Салов Илья Александрович - Крапивники

iv align="justify">   - Кто это Степан Иваныч?

   - Крестный мой, наш колычевский, бывший дворовый. Он теперь в городе портняжничает.

   - Ну, рассказывай, рассказывай.

   Аркашка снял фуражку и, отерев с лица лот, продолжал:

   - Ну вот, разыскал я крестного. Когда я рассказал ему, по какому делу пришел я в город, он взял меня к себе на квартиру и обещал поить и кормить. Он добрый такой, маленько только хмелем зашибается... На другой день я сбегал в гимназию и узнал, что приемные экзамены начнутся седьмого августа. Это объявил мне сам директор, на которого я нечаянно наткнулся. "А тебе зачем это знать?" - спросил он меня. "Как, говорю, зачем. Хочу в первый класс экзамен подержать!" - "А прошение, говорит, ты подавал?" - "Нет, не подавал. Зачем, говорю, подавать, коли я сам тут и сам прошу?" Директор рассмеялся; он тоже добрый такой, ласковый. "Нет, говорит, милый друг, так нельзя: надо прошение подать и документы представить!" Я даже не понял тогда, что такое значит документы. Директор заметил это, потому, видно, что уж очень я глаза вытаращил и рот разинул. "Ты, говорит, знаешь, что такое документы?" - "Нет, не знаю!" Он и начал по пальцам высчитывать. "Надо, говорит, свидетельство о рождении, крещении, звании, о привитии оспы...", да никак все пять пальцев и загнул!.. Я даже оробел. "Откуда же я возьму все это! - проговорил я. - Я весь тут, пришел пешком, бумаг у меня нет никаких; что хотите, то и делайте, а назад я не пойду и бумаг никаких представить не могу, потому что хлопотать за меня некому!" Директор засмеялся, подошло еще человека два-три учителей и тоже засмеялись. "Где же ты остановился?" - спросил директор. "У Степана Иваныча, говорю, у крестного!" Тут учителя пододвинулись ко мне поближе; все они были во фраках с светлыми пуговицами... Смотрю, окружили меня, закинули руки назад под фалдочки и принялись слушатв. "Да ты кто такой?" - спрашивает директор. "Аркашка!" говорю. Опять захохотали. "Это, говорит, твое имя, а нам надо знать твое звание; чтобы начальство удостоверило, кто ты такой, откуда ты..." - "Здешней губернии я, села Колычева", говорю. "Твой отец и мать кто такие?" - спрашивает директор. "Отца у меня нет, говорю, а мамка померла!" Когда я сказал, что у меня нет отца, все словно удивились и переспросили: точно ли нет у меня отца? "Так и нет, говорю: я крапивник!" Как только сказал я это слово, так все даже назад запрокинулись и захохотали во все горло. Так хохотали они минут с пять; наконец директор опомнился первый. "Нет, его, говорит, надо допустить до экзаменов!" - "Допустить, допустить!" - подхватили все. "А документы мы после вытребуем, - заметил директор прямо от себя: - а то он сам ни во веки веков их не добьется!" - "Конечно, где же ему добиться! - подхватили опять учителя. - Крапивник! чего же тут!" - "Я первый раз слышу это название!" - проговорил директор. "И я, и я",- подхватили учителя. "Ну, вот и отлично! - говорю я. - Значит, и мне бог привел открыть учителям кое-что такое, чего они не знали. Так вот знайте, что есть на свете такие дети, у которых нет ни отцов, ни денег, ни документов, ни родных; часто нет даже матерей, как, например, у меня, и которых народ прозвал крапивниками".

   - Так и сказал? - спросил я, заинтересованный рассказом.

   - Так и сказал; тут уж я осмелился!

   - Ай да Аркаша, молодец! Ну что же, опять смеялись?

   - Нет, перестали. Тут директор обнял меня одной рукой и сказал: "Ну, хорошо, мальчик: седьмого числа приходи сюда в гимназию в девять часов утра, мы тебя проэкзаменуем, и если познания твои окажутся удовлетворительными, мы тебя примем!" - и даже похлопал меня по спине.

   И потом, переведя дух, Аркашка добавил:

   - Ну, седьмого пришел я в гимназию, сдал экзамен как следует, и меня приняли в первый класс, а после экзаменов началось настоящее учение.

   - Что же, страшно было экзаменоваться-то?

   - Ох, не говорите!.. Стоишь, бывало, смотришь на икону да шепчешь про себя: "Мамка, помоги!"

   - Чем же ты живешь однако? - спросил я. - Надо было одеться... книг купить...

   - Это у меня все в исправности! - совершенно довольным тоном проговорил Аркашка. - У меня все есть: и мундир, и шинель холодная, и брюки, и летняя форма, и книги - вся, значит, амуниция есть.

   - Каким же образом ты все это справил?

   - Справил, ничего, скоро. Летнюю форму, то есть блузу, панталоны, ремень, кепи и ранец с книгами мне учителя подарили, а зимнюю форму один восьмиклассник справил - богатый он такой и меня полюбил. Купил он мне, значит, сукна и все что нужно, а крестный сшил. За учение я не платил, потому что меня на какой-то счет охлопотали, а потом подружился с одним товарищем, тоже мальчик богатый - в своей семье живет, с ним я уроки вместе учил, ходил к нему часто... Кондиция еще была, вы как думаете! Три рубля в месяц получал и чай вечерний внакладку и с булкой!.. Так и выговаривал, чтобы внакладку и чтобы, значит, булка была беспременно.

   - Как кондиция? - удивился я.

   - Очень просто! Приготовишку одного арифметике учил...

   - Какого приготовишку?

   - Из приготовительного класса - их приготовишками называют.

   - Так уж ты и уроки давал?

   - Еще бы! - подхватил со смехом Аркашка. И вслед за тем, вздохнув, прибавил: - а вот когда крестный запьет, бывало, - ну, тогда плохо приходилось...

   - А он запивает?

   - Есть тот грех. Человек он и без того бедный, с копейки на копейку перебивается, а как запьет, так и вовсе есть нечего. "Ну, говорит, Аркашка! я все пропил, теперь уж нам с тобой жрать нечего. Ищи, говорит, себе жранья, где хочешь, а на меня покамест не надейся!" Вот тут-то и плохо!.. Пойдешь, бывало, к восьмикласснику или к товарищу, коли застанешь их дома, так ничего, сыт, а коли не застанешь, так и ходишь, бывало, целый день голодный. Раз этак-то трое суток сряду не ел, только и питался одним выговоренным чаем с булкой...

   И Аркашка даже вздохнул. Но грустное настроение это продолжалось недолго. Заговорив снова о купленном им ружье и о своем проекте продавать убитую им дичь, он тут же опять развеселился и принялся развивать свои планы.

   Так дошли мы до пчельника. Компания тоже не заставила себя долго ждать. Не успели мы с Аркашкой путем отдохнуть, как в соседних кустах послышался говор, а вслед за тем на площадке показались Иван Парфеныч с супругой, Ананий Иваныч с невестой и фельдшер.

   - Нашел! Нашел беглецов! - кричал Иван Парфеныч, размахивая рукой. - Нашел, все здесь, всех разыскал!..

   - Стоило того бегать и разыскивать! - заметила недовольным тоном Матрена Васильевна.

   - Смешное дело! - подхватил фельдшер. - Точно как мы одни дороги на пчельник не нашли бы!..

   - Только удовольствию нашему помешали, дяденька! - заметила жеманно Марья Самсоновна.

   - Ладно, ладно! рассказывай! - кричал Иван Парфеныч и всех словно на буксире втащил под навес.

   При виде Анания Иваныча Аркашка как будто смутился, но когда Ананий Иваныч не ответил на его поклон и гордо, как будто не замечая, прошел мимо него под руку с своей невестой, то мальчик освирепел и метнул на него такой вызывающий и гневный взгляд, заметив который Ананий Иваныч, вероятно, немало бы смутился; но взгляд этот остался незамеченным.

   - Вишь, свинья, и кланяться не хочет! - прошептал Аркашка и, весь побледнев, отошел к стороне.

   Зато остальная компания, то есть Матрена Васильевна и фельдшер, как только узнали в гимназисте крапивника, так в ту же минуту засыпали его вопросами. Аркашка не замедлил рассказать им все что требовалось, и рассказал так весело и бойко, что невольно произвел эффект я сделался героем минуты. Только один Ананий Иваныч с какой-то ядовитой улыбкой ходил взад и вперед и как будто не обращал даже внимания на болтавшего мальчугана.

   - А знаете ли, где я их нашел? - почти вскрикнул Иван Парфейыч, обращаясь ко мне, и кивнул головой на компанию, ходившую с нами за, малиной.

   - Где? - спросил я.

   - На озере. И знаете, что они делали?

   - Не знаю.

   - Купа-а-лись! - протянул торжественно Иван Парфеныч и всплеснул руками.

   - Как? вместе? - спросил Аркашка и звонко захохотал.

   Вопрос этот затронул Анания Иваныча за живое.

   - Нет-с, не вместе! - проговорил он, обращаясь к мальчику. - У нас, у необразованных людей, дамы с кавалерами вместе не купаются; может быть, это делается в обществе ученых, а мы пока скромность соблюдаем...

   - А напрасно, ей-ей, напрасно! - перебил фельдшер. - Вместе было бы не в пример веселее...

   - Подождите, Михаил Михайлович, придет время, - говорил Ананий Иваныч. - Время придет-с, когда будут и все вместе купаться без различия пола... Дайте только прогрессу распространить свой свет - и мы примемся нырять вслед за дамами...

   - Нет, этого не будет! - заметила Матрена Васильевна.

   - Почему же? - спросил Ананий Иваныч.

   - Потому что это даже очень гадко...

   - Я, кажется, с своей стороны, - перебила ее Марья Самсоновна, закатывая глаза, - никогда не решусь на этакие вещи!

   - Даже и с мужем? - спросил Иван Парфеныч.

   - Даже с мужем.

   - Ну, это незаконно. За это вы можете очень даже ответить! Посмотрел бы я, как бы это Матрена Васильевна отказала мне в своей компании!.. Я бы посмотрел!.. Н-да-с...

   Немного погодя мы все принялись за ужин. Была яичница с ветчиной и малина со сливками. Иван Парфеныч, Ананий Иваныч и фельдшер, значительно подвыпившие, ели мало, зато Аркашка выручал всех. Любо было смотреть, как этот мальчуган, завесивши салфеткой свой мундирчик и припав к сковороде с яичницей, спроваживал в рот одну ложку за другою. Ужин был самый веселый. Подвыпившие, кавалеры болтали без умолку; один анекдот самого скабрезного содержания сменялся другим и, слушая их, дамы краснели, скромно опускали глазки, но все-таки смеялись. Общество было в самом лучшем настроении; фельдшер даже предложил было прогулку по лесу при лунном свете; все предложение это приняли было с восторгом, но Иван Парфеныч разрушил все дело. "Ступай один, коли хочешь, - проговорил он: - а жену я не пущу!" - и фразой этой положил конец поэтическому настроению общества.

   Ужин кончился. Матрена Васильевна принялась убирать со стола, а Ананий Иваныч стал собираться домой, для чего и пошел заложить свою тележку. Когда со стола было все убрано, Иван Парфеныч потребовал еще наливки, которая и не замедлила появиться в сопровождении нескольких рюмок; не замедлил прибыть и Ананий Иваныч. Он подъехал на тележке и, привязав лошадь к столбу, вошел под навес.

   - Ну, вот и лошадь готова! - проговорил он и начал было прощаться, но Иван Парфеныч удержал его.

   - Постой, - проговорил он:- так нельзя. На-ка посошок на дорожку! - И он подал ему рюмку наливки.

   - Это можно.

   И, взяв рюмку, Ананий Иваныч проговорил, обращаясь к компании:

   - Ну-с, до свидания! До свидания, Марья Самсоновна. - До свидания, Ананий Иваныч.

   - Право, напрасно, Марья Самсоновна, не хотите со мной ехать; я бы доставил вас аккуратно.

   - Нет, уж это подождем, Ананий Иваныч! - проговорила она скромно.

   - Поедемте, прошу вас... так прокачу, что прелесть...

   - Нет уж, пожалуйста, подождемте, Ананий Иваныч...

   - Чего же ждать-то?

   - Повенчаемся, тогда и будем кататься сколько угодно...

   Ничего не знавший еще про свадьбу, Аркашка, заслышав слова эти, вытаращил глаза.

   - Так давайте хоть поцелуемся! - проговорил Ананий Иваныч.

   Марья Самсоновна опустила глазки.

   - Уж поцеловаться-то можно, полагаю!

   - Конечно, можно! - подхватили все.

   - Я, право, не знаю... дозволит ли мне долг...

   - Долг невесты, - перебил ее Иван Парфеныч; - целовать своего жениха.

   - Кажется, первый поцелуй дается только после венчания! - стыдливо заметила Марья Самсоновна.

   - Как же вы сейчас в лесу-то целовались? - бухнул фельдшер и захохотал во все горло. Вместе с ним захохотал и Аркашка. Марья Самсоновна вспыхнула.

   - Позвольте вам заметить, господин, что этого никогда не было! - проговорила она.

   - Нет, было.

   - Не было!

   - Было-с, при мне... раз двадцать, если не больше! - настаивал фельдшер.

   Аркашка захохотал еще громче.

   Но тут произошло нечто совершенно неожиданное: Ананий Иваныч, рассерженный хохотом Аркашки, обругал его паршивым крапивником, побледнел как полотно, заскрипел зубами и, поставив рюмку на стол, бросился было на Аркашку с поднятыми кулаками, как вдруг Аркашка размахнулся... но, как бы опомнившись, как бы испугавшись чего-то, опустил руку.

   - Нет, не стану!-проговорил он, дрожа от гнева.- Пожалуй, еще из гимназии исключат!.. Черт-с тобой!.. Но помни, что я когда-нибудь за все заплачу тебе!..

   И, не дав Ананию Иванычу времени опомниться, Аркашка бросился бегом с пчельника.

   Сцена эта всех поразила.

  

  

   На следующий день пришел ко мне Аркашка. Так как у мальчугана этого не было пристанища, не было родных, не было даже доброжелательных знакомых, которые приютили бы его, то я и предложил ему на время вакаций поселиться у меня в доме. Аркашка был очень рад пожить у меня. Я отвел ему особую комнатку, предоставил ему полную свободу, и Аркашка зажил припеваючи. С утра до ночи он был на охоте и только часам к одиннадцати вечера, усталый и утомленный, возвращался домой, ужинал, болтал мне во время ужина о своих охотничьих похождениях и затем ложился спать. Однако утомление это нисколько не мешало ему вставать до зари и, засунув в карман кусок хлеба и что-нибудь оставшееся от ужина, снова бежать на охоту. О заданных на время каникул письменных упражнениях с латинского на русский и арифметических загадках (действительно, многие из задач гг. Малинина и Буренина имеют характер загадок) он даже и не думал; дело это откладывая от одного дня до другого и так-таки тем и кончил, что ничего не сделал. К чему все это задается детям, я, откровенно сказать, не понимаю, но думаю, что не с целью досадить хоть чем-нибудь ребенку во время его слишком коротких каникул.

   От Аркашки я узнал, между прочим, что Ананий Иваныч все еще продолжает владеть имуществом, оставшимся после смерти Агафьи Степановны, и что на селе ходят слухи, что имущество это переходит в руки какой-то племянницы, о чем уже где-то имеется какая-то бумага. Кто такая была эта племянница и где именно находится бумага - он рассказать мне не мог. Признаюсь, я этому не поверил и пошел справиться о деле этом в колычевское волостное правление. Писаря не было дома, а был только один безграмотный старшина. Его застал я в сенях правления совершенно нагим и обливавшимся из ведра (после сильного похмелья) холодной водой. Тем не менее, однако, его степенство, прифрантившись в суконную поддевку и даже как следует расчесав волосы, весьма обстоятельно рассказал мне, что по делу этому ему ничего не известно, так как Агафья Степановна принадлежала к мещанскому сословию; что действительно в народе ходят слухи о какой-то племяннице или дальней родственнице покойной, живущей где-то далеко; что вряд ли крапивники могут считаться наследниками, так как они не законные дети, а нечто вроде щенков, и в конце концов подтвердил, что Ананий Иваныч и сейчас все еще живет в доме, печати некоторые поломал и кое-что из мелочи продал. С старшиной я больше разговаривать не стал и пошел сообщить мировому о поломанных печатях, а главное - узнать о положении дела. Мировой с щенками крапивников не сравнял; напротив, он был возмущен случившимся и обещал за что-то "выдрать старшине всю бороду". Мировой судья был из числа людей красноречивых. Он вполне согласился, что имущество захвачено Ананием Иванычем вопреки закону, вопреки совести, вопреки гуманности, что обстоятельство это служит бьющим в глаза доказательством грубого самоуправства невежественной массы, но что, к несчастию, о случившемся он в первый раз слышит; что дело это по многочисленности занятий у него совершенно из ума вон вышло (причем даже ударил себя по лбу), но что он сейчас же все поправит!..

   И действительно, мировой судья, схватив колокольчик, принялся мотать им во все стороны и приказал вошедшему слуге тотчас же, сию же минуту позвать письмоводителя. Последний явился без замедления и, войдя в комнату, принял почтительную позу. При виде письмоводителя судья первым делом раскричался, расшумелся, а затем принялся допрашивать его, почему он не напомнил ему о деле оставшихся после смерти Агафьи Степановны сирот, но вслед за тем был весьма удивлен, когда письмоводитель объявил ему, что дело это по камере у них значится в числе оконченных.

   - Как?! - изумился судья и словно остолбенел, не веря своим ушам.

   - Точно так-с, окончено-с. Наследнице выдано свидетельство о пропечатании в сенатских объявлениях публик, и, говорят, она подала уже прошение об утверждении ее в правах наследства-с...

   - Кому, куда?

   - В окружный суд-с...

   - А как же дети-то?

   - Чьи-с?

   - Да дети Агафьи Степановны?

   Письмоводитель улыбнулся и даже как будто застыдился.

   - Ведь они не наследники-с...-проговорил он.

   - Покажите закон.

   Письмоводитель принес десятый том, помуслил пальцы, пошелестел страничками и подал судье книгу, указывая пальцем на 136 статью.

   - А вы не знаете, как зовут наследницу? - спросил я, обращаясь к письмоводителю.

   Письмоводитель прищурил глаза, закусил нижнюю губу, посмотрел на потолок и, вспомнив имя, проговорил скороговоркой:

   - Марьей Самсоновной.

   - Она, кажется, замуж выходит за Анания Иваныча?

   - Говорят-с! - обрезал письмоводитель и замолчал.

   - Хорошо, ступайте! - проговорил судья и, пробежав закон, отдал книгу письмоводителю.

   Немного погодя, однако, судья вскочил с кресла, любезно подал мне согнутую кренделем руку и пригласил на балкон пить чай.

   На балконе за чайным столом сидела жена судьи в сообществе двух изящно одетых детей и француженки-гувернантки. Представив меня своей супруге, судья рассказал ей суть того дела, которое, по словам его, доставило им удовольствие видеть меня в их доме, и когда рассказ был окончен, у супруги навернулись даже на глазах слезы.

   - Боже мой, какое ужасное положение! - проговорила она и, взглянув на детей, прибавила шепотом: - как я счастлива, что мои не из таких!..

   И потом, переменив тон, спросила:

   - Так вы говорите, что этот несчастный мальчик диких уток стрелять хочет?

   - Да, чтобы заработать себе хоть сколько-нибудь денег...

   - Бедный, бедный мальчик! Пожалуйста, скажите ему, чтобы он и мне приносил; я много буду покупать у него и буду считать себя счастливою, что хоть косвенным путем помогу ему собрать ту маленькую сумму денег, которая так необходима для него. Нельзя ли сказать ему, чтобы он и рябчиков тоже приносил!.. Мы все так любим рябчиков!..

   - Но, мой друг, - возразил судья: - где же возьмет он рябчиков, когда в местности нашей их нет вовсе?..

   - Ах, мой ангел! Люди эти преодолевают все, потому что с младенчества они обречены на борьбу с людьми, с общественным мнением, с щекотливостью своего положения и потому nolens-volens {Волей-неволей (лат.).} привыкают к этой борьбе!.. Это не то что мы, которые при малейшей неудаче раскисаем... Ты этого, мой друг, не смешивай, потому что смешение такое будет просто non sens... {Бессмыслица (франц.).} Поверь, что мальчик этот разыщет рябчиков!..

   Однажды утром вошел ко мне в кабинет Аркашка. Он был в парусинной блузе, подпоясанной ремнем, и с гимназической кепи в руках. На спине у Аркашки был ранец и висело ружье, а подмышкой небольшой узелок, из которого выглядывал, между прочим, обшитый галуном воротник мундирчика.

   - Куда это? - спросил я его не без удивления.

   - В поход! - ответил он. - Сегодня кончаются каникулы, и завтра приказано явиться в гимназию.

   - Неужели же ты пешком пойдешь?

   - А то разве подводу нанимать стану!.. Далеко ли здесь до машины-то!..

   - И не близко - тридцать верст!..

   - Разве это много! Я еще дорогой по стрепетам поохочусь; может, убью, по крайности крестному гостинчик привезу...

   Я принялся Аркашку уговаривать пешком не идти, предлагал ему лошадей, но он остался при своем и, все тростя о "гостинце крестному", отверг все мои предложения и начал прощаться.

   - Постой, постой, - проговорил я, вспомнив про доставленных мне Аркашкой уток: - я тебе за уток должен.

   - Нет, - проговорил он. - Мне стыдно брать с вас... Я жил у вас... пил, ел...

   - Говори: сколько?

   - Мне стыдно, право...

   - Не стыдись и говори
тебе необходимы деньги.

   Аркашка помялся, но, как будто сообразив что-то (по всей вероятности, действительную необходимость в деньгах), вынул из кармана бумажку и объявил, что уток он доставил мне на пять рублей с полтиной.

   - А сколько всего заработал ты в лето?. - спросил я его.

   - А вот сейчас смекну!

   И, обернув бумажку, он сдвинул брови и, посматривая то на бумажку, то на потолок, принялся мысленно считать выручку. Никогда, кажется, не забуду я этого серьезного, собранного личика с надвинутыми бровями и чуть шевелившимися розовыми губками. Так простоял он минуты три, сосчитал, как видно, проверил счет и затем вдруг, изменив серьезный вид на веселый и довольный, сказал с улыбкой:

   - Вот сколько: с вашими тридцать восемь рублей сорок пять копеек!

   - Отлично,

   - Еще бы! - почти вскрикнул Аркашка. - Теперь я богач; теперь, как только приеду в город, так куплю книг, а на остальные деньги ваточную шинель себе сошью, а то в холодной-то зимой не мода! Уж я прошлую зиму щелкал, щелкал зубами-то!..

   И, переменив тон, прибавил:

   - У меня больше бы денег-то было, да судейша обидела...

   - Как так? - удивился я,

   - Очень просто! За матерых уток учинила расчет по пятнадцати копеек, а за мелкую дичь по десяти копеек, а я всем продавал матерых по двадцати пяти копеек, а мелких по пятнадцати... Она у меня слишком шесть рублей утянула...

   - Вот тебе раз!

   - Да... Я было требовать стал, а она мне на это вот что сказала: "Ты, говорит, потише, любезный друг, ты ведь не к мужику в избу зашел. Ты мне еще за то спасибо скажи, что я не донесла на тебя мужу, что я всегда говорила ему за обедом, что он ест не диких уток, а русских, а то бы тебе досталось на орехи!.. Ведь ты, говорит, до Петрова дня еще стрелять-то начал, а ведь за это по уставу о наказаниях виновные штрафу подвергаются! Вот что, говорит, любезный друг, а ведь ты знаешь, что мой муж, а твой судья законами шутить не любит: он насчет законов очень строг!" Ну, я и повернул назад оглоблями.

   И, помолчав немного, он спросил:

   - А что, как насчет мамкинова дома и имущества?

   - Плохо, брат.

   - Плохо? - переспросил Аркашка.

   - Нехорошо.

   - Ничего не достанется?

   - Ничего: законная наследница нашлась - теперешняя невеста Анания Иваныча.

   - Ну, так и запишем! А жаль: для нас было строилось все это!..

   И затем, как будто вдруг что-то вспомнив, он проговорил:

   - Однако пора! А то, чего доброго, на поезд опоздаешь!

   - А перевод и задачи сделал?

   - Нет...

   - Как же быть-то?

   - Ну, чего там... спишу у кого-нибудь - и вся недолга! А то еще во время каникул да задачами заниматься!.. Была нужда!

   Мы учинили расчет, а немного погодя. Аркашка шел уже весело по дороге, ведущей к вокзалу (или визгалу, как называют его мужики). Долго еще виднелась фигурка Аркашки, навьюченная ранцем, узелком и ружьем и увенчанная гимназическим кепи с загнутым кверху козырьком. Наконец фигурка эта завернула за небольшую рощицу и скрылась...

   Но я ничего не сказал еще про Ванятку. Он умер вскоре после смерти матери, умер от горячки, безо всякого надзора, безо всякой помощи, на той самой печке у просвирни, на которую положили его после похорон его матери, Агафьи Степановны. Смерть его осталась бы, пожалуй, долго не замеченною, если бы просвирне не понадобились сушившиеся на той же печке теплые шерстяные чулки; доставая их, старуха кубарем от испуга выбежала на улицу и давай кричать: "Караул!"

   Для Ванятки была разрыта могила матери, и гробик его поставлен к ее ногам. Как при жизни лежал он свернувшись у ног ее, так лежит и теперь, только тщательно вытянутый и выпрямленный обряжавшими его старухами и засыпанный одной и той же с матерью землей!

   Итак, судейша не отгадала, говоря про крапивников, что "люди эти преодолевают все, потому что с младенчества обречены на борьбу с людьми, общественным мнением и щекотливостью положения, и что, подобно нам, они не раскисают при малейшей неудаче!"

   Предлагаемый рассказ показывает, что есть и такие, которые даже весьма скоро раскисают и которым иногда впору, подобно перепугавшейся старой просвирне, выбежать на улицу и кричать: "Караул!.."

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Отечественные записки" 1879, No 11. Печатается по изданию: И. А. Салов. Мелочи жизни. Издание редакции журнала "Читатель", М., 1899.

  

   Стр. 203. Уставная грамота - документ, которым во время крестьянской реформы 1861 года определялись взаимоотношения между помещиком и крестьянами, живущими на помещичьей земле.