Сейфуллина Лидия Николаевна - Правонарушители

   И похоже передразнил: - - И гы-гы-гы...

   У башкиренка глаза высохли. Губы в усмешку растянулись.

   И скрип свой прекратил.

   - Ну, так, барышни, как? Все бумажечки, бумажечки? По инструкции, с анкеточками?

   И опять ладони одна о другую.

   - Десять этих барахольщиков я у вас возьму. Десять могу.

   - А вот хорошо, товарищ Мартынов, - обрадовалась старшая. - Мы вам сейчас отберем. Тут есть такие, у которых дела уж рассмотрены.

   - Я сам отберу. Уменя своя анкета.

   И к ребятам со стулом повернулся. На белобрысого высокого мальчишку взглядом уперся:

   - Эй, ты, белесый! Воровать хорошо умеешь?

   Тот скраснел и затормошился:

   - Меня занапрасну забрали. Это Федька Пятков украл, - а я...

   - Врать хорошо умеешь. А драться любишь? Врукопашную или с ножиком?

   - Нет, я не дерусь.

   - Не дерешься? Дурак. А ты што прозеленел?

   Это Гришке он.

   Гришка глянул, как он на стуле вертелся и руки одна об Другую скоро, скоро шваркал, и засмеялся. Вспомнил:

   "Обезьяну эдакую беспокойную в зверинце видал. Похоже.

   И руки длинные, и мордой чисто дразнится".

   - Что смешно? Рожа-то что у тебя зеленая?

   Гришка носом шмыгнул и в ответ:

   - Прозеленеешь. Не пимши, не емши с утра тут!

   - Не привык разве без еды?

   - Привыкать, привыкашь, а все брюхо ноет.

   - Из тюрьмы, што ль бежал?

   - Какая тюрьма? Я малолетний. Из монастыря бежал.

   - Пострижку уж делали? Это, друг, у них не монастырь,, а меди-ко-пе-да-го-гический городок зовется. Сукины дети - придумают? Што же ты бежал?

   - А так. Неохота там.

   Старшая барышня ученые глаза сделала и сказала:

   - Дефективный. Очевидно, категория - бродяжников.

   - Вот и под пункт тебя подвели. Умные! А звать тебя как?

   - Песков Григорий.

   - Ага. Ну, так, Григорий Песков. В тюрьме, говоришь, не сидел?

   - Как не сидеть! Сидел. Сколь раз. А только так теперь не полагается. Малолетних правонарушителев устроили.

   Захохотал негромко, нутром, и лицо человеческое стало - не обезьянье.

   - Слышите, товарищ Шидловская, правонарушителев устроили? Ха-ха-ха. Сортиры чистить будешь?

   - Дух от их нехороший. А надо, так буду.

   - Ну, ладно. Со мной поедешь.

   - Куда?

   - Там увидишь.

   - Скушно будет - убегу. И через часовых убегу, - со злым задором Гришка кинул.

   - У нас часовых нет. Беги. А плохой будешь, так и сами вышибем. Под задницу коленкой! Нам барахла не надо. Этого беру.

   И других ребят с усмешкой выспрашивать стал. Смирных да ласковых не брал. Трех девчонок отобрал, шесть мальчишек да башкиренка скрипучего.

   - Через три дня на вокзал приходите, а завтра здесь ждите.

   Для тела покрышку найдем.

   - Так ведь их надо куда-нибудь устроить, товарищ Мартынов, на эти дни. Нельзя же их без надзора.

   - Как же! Гувернантку им с французским языком приставить надо. Парле франсе, Григорий Песков!

   Почти все ребята засмеялись. Даже башкиренок. Морду больно хорошо скроил Мартынов.

   - Вы всегда с шуточками, товарищ Мартынов. Даже раздражает! Вы не понимаете, что они сплошь дефективные...

   - Как не понять! Наркомпрос разъяснил в инструкциях все как следует. Накормить их, барышня, надо да на работу, камни ворочать! Ну, вот что, которых отобрал, пойдемте продукты получать!

   - Ну, слушайте, это же безобразие! Надо же список хоть на них составить, потом выяснить, куда их на эти дни определить, охрану вызвать, чтоб до места проводить.

   - Насчет списка навертывайте, как хотите, если писать больно любите. А охрану не надо. Я их к себе на квартиру возьму. Аида продукты получать!

   - Да ведь они у вас все разбегутся!

   - Убегут, в дураках останутся. Опять в ваш медико-педагогический монастырь попадут. Пишите список. Ребята, сейчас за вами приду, пойду снабжение пощупаю.

   На ходу мазнул рукой Гришку по голове и ушел. Гришке отчего-то радостно стало. Длинная рука ласково по голове прошлась. И подумал Гришка:

   "Этот ничего. Мужик стоящий".

   Никто из десяти не убежал. Не три дня, а неделю прожили с Мартыновым в его маленькой комнате под вздохи квартирной хозяйки. Но вздохи эти слышали только в первый день, когда к вечеру пришли. В остальные дни возвращались поздно. Ко сну сразу. Целые дни гонял их Мартынов за получениями во все концы города. В одном месте посуду достал, в другом - мануфактуру, в третьем - крупу. Потом в теплушку грузили ящики со стеклом. С кучером Николаем на заимку за коровами ездили. Отовсюду собирал в колонию, как хозяин домовитый, Мартынов. Лазейку нашел во все склады, для других замкнутые наглухо. У председателя губчека, к улучшению жизни детей свыше приспособленного, в кабинете часы стенные для колонии снял. И все на ходу потирал ладони одна о другую. Над всеми посмеивался. На ребят покрикивал:

   - Эй вы, барахольщики, что брюхо распустили. Навертывайте, навертывайте. Башкурдистан, с Николаем воду носи!

   Скот напоить надо.

   И понимал башкиренок русскую речь по жестам живым Летел во двор с гортанным криком.

   Гришка ожил. Главное дело - весело. Сколько народу за день переглядишь.

   Высыхает уже земля. От деревьев дух сладкий, весенний пошел. Солнце тороватое стало. Почти весь день греет. Дождик, если пойдет, так радостный. Только умоет, и опять допустит солнышко все обсушить.

   Бегать легко! В первый же день, как из наробраза вышли, в парикмахерскую их Мартынов повел. Головы всем обрили наголо. Даже девчонкам. Потом в бане отмылись и в штаны короткие обрядились. И девчонки. Чудно! А ничего, привыкли.

   Одежда легкая. И не хочешь, да скачешь в ней. Штаны до колен, рубашки без воротников и рукавов.

   Дорога вся в колонию была для Гришки - как первый сои чудесный.

   В двух теплушках ехали. Худых коров и лошадей вместе с собой везли. На остановках убирали за ними. Воду носили. Широко расставив ноги, Мартынов воду качал. На ребят покрикивал. Во время хода поезда с ребятами про них разговаривал.

   Не расспрашивал, а все сами про себя наперебой ему-рассказали. Гришке он сказал:

   - Родителей нет - это, друг, хорошо. Родители - барахло!

   Мать юбкой над сыном трясет, сын бездельник выходит. Родили - и ладно. Сам живи.

   - Да, а милиционер говорил: вы - как навоз.

   - Навоз - хорошо. От навоза - хлеб хороший будет. Ну, ну, друзья, коров на этой остановке подоим. Молоко пить будем.

   Молоко - это хорошо.

   Мяса не ел, над ребятами смеялся:

   - Барбосом закусываете? Зажваривайте, зажваривайте.

   Гришка визжал от восторга:

   - Это говядина, не собачатина!

   - Все равно. Один черт. Барбос! Вот молоко хорошо. Это,

   друзья, хорошо!

   В одной теплушке Мартынов верховодил, в другой - кучер Николай. Вот и вся охрана. Ребята менялись. То одни с Мартыновым ехали, то другие. Сами очередь установили, какой пролет кому с кем ехать. На душистом сене валялись. Песни пели, кто какую знал и хотел. Лучше всего у башкиренка вышло. Слова непонятные, не запомнишь. А похоже, что выходило:

  

   Ай дын бинды дынды бинды.

   Ай дын бинды дынды бинды.

  

   Чудно! Пять раз пропел. Ребята просили. Глаза закроет, ножки под себя крест-накрест, качается и поет. Хорошо! Еще пять раз Гришка слушать готов.

   В широко открытые двери теплушки вольный ветер степной, духовитый врывался. И буйную радость с собой приносил. Гришка криком, визгом, прыжками восторг свой в степь посылал.

   Для него мчится этот поезд. Для него паровик ревет. Первый раз так почуял: все Гришкино, все для него! И кричал в открытую дверь во всю силу легких:

   - У-гу-гу-гу-гу!..

   Вечером, когда кругом прохлада легла и тихоньким быть захотелось, молоко пили. Теплое парное молоко. Сами надоили.

   Ух и молоко! Да разве расскажешь? Первый сон чудесный разве расскажешь? Ну, как расскажешь, как сами лошадей из вагонов выводили, сами телеги запрягали? Как темной ночью по лесу незнакомому ехали. И сладкой жутью лес обнимал. Как в сказке!

   Гришка через озеро громким голосом горы спрашивал:

   - Кто была первая дева?

   Горы отвечали:

   - Ева-а!

   Смеялся Гришка:

   - Ишь ты, каменюги, разговаривают.

   И снова, грудь воздухом подбодрив, орал:

   - Хозяин дома-а?

   Горы сообщали гулко и раскатисто:

   - ...Ома-а!

   - Эха это называется. Ха-ар-ашо!

   Во всем здесь жилки живые трепещут. Все на Гришкин еов ответ шлет. Не в городе. Там собачонка лаять может, а молчком норовит укусить. Дома не подхватят голос человеческий.

   Радостно на камне стоять. Солнце еще раскалиться не успело, а камень теплый. Вчерашнее тепло за ночь не растерял.

   Волны на камень несутся. Ровным голосом тянут:

   - У-у-у-х... у-у-у... у-х.

   Одна большая нарастет. Разбахвалится. Голоса всех прежних покроет и раскатится.

   - У-ух-ху-ху-у-у!..

   И Гришкины босые ноги обольет.- Они все в царапинах от камней и кустарников. Как солнышко обсушивать начнет - саднит. А хорошо!

   - Дери, матушка-вода, отмывай.

   Штанишки короткие долой. Рубах не носят мальчишки в жаркие дни. И в воду. Охватила, прильнула, и опять кричать охота. С волнами, с небом, с лесом, с горами, с птицами, зверями и человеками говорить.

   - Го-го-го-го!

   А с горы ребячий отклик несется:

   - Песк-о-ов! Гришка-ка горласт-а-а-й!

   И трое, по пояс голые, в штанишках коротких, с горы несутся. Ногами камни с крутого спуска сбивают. Впереди всех Тайчинов. Башкиренок, с которым вместе Гришка сюда приехал.

   Голову набок и, как лошадь степная, ржет. Потом прыжком, по-звериному легким, с последнего уступа к Гришке на берег.

   - Рожка трубить скора нада! Зачим пирвый драл? Работать ни будишь, исть рази будишь?

   - А я-то не работал? Магомет прилипучий! Ране всех воду из бочки носил, молоко мерил. Ты глаза-то не разлепил?

   - Ну латна, Латна. Аида, башкой мыряй, глядеть хочу.

   А сам уже в воде. Радостно визжал. Гришка послушно на песок выбежал. На руки вниз головой стал, в воздухе ловко перевернулся. И в воду головой.

   Тайчинов восторгом захлебнулся:

   - Баш...кой мырят! Башкой! Уй-уй-уй!..

   Синеглазый полячонок Войцеховский тоже "башкой мырнул". Белым, будто хрупким, а сильным тельцем в воздухе сверкнул.

   Степенно в воде пофыркивал крепкий плечистый хохол Надточий и вдруг басисто рявкнул:

   - Ого-го-го! Оце ж так озеро! Всем озерам озеро-о!

   Озеро хорошее. Нынче синее, радостное. А когда с утра дыбом встает. Сердится и белой пеной отплевывается. А само серым станет. И всегда шумит. Морю шумом не уступит. Когда тихое, чуть не до дна всю жизнь озерскую разглядеть дает.

   Какие-то тут приезжали со снарядами всякими. Озеро вдоль и поперек мерили. Ребят с собой в лодку по очереди брали. Так вот эти говорили по-ученому: вода в нем радиоактивная. Ребята с гордостью друг другу передавали:

   - В нашем озере вода радиоактивная.

   Большое озеро. Как РТЗ лесу выйдешь к нему, широко и вольно сразу станет. Берега горами вздыбились - горами высокими, лесистыми. Облакам грозят. Но озеро не теснят. В чаще горной вольно колышется чистое. И л.ес озеру радуется. Березки кланяются. Сосны и ели смолистый запах шлют. В лесу дома-дачи прячутся. А которые близко на берег выпялились.

   На крутизне надбережной семь дач красуются. Колония детская. Отошла подальше от деревни и других дач.

   Веселый берег у колонистов. У пристани четыре лодки качаются. И лучше всех белая парусная "Диана". На палках двух высоких холстина надписью яркой манит:

   "Трудом и знанием побеждена стихия".

   Любил Гришка эту надпись. Как на лодке в пристань возвращался, всегда громко читал.

   "Побеждена стихия". Во-о!

   Слово-то какое! Стихия. И не объяснишь, а как услышишь - богатырем охота стать. И озеро - стихия. Оттого и шумит.

   Весь берег каемкой разноцветной у воды украсился. Круглыми серыми и белыми камешками и песком золотым на солнце. В одном месте из лесу большой старый пень выступил. Дети на нем голову старика в красной шапке разрисовали. Красками разными. И глядит пень, как живое лицо стариковское. Только бородой белой не трясет. А то прямо живой! Вон, с берега глядит.

   А на круче, как зверюга лесной, только без шерсти, голоногий Мартынов. Тоже в коротких штанах, как ребята, и в сетке редкой до пояса. Шел и камни на круче вдавливал. Издали гудел:

   - Эй, вы! Интернационал чумазый! Проплескались? Будить других пора. Скорее! У меня чтоб - хны!..

   Четверо мальчишек на разные голоса отозвались:

   - Хны!.. Хды!.. Хны!.. Сергей Михалыч, хны!..

   Никто в колонии не знал, что это слово значит. А у Мартынова оно все. Хны - хорошо, хны - плохо. Хны - быстро и ловко. Что хочешь. И только в колонии Гришка от него это слово услыхал. В городе не говорил. Это мартыновское здешнее слово. Для своих.

   Гришка первым в кухню примчался. Сегодня Гришкина компания дежурит. Восемь человек. Четыре девочки на террасе сейчас хлеб раскладывают. Ух и обед сегодня будет! Вчера сговорились кашу манную по-новому сварить. С тыквой. Сами ребята готовили, сами и обед придумывали. Состязались дежурные компании каждый день. Кто лучше накормит. Хлеб не навыкли еще печь. Пекарка была. А остальное все сами.

   Дров-то вон гора на день наготовлена! С вечера рубили. Гришка лихо и скоро колол. Мартынов увидал, рощу скроил и руки потер.

   - Ага, Песков - хны!

   Весь вечер Гришка похвале радовался.

   Ну, сейчас все готово. Молоко, кипяток. Хлеб девчата разложили.

   И певуче, но властно запел рожок!

   - Ту-ру-ру-туру-ру-туру.

   Берег скоро усыпало. Разноголосые, разноголовые, синеглазые, черноглазые - всякие. Мылись, плескались, барахтались.

   Крякали, ухали мальчишки на своем купальном месте. У пристани девочки купались. Визжали тонко, пронзительно. Но были стриженые, легкие в прыжках. На мальчишек походили.

   Второй раз запел рожок.

   С озера гомон в дачи хлынул. Девчонки белыми безрукавками замелькали. Голые торсы мальчишек солнцем золотились.

   Мчались все на террасу-столовую, как на приступ.

   Махонькая черноголовка-девочка прозвенела из толпы!

   - Дежурные, чай пить идем.

   Гришка, в сером халате кухонном, с террасы-закричал!

   - Эй, эй!.. Я стих составил. Слушай-ти-и:

   Рожок поет, Чай пить зовет!.

   Надточий в ответ рявкнул;

   - Не чай, а кофю...

   Мартынов тут как тут. Морду скроил и, как дьякон в церкви, пробасил!

   - Я без чаю не скучаю, кофю в брюхо наливаю. Графья, не хотите ли кофею?

   Смех волной все кругом покрыл. А Мартынов уж на дворе у склада.

   - Кто луки разбросал? Хны! Эй, раззявы, прислужников нет. Петруха ФеДяхин, ты вчера в ночное ездил? Еще йто?

   Опять скачки устраивали?

   Расставив ноги, В землю у склада врос. Завхоз около него тонкие губы поджимал. Жаловался.

   - Кучеров не велите нанимать. Николай все в отъезде больше. А это какие хозяева? Перепортят весь скот. Одна слава, что работники!

   - Работники - барахло! Научатся. Песков, чего иноходцем с кипятком скачешь? Не видишь, из чайника льется. Хны!

   А Песков Анну Сергеевну увидал. Идет высокая, беленькая, тихонькая. На ребят уголком рта дергает, Это улыбка такая у ней.

   Ничего и никого Гришка раньше не любил. Все все равно.

   А в колонии всех полюбил. Анну Сергеевну больше всех. Как солнышко она. Горы, озеро, лес - хорошо! А солнышко лучше всего. Почему она солнышко? Так. Не знал Гришка. Только, как посмотрит, все кругом краше станет. Как вместе дежурили, таз с помоями с ней, как икону, нес. Мартынов два раза заприметил. Крякнул.

   "Растет, мерзавец!" - подумал и "хны" сердито сказал.

   Но потом пригляделся. Весна у Гришки. Здоровая, чистая.

   Нет хватанья и мути во взглядах. Вся короста шелудивая, от прежних скитаний, отсохла. Нет следов. Здоров. И прояснился.

   - Григорий Песков, хны!

   Смотрел и за другими зорко. Были с девчонками взгляды нежные. Лысяева Нюрой-болыпой ребята поддразнивали, но не было мутного вожделения, рано созревшего. К девчонкам привыкли. Прикосновения не обжигали. Не было того, что в городах в детских домах часто случалось. Сам дивился.

   - Вот она мать-природа и труд! Вылечили. Сколько город на этих детей налепил нечистот. Отмылись. Как надо, как здоровое растут. - Морду скроил, по ногам себя ударил и мыслью закончил: "В свое время хороший приплод дадут".

   Терраса широкая гудела. Вся колония здесь. И дети, и воспитатели, и кучер с пекаркой, и прачка со швеей. Взрослых не сразу найдешь. Девять их только в колонии - и сотня детей.

   После чаю все в разные стороны партиями рассыпались.

   Одна партия в лес грибы собирать на зиму отправилась. Лошадь с телегой тихо по дороге шла. Ребята в траве кувыркались.

   Тоненький, легкий, стройной сосенке родня, татарчонок впереди дорогу на грибное место указывал. Первый ходок в колонии.

   Все места знал. На ночевку в лес один раз за семь верст ходили; одеяла забыли. Сбегал - одеяла принес. Потом целый день с охотником вприпрыжку без устали ходил. И сейчас шел, точно крылья за спиной помогали. Вдруг остановился и закричал:

   - Место! Аида!

   За работу принялись.

   Другая партия на лодке с песнями отплыла. На тот берег за рябиной ярко-красной. Еще мороз не, хватил ее. На сушку набрать надо. Озеро у берегов шумит, а посредине ни складочки. Ну, день сегодня!

   Гришка в третьей партии. С большими самыми, версты за три на ферму, с песнями пошли. Мартынов с ними. Новую дачу отвоевал. Поместье целое. Там постройка шла. Колонисты сарай строили, ямы копали, доски возили, камни таскали, кирками камень долбили. Упорно.

   Ноги на работе в кровь избивали, а радость не сгасала от боли. Там Мартынов придумал оранжерею на зиму устроить.

   В наробразе смеялись:

   - Электрификацию в своей колонии не затеваете ли?

   Посмеивался, руки потирал, а заявлял твердо:

   - Затеваю. Электрическую машину на зиму поставлю.

   Дружно над ним издевались. А машину из губернского города, действительно, привез.

   В наробразе дивились;

   - Ну, хват!

   А ребята говорили:

   - Мартынов, это - хны!

   И когда Мартынов рассказывал, как колония на всю окрестность засветит, как разбросает три, десять, двадцать таких колоний кругом, дети верили. И по-другому смеялись. От радости. Как смеются, когда дух захватывает.

   Гришка думал:

   "Всяких людей видал, а этакого нет. Рвач!"

   Дети в колонии всякие были. И от родителей бедных взятые. С копей. И сироты из детских домов. И правонарушители, как Гришка. Только хилых и больных Мартынов не брал...

   ...Ходу здоровым! Вор, мошенник - давайте. Коли тело здо1 ровое, выправится.

   Не все выправлялись. Где-то прочно внутри заседала гниль.

   Томились в обстановке достоянного труда. Отставали в работе, хмуро смотрели после. Кроил гримасу Мартынов и в город назад их отправлял.

   Воспитателей много назад угнал.

   - Инструкции пишите - это у вас хорошо выходит.

   Барышня одна беленькая, красивенькая приезжала. Рисованью обучать хотела. Все цветочки рисовала ц платочки на голове по-разному повязывала. Один раз после бани повязала, на икону похоже.

   Гришка, как увидел, громко запел:

   - Богородице деву радуйся!

   И прозвали ее "богородицей". А если оденется, как все воспитательницы, в штаны широкие и рубашку, то на шее золотая цепочка с побрякушкой болтается, на руке браслет. Ребятам смешно. Ехать куда подальше соберутся, все спрашивает:

   - А дождя не будет?

   Тайчинов визжал:

   - У-уй... Страшна! Размокнит.

   Ходить долго не могла. Раскисала. Один раз устала и ребят попросила нести себя. А ребятам что? Руки сплели, посадили.

   А она улыбки, как подарочки, во все стороны.

   Мартынов увидел и рявкнул:

   - Николай! Утром на станцию Клавдию Петровну увезешь.

   Ее в город надо срочно доставить.

   И увезли.

   До обеда все в разных местах работали. После обеда в колонии. Кто белье себе стирал, кто двор убирал, кто с плотниками работал. Работу свою кончив, в библиотеку шли. Книжки читали. Но читающих мало было. Не тянула книга. Еще мертвыми слова книжные казались. Картинки любили смотреть.

   В шахматы и в шашки резались. Перед вечером до темноты играли ойоло Дома культуры. Так дача называлась, в которой библиотека и ~зал собраний были. Играли в баскетбол, в городки, в лапту. После ужина пели. Иногда рассказы слушали. Иногда плясали. Пели Гришкин любимый "Интернационал" и руеские песни проголосные.

   У одного воспитателя голос хороший был. И у Нюры-большой. Ух и пели! У Гришки в горле щипало и мурашки по телу ходили. Рассказы были хорошие и похуже. Слушать не заставляли. Гришка один рассказ больше всех любил. Как целое государство от голода на новые земли пошло. В горах крупных поселилось; и был у них стрелок один. Яблоко с головы у сына сшиб. Вильгельмом Теллем звали. Ух, хорошо! Кабы, говорит, не сшиб - другая стрела для Тебя припасена. Это правителю он. Вроде царя который.

   И казалось Гришке, что все это в их горах было, где колония. И озеро тут... Все похоже. Из книжек тоже читали. Про Тараса Бульбу больно хорошо.

   Но сам Гришка, как и большинство ребят, читать не любил.

   Живая жизнь книжку заслоняла. После ужина время минутой одной пролетало. И хоть уставали за день, но, когда кричал Мартынов: "Спать, спать", - уходить не хотелось. Но он, посмеиваясь и руки потирая, выталкивал всех из Дома культуры.

   По дачам рассыпались. На постель сразу плюхались. И сразу сон слетал. Легкий, без видений печальных. И тут мальчишки охальничали спервоначалу. А теперь не видал Гришка. Главноe дело - целый день не присядешь. Постель сразу успокоит.

   А лето день за днем на нитку нанизывает. И конец скоро его нитке. Солнышко сдавать стало. Занедужило. Погреет, погреет да и отдыхать прячется. Паутинки меж деревьев затрепетали. Листья перед смертью позолотой стали покрываться.

   О мартыновской колонии разговоры пошли. Из города смотреть приезжали. Не хвалили.

   Одна комиссия сказала:

   - Образовательной работы нет. Слишком много тяжелого физического труда. Вредно в этом возрасте.

   Мартынов дергался, руки потирал и похохатывал:

   - А вам бы для картиночки только работать? Дальше танцуйте, дальше от нас. Здесь свое образование. Зима придет, за книгу засядут. Сейчас некогда. Работать надо, чтоб зимой не сдохнуть. Зимой детские дома закроете, а мы выживем. Больных у меня видали? Хны!

   Московская одна баба, худая, рыжая, приезжала. Подкормиться послали, а между прочим по делу. Все везде нюхала и губы поджимала:

   - Здесь морально-дефективные есть. С ними работы отдельной не ведется.

   Мартынов по ляжкам себя хлопал и опять смеялся:

   - Вы книжечку об этом напишите. Нам на подтирку пригодится.

   И вдруг свирепел:

   - Воров из города привез. Где замки у нас? Только на складах. А ключи у кого? У воров этих самых. Что пропало? На ночь в швейной открытой всю мануфактуру оставляем. Что пропало? Ни двери, ни ворота не запираются. Сторож - собачонка Михрютка одна. Вон правонарушитель Григорий Песков.

   Всю Сибирь исколесил. Весь матерный лексикон изучил. А теперь приглядитесь. Хоть в помойку вашу его отпустить - не страшно. Правонарушителей у меня много. Укажите которые!

   Ну, ну. То-то! Хны!

   Пожимала плечами москвичка.

   - С родителями вы очень грубы. Бедные матери повидаться приедут, а вы через день их гоните.

   По ляжкам себя хлопал и весело соглашался:

   - Это - да. Матерей не люблю! Барахолят тут. А ребятам барахолить некогда. Да и сами они с ними не сидят. "Ах, мамашенька...", "Ах, сыночек". Это, товарищ-мадам, можно, когда гнидой живешь. А сейчас работай, сам себя спасай! Хны!

   Губы надула и уехала московская. Ее тоже на работу потянули было.

   В полуверсте от колонии дачи здравотделом заняты были.

   Курорт. Отдыхать советских служащих присылали. Барыни жир нагуливали. Приходили и по колонии прогуливаться с кавалерами. Мартынов раз стерпел, два стерпел. Потом один раз из кухни в халате белом с поварешкой выскочил. Дежурил в этот день. И давай чесать:

   - Что, бульвары тут для вас? Мадамы, не желаете ли посуду помыть? Нет? Так в калитку пожалуйте. Проваливайте!

   - Барахольничать тут нечего. Жалуйтесь, жалуйтесь. В Совнарком телеграмму пошлите. Хны!

   Еле калитку нашли.

   А ребята картинку потом нарисовали. Забор свой решетчатый. На заборе у калитки Мартынов в образе медведя ревет.

   Внизу Михрютка лает. И подпись:

   "Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок".

   Сам Мартынов всегда в поисках. Книжек не читал, не рассказывал. Некогда было. Накрутит в колонии и в город за мукой едет. Потом лесу для колонии достает. Все в свой муравейник тащит. Затворки герметические для печек печники потребовали. К зиме колония готовилась. Нет затворок. Пошел сам с Николаем в пустых дачах у здравотдела вывернул. Начальство курортное в губернию жаловалось: дачи пустые, но ремонтировать будем, а он стащил. К ремонту здравотдел уже год готовился.

   Мартынов бумажку из города получил.

   - Хны!

   И бумажку изорвал. Что с ним поделаешь?

   Осень свою нитку до средины допряла. Березы облетели.

   Бор глухим, сумрачным стал. Насупилось небо. Злобно плакало проливным дождем. Озеро больше не синело. Прочернело и с ревом береца било. Птицы улетели. Волка на пашне видели. В дачах печки протапливать стали. Мальчишки штаны длинные надели, девчонки - юбки. Курорт опустел. С гор ветер злой подуя. В дачах пустых гулял. В колонии в крыши злобно бил.

   Сорвать хотел.

   И не только дождь и хмаль с осенью пришли. Голод поближе к колонии придвинулся. Мартынов из города злой приехал.

   Своем "хны" не ласкал, а ругался.

   На собранье детям сказал:

   - Сколько есть муки, на месяц должно хватить.

   Хозяйственная комиссия подсчитала и паек определила: без четверти фунт хлеба. Мяса не стало. Рыба из озера поддерживала. Но трудно- пришлось ребятам. Работа тяжелая. Пашню пахали. Места мало было для пашни. Пни в лесу корчевали.

   На ферме работу заканчивали. Техник приехал электричество налаживать. Обрадовались, усталь забьгаи, Гришка про Америку недавно услыхал, а теперь глазами засиял:

   - Товарищи, на ферме у нас новая земля. Это - Америка.

   А в старой колонии Европа. Вот дак ух!

   И ребята подхватили:

   - Аида в Европу! Кто в Америке сегодня ночует? Чей черед?

   Партиями с техником на ночь по очереди оставались. Вечерами одеяла стегали. И мальчики, и девочки. Надо было спешить. Вату поздно достали. Вторую швею привезли. Но швеи одежду верхнюю шили.

   А ветер с гор все свирепел. С воем злобным в окна швырялся, выл в трубах. Скоро выстывали печи. Дров много надо нарубить и привезти. Сугробы лягут, не-проберешься.

   Деревня близко от колонии была. Совсем сникла. В деревне и: летом хлеба не хватало. Ягодами, грибами, картошкой кормились. Картошка не уродилась. В хлебт"ору прибавлять стали. Ребятишки голодные в колонию прибегали стайками. Как воробьи за крошками. Детский дом в деревне был. Заморились там ребята. И летом было - не как в колонии, а теперь смерть дохнула. Мальчишек из детского дома у завхоза курортного во дворе поймали. Мясо украли.

   Мартынов колонистам рассказал.

   Гришка затрепетал. Глаза помутнели и стал просить:

   - К нам их, в колонию!

   Собранием постановили своим отделением считать этот детский дом. Хлеб и на них распределить. По полфунту пришлось на каждого. Хозяева были еще плохие. Летом что запасли, подъели. Грибов совсем мало осталось. Картошку поздно выкопали. Половину деревня украла. Огород мало дал. Из города ничего! Крупа кончилась. Щеки у ребят поблекли и втянулись.

   Уставали, раньше спать расходились. Но смех еще часто звучал.

   Мартынов посмеивался еще и командовал:

   - Пояса потуже! Чемоданы подтяните. Хны!

   Но реже морды кроил и часто на станцию ездил. Ночью одной озеро разбушевалось. С гулом тоскливым о камни билось.

   Потом злобой вскипело и раскатывалось:

   - У-ух... Уу-ух. У-уф!

   Ветер стены рвал. Разбить хотел. В трубе гудел: вышибу-у, вышибу-у. Когда стихал, вой доносился. Волки или собаки голодные? Электричество еще не провели. К стеклам темная ночь прилипла и дачи мраком жутким затопила. Дети уснуть не могли. Разговор тоже все обрывался. Слушали, как стены трещали и озеро выло. Будто горы разорвать хотело. И веем, кто близко, проклятье посылало.

   Гришка покрутил головой:

   - Стихия.

   Но богатырем стать уж не думал. Вся колония маленькой, хрупкой представилась. И всеми забытой. Одни, в горах. А кто-то за стенами плачет, грозит, воем похоронным отпевает.

   Отчего сегодня у всех такая жуть? Тайчинов с тоской сказал:

   - Смирть близко гулят.

   Входная дверь хлопнула. Все вздрогнули. Войцеховский крикнул испуганно. Но Цоступь тяжелая успокоила.

   Гришка радостно встретил:

   - Сергей Михалыч?

   - Я!

   И в спальню вошел. Гришка у двери спал. На его кровать тяжело вдавился.

   - Не спите еще. Разговорчиками занимаетесь? Хны!

   У Гришки жуть прошла. И другие мальчишки радостно завозились.

   - Сейчас уснем! Я, Песков, за всех ручаюсь. Мигом уснем!

   А Мартынов устало сказал:

   - Дело табак, Григорий Песков. Дело - хны!

   - А што?

   Тайчинов с кровати к Мартынову скакнул. Все завозились.

   - Телеграмма из губоно. Велят вас в город в детские дома свозить. Продуктов нам не дадут. А сами ведь - хны. Не прокормимся.

   Взвился Гришка:

   - Сергей Михалыч, тут подохну, не пойду. Недарма тоска сегодня!

   Затрясся весь и головой в коленки Мартынову. Никогда Мартынов не обнимал и не целовал детей. Когда видел, девочки обнимаются, ворчал:

   - Сантименты!

   А тут рукой Гришку к себе прижал, и его дрожь самому будто передалась. Дернулся на кровати тревожно. Загалдели ребята:

   - Зачем в город? Помирать - дак тут!

   - Корой прокормимся!

   - А там чем кормить будут?

   - Не налезай, Васька! Тут колония лопается, а он в ухо.

   - Сергей Михалыч, не дозволяйте!

   И все загудели на разные голоса:

   - Тут останемся! Никуда не поедем!

   - Да-да, други... И девчонки сейчас. Плакали, а тоже говорили. Тут надо все обмозговать. Хны! Сами знаете, работа, а еды мало. Помереть - не помрем, а изведемся.

   Надточий успокоительно забасил:

   - Хибаж до новины не дотягнэм? Дотягнэм. Пашня у нас своя.

   Гришка в руку Мартынову вцепился:

   - Я, Сергей Михалыч, через день есть буду. Пропади я пропадом, коли каждый день!

   И вдруг все детские нотки в голосе поблекли. Точно сразу взрослым стал и с глубокой тоской протянул:

   - Не отдавай нас опять в правонарушители.

   Глянул Мартынов ему прямо в глаза, не увидел, а почуял в них страшную человеческую скорбь. Дернулся, морду скроил, руки потер и сказал:

   - Не отдам.

  

  

   СЕЙФУЛЛИНА Лидия Николаевна (1889 - 1954). Правонарушители.

   Впервые опубликован в журнале "Сибирские огни" (Новониколаевск), 1922, No 2. Печатается по изданию: Сейфуллина Л. Н. Собр. соч. в 4-х т.. т. 1. М.. Художественная литература, 1968.