великаго воплощен³я, "мелкаго (писать),- говоритъ онъ,- не хочется, великое не выдумывается".}. Пушкинъ указывалъ ему, что это "большое дѣло" можно было сдѣлать литературой, что обличен³е недостатковъ родной русской жизни - тоже дѣло немаловажное, но, должно быть, ему не удалось разубѣдить Гоголя. Вотъ почему и "Ревизоръ" {Въ 1-ый разъ поставленъ на сцену 19 апрѣля 1836 г.}, имѣвш³й большой успѣхъ и въ то же время вызвавш³й озлоблен³е въ широкихъ кругахъ русской публики, принесъ Гоголю больше горя, чѣмъ радости. Произошло это потому, что "на сцену Гоголь смотрѣлъ не какъ авторъ заурядной театральной пьесы, котораго полное торжество заключается въ радушномъ пр³емѣ и рукоплескан³яхъ публики, но съ затаеннымъ страхомъ и глубокою скорбью за судьбу своего создан³я, въ которое онъ положилъ свою душу, свои лучш³я, благороднѣйш³я стремлен³я" (Шенрокъ). Театръ ломился, когда давали "Ревизора", но мног³е осуждали пьесу за дерзкую критику русской жизни. Гоголь былъ пораженъ тѣмъ, какое впечатлѣн³е произвела на русское общество его пьеса: "Господи Боже!- жаловался онъ.- Ну, если бы одинъ, два ругали, ну, и Богъ съ ними, a то всѣ, всѣ!" Измученный и потрясенный своей "неудачей", Гоголь уѣзжаетъ за границу, чтобы тамъ отдохнуть и успокоиться. Онъ убѣдился теперь, что та публика, которой онъ съ юности рвался "служить", не понимала его, относилась къ нему враждебно... Къ тому же, и самъ Гоголь разочаровался въ той пьесѣ, которая недостаточно ясно выразила его основную мечту,- онъ хотѣлъ "проповѣдывать", "морализировать", когда писалъ своего "Ревизора", a оказался "обличителемъ". Произошло это потому, что "велик³й художникъ,- воспитанникъ Пушкина, побѣдилъ въ Гоголѣ "моралиста". Увлеченный сюжетомъ "Ревизора", сюжетомъ, который былъ ему подаренъ Пушкинымъ, Гоголь предоставилъ свободу своему юмору,- и, въ результатѣ, получилась сатира, поражавшая въ сердце всю тогдашнюю русскую дѣйствительность, съ ея централизац³ей, съ ея чиновничествомъ и произволомъ {Это понялъ императоръ Николай Павловичъ, присутствовавш³й на первомъ представлен³и комед³и. "Ну, пьеска! - сказалъ онъ - всѣмъ досталось, a больше всѣхъ мнѣ!"}. Гоголь не мѣтилъ такъ глубоко,- онъ ничего не имѣлъ противъ строя тогдашней русской жизни,- онъ хотѣлъ лишь изобличить пороки отдѣльныхъ лицъ, которыя своими личными недостатками вносили дисгармон³ю въ систему, вообще превосходную, не нуждающуюся въ реформахъ. Говоря словами Капниста онъ стоялъ на той точкѣ зрѣн³я, которая утверждала, что "законы святы, да исполнители - лих³е супостаты", что вся бѣда не въ порядкахъ, a въ душевныхъ качествахъ отдѣльныхъ людей. Эта точка зрѣн³я на русскую жизнь проводилась и Карамзипымъ, и Жуковскимъ, и отчасти Пушкинымъ... Жандармъ, появляющ³йся въ концѣ комед³и съ извѣст³емъ, что настоящ³й ревизоръ пр³ѣхалъ и зоветъ къ отвѣту порочныхъ чиновниковъ, игралъ въ глазахъ Гоголя слишкомъ большую роль,- онъ оправдывалъ строй русской жизни, указывалъ, что порокъ наказывается и въ Росс³и. Но эта мораль пьесы оказалась слишкомъ блѣдна,- ея никто не замѣтилъ, ея не поняли,- и это было больно Гоголю.

   Въ развязкѣ "Ревизора" онъ самъ объяснилъ истинный смыслъ своей комед³и. Въ уста "перваго комическаго актера" вложилъ онъ свои мысли, свои взгляды. "Нѣтъ такого города на Руси, говорилъ Гоголь его устами, гдѣ бы всѣ чиновники были порочны. Слѣдовательно, не надо буквально понимать всего изображеннаго, не надо угадывать живыхъ людей въ изображенныхъ герояхъ. Авторъ изобразилъ "душевный городъ" - т. е. человѣческую душу вообще, и всѣ "чиновники", и жители этого города - это олицетворен³я пороковъ, съ которыми долженъ бороться человѣкъ,- иначе ждетъ человѣка страшная кара. "Будто не знаете, кто это ревизоръ? Что прикидываться? Ревизоръ этотъ - наша проснувшаяся совѣсть, которая заставитъ насъ вдругъ и разомъ взглянуть во всѣ глаза на самихъ себя. Передъ этимъ ревизоромъ ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повелѣн³ю онъ посланъ". Совѣсть - "настоящ³й ревизоръ" - "Хлестаковъ - вѣтреная свѣтская совѣсть, продажная, обманчивая совѣсть; Хлестакова подкупятъ какъ разъ наши же, обитающ³я въ душѣ нашея, страсти... Не съ Хлестаковымъ, но съ настоящимъ ревизоромъ оглянемъ себя! Клянусь, душевный городъ нашъ стòитъ того, чтобы подумать о немъ, какъ думаетъ добрый государь о своемъ государствѣ. Благородно и строго, какъ онъ изгоняетъ изъ земли своей лихоимцевъ, изгонимъ нашихъ душевныхъ лихоимцевъ! Есть средство, есть бичъ, которымъ можно выгнать ихъ. Смѣхомъ, мои благородные соотечественники! Смѣхомъ, котораго такъ боятся всѣ низк³я наши страсти! Смѣхомъ, который созданъ на то, чтобы смѣяться надъ всѣмъ, что позоритъ истинную красоту человѣка. Возвратимъ смѣху его настоящее значен³е! Отнимемъ его y тѣхъ, которые обратили его въ легкомысленное свѣтское кощунство надъ всѣмъ, не разбирая ни хорошаго, ни дурного!.. Не возмутимся духомъ, если бы какой-нибудь разсердивш³йся городнич³й, или, справедливѣе, самъ нечистый духъ, шепнулъ его устами: "что смѣетесь? надъ собой смѣетесь!" {Смыслъ этой фразы обращенной въ комед³и, словно къ публикѣ, дѣйствительно, загадочный, разъясняется только этими словами Гоголя.} Гордо скажемъ ему: "Да, надъ собой смѣемся, потому что слышимъ приказанье Высшее быть лучшими другихъ!.. Не пустой я какой-нибудь скоморохъ, созданный для потѣхи пустыхъ людей, но честный чиновникъ великаго Божьяго государства, и возбудилъ въ васъ смѣхъ,- не тотъ безпутный, которымъ пересмѣхаютъ въ свѣтѣ человѣкъ человѣка, который рождается отъ бездѣльной пустоты празднаго времени, но смѣхъ, родивш³йся отъ любви къ человѣку. Дружно докажемъ всему свѣту, что въ Русской землѣ все, что ни есть, отъ мала до велика, стремится служить Тому же, Кому всѣ должны служить на землѣ,- несется туда, кверху, къ Верховной вѣчной красотѣ".

   Понятно, какъ оскорбительно было Гоголю сознать, что никто въ авторѣ "Ревизора" не увидѣлъ "честнаго чиновника великаго Божьяго государства" - проповѣдника добра,- a усмотрѣли или скомороха-шута, потѣшника толпы, или либерала-обличителя, или просто суроваго и несправедливаго судью-самозванца. Онъ убѣдился, что его опять не поняли читатели, и онъ сталъ защищать себя отъ многочисленныхъ и разнообразныхъ обвинен³й,- особенно, отъ обвинен³й въ томъ, что хотѣлъ унизить Росс³ю {Это онъ сдѣлалъ не только въ частныхъ беседахъ и письмахъ, но и въ нѣсколькихъ объяснительныхъ статьяхъ, посвященныхъ "Ревизору": "Отрывокъ изъ письма, писаннаго авторомъ послѣ перваго представлен³я "Ревизора" къ одному литератору", въ "Предувѣдомлен³и для тѣхъ, которые хотѣли бы сыграть, какъ слѣдуетъ "Ревизора" и въ комед³и ,,Театральный разъѣздъ послѣ представлен³я новой комед³и" (1842), "Развязка Ревизора".}. "Если бы это была правда,- писалъ онъ Прокоповичу,- то хуже ("Ревизора") на Руси мнѣ никто не могъ нагадить. Но, слава Богу, это - ложь... Мнѣ страшно вспомнить обо всѣхъ моихъ мараньяхъ. Они въ родѣ грозныхъ обвинителей являются глазамъ моимъ. Забвенья, долгаго забвенья проситъ душа. И если бы появилась такая моль, которая съѣла бы всѣ экземпляры "Ревизора", a съ ними "Арабески", "Вечера" и всю прочую чепуху, и обо мнѣ въ течен³е долгаго времени ни печаталъ, ни изустно не произносилъ никто ни слова, я бы благодарилъ судьбу". Онъ охладѣлъ къ "Ревизору", какъ прежде къ "Гансу Кюхельгартену", и успокоен³я искалъ, какъ и раньше, въ заграничномъ путешеств³и.

   "Пророку нѣтъ славы въ отчизнѣ" - писалъ онъ Погодину незадолго до отъѣзда, выражая въ этихъ словахъ все свое самомнѣн³е и презрѣн³е къ русской "черни". Но его все не оставляла мысль, что онъ совершитъ нѣчто великое: называя всѣ свои сочинен³я (въ томъ числѣ и "Ревизора") "ученическими", онъ восклицалъ: "пора, пора, наконецъ, заняться дѣломъ!".

   Гоголь заграницей, въ пер³одъ 1836-1841 гг.- "большая загадка, которую, вѣроятно, не разъяснятъ никак³е б³ографическ³е матер³алы и даже личвыя признан³я поэта. Въ этой сложной душѣ, полно противорѣч³й, совершалось за этотъ пер³одъ времени то таинственное борен³е, которое художника, въ концѣ концовъ, обратило въ моралиста и богослова, и въ юмористѣ-бытописателѣ заставило вновь проснуться съ подновленной силой старое романтическое м³росозерцан³е. Это было борен³е сначала очень радостное, полное вдохновеннаго восторга, a въ концѣ совсѣмъ болѣзненное, истомившее художника и физически, и нравственно (Котляревск³й).

   Заграницей онъ искалъ только впечатлѣн³й эстетическихъ,- онъ холодно относился къ западно-европейской культурѣ, къ современной жизни Европы, даже къ исторической старинѣ,- чаще всего оставался онъ одинъ съ глазу на глазъ, со своей душой, мятежной и жаждущей. Къ Герман³и, Швейцар³и и Парижу отнесся онъ равнодушно; только Итал³я нравилась ему. Она успокаивала его больные нервы; свѣтомъ, тепломъ и красотой ласкала его больгое сердце. "Кто былъ въ Итал³и, тотъ скажи "прощай" другимъ землямъ",- писалъ Гоголь друзьямъ,- кто былъ на небѣ, тотъ не захочетъ на землю. Европа, въ сравнен³и съ Итал³ей, все равно, что день пасмурный въ сравнен³и съ днемъ солнечнымъ". "Душенька моя! моя красавица Итал³я!- восклицалъ онъ,- никто въ м³рѣ ея не отниметъ y меня! Я родился здѣсь... Росс³я, Петербургъ, снѣга, подлецы, департаментъ, каѳедра, театръ,- все это мнѣ снилось... О, если бы вы взглянули только на это ослѣпляющее небо, все тонущее въ с³ян³и! Все прекрасно подъ этимъ небомъ". Особенно увлекался Гоголь Римомъ: "Здѣсь только тревоги не властны и не касаются души,- писалъ онъ...- Кромѣ Рима, нѣтъ Рима на свѣтѣ,- хотѣлъ было сказать - счастья и радости, да Римъ больше, чѣмъ счастье и радость!".

   Въ Римѣ Гоголь жилъ въ обществѣ молодыхъ русскихъ художниковъ - слѣдовательно, въ кругу утонченныхъ эстетическихъ удовольств³й. Особенно сблизился онъ съ извѣстнымъ энтуз³астомъ-художникомъ Ивановымъ, который всю свою жизнь отдалъ создан³ю одной картины: "Явлен³е Христа народу" (находится въ Москвѣ въ Третьяковской галереѣ). Религ³озное мстическое настроен³е Иванова было сродни Гоголю, высокое пониман³е мисс³и художника тоже связывало обоихъ. Понятна изъ этого ихъ дружба, взаимное вл³ян³е ихъ и углублен³е въ душѣ обоихъ религ³ознаго мистицизма.

   Къ этой порѣ пребыван³я Гоголя въ Итал³и относится увлечен³е Гоголя католицизмомъ. Гоголь, какъ художникъ, былъ побѣжденъ красотою католической службы, великолѣп³емъ храмовъ, набожностью вѣрующихъ и ликовъ. "Только въ одномъ Римѣ молятся,- говорилъ онъ,- a въ другихъ мѣстахъ показываютъ только видъ, что молятся". Русск³е аристократы, друзья Гоголя, измѣнивш³е православ³ю ради католичества, прилагали усил³я, чтобы и Гоголя заставить сдѣлать то же; для этого было организовано постепенное систематическое склонен³е великаго писателя въ католицизмъ. Онъ это замѣчалъ, но этому не противился,- говорилъ даже, что "позволяетъ втирать въ себя нѣсколько хорошихъ мыслей". Впрочемъ, если Гоголь отъ православ³я и не уклонился, то, несомнѣнно, охотно слушалъ разговоры о "божественномъ",- вѣдь это было такъ близко основнымъ интересамъ его жизни!..

   Любопытно, что въ эту пору полной эстетической и религ³озной жизни, когда писателю, удаленному отъ родины, она казалась далекимъ "сномъ",- творчество его работало интенсивно и все въ томъ же направлен³и, которое далъ ему Пушкинъ. Гоголь "жилъ" Итал³ей, и, въ то же время, "грезилъ" Росс³ей,- и грезы эти были такъ ясны, такъ мучительно-живы, были облечены въ такую осязательную "плоть",- что перо Гоголя быстро рисовало одинъ русск³й типъ за типомъ: Чичиковъ, Ноздревъ, Собакевичъ,- все это было такъ далеко отъ Итал³и, отъ духовныхъ интересовъ Гоголя,- но все это росло передъ нимъ, окрашивалось ярко и жизненно {"Я живу около года въ чужой землѣ,- писалъ онь одному другу,- вижу прекрасныя небеса, м³ръ, богатый искусствами и человѣкомъ; но развѣ перо мое принялось описывать предметы, могущ³е поразить каждаго? Ни одной строки не могъ я посвятить чуждому. Непреодолимою цѣпью прикованъ я къ своему, и нашъ бѣдный, неярк³й м³ръ, наши курныя избы, обнаженныя пространства предпочелъ я небесамъ лучшимъ, привѣтливо глядѣвшимъ на меня".}.

   Въ "Мертвыхъ Душахъ" Гоголь задумалъ опять "великое" произведен³е. Сперва, впрочемъ, онъ не придавалъ серьезнаго значен³я своему труду: для Гоголя сначала это произведен³е было только смѣшныжъ анекдотомъ, "карикатурой". Но его поразило, что чтен³е первыхъ главъ романа въ 1835 г. произвело на Пушкина такое впечатлѣн³е, что онъ, смѣявш³йся при началѣ чтен³я, становился все сумрачнѣе и, наконецъ, когда чтен³е кончилось, сказалъ: "Боже! какъ грустна наша Росс³я!" "Меня это изумило,- говоритъ Гоголь,- Пушкинъ, который такъ зналъ Росс³ю, не замѣтилъ, что все это карикатура и моя собственная выдумка!" Тѣмъ не менѣе, скоро и самъ Гоголь понялъ, что изъ "смѣшного анекдота можетъ выйти большая картина". Послѣ смерти Пушкина, въ 1837 году, отношен³е Гоголя къ начатому произведен³ю еще разъ мѣняется. Для него трудъ, завѣщавный ему великимъ учителемъ, сдѣлался въ его глазахъ "священнымъ". И чѣмъ болѣе онъ углублялся въ него, тѣмъ шире разростались его художественные замыслы. Не сдерживаемый Пушкинымъ, покоренный своими мистическими настроен³ями, онъ задумалъ, наконецъ, изъ "карикатуры" и "выдумки" сдѣлать поэму. Подобно Данту, изобразившему въ своей "Божественной Комед³и": "Адъ", "Чистилище" и "Рай" - истор³ю человѣческой жизни,- и Гоголь задумалъ написать истор³ю воскресен³я человѣческой души: первая часть его романа должна была соотвѣтствовать дантовскому "Аду", вторая - "Чистилищу", третья - "Раю". Въ этомъ произведен³и Гоголь хотѣлъ изобразить всю Росс³ю,- все зло и добро ея жизни, и съ жаромъ принялся за работу. "Всѣ оскорблен³я, всѣ непр³ятности посылались мнѣ высокимъ Провидѣн³емъ на мое воспитан³е,- говорилъ онъ,- я чувствую, что неземная воля направляетъ путь мой... Мнѣ ли не благодарить пославшаго меня на землю! Какихъ высокихъ, какихъ торжественныхъ ощущен³й, невидимыхъ, незамѣтныхъ для свѣта, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сдѣлаю, чего не дѣлаетъ обыквовенный человѣкъ. Львиную силу чувствую я въ душѣ своей!" Съ такой вѣрой въ себя принялся онъ зa свое "великое" произведен³е; и въ то время, когда картины русской жизни рисовалъ онъ живыми, сочными красками и земные образы оживали передъ нимъ,- въ это время его личныя настроен³я и выражен³е ихъ въ письмахъ его принимаютъ все болѣе и болѣе торжественный характеръ; онъ начинаетъ даже говорить библейскимъ стилемъ, усваиваетъ стиль ветхозавѣтныхъ пророковъ: "Горе кому бы то ни было, не слушающемуся моего слова!" - говоритъ онъ въ письмахъ друзьямъ. "Никто изъ моихъ друзей не можетъ умереть, потому что онъ вѣчно живетъ со мною!" - Друзья недоумѣвали, читая так³я изречен³я, и, мало-по-малу, y многихъ стала зарождаться тревожная мысль, что Гоголь сдѣлался ненормальнымъ.

   Нервы Гоголя были, дѣйствительно разбиты; онъ самъ чувствовалъ, что боленъ, ждалъ смерти и боялся ея, такъ какъ хотѣлъ сказать людямъ то, чего онъ еще не могъ сказать... Онъ то примиряется съ мыслью о близкой смерти, видя въ этомъ проявлен³е мудрой воли Бога, то боится одной мысли о смерти, хватается за жизнь, лечится, молится...

   Странное впечатлѣн³е на него про³звело извѣст³е о смерти Пушкина. "Все наслажден³е моей жизни - говорилъ онъ, все мое высшее наслажден³е исчезло вмѣстѣ съ нимъ. Ничего не предпринималъ я безъ его совѣта, ни одна строка не писалась безъ того, чтобы я не воображалъ его передъ собой. Что скажетъ онъ, что замѣтитъ онъ, чему посмѣется, чему изречетъ неразрушимое и вѣчное одобрен³е свое - вотъ, что меня только занимало и одушевляло мои свлы... Боже" нынѣшн³й трудъ мой ("Мертвыя души"), внушенный имъ, его создан³е... я не въ силахъ продолжать его". "Моя жизнь, мое высшее наслаждев³е умерло съ нимъ. Когда я творилъ, я видѣлъ передъ собой только Пушкина. Ничто мнѣ былв всѣ толки, я плевалъ на презрѣнную чернь: мнѣ дорого было его вѣчное и непреложное слово. Все, что есть y меня хорошаго, всѣмъ этимъ я обязанъ ему. И теперешн³й трудъ мой есть его создан³е. Онъ взялъ съ меня клятву, чтобы я писалъ". "О, Пушкинъ, Пушкинъ, какой прекрасвый сонъ удалось мнѣ видѣть въ жизни,- и какъ печально было мое пробужден³е!" Въ такихъ искреннихъ жалобахъ велик³й художникъ оплакивалъ своего ген³я-вдохновителя и хранителя - Пушкина. Умеръ Пушкинъ, и вдохновен³е изсякло... Для Гоголя, по его словмъ, вся русская дѣйствительность казалась "сномъ" (см. выше). Теперь и Пушкина онъ называетъ "сномъ"... Съ его смертью пересталъ Гоголь видѣть "сны"... "Печально было мое пробужден³е!" - восклицаетъ онъ. Это было, дѣйствительно, "печальнымъ пробужден³емъ! ... Жизнь вела Гоголя къ этому пробужден³ю, смерть Пушкина ускорила это. Въ Гоголѣ умеръ велик³й художникъ-жанристъ, ученикъ Пушкина, - остался Гоголь больной, измученный человѣкъ, мистикъ и фанатвкъ, съ мыслями о смерти, о загробныхъ мукахъ,- человѣкъ, съ каждымъ днемъ уходивш³й отъ земли въ таинственный м³ръ своихъ смутныхъ и неясныхъ идей... Характерно, что "снами" называлъ онъ свои живыя впечатлѣн³я земной жизни,- a "пробужден³емъ" - отреченье отъ всего земного, углублен³е въ свой внутренн³й м³ръ, въ мысли "неземныя", чуждыя людей...

   Сильное впечатлѣн³е произвела на него также смерть юноши-друга ²осифа Вьельгорскаго, умершаго въ Итал³и отъ чахотки. По словамъ людей, близко знавшихъ этого юношу, юноша этотъ быдъ надѣленъ всѣми дарами души и сердца... Поэз³ей вѣетъ отъ этого молодого лика! И этотъ юноша умеръ на рукахъ Гоголя, Гоголь пережилъ съ нимъ вмѣстѣ всю ужасную трагед³ю его медленнаго умиран³я. Гоголь былъ потрясегъ этой смертью,- онъ говорилъ, что смерть - удѣлъ всего прекраснаго въ Росс³и; онъ говорилъ, что теперь боится смотрѣть на "прекрасное": "я ни во что теперь не вѣрю, и если встрѣчаю это прекрасное, то жмурю глаза и стараюсь не глядѣть на него. Отъ него мнѣ несетъ запахомъ могилы" {"Ночи на виллѣ" - произведен³е, въ которомъ Гоголь изображалъ смерть Вьельгорскаго.}. Кромѣ "Мертвыхъ душъ", въ этотъ пер³одъ времени Гоголь написалъ повѣсть "Шинель" и занимался переработкой прежнихъ повѣстей: "Портретъ", "Тарасъ Бульба" и толкован³емъ своего непонятаго "Ревизора" ("Театральный разъѣздъ"). Работая надъ 1-ой частью "Мертвыхъ душъ" надъ изображен³емъ этого "русскаго Ада", Гоголь мечталъ о послѣдующихъ частяхъ,- и эти мечты отразили на себѣ его тогдашн³е этическ³е, патр³отическ³е и религ³озные взгляды въ тѣхъ лирическихъ отступлег³яхъ, которыя, кстати и гекстати, прерываютъ въ той частт объективное изображен³е отрицательныхъ сторонъ русской жизни. Эти лирическ³я мѣста и отступлен³я (напр. "Русь, Русь! вижу тебя...", "не такъ ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься". "Другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно передъ глазами...") - оазисы, на которыхъ отдыхалъ писатель-идеалистъ, задыхавш³йся среди тѣхъ уродовъ, рисовать которые былъ онъ обреченъ въ силу своего таланта. Въ 1839-1840-омъ и въ 1841-1842-омъ году Гоголь пр³ѣзжалъ въ Росс³ю. Но эти возвращен³я не приносили ему счастья и успокоенья. Здоровье его таяло {Особенно серьезно заболѣлъ онъ въ Вѣнѣ въ 1840 г.}; онъ все дальше уходилъ отъ всѣхъ въ свой собственный м³ръ, a ему въ это время приходвлось устраивать денежныя дѣла свои и своей семьи, хлопотать о себѣ, о правительственной субсид³и, объ издан³и своихъ сочинен³й... Онъ ничего не имѣлъ, онъ даже въ денежномъ отношен³и зависѣлъ отъ своихъ пр³ятелей, которые помогали ему, - но духовно онъ отъ всѣхъ оторвался и считалъ себя человѣкомъ, далеко ихъ всѣхъ опередившимъ въ духовномъ отношен³и {Онъ чувствовалъ себя духовно-близкимъ лишь къ Жуковскому, который, подъ старость такъ же, какъ и Гоголь, совсѣмъ ушелъ отъ жизни и ея интересовъ въ свой собственный м³ръ; онъ, подобно Гоголю, тоже сдѣлался мистикомъ. Близокъ былъ Гоголь и со Смирновой, которая увлеклась религ³ей.}. Они не понимали состоян³я его души и шли къ нему съ непрошенной дружбой, совѣтами, сожалѣн³ями, указан³ями, даже требованьями... Московск³е славянофилы - семья Аксаковыхъ, братья Кирѣевск³е, Погодинъ и Шевыревъ,- представляли собой тотъ кругъ москвичей, въ которомъ преимущественно вращался Гоголь; они считали Гоголя "своимъ" {"Для своихъ московскихъ друзей Гоголь на склонѣ лѣтъ являлся живымъ воплощен³емъ ихъ сердечныхъ чаян³й. Малороссъ, который пишетъ по-русски и любить Москву, человѣкъ религ³озный и большой патр³отъ, ген³альный художникъ, въ развит³и своего таланта ничѣмъ не обязанный Западу, мыслитель, задумавш³й сказать свое глубокое, Юогомъ вдохновенное слово о Росс³и,- слово, которое должно открыть русскимъ глаза на святую добродѣтель и великое призван³е ихъ родины - такой человѣкъ долженъ былъ быть принятъ москвичами (славянофилами) какъ велик³й залогъ того, на что Росс³я способна безъ посторонней помощи" (Котляревск³й).}, они считали даже, что имѣютъ на него не только вл³ян³е, но и "права". Это тяготило Гоголя, но бороться съ этимъ онъ не былъ въ силахъ. Но если онъ раздѣлялъ иног³е излюбленные взгляды "славянофиловъ", онъ не былъ ими порабощенъ. Это видно, хотя бы, изъ того, что онъ пытался, было, установить свои отношен³я съ людьми другого лагеря - съ "западниками"; такъ ненадолго сблизился онъ съ Бѣлинскимъ, которому даже поручилъ представить въ цензуру рукопись первой части "Мертвыхъ душъ".

   Хлопоты съ цензурой тоже доставили Гоголю много испытан³й,- они доказали ему лишн³й разъ, что и это произведен³е его не будетъ понято такъ, какъ хотѣлось ему. Московская цензура не пропустила въ печать "поэмы" Гоголя: 1) потому что самое назван³е "Мертвыя души" отзывается ересью, такъ какъ душа не можетъ быть мертвая; 2) въ романѣ усмотрѣно было нападен³е на крѣпостное право; 3) высказано было замѣчан³е, что покупка мертвыхъ душъ - уголовное преступлен³е, можетъ въ Росс³и вызвать подражан³е, и - 4) потому, что цѣна, которую Чичиковъ даетъ за "душу" - "два съ полтиною" - "возмущаетъ душу" {"Человѣческое чувство воп³етъ противь этого", сказаль одинъ "гуманный" цензоръ. "Хотя, конечно, эта цѣна дается за одно имя, написанное на бумагѣ, но все же это имя - душа, душа человѣческая; она жила, существовала. Этого ни во Франц³и, ни въ Англ³и и нигдѣ нельзя позволить. Да послѣ того ни одинъ иностранецъ къ намъ не пр³ѣдетъ!"}.

   Понятно, какъ чуждъ былъ Гоголь всѣхъ этихъ друзей и недруговъ, когда оставался одинъ, съ самимъ собою. Опять потянуло его въ Итал³ю... "Если бы ты зналъ, какъ тягостно мое существован³е здѣсь, въ моемъ отечествѣ! Жду - не дождусь весны и поры ѣхать въ мой Римъ, въ мой рай",- писалъ онъ другу. "Съ того времени, какъ только вступила моя нога на родную землю - писалъ онъ въ другомъ письмѣ - мнѣ кажется, какъ будто я очутился на чужбинѣ. Вижу знакомыя, родныя лица; но они, мнѣ кажется, не здѣсь родились, a гдѣ-то я ихъ въ другомъ мѣстѣ, кажется, видѣлъ". Опять Росс³я стала казаться ему "сномъ", даже "кошмаромъ"...

   Его укрѣпляла только вѣра въ то, что его "велик³й трудъ" будетъ конченъ и новымъ "откровен³емъ" явится для роднны. Себя онъ называетъ теперь "старою, полуразбитою вазой, наполненной драгоцѣннымъ содержан³емъ". "Неотразимая вѣра моя въ свѣтлое будущее и невѣдомая сила говорятъ мнѣ, что дадутся мнѣ средства окончить трудъ мой!" - писалъ онъ друзьямъ. "Онъ важенъ и великъ, и вы не судите о немъ по той части, которая готовится теперь предстать на свѣтъ. Это больше ничего, какъ только крыльцо къ тому дворцу, который во мнѣ строится и разрѣшитъ, наконецъ, загадку моего существован³я!"

   Попрежнему, въ интимныхъ своихъ письмахъ пишетъ онъ пророческимъ тономъ, даетъ совѣты, чуть не изрекаетъ предсказан³я. "Если что въ жизни смутитъ тебя, наведетъ безпокойство, сумракъ на мысли, вспомни обо мнѣ - пишетъ онъ другому пр³ятелю - и при одномъ уже твоемъ напоминан³и отдѣлится сила въ твою душу". На себя онъ начинаетъ смотрѣть теперь точно на какой-то источникъ благодати, и щедро изливаетъ ее на друзей {Онъ шлетъ благословен³я vатери, сестрамъ, друзьямъ. Преосвященному Иннокент³ю онъ тоже шлетъ благословен³е: "Жму заочно вашу руку,- пишетъ онъ и силою вашего жe благословен³я благословляю васъ! Неослабно и твердо протекайте пастырск³й путь вашъ. Всемогущая сила надъ нами. Ничто не совершается безъ нея въ м³рѣ: и наша встрѣча была назначена свыше. Она - залогъ полной встрѣчи y гроба Господня".}. Онъ мечтаетъ теперь о монашествѣ, о поѣздкѣ въ ²ерусалимъ.

   Въ 1842 году онъ уѣхалъ опять заграницу. Здоровье его все слабѣло,- плоть разрушалась, a духъ все дальше и дальше уносился отъ земли въ сферы внутренней жизни. "Съ каждымъ днемъ становится свѣтлѣй и торжественнѣй въ душѣ моей,- писалъ онъ Жуковскому,- не безъ цѣли и значен³я были мои поѣздки, удален³я и отлучен³я отъ м³ра, что совершалось незримо въ нихъ воспитан³е души моей, что я сталъ далеко лучше того, какимъ запечатлѣлся въ священной для меня памяти друзей моихъ, что чаще и торжественнѣе льются душевныя мои слезы и что живетъ въ душѣ моей глубокая, неотразимая вѣра, что небесная сила поможетъ взойти мнѣ на ту лѣстницу, которая предстоитъ мнѣ, хотя я стою еще нa нижайшихъ и первыхъ ея ступеняхъ. Много труда и пути и душевнаго воспитан³я впереди еще! Чище горнаго снѣга, свѣтлѣе небесъ должна быть душа моя, и тогда, только тогда я приду въ силы начать подвиги и великое поприще,- только тогда разрѣшится загадка моего существован³я. Грѣховъ, указан³я грѣховъ желаетъ и жаждетъ теперь душа моя! Еслибъ вы знали, какой теперь праздникъ совершается внутри меня, когда открываю въ себѣ порокъ, дотолѣ не примѣченный мною!"

   Так³е подъемы настроен³я нерѣдко смѣнялись паден³емъ энерг³и, страхомъ, душевнымъ безсил³емъ,- рѣдко выдавались пер³оды сравнительно спокойные, когда Гоголь могъ отрываться отъ своей души и продолжать свой трудъ. Конечно, написанное имъ въ пер³одъ одного настроен³я не удовлетворяло его тогда, когда душой овладѣвало иное настроен³е. Это мучило Гоголя и приводило его въ отчаянье; въ одинъ изъ такихъ припадковъ отчаянья въ 1847 г. рѣшилъ онъ обратиться ко всей русской публикѣ съ исповѣдью-проповѣдью, путемъ опубликован³я "Выбранныхъ мѣстъ изъ переписки съ друзьями". Боязнь скорой смерти, страхъ унести съ собой за могилу свои мысли и чувства, не высказанныя всѣмъ русскимъ людямъ, сознан³е того, что не хватаетъ силъ эти мысли воплотить въ томъ "великомъ произведен³и", которое онъ хотѣлъ сдѣлать изъ "Мертвыхъ душъ",- вотъ причины появлен³я этихъ интимныхъ писемъ въ печати. Въ нихъ Гоголь отдавалъ родинѣ все дорогое ему,- все имъ пережитое и прочувствованное. "Человѣкъ не отъ м³ра сего", для котораго родина была "сномъ", Гоголь не считался ни съ услов³ями тогдашней русской жизни, ни съ интересами современной жизни. Человѣкъ малообразованный, отставн³й отъ жизни русской интеллигенц³и, Гоголь въ своей книгѣ выступилъ рѣшительнымъ консерваторомъ,- онъ защищалъ крѣпостное право, враждебно относился ко всякимъ новымъ вѣян³ямъ въ области мысли и внутренней политики. Какъ истый сынъ "древней Руси" - онъ заботился только о "душевномъ дѣлѣ", о спасен³и души, проповѣдовалъ аскетизмъ, отречен³е отъ земли и нравственное самосовершенствован³е такому обществу, въ которомъ все сознательнѣе дѣлалась потребность коренныхъ реформъ жизни - подготовлялись 60-ые годы. На него мног³е привыкли ошибочно смотрѣть, какъ на врага отрицательныхъ сторонъ русской жизни, a онъ вдругъ выступилъ ихъ рѣзкимъ, фанатическимъ защитникомъ. To, что y Гоголя было внутренней "правдой", съ дѣтства выроставшей въ его сердцѣ, то людямъ, не знавшимъ его, какъ человѣка, казалось ложью, "измѣной прежнимъ либеральнымъ убѣжден³ямъ". Его недавн³е поклонники обвинили его теперь и въ искателъствѣ, и въ неискренности. Никто изъ современниковъ не могъ примирить противорѣч³я между мыслями автора - и тѣмъ смысломъ его произведен³й, который, обыкновенно, съ ними связывался. Его книгу безпощадно урѣзала цензура, такъ какъ онъ заговорилъ о многомъ такомъ, о чемъ говорить вообще было непринято y насъ; ее высмѣяла публика, жестоко обругала критика, и Гоголь остался попрежнему одинъ, съ непонятой, истерзанной душой... Потрясенный новой неудачей, Гоголь пишетъ свою "Авторскую исповѣдь" и въ 1848 г. ѣдетъ на поклонен³е въ Св. Землю. Послѣдн³е годы своей жизни проводитъ онъ на родинѣ, медленно угасая и уходя тѣлесно и духовно въ другой м³ръ. Молитвы и посты сдѣлали теперь изъ него совершеннаго аскета. Особенно развит³ю въ немъ аскетизма помогъ одинъ ржевск³й священникъ о. Матвѣй Константиновск³й; его мрачное мистическое м³росозерцан³е покорило больную душу Гоголя; бесѣды съ этимъ священникомъ производили на него потрясающее ввечатлѣн³е. "Довольно! мнѣ слишкомъ страшно!" - перебилъ онъ однажды рѣчь о. Матвѣя. Передъ смертыо онъ совершенно ушелъ отъ м³ра и его интересовъ, сжегъ свои рукописи и, между ними, вторую часть своихъ "Мертвыхъ душъ". Гоголь скончался 21-го февраля 1852 г. почти отъ голодной смерти, истощенный постами, измученный душевными муками...

  

  

   Литературная дѣятельность Гоголя распадается на три пер³ода. Первый захватываетъ всѣ юношеск³я произведен³я его и "Вечера на хуторѣ". Это пер³одъ, по преимуществу, романтическ³й. Ko второму пер³оду, по преимуществу реалистическому, относятся всѣ лучш³я произведен³я его. Трет³й пер³одъ, съ конца сороковыхъ годовъ (послѣ 1837 г.) до смерти - пер³одъ мистицизма.

  

  

   Первымъ печатнымъ произведен³емъ Гоголя была, сочиненная имъ еще въ лицеѣ, идилл³я "Ганцъ Кюхельгартенъ". Историко-литературнаго значен³я это произведен³е не имѣетъ, но оно очень любопытно для б³ографа Гоголя, какъ краснорѣчивый и ясный показатель его внутренней жизни въ юношеск³й пер³одъ. "Эта странная греза, съ ея героемъ изъ нѣмцевъ и съ обстановкой нерусской, была, въ сущности, страницей изъ жизни самого автора, который скрылся подъ псевдонимомъ. Гоголь вложилъ много души въ эту сентиментальную повѣсть, которая причинила ему затѣмъ столько огорчен³й" (Котляревск³й).

   Содержан³е идилл³и слѣдующее: тихо и мирно живетъ семья деревенскаго пастора. Украшен³емъ этой семьи была дочь Луиза, "рѣзвая свѣжая, любящая, какъ ангелъ-хранитель, озаряющая закатъ его дней". Единственной тѣнью въ этомъ счастливомъ быт³и является женихъ Луизы - Ганцъ. Онъ ее любитъ, но любовь эта не въ силахъ разогнать его тоски, не въ силахъ всецѣло овладѣть его сердцемъ... Онъ обнаруживаетъ всѣ симптомы романтическаго душевнаго разстройства... Онъ живетъ въ вѣкахъ прошлыхъ, очарованъ чудесной мыслью, сидитъ подъ сумрачной тѣнью дуба и простираетъ руки къ какой-то тайной тѣни. Онъ страдаетъ отъ прозы жизни, его тянетъ вдаль - вдаль, вдаль не только пространства, но и времени. Онъ вздыхаетъ по древней Грец³и, по ея свободѣ, славнымъ дѣламъ и прекраснымъ создан³ямъ искусства" (Котляревск³й). И, побѣжденный своимъ томительнымъ "стремлен³емъ", Ганцъ тайкомъ покидаетъ предметъ своей любви и отправляется странствовать по свѣту. Въ его отсутств³е, его печальная Луиза, вѣрная своей любви, изучаетъ своего жениха по тѣмъ книгамъ, которыя ему были особенно дороги, которыя были тайными двигателями его жизни, непонятной для другихъ. Перечень этихъ книгъ имѣетъ большую б³ографическую цѣнность,- очевидно, любимыя книги Ганца были въ свое время любимыми книгами самого Гогеля {А. Котляревск³й говоритъ слѣдующее: "Подборъ книгъ чрезвычайно любопытный. Это библ³отека, составленная изъ сочинен³й лучшихъ выразителей тѣхъ поэтическихъ мотивовъ, которые преобладаютъ въ поэз³и самого Гоголя. Платонъ и Шиллеръ, какъ пѣвцы того м³ра идей, тоска по которымъ не покидала нашего писателя во всѣ моменты его жизни. Петрарка, какъ пѣвецъ неземной любви, влюбленный въ воздушный женск³й образъ, которымъ бредила и разгоряченная фантаз³я нашего поэта; Аристофанъ - Гоголь Аѳинской республики. Винкельманъ - восторженный жрецъ античной красоты и, наконецъ, Тикъ,- средневѣковый палладинъ-кудесникъ, живувш³й въ такомъ ладу со всѣми привидѣн³ями".}.

   Два года скитался Ганцъ; за это время умеръ старый пасторъ, осиротѣла Луиза... Но отчаянье и ропотъ не овладѣли ея сердцемъ; она все любитъ своего Ганца, ждетъ его и часто ходитъ на могилу отца. Наконецъ, Ганцъ возвращается. Онъ растерялъ свои мечты и надежды, утомился жизнью и пришелъ къ сознан³ю, что лучш