Источник: П. Ширяев. Внук Тальони. Повесть и рассказы. М: Сов. Россия, 1976.
Человечий пронзительный всхлип захлестнулся в воздухе, и на него обернулся Яков Шевчук, сдернув с плеча винтовку...
На освободившихся путях, там, где в поворот уползла последняя цистерна большого состава, трепыхалась нелепая куча... С платформы, странно подпрыгивая и размахивая руками, подбегал к ней начальник станции. Бежали еще люди - стрелочник, мешочники. Из вокзала выскочил лохматый телеграфист, мотнул головой по сторонам и побежал туда же...
Шевчук подошел...
Первое, что он увидел, был мешок с рожью, лопнувший и выпачканный нефтью и кровью. Потом - ворох тряпок, буро-красная гуща, заголенная нога... Оскал свежих, крепких зубов жутко оживлял молодое мертвое лицо, и, казалось, вот-вот шевельнется оно и, приподнявшись с рельса, посмотрит на всех живыми глазами.
- Сколько раз говорил - снимать с буферов! Сколько раз говорил... Ну, какого черта вы смотрите?.. Сколько раз говорил!..- плачущим голосом выкрикивал начальник станции сторожам и охранникам.
Молчали все. Молчали и неотрывно глядели на раздавленную. Мужичонка Ефим Кауров с огромным мешком на спине протиснулся вперед, всмотрелся в мертвую и завздыхал:
- Баба-то молодая! Вот она-а, жисть-то наша ка-ка-ая! И не угадаешь! И к тому же - дите в ней ни в чем не повинное.
Сумрачный стрелочник отвернулся от трупа, сплюнул и сказал хмуро:
- Темнота! Сказано: не лазь на буфер!..
- Эх, мил-человек,- вздохнул мужичонка с мешком,- легко сказать это! Не лазь на буферу! Сказать все одно - дыхнуть! Беспоследственно, мил-человек! А вникнуть - душа не сусед, есть-пить просит!..
- Ржица-то матушка просыпалась.
И снова вздохнул, мотнув головой на мертвую.
- Без надобностев ей теперь! Эх!..
- Нешто подобрать?
Шевчук сурово двинул винтовкой.
- Не тронь! Отойди!
- Я ништо, почтенный, я...- торопливо отодвинулся Ефим,- я к тому: все одно без надобностев ей... Ржица-то!.. А я - ништо, я ведь с понятием, ежели... Детки-то небось жду-у-ут теперь, - жалостливо прогнусавил он, помолчав.- Эх, жисть!
И заковылял куда-то под откос, на ходу поправляя огромный мешок за спиной.
Шевчук зашагал к караульному помещению.
- Шевчук!
Шевчук, лежа, чуть повернул на зов голову, открывая глаза.
- Ты зачем на зарезанную бабу долго глядел? - спросил караульный Васька.
Румяная улыбистая рожа Васьки Стучилина склонилась над ним. Стучилин, как бык нагульный. Щеки, губы того и гляди брызнут красным соком. Не любил его Шевчук. Знал, что для видимости Васька к охране примазался. От фронта. И в охране спекулянством занимался; как был лавочник, так и остался им, жадный до денег и, похабный в словах.
- Что ж молчишь?
Яков Шевчук приподнялся на локтях. Замутил голубизну глаз давней злобой и глухо переспросил:
- Чево?
- Ничего! Проехали! Думаешь, в партию записался, так тебе все можно? - не унимался Васька, но отодвинулся чуть от мутневших голубых глаз: тяжелели они, будто свинцом наливались.- Ты знаешь, теперь декрет есть. Как в партию занумероваться, так чтоб к бабам ни-ни, не подходи! А подойдешь - к стене! Это нашему брату можно. Мы несознательные! А ты обрадовался, заголенную бабу увидел, час целый разглядывал...
- Замолчи!
- И молчать нечего!
Шевчук выпрямился и посмотрел в угол, на винтовку.
- Отойди! - тихо выговорил он.
И на одну короткую минуту стало тихо-тихо в карауле. И было слышно, как тяжело дышит Шевчук.
- Стучилин! - позвал старший Лука Иваныч.- Брось, поди сюда. В город поедешь.
Васька с льстивой готовностью подскочил к столу.
- В командировку, Лука Иваныч?
- Ведомость отвезешь...
Васька приложил к козырьку руку и колесом выкатил грудь, подмигивая ребятам.
- Служу революции!
- Кстати, хины оттуда захватишь.
- Могем и хиной раздобыться... Только разрешите мне сперва, Лука Иваныч, на денек в отпуск отлучиться? Бельишко сменить и прочее...
"Опять туда масло повезет, а оттуда мануфактуру..." - с тяжелой тоской думал Шевчук, закрывая глаза.
Поздно вечером притащился перегруженный бесконечный "Максим". Скотские вагоны до крыш были набиты человечьим живьем и мешками. Выходили в темноте по головам, ребрам, животам. Задыхались от духоты и вони, и мешки берегли больше, чем ребра.
Ефим Кауров, подпрыгивая и поправляя прилаженный за спиной огромный мешок, тыкался от вагона к вагону, из одного конца поезда в другой, и клянчил:
- Кормильцы, да сжалобьтесь! Третью неделю сесть не могу, допустите! Семь человек мал мала меньше ждут. Третью неделю...
- Валяй в конец, там свободно!
- Там прицепка!
- Не пущают, был! Примите, касатики!..
- Лети грачом! Сказывают - некуда!
Проходивший по платформе Яков Шевчук остановился и прислушался. Потом решительно подошел к вагону, перед которым клянчил Ефим Кауров.
- Эй, там, открой!
- На энтой неделе приходи! - отозвался насмешливый голос из-за двери.
Шевчук ударил прикладом в дверь.
- Открой, говорю!
Дверь чуть приоткрылась. Кто-то выглянул в щель и, увидев винтовку, испуганным, сдавленным голосом бросил назад:
- Ребята, заградительный!..
- Лезь! - скомандовал Ефиму Шевчук.- Живо!
- Сичас, один секунд, товарищ...- захлебнулся неожиданным счастьем Ефим Кауров. Проворно, как обезьяна, зацепился за поручни и тиснулся в приоткрытую дверь.- Спасибо, соколик, выручил из беды неминучей! Я с краешку... Вот тута, не обеспокою... мне вершочек один и надоть-то! Я, товарищ...
Из глубины вагона завозилось, зашипело, зацыкало потревоженное живое.
- Молчу, молчу, почтенные, молчу! - забормотал Ефим Кауров, устраиваясь на мешке у двери...
"Всем надо...- думал Шевчук, медленно направляясь дальше по платформе мимо глухо гудевших, как ульи, вагонов,- сейчас его не пущают, а доедет до следующей станции, он не будет пущать. Так и едут: к себе жалостливые, а к другому лютые. Время такое - человек потерялся, один другого не видит".
У одного из вагонов стоял Васька Стучилин. Дверь в вагон была полуоткрыта. В то время как во всех других вагонах было темно, в этом тускло горел фонарь, и было просторно. Человек в железнодорожной форме спрыгнул оттуда и торопливо стал отсчитывать деньги Ваське. Васька, заметив приближавшуюся фигуру Шевчука, что-то тихо сказал железнодорожнику, и оба они отошли в конец платформы, в тень от багажного лабаза.
Шевчук подошел к вагону и заглянул в дверь.
Вагон наполовину был завален мешками и узлами. Несколько человек сидели на нарах и пили чай.
- Свои, товарищ! Организация! - подскочил один из них к двери, увидев голову Шевчука, всунувшуюся в дверь.
Шевчук ответил ему тяжелым взглядом. Не сказал ничего.
Вдали на полотне метнулось что-то живое, серое. Шевчук сощурил глаза и перехватил винтовку. Вышедший на смену Фомичев подошел сзади и тоже стал всматриваться, зевая и ежась, со сна. Уже можно было различить человеческую фигуру. Кто-то быстро бежал по полотну, спотыкаясь и припадая к земле. Фомичев разглядел первый.
- Бабкин, с моста...- проговорил он и вдруг забеспокоился.
- Чего это он? Кричит что-то! Слышь!
- Подожди! - остановил его Шевчук, пристально всматриваясь.
- Банда! - крикнул вдруг Фомичев, расслышав, и стремглав бросился к караульному помещению...
Через минуту, окруженный плотным кольцом охранников, Бабкин рассказал, что к мосту на седьмой версте подступают банды, а через полчаса две платформы с паровозом уже готовились выехать к мосту. На платформах были навалены шпалы и мешки с песком, образуя прикрытие, поставлены два пулемета и разместились двадцать вооруженных людей.
- Смотри за телеграфистом! Сволочи они! - приказывал Шевчуку Лука Иваныч, влезая на паровоз.- Приставь к нему Бабкина!.. Кольт за бугром приладь, в случае... Ежели "она" пойдет - оттуда, больше неоткуда!
Перепуганный машинист трясся и слезливо просил Луку Иваныча:
- Семейство у меня... Освободите!
Лука Иваныч, вытаскивая наган, сказал:
- Я вот те освобожу!
И упер ствол нагана в небритую щеку машиниста.
- Ежели да ты... Понял? Чхну - и нет! Трогай!
Машинист с отчаянием повернул рычаг, и, когда паровоз уже тронулся, он высунул голову и крикнул двоим ребятишкам, крутившимся все время около паровоза:
- Паша, детки мои, Степа, скажите матери - не ждала... проп...
Шум колес и пара заглушил слова.
Ребятишки пробежали некоторое время рядом с уходившей летучкой, потом остановились, посмотрели друг на друга с плаксивыми лицами, как бы спрашивая один другого: "Нешто зареветь?"
- Побегем в караулку, пулемет смотреть! - неожиданно предложил Степка, почесав под коленкой. Посмотрели вслед уплывавшей в поворот платформе и разом оба стремглав понеслись к станции.
Обежав все закоулки станции, заглянули в фонарную. Там Васька Стучилин напихивал в мешок торопливыми и трясущимися руками непроданные катушки, камешки для зажигалок, цветные платки...
- А к нам банда идет! - в спину ему крикнул Пашка. Крикнул звонко, весело, будто с праздником поздравил.
- Убирайтесь отсюда, пархачи! - свирепо цыкнул Васька. Он тискал мешок и торопливо думал: "Успеть бы! Если Тишка с ними - ничего! А то... В Ржаксе двух своих исковыряли... эх, мать... До села лугом три версты, больше не будет! В присадник - и гайда!"
Затянул туго вещевой мешок, поддернул голенища хромовых франтоватых сапог, где были николаевские и керенки, и проворно, оглядываясь, скользнул на крыльцо.
- Куда?
Голубые глаза - как стенка, о которую с разбегу стукнулся лбом,- откинули Ваську назад. У крыльца стоял Шевчук. Шинель - застегнутая наглухо; через плечо - пулеметная лента и на поясе - пара гранат.
Васька вспыхнул, потом побледнел. Перевел дух и, набирая злобу, грудью надвинулся на Шевчука.
- Отойди!
Голубые неморгающие глаза в упор смотрели на него. Как каменный врытый столб, тяжело стоял Шевчук перед крыльцом, расставив ноги и уперев приклад винтовки в нижнюю ступеньку.
- Пусти! - сдавленно глотнул выпиравшую злобу Васька.
Они стояли грудь с грудью, так близко друг к другу, что Васька слышал ровное, короткое дыхание Шевчука.
- Иди назад! - выговорил Шевчук, не шевелясь ни одним членом и не спуская с Васьки упорного взгляда.
- А тебе что? Ты старший?
- Иди в телеграф, к Бабкину!
- Я в отпуску. При тебе Лука Иваныч сказал...
- Никакого отпуска сейчас! Боевой пост...- с расстановкой, ровным голосом произнес Шевчук и прошел следом за Васькой до двери в телеграфную.
Шевчук, неторопливо обойдя станцию, вышел к бугру, к пулеметчикам, и своим ровным, немного глухим голосом объяснил дистанцию прицела.
В это время глухо громыхнуло, и почти сейчас же застучал торопливый молоточек.
- Наши! - шепотом проговорил лежащий у пулемета и побледнел. Все слушали. Когда пулемет смолк, в один голос двое сказали:
- Замолчал...
- Посматривай больше туда вон! - указал Шевчук рукой на перелесок, слева от железнодорожной линии.- В случае если, то - оттуда "она". Ляжьте все, бугор видать далече... Я пойду взгляну в станцию. Может, депеша есть.
Пашка и Степка встретили Шевчука у палисадника. Лица у обоих были потные и, как у волчат, блестели глаза. Перебивая один другого, словно играя взапуски, они начали рассказывать Шевчуку, что один дяденька побежал куда-то из станции и что у него тугой мешок...
Шевчук пересек палисадник и вышел на платформу, в конец.
- Вот он! Вот он! - в один голос закричали ребятишки, вскидывая руками.
По откосу насыпи, пригнувшись, убегал Васька Стучилин.
Шевчук снял винтовку и, поудобнее уставив правую ногу, старательно прицелился. Ребятишки, жадные захватить все: и пульку, вылетающуюся из ствола, и убегавшего дяденьку, крутили белобрысыми головами от винтовки к Ваське и от Васьки опять к маленькой дырке в конце ствола. И, как у галчат в гнезде, были раскрыты их рты.
Треснуло...
Васька Стучилин широко взмахнул руками, выпрямился и покатился под откос, ворочая, как крыльями, серыми полами шинели.
Там и остался лежать неподвижно мутным пятном.