"Аполлонъ", No 2, 1909

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Сидя на пуффѣ, обтянутомъ, какъ тѣло кожей, полосатымъ шелкомъ цвѣта семги съ серебромъ, поэтъ Роперсъ цвѣтисто разсуждалъ о женщинахъ, положа нога на ногу, которыя - онъ зналъ были красивы, a графиня Клотильда слушала его, улыбаясь.

   Полумракъ сумерокъ вызывалъ безвольность, можетъ быть, даже немного желанья. Лѣнивые, удлиненные нѣсколько къ низу, глаза, горькое выражен³е рта, рыж³е усы, уже посыпанные сѣрой амброй воспоминан³й, пальцы, слишкомъ обремененные перстнями, сюртукъ, слишкомъ въ тал³ю, вкрадчивое мальчишество, иногда пугающее своею неожиданностью,- все придавало Роперсу видъ стариннаго придворнаго, какого нибудь распущеннаго философа, благороднаго искателя приключен³й, и кромѣ того - любителя окружающей роскоши, живущаго во времена Регентства.

   - Я не люблю,- говорилъ онъ голосомъ, привыкшимъ скандировать стихи,- я не люблю, когда меня обвиняютъ въ ненависти къ женщинамъ, потому что женщины потеряли бы для меня всю цѣну, если бы я ихъ ненавидѣлъ; a такъ какъ, въ сущности, я ихъ люблю, я не простилъ бы себѣ, если бы внушалъ имъ страхъ, какъ не простилъ бы имъ, если бы онѣ мнѣ его внушили. Когда вечеромъ, совершенно интимно, наединѣ съ Вами, которая въ счетъ не идетъ, оставаясь для меня только другомъ, я могу мечтать, я мечтаю о темной нормандской лодкѣ, которая отвозила меня на войну... Я принадлежу къ нѣсколько болѣе отдаленной эпохѣ, чѣмъ повѣсы. Я былъ здоровѣе ихъ, и лепестки розъ, пролитыя въ ихъ крови на гильотинѣ, имѣютъ для меня менѣе прелести, чѣмъ вы думаете... Море!- (Роперсъ гибко вскочилъ и зашагалъ по будуару развалистой походкой матроса, раскачивая туловищемъ, такъ что скрипѣлъ на немъ черный сатиновый кушакъ, обернутый три раза, какъ носили въ тотъ годъ, вмѣсто жилетовъ, что придавало поэту циничную небрежность свѣтскаго нагрузчика.) - Море!.. Ахъ, графиня Клотильда, принцесса поэз³и, жрица извращенности, Вы ничего не знаете ни обо мнѣ, ни о морѣ. Что значитъ мой разсказъ о причудахъ писателя, когда его выслушиваетъ писательница? Мы - суетны! сочиненьица, маленькая музыка! Знаете ли вы, что y меня была нормандская барка? Барка, на высокой кормѣ которой была вырѣзана медвѣжья морда съ пастью, еще точащей слюну послѣ прожеванной рыбы, барка еще болѣе пьяная уб³йствомъ и терпкимъ виномъ побѣдъ, чѣмъ безсмертный корабль Ренбо? Я пришелъ въ м³ръ поэз³и, насытившись крѣпкою пищей; симфон³я сражен³й, оркестрованная не для салоновъ, библейская легенда безъ вуалированной наготы, истор³я любовныхъ похищен³й безъ любви! Я испытывалъ голодъ и жажду, благоговѣйно неся трупъ Сирены, которая не хочетъ больше пѣть, такъ какъ люди боятся грозъ и сдѣлались картонными плясунами и ихъ одежда - переплеты книгъ, безсильные и бездушные.- Графиня, y васъ капиллеры неизвѣстнаго сорта; откуда вы ихъ достали? (Роперсъ прервалъ свою рѣчь, наклонясь къ голубому севрскому горшечку, гдѣ дрожали тонк³е волосики зеленаго растен³я).

   - Я не помню - въ "Луврѣ" или въ "Bon Marche", вѣроятно. Это - привившееся растен³е. Но продолжайте, мой другъ: вы такъ хорошо отплыли.

   - Не смѣйтесь, Клотильда. Насъ заставляетъ сходить съ корабля именно то, что ли - слишкомъ хорошо прививш³яся растен³я. О да, трупъ Сирены оставляетъ несш³я его руки непр³ятно липкими, но это - не прикосновен³е самой истины. Я видѣлъ ее мертвою, столь сладостно прекрасною, что можно было бы желать жить съ единственной цѣлью отомстить за нее. И ея закрытые глаза, нѣкогда блиставш³е зеленымъ блескомъ отъ черныхъ рѣсницъ, теперь будто склеенные каплями чернилъ, ея закрытые глаза смотрѣли на меня черезъ блѣдныя вѣки и, казалось, кричали:- я мертва, оттого что зорко видѣла!- Зачѣмъ ее пережилъ я, знавш³й ее, съ дѣтства влюбленный въ прощальную легенду? Графиня, буря бушевала на морѣ, въ моемъ сердцѣ страстнаго моряка, молн³и, какъ обнаженные нервы неба съ содранной кожей, бросали блѣдный блескъ на это мраморное чрево... покрытое красными жилками, такъ какъ въ эту ночь ее изнасиловали и она истекала кровью (Роперсъ вздохнулъ). Въ это время путешеств³й, образовывающихъ юношество, я самъ, веселый матросъ, развѣ и я не насиловалъ ее?- но мнѣ отдали ее мертвой, и я бѣжалъ, унося ее, прямо впередъ, не зная куда, оплакивая красоту, любовь ея и свою скорбь. Я больше не плачу. Я понялъ въ тотъ бурный вечеръ, что океанъ составленъ изъ слезъ любви. И я усталъ отъ этого бѣга, усталъ, какъ на зарѣ послѣ бала. Вы понимаете меня? Если бы я смѣлъ говорить обыкновеннымъ языкомъ, я бы сказалъ, что морская болѣзнь въ ту роковую ночь заставила меня выплюнуть женщину. Но отъ Сирены я не отрекся; я набожно похоронилъ ее съ моей нормандской лодкѣ, привязавъ ядро къ ногамъ: такъ вѣрный юнга топитъ судно въ виду врага, оставшись одинъ на палубѣ. Честь поэта меня принуждала къ тому! Я заходилъ слишкомъ далеко, слишкомъ высоко, чтобы потомъ быть въ состоян³и жениться на другихъ, на тѣхъ, что съ совершенно естественной грац³ей идутъ по подлому cyxoму пути. Я происхожу отъ первой въ м³рѣ пѣвицы и сцена ея смерти баюкала меня бѣшенными волнами.

   Клотильда разразилась смѣхомъ, сдѣлавшимъ ея задумчивое лицо совсѣмъ молодымъ.

   - Мой бѣдный Роперсъ, зачѣмъ мучить себя этимъ акробатнымъ презрѣн³емъ къ простому языку? Будучи настолько одареннымъ для борьбы съ фразой и грубымъ жестомъ, зачѣмъ такъ бояться простыхъ вещей? Я бы хотѣла женить васъ на дочери нотар³уса, которая очаровательна, Роперсъ поглядывалъ на свои перстни, обвелъ глазами будуаръ. Восточныя ткани, жемчужно-желтыя, еще смутно блестѣли тамъ и сямъ; китайск³е божки слѣдили за нимъ своими гадкими, мудро сдержанными взглядами; Д³ана - охотница натягивала свой лукъ, и букетъ мимозъ высилъ за нимъ свои золотые колокольчики - маленьк³я неподвижно-веселыя гремушки въ намѣшливаго хорошаго вкуса.

   Роперсъ снова сѣлъ послѣ бурной рѣчи. Былъ ли онъ печаленъ или только обманутъ въ ожидан³яхъ? Нельзя было угадать, такъ какъ настоящ³я рыдан³я звучали въ его голосѣ, когда онъ говорилъ о своей прошлой жизни, о тайнахъ своей юности. Навѣрно онъ зашелъ дальше, чѣмъ думалъ, въ символическ³й океанъ, о которомъ говорилъ, и считалъ для себя славой то, что не было даже его преступлен³емъ.

   У нѣкоторыхъ писателей все - не болѣе, какъ литература, но что въ Роперсѣ пребывало самымъ вѣрнымъ,- это его подлинная страсть къ этой женщинѣ, принцессѣ литературы, жизнь которой, столь же легендарная, какъ и его, ему внушала почти страхъ, настолько пустой онъ ее чувствовалъ, какъ и свою, настолько управляемой лишь вѣтромъ безумствъ, свирѣпо дующимъ въ горячемъ мозгу создателей химеръ.

   Графиня Клотильда откинулась, чтобы, коснувшись кнопки, заставить расцвѣсть цвѣтокъ свѣта. Роперсъ ее увидѣлъ такою же, какъ всегда: странной женщиной, скрывающей свою игру, рѣдко смѣющейся. Брюнетка съ тонкими губами, теплыми, умными глазами, она была одѣта въ платье съ монашескими складками и окутана въ черный вуаль, которому придавала отблескъ неба длинная вышивка изъ голубоватыхъ блестокъ.

   - Роперсъ, хотите мою "дочь нотар³уса"?

   - Нѣтъ, я предпочту чай.

   - Вы отлично знаете, что въ непр³емные дни y меня не пьютъ никакого чая.

   - Значитъ, вы меня терпите.

   - Я надзираю за вами, да.

   Это было жестоко. Поэтъ всталъ и, весь трепеща, подошелъ къ ней.

   - Зачѣмъ вы оскорбляете меня, графиня! Мы оба изъ одной семьи. Мы абсолютное предпочитаемъ глупости, и если соглашаемся писать, чтобы меньше говорить, это потому, что мы слишкомъ много думаемъ о мертвой Сиренѣ въ нашихъ безнадежныхъ сердцахъ, Вы полюбили бы меня просто, если бы посмѣли, и я увѣренъ, что, несмотря на мои пороки, приключен³я, ужасную репутац³ю, вы бы имѣли къ такому любовнику, какимъ я могу быть, уважен³е тѣмъ большее, то оно состояло бы изъ вашей благодарности къ любви, наконецъ стертой. Вамъ тоже неизвѣстна естественная любовь. Любовь привившаяся - не лучшая. Ее достаютъ въ "Луврѣ" или въ "Bon marche", какъ ваши капиллэры.

   Графиня пожала плечами; выражало ли это недовольство или негодован³е? Особенно снисходительная до сихъ поръ къ отклонен³ямъ разговора, она остерегалась замѣтить въ этомъ эксцентричномъ Роперсѣ человѣка, какъ всѣ. Какъ упрямый ребенокъ, она обхватила руками колѣни, сдвинутыя будто въ защиту отъ всякаго мужского поползновен³я.

   - Я не могу любить тѣхъ, которые знали Сирену раньше меня.

   - Вы сами - Сирена больше другой, такъ какъ вы никого, вы никого не любите, даже - говорятъ - вашего мужа...

   Графиня Клотильда быстро встала. Она хотѣла отдать приказан³е, крикнуть что-нибудь въ телефонъ, чтобы избѣжать тяжелаго взгляда Роперса. Поэтъ понялъ, что на сегодня дѣло проиграно. Нужно было хоть выйти изъ него красиво, спасти го, что она исключительно любила въ немъ: всегда живущую поэму авантюриста и салоннаго фантазера, и онъ прошепталъ совсѣмъ нѣжно, голосомъ такъ непохожимъ на только что бывш³й тонъ моряка, носимаго бурнымъ вѣтромъ.

   - Клотильда, злая принцесса, послушайте меня еще немного. Это - сказка. Вы требуете, чтобы я женился, я вамъ надоѣдаю, и вы ищете для меня простую женщину съ примитивными желан³ями? Я исполню ваше требован³е, но съ однимъ услов³емъ. A именно, чтобы выбранная вами для меня дѣвушка могла, съ совершенно закрытыми глазами, назвать мнѣ цвѣтъ трехъ розъ, которыя я сорву для нея въ моемъ саду, въ нашемъ символическомъ саду: бѣлой, красной и желтой; эти цвѣта она должна угадать единственно по различ³ю запаха. Если она не ошибется, я подумаю. До свидан³я, графиня. Развѣ я не достаточно простъ?

   И поднявъ къ своимъ губамъ руки Клотильды, онъ ихъ медленно повернулъ, чтобы поцѣловать въ ладонь.

   Она улыбнулась ему снова снисходительно и покорно. И снова между ними пробѣжалъ трепетъ невозможнаго.