Салиас Евгений Андреевич - Пандурочка

ое намерение колонизации Молдавии русскими выходцами, да еще близнецами...

   Князь хотел было рассмеяться, но уже не мог, а только поморгал глазами.

   - Да. Авантюр! Ну, что же?.. Дай ему опять денег. Пускай опять путешествует... А ты собирайся тотчас же, Девлетушка...

   - Куда прикажете?- робко вымолвил офицер.

   - Куда? Еще спрашивает, гусь. Обратно, восвояси. Вези назад!

   - В Тамбовское наместничество?- с дрожью в голосе произнес офицер.

   - Понятно. Откуда взял, туда в целости обратно и доставь. А пред супругом извинись, скажи, виноват, обмахнулся... Однако шутки прочь... А ты, в самом деле, доставь ее до Тамбова, сам ее супругу на глаза не кажись, чтобы не убил, а в городе все-таки обожди, чтобы узнать, как все обошлось, а сам приезжай сюда... В другой раз я тебя, будь спокоен, жен красть посылать не буду, а то ты, пожалуй, обезлюдишь всю матушку-Россию и заселишь россиянами всю Турцию. Ну, марш... Доброго пути и удачи...

   Девлет поклонился и вышел вон, а через несколько минут не шел, а бежал по улицам города. Лицо его сияло безмерным счастьем и восторгом.

   А князь говорил между тем Попову:

   - Ну, а не примет ее обратно пандур? Что тогда? А?

   Попов развел руками вместо ответа.

   - Что тогда делать с ней? Опозорена и погублена зря.

   - Разведутся, а она выйдет опять замуж. Вы же пожалуете ей пятьдесят душ крестьян за беспокойство и на счастие, чтобы мужа другого найти...

   - Радехонек буду. Хоть и без вины виноват. Дам сто душ! В Новороссии земли дам.

   - Но, однако, думается мне, что все обойдется. Старый пандур ее небось обожает, да и ради своего пандурчонка будущего смилуется. Да ничего с ней худого и не было. Только пропутешествовала капитанша. Может поклясться мужу, что была и осталась благоверной его.

   - Так-то так... Если смилуется... Ну, а не примет, говорю. А?

   Попов пожал плечами и молчал.

   - А другой никто не захочет жениться на опозоренной, что у мужа увозили, да еще ему и назад доставили: нате, мол. Больше не требуется. Ведь тогда она на всю жизнь несчастная. Скажи-ка! А?.. Грех, так-то...

   Попов все молчал, но вдруг рассмеялся по-прежнему звонко.

   - Что ты?.. Что?

   Попов выговорил сквозь смех:

   - Женить на ней... Самого...

   - Кого?

   - Похитителя...

   Князь фыркнул и рассмеялся, но уже усталым смехом.

   - По делам вору и мука,- сказал Попов,- то бишь женитьба. Не воруй даму сам-пят.

   А между тем князь Девлет, пробежав несколько улиц города, вихрем влетел в дом, где остановился со своей Аннушкой.

   Она, заслышав его быстрые шаги, обмерла, хотела встать, идти навстречу и не могла.

   - Все пропало... Требует к себе...- выговорила она вслух...

   Девлет вбежал в комнату, где она сидела, подбежав, схватил ее в объятья и начал безумно целовать...

   - Что? Что? Что?- повторяла она, чуя, что все сошло благополучно.

   - Приказал назад везти!- закричал он.

   - Куда?

   - К Кузьме Васильевичу твоему...

   - Не хочу! Не хочу! Лучше смерть!..- вскрикнула Аннушка.

   - Глупая! Ничего не смыслишь. Моя ты теперь...

   И Девлет рассказал и объяснил все...

   - Стало быть, все слава Богу?- спросила она.

   - Понятно. Надо только скорее уезжать, а оттуда я отпишусь, что Кузьма Васильевич тебя не хочет принять... А там чрез полгода опять напишу, буду просить позволения из жалости на тебе жениться, из-за якобы совести. Сглупил сам и каюсь, мол...

   - Ты так и сказал - на пятом месяце.

   - На пятом! Что смеху было... А я думал, беда будет. А только смех был.

   - Ну, слушай, милый, что я скажу теперь, благо, все слава Богу... Оно - правда.

   - Что?

   - На пятом - выдумка ради себя спасения, а на первом... Ну, понял, что ли, глупый?

   И Аннушка подпрыгнула, повисла на шее князя Девлета и начала целовать его в губы, в глаза и по всему лицу.

   - Надо скорее с глаз долой, а там хлопотать разводиться и венчаться!- радостно воскликнула она.- Ведь вот, Господи, судьба-то... Воровал ты меня по службе, по указу начальства, а уворовал для себя...

   - Боюсь я... Вдруг раздумает и потребует он тебя к себе... поглядеть...

   - Ну, подушку и пристрою... И сойдет. Да нос себе свеклой вымажу. Да буду дурой петой сидеть и глаза таращить. А то чесноку наемся, так чтобы всю его горницу насквозь продушить.

   - Все лучше - скорее отсюда подальше.

   И офицер снова побежал в канцелярию главнокомандующего, где тотчас же получил пятьсот рублей на дорогу, но при этом выслушал и неожиданное, поразившее его предложение Попова.

   - Будут коли еще нужны деньги,- заговорил он,- напишите... Князь приказал выдавать, сколько бы ни потребовалось. А главное вот что, голубчик... Если капитан краденую жену отринет и вновь назад принять не пожелает, то ей надо хлопотать о разводе, а затем искать себе жениха и второго мужа... А когда она такового найдет, то князь ей пятьдесят душ подарит в приданое. Так решено. Будь вы человек усердный и понятливый, то вы бы такой оказии князю услужить и себя оправдать никак стороною не обежали бы...

   Девлет не понял и попросил разъяснения.

   - Да вот, взяли бы да сами и женились на этой пандурочке, приняв всю вину на себя... А то вот пронюхает пандур всю правду, бросится, пожалуй, в Петербург жаловаться, шуметь... Беременную жену увезли. Узнается тоже и "там", что князь посылал вас воровать пандурочку... Ему это все, да еще даром, без всякой пользы, неприятно... Все бы уладилось просто и сразу, если б вы сами повенчались с этой крохотулей. А что наследник будет у вас не собственный... что за важность! Подумай-ка. Одолжить нашего князя - великая польза бывает. Он зло плохо помнит, а на добро памятен.

   Девлет вздохнул, потупился и, опустив глаза, выговорил почтительно:

   - Доложите князю, что все так точно и будет. Или капитан примет супругу обратно, да еще честно и кротко, либо она будет княгиней Девлет-Ильдишевой, а сам светлейший, подав помощь в деле развода, обещается быть посаженым отцом...

   - И крестным отцом! - воскликнул Попов.

   - Нет... Нет!...- будто испугался офицер.- Этой чести я не прошу... Разве что после, для второго ребенка, настоящего...

   - Верно! Верно... Да, впрочем, Бог милостив, старый пандур простит молоденькую жену. Вот вы тогда и в барышах полных... Усердие свое показали теперь же, а жертвовать собой не придется... Ну, с Богом в путь. А я доложу.

   Когда Девлет выходил из комнаты, Попов, усмехаясь, крикнул ему вдогонку:

   - А все-таки скажу: как это было недоглядеть и чужую жену увозить... с потомством...

   Офицер, странно смеясь, отозвался с порога:

   - На всякого мудреца довольно простоты.

  

  

   Прошло полгода... Был май месяц. Петербург только что начинал одеваться зеленью, но в саду Таврического дворца уже была настоящая весна в расцвете, пахло травой и листвой.

   В самом дворце, казалось со стороны, происходит что-то необычайное, редкое, торжественное. Пиршество или празднество по случаю праздника дня ангела...

   В действительности не было ничего особенного, а заурядное и ежедневное явление, к которому весь Петербург уже давно привык.

   У светлейшего князя Таврического был простой прием... Но дело в том, что весь Петербург, а за ним приезжая Москва, а за ними и приезжая провинция от Балтийского моря до Черного, от польских пределов до уральских, заливали волнами стены дворца всемогущего вельможи... Все залы были переполнены военными и гражданскими чинами, где все перемешалось в яркую радужную толпу, где толкались рядом и генерал, и капрал, и сенатор, и регистратор земского суда, и купец в длиннополом кафтане и в бороде... А среди них и посланники, и дипломатические агенты, и гонцы разных иноземных государств, которые "искали" у светлейшего больше, чем у самой царицы.

   Если она обещает что-либо, то прежде, чем решить, посоветуется с ним: нужно ли? Если он что обещает, то прежде, чем решить, доложит ей, что так дело и след.

   Прошел уже час, что Таврический все еще не открывал дверь своего кабинета...

   Наконец из этой двери вышел Василий Степанович Попов и, смешавшись с толпой, здоровался кругом себя, кланялся или кивал головой. А вместе с тем он озирался пытливо, будто искал кого глазами.

   Наконец он улыбнулся и двинулся к угольному окну, где стоял, стиснутый другими, молодой и красивый офицер...

   - Князек!- позвал он.- Вас ищу, сударь мой. Еле узнал. У-у! Постарел, молодец! Да и давно, впрочем, не видались. Пожалуйте...

   - К князю?- отозвался офицер, радостно удивленный.

   - Вестимо... Дивитесь, что вас первого желает видеть Григорий Александрович. Что ж? По заслуге. Забыли, что я тогда сказывал, что он на добро, а не на зло сугубо памятен...

   Оба двинулись к дверям кабинета, и Попов по дороге спросил:

   - Как здоровье супруги?

   - Слава Богу...

   - А вашего... Ну, все-таки надо сказать: вашего... наследника? Или дочки, может быть...

   - Только еще ожидаю таковых... Бог даст, чрез три месяца буду отцом...

   - А тот-то... Ну, что прихватили тогда по недосмотру... Пандурчонок?

   - Тот, видите ли... Тот, как бы сказать... Уж очень заспешил на свет прийти... Ну, и...

   - Помер. За отцом последовал...

   - И не жил!

   - Да. Вот что! Однако, надо сказать, что если он и не жил и, стало быть, не мыслил, а все-таки умно поступил.

   Оба рассмеялись и вошли в кабинет князя.

   Чрез полчаса, пока сотни гостей, сановников и просителей, и сильных мира, и маленьких людей терпеливо ждали, князь Девлет стремительно вышел от вельможи, радостный и сияющий с бумагой в кармане.

   Светлейший наградил по-царски. Сто душ крестьян в Белоруссии, чин капитан-поручика и двести червонцев на будущий зубок будущих князька или княжны.

   Вместе с тем он нес нижайший поклон светлейшего почти незнаемой им, но немало потешившей его княгине Девлет-Ильдишевой.

  

  

   Прошла неделя. В одном из переулков около Казанского собора, в небольшой квартире сидели в своей спальне муж и жена - князь Девлет и крошечная княгиня...

   С ними, вероятно, случилось какое-нибудь несчастие, у них было, очевидно, какое-то горе. Князь сидел, опершись локтями на стол и сжимая голову в руках, как бы в страшной заботе, а то и в отчаянии. Она сидела у окна в кресле и грустно, не опуская глаз, смотрела на мужа.

   - Да! Грех и мерзость...- выговорил он.- Все есть, все налицо... И убийство, и мошенничество, и обман, и подлость... Все есть... После этого всего - счастия в жизни не жди. Господь таких наказывает. Того дела поправить нельзя, мертвого не воскресишь... Я утешаюсь тем, что тогда жестокосердно поступил с стариком, действуя не для себя. Тогда я еще тебя не любил и того всего предвидеть, что приключилось, не мог. Но теперь... Вот это поступление с благодетелем, с человеком и вельможей, от коего я, кроме чести и ласки, ничего не видал, мерзко, подло и даже грех... Не уступать тебя ему и взять хитростью?.. Не удовлетворить прихоти, чтобы спасти свое добро, свое счастье? Пожалуй, даже следовало. И совесть молчала... А теперь... Получить награду от человека за то, что обманул и насмеялся над ним?.. Не могу и не могу...

   И Девлет глубоко вздохнул, встал и начал взволнованно шагать по маленькой комнате взад и вперед...

   - В десятый раз сказываю тебе,- вымолвила княгиня.- Не ходи сам... Напиши, все расскажи и откажись от наград, от всего. А там убежим куда. На край света. Авось не разыщут... А если и разыщут по его приказу, то что же он сделает. Ты не его жену законную украл... Ну, в Сибирь сошлет... И там люди живут. А я так полагаю, что за чистосердечное признание и отказ от награды незаслуженной он отплатит молчком, а не мщением.

   Наступило молчание. Князь походил еще с полчаса, волнуясь и вздыхая, и наконец воскликнул:

   - Не могу... Решено! Укладывай пожитки, а я сяду писать...

   - Слава Богу! По крайней мере, конец мучениям,- отозвалась она.

   - И начало страхам!- прибавил он.- Да, он так не оставит. Он прикажет нас разыскать в Петербурге, а когда не найдут, укажет розыск по всем трактам почтовым. Да это что... Не сейчас, не теперь, так через месяц, ну, чрез полгода, ну, через год... а все-таки разыщет и угонит в Сибирь или засадит в Шлиссельбургскую крепость.

   - Мне этого сердце не говорит... Да и беззаконие было бы это...

   - Э-эх, бабы... Не знаешь ты ничего. А я сам на службе и знаю, что творится по воле сильных людей... Теперь вот один в Шлиссельбурге уже второй год сидит за то, что он только... Ну, да что зря болтать!.. Решено - и конец. Укладывайся, а я мигом все на бумаге изложу. Сами выедем на Ригу, а письмо оставлю, чтобы подали светлейшему чрез три дня.

   В тот же вечер бричка с верхом тройкой почтовых лошадей выехала в Нарвскую заставу. В ней были беглецы от гнева всесильного вельможи.

  

  

   Когда после быстрого пути без остановок муж и жена очутились в гостинице среди чужих людей и по норову, и по языку,- в Петербурге, в Таврическом дворце, среди кипы бумаг, полученных в этот день, была бумага, краткая, исписанная лишь на полутора страницах...

   Вельможа, прочитав ее, перечел снова и, не обращая внимания на следующие за ней, встал и начал ходить по кабинету...

   - Эй, кто там!- крикнул он наконец громко. На пороге появился молодой чиновник, недавно поступивший в канцелярию, сын родовитых дворян и крестник князя, которого он очень любил и отличал.

   Князь взял со стола бумагу.

   - Вот, Петруша... Снеси это Попову... Сам снеси и скажи, что я прошу прочесть, мне возвратить и прошу его совета, как мне поступить...

   Когда молодой человек вышел, князь снова зашагал задумчивый, но нетерпеливо поглядывал изредка на дверь, из которой ожидал возвращения крестника и ответа.

   Наконец этот снова явился с бумагой.

   - Ну?

   - Василий Степанович,- произнес он, улыбаясь,- прочитав, сказали: "ах, аспид!" А затем приказали доложить одно слово: "наплевать".

   - Наплевать?!

   - Точно так-с!

   - Что он? Спятил!

   Молодой человек молчал.

   - Так слушай ты, Петруша. И будь третейским судьей... Ты умница у меня. Рассуди.

   И князь внятно, медленно, вразумительно прочел письмо князя Девлета, который кратко, но горячо и сердечно объяснял свой обман, двойной обман. Относительно первого обмана, говорил он, его совесть была и осталась спокойна, но относительно второго обмана совесть его возмутилась, он не имеет ни дня, ни ночи покоя. Поэтому он решил не принимать награды, не являться за ней в канцелярию и вместе с тем бежать от гнева вельможи на край света. Кончив, князь спросил:

   - Понял?

   - Понял-с. Прав Василий Степанович, что аспид. Совесть взяла!

   - Молокосос! Да разве аспидов совесть берет когда?- вскрикнул князь.

   - Иуду, предателя Христова, позвольте доложить вашей светлости,- и того совесть взяла, коли удавился. А Иуда хуже всякого аспида...

   - Верно! Умница... Ну, говори, ты бы что сделал?

   - Словить да поучить примерно. Что же другое?

   - Как поучить?

   - Как вашей светлости будет угодно.

   - Не хочу я этого. Вот что!

   - Тогда уж, как сказывать изволит Василий Степанович: наплевать надо.

   - Ни за что!- воскликнул князь.- Так не оставлю, а, напротив, примерно поучу всех других...

   Молодой человек улыбался почтительно и наконец вымолвил нерешительно:

   - Из-за ослушника одного да всем другим в ответ идти... Как можно! Ваша светлость всегда справедливы. А это было бы по пословице: Матрена стащила, а Алена за нее взвыла.

   - Да вот погляди, как у меня все твои Алены если не завоют, то заорут...

  

  

   Строжайший приказ светлейшего был исполнен нескоро, но в точности.

   Всякий день при докладе князь спрашивал у Попова, разыскан ли Девлет-Ильдишев с женой, и каждый раз снова строго приказывал: весь свет насквозь перерыть и перешарить, но чтобы офицер с женой были найдены и доставлены.

   И наконец однажды, чрез полтора месяца, Попов доложил, что беглецы арестованы около Риги и уже привезены в столицу...

   - Что прикажете с ними?

   - Завтра же ко мне пораньше притащи и его, и ее... Я с ними сам разделаюсь, собственноручно. Узнают они меня, да и вы все тоже...

   Наутро, много ранее часа, когда обыкновенно начинался съезд и прием у вельможи, в Таврический дворец были доставлены в бричке, с солдатом на козлах около кучера, офицер и маленькая женщина.

   Их привезли не в парадные апартаменты, а другим ходом, чрез частные комнаты князя, прямо в его спальню... Но князь уже давно поднялся, умылся и, покинув халат, вышел в кабинет.

   Камердинер, любимец князя, явился и доложил:

   - Девлет тут в опочивальне.

   - Один?

   - Нет-с... С женой.

   - Со своей, стало быть, дражайшей половиной. Вернее сказать... с своей восьмушкой... И не дражайшей, а поди, теперь, дрожащей,- шутил князь.

   - Это точно, ваша светлость. Даже смотреть жалко... Ей-Богу... Лица на них обоих нет... Белые, ошалелые. Просто я не знаю... Я бы вот... Вот пред Богом...

   - Что?

   - Уж не знаю... А я бы обратил гнев на милость.

   - Потому, что ты дурак. А вот погляди, что я сделаю. Давай его сюда, а ей вели ждать.

   Чрез несколько мгновений на пороге показался князь Девлет-Ильдишев, сильно изменившийся за малый промежуток времени со своего бегства и до поимки. Он похудел и к тому же был теперь бледен как полотно.

   - Подойди, вор, лгун и обманщик,- выговорил князь тихо.

   Офицер приблизился неверными шагами, потупившись, глаза были опущены, и он не видел князя, а шел на голос.

   - Посмотри на меня.

   Офицер поднял глаза, но глядел в сторону, на стену.

   - На меня смотри! Прямо в глаза!

   Чрез силу глянул несчастный в лицо вельможи и встрепенулся...

   - Поцелуемся...

   И, обняв офицера, князь трижды расцеловался с ним.

   - Честного человека мне не всякий-то день облобызать приходится, Девлетка... Ну, слушай. Первое твое дело, кто из нас вспомянет - тому глаз вон. А за второе дело - отказ от награды я тебе даю теперь чин капитана, а к прежней данной сотне душ накидываю пустопорожнюю землю в Новороссии да беру опять к себе для важнейших поручений, в коих совестливые люди нужны... Ну, вот...

   Девлет упал на колени, не имея сил вымолвить ни единого слова.

   - Полно. Вставай. Это честно заслужено. Тысячу человек поступили бы не по-твоему. Ты, братец, один на тысячу. Пока я жив, ты будешь при мне и мой самый доверенный... Ну, ступай, обрадуй жену...

   Офицер поднялся и от счастья и восторга глядел как безумный...

   - Да. Вот что еще... Крохотули твоей я видеть не хочу... Сначала было хотел... А утром ныне куражу не хватило. Все-таки... все-таки все мы грешные, слабые люди, человеки. Вот я и испугался, что меня вдруг завидки возьмут... Вдруг крохотуля опять меня сразу заворожит. Что тогда?.. Ну, стало быть, подальше от греха... И я тебе вот что скажу, ты обожди мне ее показывать... Вот когда она тебе парочку деток подарит, тогда смело кажи ее мне. Матерей семейств я глубочайше уважаю...

   - Ваша светлость!- воскликнул наконец Девлет.- Такому золотому человеку, как вы, то есть великодушнейшему в мире, может иной и дорогую, любимую жену уступить. Ну, хоть один на тысячу человек, да пойдет на это.

   Князь улыбнулся, а потом рассмеялся.

   - Полно. Неправда. По нашим временам такому, как я, то есть Таврическому князю, один на тысячу не уступит. Вот поэтому-то ты рабу Божьему Григорию и люб, что не уступил тогда даже чужую, не только свою...

  

  

   Впервые - Исторический вестник, 1897, No 1.

   Печ. по изд.: Салиас Е. А. Собр. соч., т. XXVI. М., 1901.

   Стр. 331. ...пандурский полк.- Так называлась воинские части, образованные при Елизавете Петровне, по подобию иррегулярного войска, созданного ранее в Венгрии и одетого и вооруженного на манер турок. В России пандурские части были расформированы в 1764 г.

   Стр. 332. ...Авель - по Ветхому завету сын Адама и Евы, убитый из зависти старшим братом Каином.

   Архимандрит - в православии старший монашествующий сан 2-й степени, а также титул настоятеля мужского монастыря или ректора духовной семинарии.

   Стр. 335. Бирюлька - мелкий деревянный предмет для старинной русской игры.

   Получить "абшид" - выйти в отставку.

   Стр. 346. ...Попов Василий Степанович (1740/45-1822) - действительный тайный советник (1807 г.), член Государственного Совета (1810 г.), был до конца жизни Потемкина его доверенным лицом и секретарем в чине генерал-майора.

   Стр. 357. ...Вавилон (Вабилон) - крупнейший город древней Месопотамии, столица Вавилонского царства (XIX-VI вв. до н. э.); символ шумного, беспорядочного, многоязычного мегаполиса.

   Стр. 364. Давид - царь Израильско-Иудейского государства в конце XI в.- около 950 г. до н. э. Провозглашенный царем Иудеи после гибели Саула, Давид присоединил территории израильских племен и создал государство со столицей в Иерусалиме. По библейской легенде, Давид, в юности, еще не будучи царем, победил на поединке филистимлянского великана Голиафа, выстрелив в него намнем из пращи.

   Стр. 365. Караковый - темно-гнедой.

   Стр. 375. ...Аспид - род ядовитых змей, в переносном значении - злобный, коварный человек.