Селиванов Илья Васильевич - Обыкновенный случай

еныч, подьте-ка сюда!

   Становой подошел, за ним стряпчий, и начали шептаться... Богдан Богданыч между тем, растопыря длинные свои ноги, стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу, озабоченный и расстроенный.

   Непременный заседатель лежал в углу на шубах, изредка почесывая затылок и мутными глазами обводя комнату. После просьбы сотского не вскрывать тела и ответа его, что собрано десятков семь, он как будто ожил: оловянные глаза его оживились и как будто бы засветились какою-то мыслию. Видя, что трое товарищей его шепчутся и так заняты разговором, что не могут видеть его, он потянул потихоньку лекаря за фалду и знаком показал ему, чтобы он лег подле него. Богдану Богданычу, с его длинными ногами, это было не легко; однако он кое-как улегся. Непременный сказал ему на ухо:

   - Не поддавайтесь, Богдан Богданыч, они вас надуть хотят... слышите - не поддавайтесь...

   "Надуть" и "не поддавайтесь" были два слова, непонятные для Богдана Богданыча. Со свойственной всему саксонскому племени наклонностью к мышлению, он погрузился в усвоение себе смысла этих двух слов и собственным умом добрался кое-как до их значения. Тогда он сжал руку непременному так больно, что тот едва не крикнул, и с весьма таинственным видом, приняв всевозможные предосторожности, чтоб не слыхали, сказал ему на ухо:

   - Ich danke, mein theuerster Freund! {Благодарю, мой дражайший друг! (нем.).}

   Совещание между тем окончилось; уговорить Богдана Богданыча предоставлено было становому, причем исправник поручил ему не очень церемониться с немчурой, а стряпчий - склонить обещанием двадцати рублей, при мысли о которых он так умилился. При этом стряпчий предложил потребовать от мужиков надбавки за то, что не будут вскрывать мертвого тела, а следственно, не опоганят ничьей избы. Нет надобности говорить, что все согласились тотчас.

   Как опытный боец, становой не пошел прямо с этими поручениями к Богдану Богданычу; он знал, что есть в человеческом сердце струны, которые никогда очень натягивать не надобно, и потому нашел лучшим, по русскому выражению, подпустить ему сперва турусы на колесах. Заложивши руки назад, как человек, которому делать нечего, и насвистывая русскую песню, принялся он ходить по избе, обращаясь с разными прибаутками к Пеклеванному, который все хлопотал об ужине. Когда таким образом, по его мнению, отвод был сделан, он, как будто случайно, подошел к группе непременного и лекаря и принялся подтрунивать над взъерошенной головой первого и над длинными ногами последнего. По несчастию, это была чувствительная струна немца. Он даже обиделся. Тогда становой очень искусно перешел к тому, что он худ оттого, что мало спит и ест, и советовал ему есть и спать как можно больше. Немец поддался на шутку. Он очень наивно стал доказывать: чтоб есть больше, надобно иметь, primo, побольше всякого съестного,- и, secundo, запастись хорошим поваром, который бы сумел изготовить съестное. От этого очень натурально разговор перешел на недостаточность содержания чиновников вообще, и кончилось тем, что лекарь признался о себе в особенности, что подчас, за неимением "гроша в кармане" и практики, ему иногда перекусить нечего. Этого только и ждал становой. Он ловко заметил ему на это, что "сытый голодного не разумеет", что те, которые составляют штаты для чиновников, не знают, каково честному человеку жить на свете, когда у него пить, есть нечего, и истопить нечем, и нет пяти копеек, чтоб купить сальную свечку, и что ежели высшие не думают об этом, то низшим нет возможности существовать, что им надо поневоле самим заботиться о поддержании своего существования. Немец согласился с этим. Тогда становой сказал ему напрямик, что честность в делах такого рода есть одна глупость и ничего больше, что бедному человеку нельзя не брать и что голод извиняет все. Немец, под влиянием разговора, согласился и с этим. Тогда становой предложил ему двадцать пять рублей серебром за то, чтоб не вскрывать мертвого, и главным основанием такого предложения приводил то, что невскрытия тела желают сотни крестьян; что, по нх предрассудкам и недостаточности образования, они сочтут это милостию, и кончил тем, что логически убедил немца, любившего логику и искренно желавшего добра всему человеческому роду, не вскрывать тела и подписать осмотр, не выходя из избы. При этом становой, заметя, что у непременного глаза блестели как-то не натурально, нагнулся к нему как будто случайно и шепотом сказал:

   - Десять рублей, молчите только.

   Молчать непременному было не учиться стать. Он промолчал.

   Когда все таким образом было порешено, становой занялся сам составлением осмотра. При той подготовке, какая была сделана франтом-приказным, это немного заняло времени. Осмотр гласил, что: "такого-то года и числа Временное отделение такого-то земского суда, прибыв на место, в село Горки, делали осмотр телу найденного в поле неизвестного человека, по которому оказалось, что умерший мужеска пола, одет так-то, лежит так-то, от роду имеет, по-видимому, шестьдесят лет, телосложения слабого; по снятии одежды, на теле никаких знаков не оказалось, цвет тела натуральный, признаков, по которым бы можно было заключить, что смерть ему последовала как-нибудь насильственно, не имеется; понятые окольные люди, спрошенные под присягою, отозвались, что умершего не знают, подозрения в причинении ему смерти насильственно никакого не имеют, а думают, что он умер от старости. Вследствие чего Временное отделение, при бытности уездного врача, полагает, что смерть неизвестному человеку последовала натуральная, при слабом его телосложении, от усиленной ходьбы по глубокому снегу и недостаточной одежде в бывшее холодное время, почему и заключило: не приступая по вышеизложенным причинам к вскрытию мертвого тела, огласить это особым постановлением, которое и приложить к делу, а копию с оного, за надлежащим удостоверением, дать г. уездному врачу, для представления во Врачебную управу".

   Осмотр этот был переписан набело, и под ним подписались все, не исключая и непременного, который не забыл, однако, мимоходом шепнуть становому: "Смотрите же, как сказано!", на что тот отвечал движением головы. Нельзя было без смеха видеть, как приступал Богдан Богданыч к подписанию осмотра, какие телеграфические кривлянья руками делал он, вследствие внутренней борьбы, как он со вздохом восклицал: "Инспектор Врачебной управа!", как будто все углы избы были населены инспекторами Врачебной управы, грозившими ему смертию и ссылкою.

   Следствие было окончено. Написали ведение священнику похоронить умершего; другое постановление написали о том, что Временное отделение, дабы не тратить напрасно времени для занятий служебных, заключило, отправиться туда-то и туда-то; одним словом, обеспечили себя так, что можно было после труда и насладиться жизнию, и пожить для себя. Исправник предложил вместо того, чтоб ночевать в избе, отправиться к Ермилу Ипатычу и там поужинать. Мнение было принято единогласно, но стряпчий заметил при этом, что, окончив служебные занятия, надобно заняться и существенною оных частию, и просил позволения остаться. Все согласились и условились так, что пятеро поедут к управляющему, а стряпчий останется за получением денег и вообще окончит это дело во всех отношениях и ко взаимному удовольствию.

   Оставшись наедине с рассыльным, стряпчий прежде всего поручил ему разузнать: сколько было собрано на миру баранины, масла, яиц и кур на угощение их. Пеклеванный бросился в сени и чрез минуту возвратился с подробным известием, что приготовлено два барана, полпуда масла, сотня яиц, десять кур и два поросенка. Записав это на особой бумажке, стряпчий велел позвать сотского и приказал ему принять это все от старосты и доставить в город к нему на квартиру

   - Ты, любезнейший, говорил нам, начал он, обращаясь к сотскому, что у вас собрано десятков семь рублей. Чтоб не тревожить вас лишними хлопотами, мы, с общего согласия, решили, принять от вас эти деньги. Вы знаете сами, сколько хлопот можно вам наделать по случаю этого мертвого тела, мы не захотели этого. Мы пожелали лучше не исполнить обязанности своей, нежели отказать вам в вашей просьбе. Вы должны понять и оценить это. Семьдесят рублей, которые вы собрали, мы принимаем, как изъявление вашей благодарности за то, что мы окончили следствие в один вечер; за то же, что господин лекарь не вскрывал тела, то есть не резал его, вы должны благодарить его особенно. Вы знаете, он немец, человек, следственно, не сговорчивый, надо было много хлопот и старания с нашей стороны, чтоб уговорить его. Мы, однако, успели в этом, обещая ему, что его снисхождение будет понято вами. Надобно бы было ему дать сорок или пятьдесят рублей, но, снисходя к тому, что деревня Горки нам давно известна, что управляющий человек хороший и гостеприимный и ты, сотский, замечен уже земскою полициею, как человек особенно исправный и внимательный к исправлению обязанности своей, решили, что вы дадите ему двадцать пять рублей особо от тех семидесяти, которые вы собрали. Для нас это все равно, мы тут не корыстуемся ничем, но медику, который в этом деле главное лицо, противствовать не надо. Поди скажи это миру и приноси деньги.

   И полным величия и достоинства движением руки он отпустил сотского, который побежал за деньгами.

   Через полчаса после речи стряпчего сто рублей были принесены и вручены ему, а какую речь должен был держать сотский, чтоб получить с мира эти лишних двадцать пять рублей, - я представляю на догадку читателя.

   Невозможно описать радости и торжества, какое блистало на всех лицах в комнате Ермила Ипатыча, когда вошел туда стряпчий. Комната была освещена так ярко, что даже сам хозяин находил, что свеч зажжено уж слишком много, потому что, думал он, свечи прибыли в цене (тридцать пять вместо тридцати копеек ассигнациями). Он, однако, не показал этого. В своем неизменно белом жилете пике и белом галстухе, важно и величаво расхаживал он по комнатам, думая про себя: а каково угощение? Знай наших. Гости были очень довольны. Исправник хриплым голосом старался наладить какую-то песню, которая ему никак не удавалась; становой, по обыкновению в одной рубашке, гоголем и молодцом расхаживал по комнатам, вероятно отыскивая, с кем бы отдернуть вприсядку или трепака; непременный тянулся в вышину, ерошил волосы, а незлобивый Богдан Богданыч, против обыкновения выпив лишнее, все толковал про себя, что и "инспектор Врачебной управа" и проч. и "все это невозмошно и погибаит мошно"; а кончил тем, что запел: "Lieber Augustin"⁵.

   Сотский и староста прибежали на празднество - первый потому, что тут было его земское начальство, второй потому, что тут сельское начальство, в ожидании каких-нибудь приказов. Приказов, однако, не последовало. Всякий был слишком занят самим собою, дело было не до службы. Однако становой, увидя сотского, который стоял у дверей залы и выжидал случая, чтоб как-нибудь ловчее поклониться исправнику и становому, не мог пройти мимо без того, чтоб не потрепать его по плечу и не сказать: "Славный сотский! отличный сотский! мы об тебе не забудем!.. смотри же ты, все убери завтра". Ермил Ипатыч не дозволял себе со старостою подобной короткости. Он только подошел к нему, гордо на него посмотрел и сказал: "Ступай, хорошо. До завтра".

  

  

   На другой день Временное отделение еще почивало, а уже труп был похоронен, понятые распущены, и все вошло в обыкновенную колею, кроме голов членов Временного отделения, которые, несмотря на то что не теряя времени для занятий служебных, должны были отправиться туда-то и туда-то, потребовали завтрака, потом обеда, а потом и еще ночлега...

  

  

   Печатается по тексту первой публикации в журн. Современник, 1857, No 4.

  

   ¹ Сотский - выборное от ста дворов должностное лицо для выполнения общественных и полицейских обязанностей.

   ² Становой пристав - полицейское должностное лицо, заведовавшее станом (административно-полицейским округом из нескольких волостей; в уездах было по два-три стана). Назначался губернатором, подчинялся исправнику.

   ³ Стряпчий - чиновник, занимавшийся контролем за правильностью хода следственных и судебных дел.

   ⁴ Непременный заседатель - должностное лицо, принимавшее участие в работе местных судебных учреждений. Непременный чин обладал правом решающего голоса в присутственном месте (суде и т. д.).

   ⁵ Имеется в виду распространенная немецкая песня "Мой милый Августин" на мотив вальса - типичное выражение духа немецкого мещанства с его пошлой сентиментальностью.