чка Сергуньку она не любила: она говорила, что он расстраивал отца,
и отец до его приезда был ласковее с ней.
На девятом году мать стала учить меня и брата грамоте, как умела. Я
быстро понимал, но с братом она долго возилась. Дьячок учил нас петь, но в
пении я был плох, и когда я пел неладно, он, теребя мое ухо, говорил:
учись, учись, попом будешь.
Нет, уж я не буду. Пусть он будет,-говорил я, указывая на брата, и
злился почему-то на дьячка.
Наступил мне десятый год. Летосчисление мое считалось с именин, потому
что ни отец, ни мать не помнили, которого числа я родился. Время было
летнее, жаркое. Я играл с ребятами на улице, а отец ходил по грибы.
Приходит домой отец с грибами, а дьячок хлебает уху из карасей.
- Гляди-ко, Сергунька, грибы-то! Не в пример лучше твоих
толстопузиков.
- Не хвастайся - поганых принес.
- Ох ты, пучеглазый!
Дьячок соскочил с лавки, швырнул на пол наберуху, грибы рассыпались по
полу. Он хохотал и скакал на грибах. Это до того разозлило отца, что он
долго таскал дьячка за волосы и за бороду. Однако через полчаса отец
смирился; мать принесла ему жбан пива, и он, отпив половину, стал хлебать
уху, и по мере того, как его разбирало пиво, он начинал ворчать все более и
более, говоря, что он еще в первый раз получил такую непростительную обиду,
потому что грибы были его любимое кушанье. После обеда отец и дьячок были
уже порядочно хмельны и перекорялись друг с другом; мать мотала на клубок
шерстяные нитки, а я держал перед ней моток.
- Уж молчал бы! Хорош поп, читать не умеет, - кричал дьячок.
- Поговори ты еще, собака! Кабы я службы не знал, не сделали бы попом.
- Ох ты? Да тебя вовсе не посвящали; тебе мерещилось, а ты и
взаправду... Тебя расстригали.
- Ах, будь ты проклят... Собака, как есть собака! коли ты хороший
человек, зачем ты у меня в услужении находишься? Чуча! Уж над тобой не
споют с полатей на полати!
- Ну, как ты не дурак, коли сполать называешь полатями.
- Врешь! Все хорошие люди бают: коли человек заслуживат, ему большое
повышенье дают... Вот меня, значит, и повысили; прямо из мужиков попом
сделали. А тебя не сделают...
- Да ты што больно-то расхвастался! Сколько живу, ты всего-то два
медведя убил!
- Сорок три убил!
- Два, а те я...
- Ты? Да ты, што есть, хоть бы в ляжку попал. А вот я так ломом прямо
по башке.
- Два!!
- А ты и вот ни на эстолько.
- Два!!!
Отец вцепился в дьячка, дьячок не уступал. Вступилась мать, но ее не
слушали. Я держался за мать. В это время вошел в избу городской дьячок,
которого я никогда не видал.
- Здорово. Што вы это, ребятушки?
Отец выпустил дьячка; оба они запыхались и с удивлением смотрели на
дьячка в подряснике, сапогах и шляпе.
- Который из вас священник Попов?
- Я, - сказал отец.
- Нет, я! - сказал дьячок.
Отец выругал Сергуньку и спросил:
- А што?
- Благочинный приехал.
Отец струсил, а Сергунька захохотал.
- Што? он те задаст!! он те зада-аст!!! Отец посмотрел на Сергуньку
сердито и спросил приезжего дьячка весело:
- Батшко Олексей?
- О! отец Алексей перед петровым днем умер...
Отец вздохнул, перекрестился и, удивляясь, спросил:
- Кто же то, коли умер?..
- А у нас теперь благочинный новый, молодой, щеголь такой, сердитый...
- Вре?!
- Да он там, у твоего дома, в повозке сидит.
- Настька, добудь-ко балахон-то! -сказал отец матери.
- Да скорей, - торопил приезжий дьячок отца.
- А ты погоди ужо, я скоро, а ты бы его звал в горницу... Настька,
волоки жбан пива... Эко дело, вино-то все выпили... Это все подлец
Сергунька слопал.
- Ах, беда!.. Нажил ты, поп, беды. Гляди, благочинный-то в шапочке
вышел из короба-то, - говорила мать, глядя боязливо в окно.
Дьячок отворил немного окно и дивился.
- Гляди, поп какой молодой.
- Да не кричи, болван! - горячился отец, суетясь.
Отец, надевая рясу, тоже глядел с нами. Он уверился в том, что это
благочинный, потому что он всех священников в камилавках и скуфьях, которые
он называл шапочками, считал за благочинных... Все мы, глядя боязливо в
окно, удивлялись: благочинный был молодой человек, здоровый, краснолицый и,
как видно, очень важный господин: мать говорила, что он важнее станового
пристава, дьячок - важнее старого благочинного... Приезд его привлек на
улицу много обывателей разных возрастов, которые стояли против повозки у
домов, удивляясь и боясь подойти ближе.
- Эй, православные! - сказал он вдруг обывателям.
Половина из них вошли во двор, бабы глядели друг на дружку, дети
глядели на него с разинутыми ртами и держались за баб.
Отец, помолившись богу, пошел на улицу с приезжим дьячком. Сергунька,
мать и я с братом глядели из окна.
Отец подошел к благочинному, низко поклонился ему и подошел под
благословение. Благочинный важно запахнулся и сказал:
- Ты, што ли, священник Николай Попков?
- Тошно так, батшко: я Микола Знаменский.
- Што?
- Отец стоял смиренно.
- Я слышал, што ты сегодня обедню не служил.
- Я-то?.. А пошто ее служить-то? Разе праздник какой?
- А ты разве не знаешь этого?
- А поцем мне знать-то... Вон я вцера из лесу пришел с Сергунькой.
Медведев-то ноне маловато, а рябков да глухарей - это благодать.
- Ты стреляешь? Разве дозволено священнику проливать кровь?
- Эко слово сказал! Да я всегды этим занимаюсь, потому кору бы глодал.
Зачем! А ты, батшко благочинный, залезай в избу-то, я те пивком попотшую да
глухарей дам.
- Предоставляю это вон ему, а мы отправимся в церковь, - сказал гордо
благочинный, указывая на приехавшего с ним дьячка.
- Пошто?
Дьячок Сергунька, услыхав это, схватил ключ, лежавший на божнице перед
иконами, и, не говоря ни слова, выбежал из избы на улицу и, не поклонившись
благочинному, побежал к церкви.
- Куда ты, шароглазый? - крикнул ему отец.
- Обедню служить, - прокричал дьячок, не останавливаясь.
- Сергунька?! да разе топерь служат обедни, свинья ты этакая! - кричал
отец горячась, и сказал благочинному: - А ты, батшко, не спесивься: вот
Христос, пиво у меня всем пивам пиво. Пей не хочу, да и с дорожки-то ушки
бы похлебал. Сергунька славных карасей наловил.
- Кто этот Сергунька?
- А дьячок. Бестия такая, што беда, а ни на кого не променяю; нужды
нет, што он поперек в горле сидит. Подем... А?
Благочинный, как я заметил, хотел есть, но ему не хотелось согласиться
на приглашение отца. Дьячок, приехавший с ним и без стеснения ходивший
около него, ругавший лошадей неприличными словами, укладывавший вещи в
повозке, насвистывая, с достоинством глядя на народ, собравшийся изо всех
домов, и желавший посмеяться над отцом вслух и тем показать нам, что он в
хороших отношениях с благочинным, залихватски спросил благочинного:
- Ваше высокоблагословение, прикажите лошадей распречь?
- Не твое дело! Я скажу, - сказал благочинный, сердито взглянув на
дьячка, желая этим доказать дьячку, как он ничтожен. Дьячок присмирел.
- Пожалуй, - сказал благочинный и, к великой радости отца и ужасу
матери и нас, вошел в избу. Мать подвела нас под его благословение. Отец
ввел благочинного в горницу, засуетился.
- Ты не хлопочи, - сказал благочинный и потом, затыкая нос, прибавил:
- Как здесь душно, грязно...
- А што, батшко!.. Прежние благочинные никогда не ездили сюда, а ты и
грамотки, што есть, не послал. Уж я бы припас про те много. А то што: уха!
Отец и мать суетились до того, что позабывали, что им нужно. Отец был
в восторге, что он угощает самого благочинного, а мать сердилась на отца,
упрекая его тем, что он не позаботился раньше об угощении и вылакал с
дьячком все пиво и брагу.
Уха благочинному не понравилась; пива оказалось немного; он
расспрашивал о прихожанах, зевал. По-видимому он был голоден, дожидался
хороших кушаний, но отец угощал его пивом, которое мать достала от
старосты. Большого труда стоило отцу заставить благочинного пить пиво,
которое он пил как будто с отвращением, но все-таки захмелел.
- А ты бы, батшко, тово... поспал бы маленько. Поди-ко, растрясло, -
говорил отец.
- Пожалуй, не мешает. Позови дьячка.
Дьячок толковал о чем-то с мужиками, энергически растолковывая им
что-то; те хохотали.
Лошадей и повозку втащили во двор. Дьячок втащил в горницу все вещи из
повозки и положил на отцовскую кровать перину и подушки. Благочинный лег
спать, приказав, чтобы его не тревожили, а отец, накормивши и напоивши
дьячка, пошел с ним в церковь. Там Сергунька, читая какую-то молитву,
чистил полой армяка оклады на иконах.
- Уж я читал-читал часы, а вас нет... - говорил недовольным голосом
Сергунька.
Отец захохотал. Скоро они вышли из церкви, взяли у соседей пива и
долго протолковали в избе Сергуньки. Приезжий дьячок уверял, что
благочинный ужасно строгий человек и помаленьку не берет.
На другой день утром, когда проснулся благочинный, то потребовал
умываться. Отец подавал ему воды, за что получил благодарность. Умывшись и
помолившись, он приказал поставить самовар; но так как у нас не было ни
самовара, ни чайной посуды, то благочинный потребовал метрики.
- Батшко, я сбегаю к Ваське. Он - писарь и все метрики баско ведет.
Благочинный дожидался отца с час. Отец принес белевые книги, в которых
ничего не было написано.
- Что это такое? - спросил удивленный благочинный.
- А што?
- Отчего тут не вписаны родившиеся, умершие и т. п.?
- А пошто их писать-то? опосля впишу. Благочинный раскричался, отец
струсил и не знал, что говорить.
- Я об этом высокопреосвященному донесу!
- Батшко, не жалуйся! - сказал отец, кланяясь в ноги благочинному,
который стал кричать громче прежнего и долго что-то говорил непонятное для
нас.
- Я желаю видеть твою службу, - сказал вдруг благочинный и пошел вон
из нашего дома на улицу.
Пошел отец в церковь с благочинным и дьячка Сергуньку взял. Облекся
отец в холщовую ризу и начал обедню. Церковь была полна любопытными. С
самого приступа благочинный заметил отцу, что он врет, и потом, вдруг
приостановив службу, оделся в привезенные из города облачения и стал сам
продолжать службу с своим дьячком. Отцу было стыдно; Сергунька сердился.
Народ, видя, что служил не Никола Знаменский, вышел из церкви.
По окончании обедни благочинный сказал отцу: "Приказываю тебе
непременно явиться ко мне вместе с дьячком в город", - и, не выходя из
церкви, велел своему дьячку запрягать лошадей. Сколько отец ни уговаривал
его отобедать у него, он пошел к старосте, который пригласил его. Отцу было
обидно, что благочинный пошел обедать к его врагу, и этот враг не пригласил
отца.
Отец злился на дьячка, дьячок смеялся над отцом, и общим советом было
решено накласть повозку благочинного глухарями, яйцами, рябчиками и маслом.
Без сбора дело не обошлось.
Благочинного провожал отец с Сергунькой, мать, мы - два брата,
староста и несколько обывателей. Когда благочинный сел в повозку, то сказал
отцу:
- Непременно приказываю тебе ехать в город вслед за мной и явиться ко
мне с дьячком и детьми, которых я желаю отдать в училище. - Приезжий с ним
дьячок был очень пьян и кое-как сел на козлы; но староста рассудил сам
исполнить должность кучера, и благочинный уехал.
"Пошто меня зовет в город благочинный?" - думал отец, и это его весьма
опечалило. Ему думалось: зачем приезжал этот новый благочинный в село?
Посоветоваться было не с кем, потому что мать ворчала, Сергунька дразнил
отца и больше растравлял его, а старосту он ненавидел. Отцу хотелось
подарить благочинного, но чем?.. Нового сбора с крестьян он не хотел
делать, идти в лес тоже не хотелось, потому что хотелось скорее съездить в
город. И он поехал один. Через две недели он приехал назад.
- Благочинный топал-топал на меня ногами, просто беда! - рассказывал
отец. - Я, бает, што тебе велел? Я, бает, тебе велел явиться с дьячком и
сыновьями. Поезжай назад и привези их. А там увидим. Уж я ему
кланялся-кланялся - сердится. Прогнал, што есть. А ничего не сказал, пошто
мне с робятами приезжать.
Мать очень опечалилась: она любила меня, да она и боялась оставаться в
доме одна. Решено было ехать в город и ей. Поехали.
Представились благочинному; он сказал отцу:
- Тебя и дьячка твоего преосвященный требует к себе в губернский
город. Изволь ехать.
Это было сказано таким тоном, что отцу, дьячку и нам показалось, что
благочинный на отца ужасно осердился. Он с нами даже и говорить не хотел и
скоро ушел в комнаты.
Отец спрашивал своих городских знакомых: что бы означало это
приказание, но они говорили одно: не знаем. Может статься, что он перевести
вас с дьячком хочет. А впрочем, не набухвостил ли (не пожаловался ли)
благочинный.
Губернский город от Березова находится в четырехстах верстах; в нем ни
отец, ни дьячок никогда не бывали и даже не знали туда дороги. Денег у отца
было около рубля на ассигнации, а у дьячка никогда не водилось денег.
Запечалился отец крепко, попросил денег у мужа тетки Матрены, тот за
несколько пар глухарей и лукошко яиц дал десять рублей на ассигнации и,
кроме того, взял с него расписку, что он деньги уплатит. Вся наша семья
была печальная, как будто все находились в большом несчастии;
но все-таки отец с дьячком казались веселыми и перекорялись друг с
другом. Встретилось еще затруднение: когда благочинный был в селе, то велел
отцу привезти к нему детей, а когда мы были у него, то он на нас не обратил
даже внимания. Что делать с нами? Муж Матрены советовал пожить нам с
матерью, до его возвращения, у него, дьякона, но благочинный вдруг
потребовал отца и спросил:
- А ребят ты привез?
- Привез.
- Вези в губернский; там возьмут их в семинарию.
Отец хотел было возражать, но благочинный ушел. Итак, мы поехали, а
мать осталась у тетки Матрены. О нашем путешествии говорить не стоит,
потому что ни для кого нет интереса. Достаточно и того, что мы четыреста
верст ехали две недели.
Всю дорогу отец был задумчив; дьячок, по мере приближения к городу,
становился все веселее и старался рассмешить отца чем-нибудь;
- Поп, а поп? Отец молчит.
- Вот оно што: в гости сам архирей зовет... Только я мекаю, не обман
ли это?
- А што?
- Што? А то: может, нас стегать будут за то, што мы обедни не умеем
служить. Чуешь?
- Будь ты проклятой! Чево ведь он и не скажет!..
Приехали к городской заставе. Я сидел на передке и спрашиваю:
- Тятька, куды ехать?
- Куды?! валяй к архирею... - сказал отец.
Поехали прямо. Попалась навстречу женщина. Отец снял шапку, остановил
лошадь и спросил ее:
- А куды-ка к архирею надо ехать?
- А тебе на што? - спросила та, улыбаясь.
- Звал.
- Да топерь позно...
- Вре?!
- А вы поезжайте прямо, потом направо, тут в улице желтую колокольню
увидите, там спросите.
Поехали. Отец дивился, глядя на дома.
- Вот так город! А архирей, поди, в таких горницах живет, што...
- Нет, ты вот что скажи: што он ест?
- А он, поди, уж ест не нам чета. Поди, и жена у него инакая.
- Дурак ты, поп: сказывают, архиреи не женятся.
- Толкуй! Как не то без жены-то?
С такими разговорами подъехали мы к архиерейскому дому. Были уже
вечерни.
- Ну, ты, слезай, - говорит отец дьячку.
- Нет, ты, ты старше меня.
- Слезай, баю!
- Не слезу! Умру, а первый не слезу.
Нечего делать, слез первый отец, за ним Сергунька, потом и мы; но нам
отец велел сесть.
- Ты, поп, один поди туда... - говорит Сергунька.
- Нет, вместе.
- Ну уж, меня не затащишь.
- Сергунька! али мы не вместе по медведей ходим али мы не товарищи?..
- То иное, это иное, - боязно.
Подошел отец к воротам; ворота заперты. Недалеко от ворот стояли два
семинариста и разговаривали друг с другом. Отец подошел к ним, снял шапку и
поклонился.
- Поштенные, а откуда к архирею залезать?
Это удивило семинаристов, они захохотали.
- Да ты кто?
Отец сказал.
- Он еще не приехал: он в уезде. Впрочем, завтра ждут.
- Да как же он звал?
- Мало ли что звал! И месяц проживешь...
- Какой месяч?
Семинаристы захохотали, стали расспрашивать отца; выговор отца смешил
их, отец не понимал их и, думая, что они издеваются над ним, плюнул,
обругался и пошел к лошади.
Оставивши нас караулить лошадь и телегу, отец с дьячком пошли
разыскивать ход к архиерею, но воротились назад через час с каким-то
дьячком, который велел нам ехать за ним.
На квартире мы прожили с неделю. Дьячок и отец познакомились со
многими семинаристами и дьячками, которых он угощал водкой и которые тоже
угощали его. От них он узнал об разных порядках: узнал, что есть
консистория, архиерейский письмоводитель, когда и как нужно являться к
архиерею, к письмоводителю его и в консисторию и т. д. Узнал он также, что
за разные справки нужно давать деньги.
Приехал владыка. На другой день отец и дьячок поплелись к нему с двумя
дьяконами, а мы остались дома, потому что отцу сказали, что он должен
поместить нас а семинарию на казенный счет.
Воротились отец и дьячок печальные. Отцу приказано было в субботу
прочитать в крестовой церкви шестопсалмие, а дьячку звонить на колокольне.
Отец запечалился над тем, как он будет читать при владыке, а учить некогда,
потому что завтра суббота: дьячок ругает отца.
- Это все от тебя, потому ты дурак... Какой ты теперь поп, когда тебя
в церкви читать заставляют? теперь ты дьячок, а не поп.
Хотя отцу и говорили, что читать шестопсалмие священникам не редкость,
и даже в соборе один протопоп а большие праздники, по своему желанию,
читает шестопсалмие, но отца трудно было уверить; он думал, что он теперь
дьячок.
Пошли мы в крестовую и стали с дьячком около клироса, около которого
псаломщик читал часы; отец стоял около псаломщика и дивился тому, как это
он скоро читает так, что ничего не разберешь. Певчие поддразнивали отца и
подсмеивались над ним; отец стоял как на иголках.
- Ступай, - сказал отцу вдруг псаломщик.
- Куды? - спросил громко отец, не привыкший еще говорить шепотом;
народ поглядел на отца.
- Ступай, ступай! бери книгу, - говорил отцу дьячок.
Певчие хохотали, стоявший с ними на клиросе протодьякон шептал отцу
сердито:
- Што ж ты стоишь? иди скорее.
Отец пошел, но не в ту сторону; псаломщик остановил его против царских
дверей и, указав на место в книге, ушел.
- Господи благослови... Благослови, владыко, - начал громко отец, но,
верно позабывшись, сказал громко: - Эка оказия!
Народ хихикнул, певчие зашишикали, из левых дверей вышел эконом....
Отец пошел вон из церкви.
Он говорил, что с тех пор, как он встал на середину церкви, ничего не
помнил, что происходило вокруг него. Сергунька, сначала хохотавший, по
уходе отца сказал нам:
- Подемте, ребята. Беда! Экой ведь он, вправо... Ну, нет, штобы меня
попросить...
На другой день потребовали отца в консисторию и там объявили, что ему
запрещено исполнять всякие службы, что он теперь даже не дьячок, а
расстрига, и отдан под суд. Сколько отец ни валялся в ногах - ничего не
помогло. К владыке его не допускали.
После этого он прожил в городе еще две недели: в это время он хлопотал
за нас, звонил на колокольне с Сергунькой, и когда нас приняли, он поехал
домой с Сергунькой, которого тоже расстригли и отдали под суд, как и отца,
за метрики.
После этого мне и брату Ивану не приводилось видеть отца и Сергуньку,
потому что мы не имели возможности ездить в Знаменское село. Отец жил
только год. Вот что рассказывала мне тетка Матрена.
- Николаха сказывал, что уж он теперь не поп, а хуже дьячка. Ну,
говорил, ничего... Уж он, верно, много об этом передумал. Когда он приехал
в село, крестьяне говорили, что они стосковались о нем. "Не поп уж я
теперь, - говорил он им, - и не Никола Знаменский, а хрестьянин." Но как ни
уверял он обывателей, те не хотели верить... Покойников и родившихся
прибыло много, а так как отец не хотел справлять требы и прочие службы, то
крестьяне не отходили от его дома. Уж неизвестно, как он отделывался от
крестьян. Церковь была заперта месяца четыре, и когда приехал новый
священник с дьячком, крестьяне объявили им, что у них есть поп Микола и
дьячок Сергунька. Как ни бился священник, только ни один человек не шел к
нему ни за чем. Священник стал жаловаться начальству, начальство посадило
отца в острог, потому-де, что он бунтовщик. В остроге отец и умер, а
Сергунька через год после того утонул в реке. Мать умерла у тетки Матрены.
И теперь наши знаменские крестьяне помнят отца: "Не бывать уж такому
доброму попу, какой был Никола Знаменский".
А так как крестьяне ничего не давали священникам, священники часто
менялись, а начальство ничего не могло сделать с крестьянами, то приход
перевели в другое село; церковь недолго стояла; она сгорела от молнии...
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые опубликовано под заглавием "Никола Знаменский. Рассказ
доктора" в "Отечественных записках" (ред. А. А. Краевский), 1867, N 11;
подпись Ф. Решетников. Рукопись неизвестна. При жизни автора вошло в:
Сочинения Ф. Решетникова. Тт. I-II. т. II. Очерки, рассказы, сцены. Серия
"Добрые люди". 1869 г.
Включалось во все посмертные собрания сочинений.
В советский период, начиная с 1919 г., многократно переиздавалось в
сборниках рассказов, избранных произведений Ф. М. Решетникова, в указанном
Полн. собр. соч., т. I.
В письме к Н. А. Некрасову от 15 февраля 1866 г. сам Решетников так
изложил историю создания произведений:
"Прилагаемый при сем рассказ "Никола Знаменский" есть первая попытка
писать в прозе... Рассказ этот был назван "Мой отец" и переделывался
несколько раз. В 1864 г. летом я давал его Пыпину (сотрудник
"Современника". - Т. П.), он отозвался, что в таком виде, как он был тогда,
нельзя его печатать. С тех пор я переделал два раза и назвал "Николой
Знаменским". Я думаю, что в нем ничего нет нецензурного, как было прежде...
Прежде у меня был выставлен архиерей как хороший человек, теперь на место
его явился благочинный и понятия дикаря о важности такой особы, которая в
провинции для духовных важнее митрополита в Петербурге. Если вы найдете
неудобным некоторые слова, вроде: с палатей на палати (или исполаети
деспотат), ахти вошь (или аксиор), то хоть и жалко... с ними расстаться;
потому что все крестьяне, относясь с уважением к личности архиерея, почти
так же коверкают греческие слова. Например, не ходят ли свободные суждения
об архиереях: женат ли он или нет?" (Из литературного наследия Ф. М.
Решетникова. Изд-во АН СССР, Л., 1932, с. 346).
Слова автора "это первая попытка писать в прозе" неточны: по
свидетельству Г. Успенского, рассказ "Скрипач" написан Решетниковым раньше,
в 1861 г.
Тематическая и стилевая близость к "Подлиповцам" позволяет отнести
начало работы над рассказом "Мой отец" к февралю 1862 г.; из него
впоследствии сложилось одно из лучших произведений Решетникова - "Никола
Знаменский". Препятствием к напечатанию рассказа в течение нескольких лет
служила его антирелигиозная и антицерковная направленность.
Редактор "Русского слова" Н. А. Благовещенский в письме от 10 июня
1865 г. сообщал жене писателя С. С. Решетниковой: "Что же касается до
другой статьи его "Никола Знаменский" (рассказ доктора), то эта статья до
того нецензурна, что ее не решится печатать ни один журнал. Мы, впрочем,
надеемся пустить ее осенью, когда, как говорят, цензуры не будет" (Из
литературного наследия, с. 347).
Рассказ в этих журналах не был напечатан: В 1866 г. "Современник" и
"Русское слово" были закрыты.
"В это время, - записывает Решетников в своем Дневнике, - Некрасов
стал советовать мне писать для Краевского роман. Я сперва не согласился, но
он убедил меня... Краевский принял любезно... Я ему отдал "Николу
Знаменского" и "Тетушку Опарину". Оба рассказа он и хотел напечатать.
Первый напечатал..." (Из литературного наследия, с. 280-281).
Реакционная критика ("Сын отечества", "Заря"), клерикальная печать
("Христианское чтение") отрицали правдивость и достоверность рассказа
Решетникова, автор обвинялся в клевете на действительность, в оскорблении
церкви;
рассказ
объявлялся
"пустым", язык "плохозвучащим",
писателя-демократа причисляли к школе, которая была издевательски названа
"литературой "толды и колды". Рассказ "унижает в общественном мнении
значение духовного сословия" - признало цензурное ведомство.
Между тем точность и истинность фактов, историческая достоверность
рассказа Решетникова подтверждена многими документами, источниками,
свидетельствами.
В статье, посвященной Решетникову, критик А. М. Скабичевский отметил
типичность и рельефность образа попа Знаменского ("Отечественные записки",
1862, N 12, с. 250).
В программной статье Н. В. Шелгунова "Народный реализм в литературе",
написанной под впечатлением преждевременной смерти писателя-разночинца,
критик отмечает в творчестве Решетникова "превосходные монографии...
отдельных естественных характеров... народных типов" и среди них называет
образ Николы Знаменского: "Дик этот Никола, как медведь, на которого он
ходит, как первобытный новгородский славянин, забравшийся в чудь
заволоцкую. А в то же время в этом диком славянине чувствуешь простую,
бесхитростную доброту и прирожденную гуманность, не испорченную
цивилизацией..." (Шелгунов Н. В. Литературная критика, с. 306).
Включая рассказ в первое собрание сочинений, Решетников восстановил те
исправления цензурного порядка, которые он внес в журнальную публикацию
(очевидно, по настоянию Краевского). Были произведены и другие поправки
текста, свидетельствующие о несомненном росте писательского опыта и
мастерства автора.
Т. А. Полторацкая.
Примечания к изданию: Ф.М. Решетников. Между людьми. Повести, рассказы
и очерки. Изд. "Современник", М., 1985 г.
Комментарии Т. А. Полторацкой к рассказу:
... Березовского уезда. Холодной губернии... - Березов - псевдоним
Чердыни или Соликамска; Холодная губерния - псевдоним Пермской губернии.
... за пятерик дров... - пятерик дров... - пятиполенная сажень из
поленьев по 10-12 вершков.
... отложим попечение... - вошло в язык в значении: перестать думать,
расстаться с мечтой.
...к набольшему дьякону... большой дьякон... - в значении:
протодьякон, первый старший дьякон, одно из низших духовных званий.
... назвал его первенством... - искаженное "первосвященство", титул
архиерея.
... с полатей на полати... - искаженное "исполать" - хвала, слава.
... ахти вошь! - искаженное - "аксиос" (греч.) - достоин.