T. Щепкина-Куперникъ. Письма изъ далека.
Издан³е Д. П. Ефимова. Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
Съ береговъ лазурнаго, жемчугами играющаго, улыбающагося Комо, по горамъ и долинамъ, разубраннымъ вишневыми и персиковыми деревьями въ цвѣту, которыя, какъ громадные бѣлые и розовые букеты, украшаютъ весенн³й пейзажъ, мимо задумчивыхъ прудовъ съ наклонившимися тонкими ивами, мимо бѣлыхъ и розовыхъ домишекъ, обвитыхъ плющемъ и глицин³ями, откуда слышатся смѣхъ и крики итальянцевъ, играющихъ въ лото,- поѣздъ мчится по узкой дорогѣ, взбирается все выше и выше, и вдругъ передъ нами на высотѣ открывается новое озеро, изумрудное Лугано, узкое, длинное, какъ коридоръ между высокими, зелеными стѣвами горъ. Рѣже встрѣчаются здѣсь городки, которыми усыпано Комо, какъ разбросанными игрушками; рѣдко они здѣсь, какъ птичьи гнѣзда, лѣпятся на почти отвѣсныхъ скалахъ, купая свои поднож³я въ темно-зеленыхъ водахъ Лугано; и прелестны ихъ старые, сѣрые, бѣлые каменные домишки, внизу бархатистые отъ налета зеленой плѣсени, наверху, какъ улыбками, украшенные массой цвѣтовъ.
И вотъ нашъ пароходъ подходитъ къ открывающемуся волшебной картиной Лугано.
Повыше! Повыше, отъ шумной набережной, отъ узкихъ улицъ стариннаго городка, пестрыхъ лавокъ, гдѣ продаютъ выжженное дерево, филигранное серебро, деревянные башмаки и апельсяны, повыше - въ сады Paradiso, въ свѣтлые, уютные отели, гдѣ издавна усталые, измученные люди ищутъ у природы отдыха, покоя, исцѣлен³я.
Мы уже въ отелѣ, и я съ равнодушнымъ любопытствомъ разглядываю примелькавшуюся мнѣ за долгое путешеств³е и такую однообразную въ своемъ разнообраз³и толпу.
Непремѣнно англичане съ ихъ деревянной выправкой - классическ³е англичане, не измѣнивш³еся, кажется, со временъ Фра-Д³аволо; непремѣнно пара нѣмецкихъ новобрачныхъ - онъ плотный, бѣлокурый, довольный, въ золотыхъ очкахъ и съ путеводителемъ, она - бѣленькая и застѣнчивая; нѣсколько соотечественниковъ, узнающихся по небрежности костюма и привычкѣ громко говорить; француженки съ подкрашенными волосами и непремѣнно въ обществѣ мужчины; всѣ на лицо, какъ вездѣ, какъ всегда. Только въ одномъ отелѣ это были Смитсы, Мюллеры, Ивановы и Дюпоны, а здѣсь это будутъ Блэки, Шульцы, Семеновы и Дюраны.
И я собираюсь углубиться въ чтен³е газеты подъ аккомпаниментъ заѣзжихъ пѣвцовъ, изъ которыхъ одинъ - слѣпой и рыж³й - чуднымъ теноромъ поетъ неаполитанскую пѣсенку "О sole mio!"
Какъ вдругъ мой взглядъ падаетъ на совершенно необычную женскую фигуру; необычную - для моихъ близорукихъ глазъ - сперва прямо по очертан³ямъ, а затѣмъ, когда я беру лорнетку - и по общему виду.
Это женщина лѣтъ 70, если не больше, со слѣдами необыкновенной красоты и глазами, которые сейчасъ еще прекрасны.
На ней сѣрое платье англ³йскаго покроя, но съ очень широкой юбкой, а всего болѣе бросается въ глаза ея прическа.
Такую прическу носили лѣтъ 50-60 тому назадъ: волосы раздѣлены прямымъ проборомъ на два гладкихъ бандо, а чрезмѣрно пышный шиньонъ низко уложенъ на затылкѣ и сдерживается сѣткой.
Эта прическа мнѣ что-то напоминаетъ: что именно - я не могу себѣ дать отчета, и только въ моей головѣ начинаетъ работать какая-то мысль помимо моего сознан³я, какъ иной разъ не даетъ покоя слово, которое не можешь припомнить, или забытый мотивъ. Что я вспоминаю?..
Старушка разговариваетъ съ окружающими, обращающимися съ ней со снисходительной почтительностью, оживленно и громко; она аплодируетъ пѣвцамъ; кладетъ на скромно стоящую на каминѣ ихъ тарелочку съ мелочью - крупную монету; а когда они, окончивъ, собираютъ свои инструменты и уходятъ покорной походкой усталыхъ людей - она, не въ примѣръ прочимъ, подходитъ къ рыжему тенору и со словами:
- Grazie per suo bello canto!..
По англ³йски крѣпко трясетъ ему руку.
Замѣтивъ мой взглядъ, и, вѣроятно, предположивъ въ немъ удивлен³е, она объясняетъ мнѣ:
- Mais ce sont de vrais artistes!..
- Comment donc, madame! - подтверждаю я, и нашъ разговоръ принимаетъ правильное течен³е.
Черезъ минуту мы, моя товарка по путешеств³ю и я,- уже знаемъ о старушкѣ очень многое. Мы узнаемъ, что ее зовутъ графиня делла-Маррэ, что у нея домъ въ Чарингъ-Кроссѣ и вилла во Флоренц³и; что здѣсь она уже мѣсяцъ, и что она купила тутъ лошадь, которая завтра - къ нашимъ услугамъ.
Лошадей графиня обожаетъ. Ей 78 лѣтъ, а она только недавно перестала сама править. Зато теперь она собирается, какъ только окончитъ дѣла по наслѣдству, на лошадяхъ объѣхать всю Швейцар³ю, передъ тѣмъ какъ вернуться въ Лондонъ.
Ея бойк³й разговоръ, ярк³й, образный, непохож³й на обычное хладнокров³е англичанокъ, нравится намъ.
И ее, вѣрно, влечетъ къ молодымъ лицамъ, и она не уходитъ отъ насъ.
Мы обѣдаемъ за однимъ столикомъ; она ведетъ насъ въ садъ и показываетъ намъ стараго и безобразнаго пса, за которымъ ходитъ садовникъ и котораго она купила оттого, что хозяева его немилосердно били; сводимъ знакомство и съ лошадью, которую она цѣлуетъ въ шелковистую морду; любуемся цвѣтами, которые она посадила въ саду, чтобы поблагодарить хозяйку за милое отношен³е; насъ она не знаетъ чѣмъ угостить, подноситъ намъ цвѣты, и къ концу вечера - мы совсѣмъ друзья съ оригинальной старушкой.
Вечеромъ мы сидимъ всѣ три на верандѣ.
Темное, звѣздное небо смотритъ въ стекло веранды; мерцаютъ огоньки Лугано, разбросанные по горѣ; внизу, какъ живое, колышется темное озеро, а по нему мелькаютъ красныя, зеленыя, желтыя звѣздочки - фонари пароходовъ и лодокъ.
Изъ сада тянетъ свѣжестью и запахомъ цвѣтовъ; кто-то играетъ на рояли...
Я покачиваюсь въ качалкѣ, смотрю на графиню, которая разсказываетъ намъ свою истор³ю, и все что-то вспоминаю.
Что я вспоминаю?..
Въ полумракѣ, въ тѣни ея блѣдное лицо съ тенными глазами вдругъ даетъ какую-то смутную иллюз³ю молодости; въ эту секунду мнѣ кажется, что я вотъ-вотъ вспомню что-то... Нѣтъ - ничего! Только сердце у меня сжимается при мысли:
- Какъ она была прекрасна!
И я инстинктивно, словно чтобы отогнать жуткое чувство, перевожу взглядъ на изящное лицо другой, на темно-голубые глаза, полные жизни и молодости...
И мы слушаемъ старушку,- точно читаемъ старинный романъ.
- Моя мать была шотландка, отецъ итальянецъ. Одно время онъ былъ посланникомъ въ Росс³и, я совсѣмъ молоденькой дѣвочкой была у васъ; вотъ почему я люблю русскихъ и считаю друзей между ними.
Она называетъ нѣсколько именъ, знакомыхъ въ Росс³и.
- Пришлось и еще разъ побывать въ Росс³и, но уже при болѣе печальныхъ услов³яхъ. Мать моя считалась первой красавицей при дворѣ двухъ государствъ, но она была очень гордая, холодная и властолюбивая женщина. Мы съ братомъ очень рѣдко видѣли ее и страшно боялись; моментъ, когда утромъ надо было идти цѣловать ей руку, былъ для насъ всегда самымъ ужаснымъ изъ всего дня. И также трепеталъ передъ ней отецъ, и всѣ слуги и, право, даже окружающ³е: она однимъ взглядомъ умѣла заставить себѣ повиноваться. Правда и то, что, когда она одѣвалась и прикрѣпляла къ своимъ темно-рыжимъ волосамъ графскую корону,- она была ослѣпительна и хотѣлось эту корону замѣнить имперской.
До 16 лѣтъ меня водили въ короткихъ платьяхъ и держали въ дѣтской; но когда мнѣ минуло 16 лѣтъ, мать призвала меня къ себѣ и сказала:
- Джиневра, вы выходите замужъ за графа делла-Маррэ. Завтра я рѣшу когда свадьба, а пока идите къ себѣ.
Мы были пр³учены никогда не возражать матери, и я только сдѣлала низк³й реверансъ и ушла вся дрожащая.
А я любила товарища брата и дальняго нашего кузена, Макъ Робертса, съ которымъ играла еще въ дѣтствѣ,
Я пришла къ брату, плакала и сказала ему:
- Я въ церкви скажу, что я не согласна, что меня насильно выдаютъ. Ей я сказать не посмѣю!
На ночь я спросила няню:
- Какъ вы думаете, Фелич³я, поцѣлуетъ меня мать моя хоть въ день моей свадьбы?
Но Фелич³я, хорошо знавшая мою мать, отвѣчала:
- По чести, я этого не думаю, контессина Джиневра!
- О, если бы мать моя меня поцѣловала,- я бы не такъ боялась, я стала бы на колѣняхъ молить ее... но этого не случилось.
Въ церкви, стоя рядомъ съ графомъ, я хотѣла крикнуть священнику, что меня отдаютъ противъ моей воли...
Въ эту минуту я невольно взглянула на мою мать. Она стояла, вся сверкая брилл³антами, а ея глаза холодно и жестоко смотрѣли на меня - она замѣтила мое волнен³е и была недовольна мной; слова застыли у меня на языкѣ подъ неумолимостью этого взгляда... и я была обвѣнчана.
Я такъ еще была наивна; я не имѣла понят³я о томъ, что меня ждало.
Мать, отпуская меня съ новой камеристкой, сказала мнѣ коротко:
- Помните, что отнынѣ ваша обязанность во всемъ - слышите вы? - во всемъ повиноваться вашему мужу.
Эта формула была мнѣ мало ясна.
Когда я пр³ѣхала въ мое новое жилище и вошла въ отведенный мнѣ покой, я прежде всего, изумленная, спросила:
- Зачѣмъ же здѣсь вторая кровать?
- Для синьора rpaфa...- отвѣтила та.
- Да вы забылись, милая! - не на шутку разсердилась я.- Вы очевидно не въ своемъ умѣ, чужой мужчина въ моей комнатѣ!
Мнѣ это казалось до того чудовищнымъ, что я дѣйствительно подумала, что имѣю дѣло съ сумасшедшей.
- Позовите графа! Пусть онъ укажетъ вамъ, какъ позволять себѣ так³я шутки со своей госпожей.
Она выскользнула изъ комнаты и больше не вернулась, а вмѣсто нея пришелъ графъ...
Графу было 45 лѣтъ. Подъ его безупречной наружностью таился самый гнусный, самый грубый развратъ,- а громкое имя скрывало то, что этотъ человѣкъ женился на мнѣ - 16-ти лѣтнемъ ребенкѣ, даже не изъ любви. Ему нужны были мои деньги, чтобы поправить свои дѣла.
Когда я все это поняла... было уже слишкомъ поздно...
Глаза графини и сейчасъ пылали, когда она разсказывала это, и горло сжало что-то похожее на рыдан³е. и эта исповѣдь отжившей души, эта трагед³я въ прошломъ казалась намъ еще тяжелѣе, чѣмъ чье-нибудь горе въ настоящемъ - потому что у нея уже не было ни надежды, ни будущаго.
- Онъ получилъ мѣсто при русскомъ дворѣ, и я поѣхала съ нимъ. Но онъ былъ боленъ страшной... неизлѣчимой болѣзнью - и черезъ 2 года онъ умеръ. Я была свободна, и мнѣ было 18 лѣтъ.
- А Макъ Робертсъ?
- А вашъ кузенъ?
Вырвалось одновременно у насъ обѣихъ.
- Онъ въ это время былъ въ Инд³и. Я... умолила брата не писать ему, что я овдовѣла... и не позвала его.
- Но почему?..
- Онъ вернулся бы... онъ началъ бы умолять меня стать его женой. Мнѣ слишкомъ мучительно было бы отказать ему: а сдѣлать этого я не могла... Не могла, послѣ того какъ тотъ... надругался надо мной... такъ осквернилъ меня.
Она провела рукой по глазамъ.
- И вы... не любили съ тѣхъ поръ? прозвучалъ вопросъ моей спутницы.
- Не любили? - повторила она почти съ ужасомъ и взглянула на меня - и мы обѣ точно увидѣли длинный, безконечный рядъ мѣсяцевъ, лѣтъ, десятилѣт³й, это существован³е безъ любви, неизвѣстно зачѣмъ сгубленное... и оставленное жить.
- Нѣтъ. Макъ Робертсъ умеръ въ Инд³и. Я закрыла свое сердце. Я больше не любила ни одного человѣка, но я люблю человѣчество. Когда была война, я была сестрой милосерд³я. Я помогаю людямъ, какъ и чѣмъ могу; не только людямъ, но даже животнымъ. Да, да... я одна изъ тѣхъ старухъ, надъ которыми принято смѣяться: у меня въ Чарингъ-Кроссѣ цѣлый лазаретъ для животныхъ.
- Вы живете однѣ?
- Совсѣмъ одна. Кто былъ изъ родныхъ - всѣ давно умерли. Домъ въ Чарингъ-Кроссѣ - наслѣдство моей матери, но я не могу обходиться долго безъ Итал³и, и полгода живу въ ней. Я люблю ея солнце, ея пѣсни, ея поэз³ю и красоту.
Любить поэз³ю, солнце, пѣсни... и прожить 60 лѣтъ безъ любви... О! Мнѣ становится холодно.
- И съ вашей красотой! Говорю я вслухъ.
- Да, я была очень красива! - спокойно и безъ сожалѣн³я говоритъ она.- Знаменитый Берстемъ писалъ мой портретъ. Это было въ 1845 году. Такъ о немъ говорила вся Европа. "Дама въ бѣломъ" .. Я была въ бѣломъ платьѣ; тогда была мода на сильно вырѣзанныя платья, и всѣ портреты писались съ открытыми плечами, въ брильянтахъ и т. д. А я осталась, какъ ходила всегда, въ платьѣ такого покроя, съ черной бархатной лентой вмѣсто галстука.
- Съ такой же прической - быстро, полувопросительно слегка приподнимаясь со стула, говоритъ моя спутница.
- Да... съ розой въ рукахъ.
- И съ гончей собакой? - уже утвердительно продолжаетъ - та; у собаки тонкая, длинная морда?
- Да. Откуда это вы знаете?- удивляется старушка.
- Помните? Помните? - обращается та ко мнѣ.
- "Les beautés du temps passé?"
- Боже мой!
И я ясно вспоминаю. Я вижу ея гостиную въ Петербургѣ, низк³й столъ, на немъ великолѣпный in folio въ красномъ сафьянѣ съ золотымъ обрѣзомъ, а на корешкѣ золотыя буквы.
"Les beautés du temps passé".
И на одной изъ страницъ книги - отдѣльно чудесный офортъ: юная, горделивая красавица въ бѣломъ, съ царственной головкой, съ тѣми же дивными глазами, которые сейчасъ смотрятъ на меня изъ глубоко впавшихъ орбитъ, съ пергаментнаго, все блѣднѣющаго и блѣднѣющаго во мракѣ лица.
"Beauté du temps passé"!
Прошлое! Оно прошло, это прошлое, и все ушло съ нимъ, а она еще живетъ. Еще смотрятъ эти глаза, уже никого не грѣющ³е, никому не дорог³е, еще бьется это старческое сердце... И скитается она по бѣлому свѣту, изъ отеля въ отель, ищетъ жадно ласки и вниман³я отъ первыхъ встрѣчныхъ - все изжившая, никому ненужная, кромѣ тѣхъ, кому нужны ея деньги... Радующаяся ласковому визгу накормленнаго пса...
А глаза горделивой красавицы изъ тьмы прошлаго смотрятъ на насъ, и мы видимъ не эту развалину, а ту царственную головку; и холодъ пробѣгаетъ по сердцу. Мы переглядываемся и обѣ вздрагиваемъ... А она, точно подслушавъ наши мысли, шепчетъ угасающимъ голосомъ:
- Beauté du temps passé...
И мракъ нисходитъ вокругъ.