Из "Рассказов мичмана Ильина"
Серго Орджоникидзе жил в Баку на площади Свободы, недалеко от могилы жертв революции.
Вход в его квартиру был со двора, небольшого, но довольно опрятного. Просторные светлые, но скудно меблированные комнаты с длинной стеклянной верандой казались пустыми. Крепкие деревянные половицы блестели свежей ярко-желтой краской. Однако даже эта новизна пола не придавала квартире уюта. Здесь было что-то от походного бивуака, всегда толпилась масса народу, раздавались непрерывные, режущие ухо телефонные звонки.
По вечерам за чайным столом, покрытым клеенкой с цветными узорами, собиралась большая компания. Чай разливала приветливая и радушная жена Орджоникидзе - простая и добрая женщина, как мать о сыне заботившаяся о Серго.
16 мая 1920 года, когда мы сидели за чайным столом, к Орджоникидзе пришел Нариман Нариманович Нариманов - человек с бронзовым цветом лица, большой лысиной и темными, как чернослив, глазами. Он был председателем Совнаркома Азербайджанской Советской республики и только что вернулся из Москвы.
Я поглядел на часы: приближалось время, назначенное для съемки с якоря. Поднялся из-за стола и стал прощаться.
- Ну, товарищ, желаю вам успеха, - сказал Нариман Нариманович, глядя на меня своими глубокими темными глазами.
Раскрасневшийся от волнения Серго тоже произнес несколько добрых слов. Мы обнялись и крепко расцеловались.
В лице тт. Орджоникидзе и Нариманова я получил как бы последнее напутствие партии и правительства Советского Азербайджана. Расставшись с ними, сел в ожидавший меня у ворот длинный открытый автомобиль, сильно потрепанный в астраханских песках за годы гражданской войны, и поехал в военную гавань. Искусный шофер Астафьев, полный, широкоплечий, словно из одних мускулов сотканный матрос, быстро вез меня по тускло освещенным улицам Баку.
Проехав мимо Приморского бульвара, помчался по нескончаемой набережной в сторону Баилова мыса, окруженного темнеющими вдали горами. Где-то направо мелькнул в стороне резной силуэт тонкого минарета.
Добравшись до военной гавани, я поднялся на борт эскадренного миноносца "Карл Либкнехт" и приказал сниматься с якоря. Население города уже спало, и уход эскадры, по крайней мере до утра, мог остаться незамеченным.
Зашипели паровые лебедки, прозвенели звонки машинного телеграфа, загремели тяжелые чугунные звенья якорного каната, и миноносец плавно и медленно стал отделяться от каменной стенки. Мы проплыли мимо мигающих огней маяка на острове Нарген и ушли в черный, как нефтяная копоть, сумрак каспийской ночи.
Горячее южное солнце заливает безбрежную синеву Каспийского моря. Мерно подрагивает стальной корпус эсминца. Из широких его труб выбиваются и относятся ветром густые клубы дыма.
Угольная пыль, как песок, хрустит под ногами на скользкой железной палубе. На баке и на юте в небеленых парусиновых чехлах дремлют 4-дюймовые пушки. Посреди миноносца вдоль его корпуса вытянуты длинные козырьки минных аппаратов, заряженных сверкающими на солнце минами Уайтхеда, похожими на гигантские серебряные сигары.
Стройной кильватерной колонной идут за "Либкнехтом" другие миноносцы. На флангах соединенной флотилии РСФСР и Азербайджана ритмично покачиваются от мертвой зыби обладающие слабой устойчивостью однотрубные канонерские лодки "Карс" и "Ардаган".
В центре нашей эскадры, прикрытый со всех сторон военными кораблями, идет высокобортный нефтеналивной пароход. На нем - десантные кожановские отряды.
За несколько дней до похода у нас было военное совещание. Кроме меня и начальника штаба, расторопного и живого, худого, как мальчик, Владимира Андреевича Кукеля, на нем присутствовали все флагманы и командиры судов. Перед нами стояла задача: совершить поход на Энзели, захватить белогвардейский флот, уведенный туда сторонниками Деникина, и отнять военное имущество, увезенное из Петровска и Баку. Мы знали, что в Энзели стоят английские войска, но, невзирая на это, решили действовать.
Начальник десантных отрядов Иван Кузьмич Кожанов, худой, скуластый, нервный молодой человек с косым разрезом узких, как щелочки, глаз, настойчиво предлагал двинуть свои отряды по сухопутью, берегом Каспийского моря на Астару - Энзели; флотилия должна была лишь прикрывать его с флангов. Я не согласился с этим планом. Успех операции зависел от быстроты и внезапности. Продвижение отрядов по берегу Каспийского моря позволило бы белогвардейцам эвакуировать награбленное имущество в глубь Персии, а их союзникам - англичанам стянуть к Энзели дополнительные военные силы.
Я предложил иной план похода на Энзели с высадкой десанта в непосредственной близости от города. Этот план был поддержан большинством флагманов и командиров.
На рассвете 18 мая, когда персы и англичане еще спали, наша эскадра неожиданно появилась перед глинобитными, с плоскими крышами домами Энзели. В бинокль был виден стоящий на берегу дворец губернатора, окруженный бананами и зонтиками стройных пальм. Влево от Энзели раскинулся военный город Казьян с его казармами, складами и еще какими-то длинными одноэтажными зданиями. На ясном бирюзовом небе резко выделялись две тонкие мачты беспроволочного телеграфа.
Я на своем миноносце прошел вдоль берега.
Восточнее Энзели и Казьяна в поле зрения моего цейсовского бинокля попало несколько тяжелых 6-дюймовых орудий. Они стояли на открытом песчаном берегу без всякого искусственного прикрытия. Людей нигде не было видно.
Выбрав место, удобное для высадки десанта, я распорядился поднять сигнал о начале десантирования.
Дул южный ветер, и разноцветные флаги колыхались и рвались улететь на север. Мертвая зыбь мерно раскачивала корабли и переваливала их с борта на борт.
От высоко сидящего черного нефтеналивного парохода отделились первые шлюпки. Наши моряки в синих голландках с белыми воротниками и развевающимися на ветру длинными ленточками фуражек энергично гребли. Но шлюпки медленно подвигались к берегу. Отлив относил их в открытое море.
Наконец несколько матросов в кожаных сапогах с высокими голенищами, крепко сжимая в руках коричневые винтовки, бодро выскочили на песчаную отмель. В их руках, как огромная птица, трепетало широкое Красное знамя с перекрещенными молотом и серпом.
Матросы с привычной ловкостью и проворством влезли на телеграфные столбы, срезали медную пряжу проводов. Телеграфная связь Энзели с внешним миром была прервана. Затем они заняли шоссейную дорогу, идущую из Энзели на Решт и Тегеран.
Мимо грозных, но странно молчавших орудий я прошел на миноносце к Казьяну и сделал несколько выстрелов, чтобы разбудить спящих безмятежным сном англичан. Не желая разрушать легких и воспламеняющихся, как солома, домов мирного населения, мы сосредоточили артиллерийский огонь всецело по казармам.
Из Казьяна вышла цепь солдат и быстро двинулась на сближение с нашим десантом. Это были храбрые и воинственные гуркасы из индийского "независимого" государства Непал. Их головы, словно бинтами, были обмотаны белоснежными чалмами. Из двух орудий "Карла Либкнехта" мы стали производить пристрелку. После нескольких невидимых нам перелетов, ложившихся где-то далеко в лесу, начались недолеты, поднимавшие в воздух гигантские всплески воды. Наконец получилось накрытие: снаряды стали падать в самую цепь.
- Прицел - двадцать восемь, целик - два, - скомандовал я.
Сигнальщики отрепетовали ее красными флажками, и все корабли, словно обрадовавшись, открыли частую и оглушительную пальбу.
Снаряды изрыли всю землю вокруг индийских солдат. Но смуглые гуркасы в белых как снег чалмах продолжали двигаться по узкой песчаной косе, сжатой с одной стороны морем, а с другой - болотами и прудами. На открытом пространстве им негде было укрыться и негде маневрировать. Пославшие их в бой генералы смотрели на них как на пушечное мясо и гнали на верную смерть.
Только когда частые разрывы снарядов встали на пути стеной, непальские стрелки разбежались. В этот момент дежурный телеграфист принес мне из радиорубки наспех записанную карандашом депешу. Английский генерал с очаровательным запозданием спрашивал меня о цели визита красного флота. Радиограмма на английском языке была подписана командиром бригады генералом Чемпейном.
Я ответил, что красный флот не имеет никаких агрессивных намерений ни против английских войск, ни против персидского правительства. Наша цель - вернуть суда и военное имущество, украденные деникинцами. Во избежание недоразумений я предложил британскому командованию немедленно вывести войска из Энзели.
Неудачливый английский военачальник вступил со мной в радиопереписку.
- По чьему поручению вы явились сюда? - задал он мне щекотливый и довольно неделикатный вопрос.
Моим ответом было:
- Советское правительство не несет за меня никакой ответственности. Я пришел сюда по своей инициативе, на свой собственный страх и риск.
Генерал сообщил, что, не имея личного права сдать Энзели, он запросил инструкций у сэра Пэрси Кокс, верховного комиссара Месопотамии. До получения ответа из Багдада генерал Чемпейн предлагал заключить перемирие.
Небольшой ветер и мертвая зыбь на море замедляли высадку десанта. Легкие шлюпки, как ореховые скорлупки, качались на воде и с трудом догребали до отлогого, низкого берега. Нам было выгодно выиграть время, и я согласился на перемирие, дав англичанам два часа сроку на переговоры с Багдадом.
А десант продолжал высаживаться. Отлогая песчаная коса почернела от военных моряков. Непрекращавшееся усиление нашего десанта не на шутку встревожило английское командование. Мне принесли новую радиограмму. Генерал Чемпейн, ссылаясь на заключенное перемирие, требовал приостановить дальнейшую высадку.
С трудом вспоминая английские слова, в свое время приобретенные за решеткой Брикстонской тюрьмы, я кое-как составил ответ: довел до сведения генерала, что перемирие означает прекращение непосредственных военных действий, но ни в какой мере не исключает подготовки к возобновлению боевой операции.
Чемпейн, очевидно, признал бесполезной дальнейшую полемику и на мою радиограмму ничего не ответил.
Вскоре мы разглядели в бинокль моторный истребитель, с большой скоростью приближавшийся к нам со стороны Энзелийской бухты. Его корпус дрожал и сотрясался, но был высоко поднят, а корма глубоко зарылась в воду. За кормой клубилась взрываемая могучим винтом гора белоснежной пены. Над катером развевался колеблемый ветром квадратный белый флаг. Катер пристал к борту "Карла Либкнехта", и молодой высокий офицер в зеленоватом английском френче с серебряными аксельбантами и узкими, защитного цвета погонами, крепко держась за поручни, боязливо перешел с катера на палубу нашего миноносца. Это был парламентер, присланный генералом.
- Лейтенант Крачлей, - отрекомендовался он, вежливо взяв под козырек.
Я протянул ему руку. Губы юного лейтенанта дрожали. Он заметно волновался, очутившись на корабле страшных большевиков. Я пригласил его в мою каюту. Он спустился по зыбкому трапу, снял широкую и круглую, как блин, фуражку. Его белокурые волосы были гладко причесаны на боковой пробор. Молодое безусое лицо, подернутое нездоровой бледностью, походило на пергамент.
Я пригласил его сесть. За отсутствием стульев он опустился на койку, покрытую толстым серым одеялом.
- Генерал прислал меня спросить, чего вы хотите? - на ломаном русском языке обратился ко мне лейтенант, одергивая на себе аккуратный, с иголочки, френч.
- Только одного: ухода английских войск, чтобы мы беспрепятственно могли эвакуировать в Баку наше военное имущество, захваченное и увезенное белогвардейцами, - ответил я.
Англичанин расстегнул у себя на груди две массивные золотые пуговицы с накладными орлами и вынул из бокового кармана элегантного френча тонкую записную книжку. Крошечным карандашиком, выдернутым из черного ушка, он записал мой ответ и осведомился:
- Разрешите передать телеграмму моему генералу?
- Пожалуйста.
Мы оба вышли на верхнюю палубу.
Моторный истребитель, на котором прибыл английский лейтенант, уже скрылся из виду. Я вызвал радиотелеграфиста и передал ему депешу, написанную лейтенантом.
Наш миноносец монотонно качался.
- Плохо себя чувствую. Меня укачало, - конфузясь, признался побелевший, как крахмальная рубашка, лейтенант Крачлей.
Я предложил ему сойти вниз и лечь на койку. Он с радостью последовал моему совету.
- Удивляюсь, что вы страдаете морской болезнью, - иронически заметил я, когда мы спустились в каюту. - Ведь англичане - морская нация; обычно они чувствуют себя на море как дома.
Лейтенант сконфузился и ничего не ответил. Отлежавшись на жесткой большевистской койке, он понемногу пришел в себя.
- Скажите, пожалуйста, - спросил я его, - наш сегодняшний визит был для вас неожиданным?
- Совершенно неожиданным, - чистосердечно признался юноша. - В первые дни после взятия вами Баку мы действительно ожидали появления красного флота и даже готовились к встрече с ним. Но после трех недель мирной тишины успокоились и решили, что вы уже не придете.
После короткого раздумья Крачлей добавил:
- Генерал Чемпейн - бригадный командир и постоянно живет в Казвине, в Энзели он приехал, чтобы произвести смотр войскам, и вдруг попал в такую историю.
- Да, история неприятная, - вслух посочувствовал я, а про себя подумал: "Присутствие в Энзели генерала должно ускорить капитуляцию англичан. Сидя в тылу и не рискуя своею жизнью, он, наверное, отдавал бы воинственные приказы, а сейчас сам, оказавшись в мышеловке, будет, пожалуй, уступчивее".
Лейтенант Крачлей рассказал мне, как он под началом генерала Дестервилль два раза высаживался в Баку и воевал против красных.
- Кстати, у меня к вам большая просьба, - неожиданно обратился он. - Я женился в Баку и, конечно, на русской. Она очаровательная женщина. Мы устроили в Энзели уютную квартиру, купили дорогую мебель, рояль и ванну. Это стоило мне бешеных денег, особенно рояль, - в Персии ведь не изготовляют приличные музыкальные инструменты. Не можете ли вы помочь мне вывезти рояль и ванну в случае нашей эвакуации из Энзели?
Мне стоило большого труда, чтобы не рассмеяться. Но я дал лейтенанту слово, что его рояль и ванна будут завтра же на грузовике эвакуированы в Решт. Крачлей не знал, как благодарить за эту любезность. Он заметно приободрился. Даже морская болезнь стала как-то меньше терзать его.
Путаясь, запинаясь и с трудом подыскивая нужные слова, лейтенант с большим увлечением принялся рассказывать мне о своем происхождении из очень древней и родовитой шотландской фамилии.
- Крач - это значит крест, а лей - старинное шотландское слово, обозначающее перекресток двух дорог.
- Следовательно, Крачлей - это крест на перекрестке, - неуклюже перевел я.
- Да, да! - обрадованно закивал головой англичанин.
Я зевнул и поглядел на часы. Срок перемирия подходил к концу. Поднялся по закоптелому железному трапу на верхнюю палубу. После затхлой каюты влажный соленый морской воздух приятно освежил меня.
Передал десантному отряду приказ перейти в наступление, а артиллеристам велел зарядить орудия. Черные силуэты моряков зашевелились на берегу, как тени на китайском экране. Серые стальные пушки издали оглушительный залп, мягко осели назад и затем снова заняли прежнее положение. Первый наш снаряд, с пронзительным свистом рассекая воздух, пролетел над Казьяном и шлепнулся, не разорвавшись, где-то в малярийном болоте.
Английская артиллерия молчала. Поощряемые ее бездействием, мы выпустили еще несколько трехдюймовых снарядов по Казьяну. Цепь десантников быстро двинулась вперед по песчаному берегу. Гуркасов в белых чалмах нигде не было видно.
На верхнюю палубу опрометью выбежал из каюты потомок древнего шотландского рода. В руке он держал свою широкую, как блин, фуражку.
- Помилуйте, это невозможно, - задыхаясь от волнения, негодовал побагровевший Крачлей. - Я нахожусь на вашем корабле в качестве гостя, а вы в это время стреляете по англичанам. Немедленно спустите меня и тогда делайте все, что угодно. А пока я нахожусь здесь, прекратите стрельбу.
Я объяснил взволнованному лейтенанту, что до прихода его катера, к сожалению, лишен возможности доставить его на берег. А стрельбу прекратить не могу, потому что истек срок перемирия.
Дежурный радиотелеграфист передал мне новую депешу с берега. Генерал Чемпейн жаловался, что наши десантники разрушили телеграфную линию и таким образом затруднили его сношения с внешним миром. Поэтому у него до сих пор нет ответа от сэра Пэрси Кокс из Багдада. В заключение Чемпейн предложил продлить перемирие еще на один час.
Так как не весь наш десант успел высадиться на берег, я принял это предложение. Лейтенант Крачлей облегченно вздохнул, поправил на груди серебряные аксельбанты, приосанился.
Генерал Чемпейн не использовал всего предоставленного ему времени. Еще до истечения срока перемирия он прислал новую радиограмму, в которой сообщалось, что, хотя ответ от верховного комиссара Месопотамии не получен, английский гарнизон согласен передать Энзели красному флоту под условием, что войска его величества покинут город с оружием в руках. Для урегулирования всех технических вопросов генерал просил командировать на берег нашего представителя.
В нашу задачу не входила война с англичанами. Поскольку они соглашались уйти из Энзели и передать нам белогвардейский флот и все военное имущество, вывезенное сюда деникинцами, цель операции мы считали достигнутой.
Я вызвал к себе на миноносец товарища Кожанова. Он явился во френче и коричневой кудрявой папахе набекрень. Худое скуластое лицо широко улыбалось, узкие, косо расставленные глаза блестели от упоения победой. Я попросил его поехать на берег и сговориться с английским генералом о всех деталях сдачи Энзели.
Моторный катер, фыркая и отравляя воздух тяжелой удушливой гарью бензина, отошел от трапа миноносца. Иван Кузьмич Кожанов, по-военному вытянувшись, стоял у низкого его борта, едва возвышавшегося над водой.
Ему удалось удачно выполнить свою военно-дипломатическую миссию. Во время переговоров выяснилось, что на белогвардейских кораблях со всех орудий сняты замки и увезены англичанами в Решт. И. К. Кожанов потребовал их возвращения. Генерал Чемпейн обещал. И действительно, через несколько дней, когда весь Энзели уже был разукрашен красными флагами, в город прибыл английский грузовик, сверкая на солнце полированной сталью тяжелых орудийных замков. Я ничего не могу сказать против английского генерала Чемпейна, он добросовестно выполнил свои обязательства.
Сам генерал уехал из Энзели в просторном шестиместном автомобиле. Офицеры эвакуировались в маленьких, сильно потрепанных фордах. Смуглые гуркасы и сикхи в белых чалмах ушли пешком, понуро погоняя серых ослов, запряженных в тележки со скудным скарбом.
Сухопутные и морские офицеры-деникинцы бежали на лодках. Через болота, рисовые поля и леса, оплетенные густыми лианами, они едва добрались до Решта.
Рано утром в лучах еще нежаркого солнца мы вошли во внутреннюю гавань Энзели. Пристань и набережные были густо усеяны пестрой толпой. Персы в высоких круглых шапках из черного каракуля, женщины в душных черных чадрах, как хоботы свисающих до земли, загорелые и босоногие дети теснились среди развесистых пальм и широких светло-зеленых листьев бананов. Я спустился с мостика. Крачлей стоял рядом со мной на баке. Подход к пристани был труден: долго и медленно разворачиваясь, мы становились на швартовы.
- Посмотрите, как велика человеческая подлость, - с негодованием обратился ко мне покрасневший Крачлей. - Я вижу в толпе, собравшейся на пристани, много знакомых персов. Еще вчера они гнули передо мной спину и униженно заискивали, а сейчас отворачиваются в сторону или нагло глядят на меня, делая вид, что совсем незнакомы. Это возмутительно!..
Миноносец ошвартовался у пристани почти напротив нарядного дворца губернатора, над которым развевался огромный персидский флаг с выцветшим львом, мечом и солнцем. В гавани стоял весь деникинский флот, за высокими бортами черных нефтеналивных пароходов серели длинные жерла морских орудий. Беспомощно простирая длинные крылья, лежали на берегу белые, как альбатросы, гидропланы.
В Энзели нам достались богатые трофеи: помимо военно-морского и воздушного флота нашу добычу составляли бесчисленные орудия, пулеметы, снаряды и винтовки с целыми амбарами боевых патронов. Кроме того, англичане оставили нам в Казьяне мясные консервы, галеты и ром.
Я отправился осматривать город. Недалеко от набережной начинался пестрый и шумный базар. С обеих сторон узкой улицы тянулись нескончаемые ряды овощей, сушеных фруктов, риса, кур, мяса. Далее улица втягивалась в прохладную темноту крытого навеса из прогнивших досок. Здесь продавались чайники, ярко разрисованные цветами, пестрые ситцы, полосатые шелковые халаты, тюбетейки, расшитые золотом и серебром. Среди разноцветной толпы семенили тонкими упругими ногами серые ослики с огромными вязанками срубленных деревьев, тяжело волочившихся по земле.
За базаром начиналась жилая часть города. Серые глинобитные домики скрывались за однообразными высокими стенами. Кое-где встречались темные и тесные лавки. Величественное здание бани с широкими каменными ступенями и круглым куполом было похоже на античный храм. На улице перед баней веселый, улыбающийся парикмахер скоблил острой бритвой жесткую ненамыленную щетину на изжелта-красном лице молодого перса.
Я пообедал в скромном ресторане на берегу и вернулся к себе на корабль.
На другой день я нанес визит губернатору. Он принял меня в своем дворце под флагом вооруженного мечом льва и лучистого солнца. Одинокая пальма в саду, точно часовой вросшая в землю перед самым подъездом, тихо шевелила листьями, узкими и острыми, как кинжалы.
В просторной комнате, во всю длину покрытой зеленым ковром с замысловатыми узорными арабесками, было неуютно, как в сарае. В отдаленном конце стояло несколько стульев. На одном из них едва помещался откормленный смуглый брюнет с одутловатыми лоснящимися щеками. Я представился и объяснил ему цель прихода в Энзели красного флота.
Переводчик губернатора в белых брюках, похожих на грязные подштанники, сосредоточенно перевел мои слова. Губернатор помолчал, рассеянно перебирая мясистыми короткими пальцами четки, и сумрачно кивнул головой.
Старый слуга, неслышно и легко ступая по ковру, принес на серебряном подносе дымящийся густой кофе в миниатюрных фарфоровых чашечках.
- Сегодня прекрасная погода, - перевел разговор на другую тему губернатор.
Я выпил кофе, встал и откланялся. Пожимая тугую и полную руку губернатора, заверил его, что мы не намерены вмешиваться во внутренние дела Персидского государства. В крупных печальных глазах моего собеседника блеснуло выражение лукавства. Переводчик проводил меня до подъезда.
Ответного визита губернатора я не дождался. В ту же ночь он бежал в Тегеран, и уже с утра весь город нарядно разукрасился новенькими ярко-красными флагами.
Энзели ожидал Кучук-хана, скрывавшегося в лесах. Он был тогда грозой англичан. Полуразбойник, полуреволюционер, сторонник национального освобождения Персии, он наводил ужас на английских купцов и офицеров, смело нападая на автомобили из-за скал горного перевала между Казвином и Тегераном. Немало фордов было сброшено им под откос в глубокую пропасть. Как легендарный Робин Гуд, Кучук-хан отнимал имущество у богатых и раздавал его бедным. Подобно герою английской легенды, он был сказочно неуловим. Крестьяне кормили, поили и прятали его.
Пестрая толпа затопила весь берег и тесный квадрат пристани, державшейся на сваях. Город был возбужден томительным ожиданием торжественной встречи необыкновенного гостя. Кучук-хан уже несколько лет не был в Энзели.
И вот он пожаловал. Сперва показался отряд загорелых, черноволосых курдов, вооруженных винтовками, револьверами и кинжалами. Это был отряд личных телохранителей Кучук-хана. Затем появился и сам Кучук-хан, сопровождаемый своими соратниками и шумно приветствуемый персидской толпой. Высокий, стройный, красивый, с правильными чертами лица, он шел с непокрытой головой и раскланивался с народом. Длинные темные вьющиеся кудри пышными локонами падали на его плечи, а грудь была туго обтянута косым крестом пулеметных лент. Широкие брюки заправлены в бледно-зеленые обмотки, завязанные белыми тесемками. На ногах - вышитые серебром жесткие кожаные туфли с острыми, загнутыми кверху носками...
Через несколько дней я получил телеграмму из Тегерана. Председатель совета министров Персии Воссуг-уд-Доулэ, англофил и ставленник англичан, просил меня передать Советскому правительству официальный протест персидского правительства против высадки в Энзели советского десанта. Так начались дипломатические переговоры между Советским правительством и Персией.
Войска генерала Чемпейна в начале июня эвакуировали Решт. Кучук-хан занял его своими отрядами, перенес туда ставку, провозгласил республику, образовал Совет Народных Комиссаров и Реввоенсовет, стал готовиться к походу на Тегеран.
Впоследствии он изменил революции, но продолжал сопротивляться войскам персидского шаха. Однажды зимней ночью в лютую стужу во время сильной пурги Кучук-хан замерз на высоком перевале. Преследовавшие его правительственные войска наткнулись на окоченевший труп. Они отрубили его красивую голову и как трофей доставили шаху.
Я вскоре покинул бурное Каспийское море и уехал на север, в Балтийский флот.
Первое издание: Рассказы мичмана Ильина / Ф. Раскольников. - Москва: Сов. лит-ра, 1934. - 171 с.
Оригинал здесь: http://militera.lib.ru/memo/russian/raskolnikov_ff/index.html