"Аполлонъ", No 2, 1909

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   Вечеръ поднимается, потому что вся темнота идетъ отъ земли. Само по себѣ, лѣтнее небо можетъ ли потерять свой блескъ? Изъ долины раскрывается крыло, сначала прозрачное, трепещущее въ воздухѣ лилово-розовыми отблесками, как³е можно видѣть на брюшкѣ нѣкоторыхъ породъ голубей во время полета. Крыло увеличивается, проходитъ между солнцемъ и оврагами внизу, отъ него скользятъ тѣни, вытягиваются въ длинныя перья, столь легк³я, что они совсѣмъ не кажутся черными, потомъ долина мало-по-малу надѣваетъ трауръ по чудному дню, въ который она была влюблена съ дѣтства, съ его утра.

   Дорога, трижды свободнымъ поясомъ обогнувъ гору, вдругъ течетъ одной полосой бѣлой ленты и падаетъ въ пропасть луговъ, откуда робко виднѣются верхушки небольшой колокольни съ низкой крышей, маленьк³е домики, уже надѣвш³е соломенные колпаки и въ страхѣ расширяющ³е зрачки слуховыхъ оконъ. Это часъ, когда пастухи спускаются съ горъ, пчелы летятъ домой, священный часъ, когда человѣкъ, молчавш³й весь день, будто подавленный восторгомъ начинаетъ пѣсню, понятную всѣмъ, словами которой служатъ вздохи, прерываемые страстными призывами.

   Съ двухъ сторонъ дороги идутъ два пастуха, гоня стадо тощихъ овецъ; мальчикъ, болѣе худой, чѣмъ его овцы, и дѣвочка, болѣе тонкая, чѣмъ ея ягнята. Они бросаютъ украдкою другъ на друга враждебные взгляды. Двѣ собаки ворчатъ. Всѣ четверо они - враги. Съ самаго утра - въ ссорѣ. Начали собаки, a люди еще не помирились. У босой дѣвочки красная юбка, обшитая шнуркомъ, ея рубашка вздувается на груди, но посерединѣ не сходится, будто растянута въ обѣ стороны чѣмъ-то твердымъ, какъ двѣ половинки яблока. У нея маленькое недовольное лицо, прищуренные глаза, пряди плоскихъ волосъ обрамляютъ виски. Она идетъ раскачиваясь, такъ какъ ей хотѣлось бы имѣть бедра женщины, a на платьѣ къ стальной цѣпочкѣ прикрѣплены новыя ножницы, это вовсе не значитъ, что она умѣетъ шить, но такъ носятъ всѣ хорош³я хозяйки въ деревнѣ; ножницы стоятъ 13 су, и ясно видно, что есть, изъ чего тратиться. У мальчика темные холщевые штаны закручены въ видѣ толстыхъ валиковъ выше колѣнъ; его ноги отъ этого кажутся болѣе сухими, какъ палки, и темныя космы грубо спускаются на дик³е глаза. Двѣ собаки: Забри и Мазу, при поворотѣ послѣдняго спуска враждебно ворчатъ; овцы кучей тычутся, пряча морды въ хвосты подругъ, чтобы спасти горбатые носы отъ мухъ, которыя хотятъ класть гуда яйца. (У мухъ странныя затѣи!)

   Забри старъ; Мазу побойчѣе, бросается. Они вцѣпляются другъ другу въ горло. Пастухи вопятъ за разъ. - Сюда, Забри! - Тихо, Мазу! - Падаль! - Дурья башка, чтобъ тебя разорвало! Чтобъ парши тебя заѣли! Господи Боже мой! Каковъ попъ, таковъ и приходъ! Чортова кукла!

   Вотъ они, лицомъ къ лицу, поднявъ кулаки. Мальчикъ ждетъ, стоя; дѣвочка подходитъ. Они пожираютъ другъ друга глазами, готовы пустить въ ходъ зубы н ногти. Собаки рычатъ: Забри, ползая по землѣ, Мазу, настороживъ уши. Овцы жалобно сбились въ кучу по сторонамъ дороги, ища объяснен³я всему происходящему, и печально блеютъ. Вдругъ дѣвочка схватываетъ ножницы, встряхивая стальною цѣпью, которая сверкаетъ вдоль заштопанной, юбки, какъ оруж³е или нить драгоцѣнныхъ камней. Наконецъ, она догадалась почему хозяйки носятъ ножницы: чтобы выкалывать глаза ухаживателямъ!.. она открываетъ ихъ... по остр³ю на глазъ... Веселая работа!.. ~ Марго, собачья дочь! это не шутки! - кричитъ пастухъ, смутно безпокоясь. - Сикаръ, собач³й сынъ, подойди-ка, я посмотрю!

   Тогда Сикаръ, собач³й сынъ, y котораго нѣтъ ножницъ, a ножъ остался въ карманѣ - въ концѣ концовъ, не стоитъ рѣзать капризныхъ козъ, разъ онѣ такъ тощи,- быстро нагибается и беретъ добрую пригоршню песка. Разъ дѣло пошло на то, чтобъ ослѣпить другъ друга, нужно это сдѣлать честь честью. Онъ подымается, надоумленный землею, всегда милосердной, и бацъ - бросаетъ всю пригоршню въ лифъ, какъ разъ туда, гдѣ онъ не сходится, разстегнутый неизвѣстно какою половиною яблока, такъ что видно тѣло. Дѣвочка роняетъ ножницы. Будто похлебка, будто вся ночь просыпалась ей на грудь, чтобы запылить тѣло!

   Такъ колко, такъ ужасно щекотитъ песокъ, a пахнетъ за разъ и ванилью, и перцемъ. Она выпрямилась, ругаясь, какъ мужикъ за плугомъ, чтобы разстегнуть рубашку и вытрясти эту ненавистную шутку. Онъ смѣется, держась за бока: - Немного нужно, чтобы дѣвки поскидали юбки.

   И онъ звонко хлопаетъ въ ладони, межъ тѣмъ, какъ внимательная ночь заплетаетъ вокругъ дѣтей гирлянды ф³алокъ,

   - Это тоже не шутка!- кричитъ она, плача съ досады.

   - Это получше, чѣмъ выколоть глазъ - оправдывается мальчикъ коварно. Они стоятъ, запыхавшись, другъ противъ друга, a собаки садятся на задн³я лапы.

   - Постой, я тебѣ помогу,- говоритъ мальчикъ, невольно тронутый ея слезами. Немного стемнѣло; будто въ самомъ дѣлѣ они оба слегка ослѣпли. Сикаръ похожъ на свою собаку, когда она пробуетъ схватить брыкливую овцу.

   - Нужно развязать юбку, лучше вытрясется!

   - Спасибо за совѣтъ, отвяжись самъ-то!

   Она знаетъ, какъ нужно вести себя дѣвушкамъ, но, Боже мой, какъ щекотно. Вотъ онъ фыркнулъ и смѣется, захлебывается отъ хохота, къ соблазну собакъ.

   - Ты съ ума такъ сойдешь - говоритъ Сикаръ, опять разсерженный, Онъ беретъ ее за руку и прямо ведетъ на склонъ горы. Овцы бредутъ за ними. Ночь, бродячая ищейка, съ пальцемъ y рта, крадется вослѣдъ, обрывая свои ф³алки. Какъ шумъ ливня, дробно сыпятся спѣшные шаги овецъ. Собаки - задумчивы,

   - Кончено смѣяться надо мной? - спрашиваетъ Сикаръ.

   - Да, кончено ссориться, - вздыхаетъ Марго.

   Они опять останавливаются, на этотъ разъ - сердце къ сердцу.

   - Когда-нибудь полюбишь? - смиренно молитъ Сикаръ.

   - Къ будущей Пасхѣ, - отвѣчаетъ дѣвочка, ласкаясь къ его груди.

   И вотъ они цѣлуются.

   Раскрывается побѣдная ночь, подымается въ горы, и ничто больше не блеститъ, только бѣлый носъ внезапно выплывшей луны... да развѣ еще, подъ наскоро застегнутой рубашкой Марго, бѣлѣютъ два яблонныхъ цвѣта, отысканные свѣжими устами ночи, этой любовной ищейки.

   Они идутъ, взявшись за руки и размахивая ими, такъ какъ хотятъ пѣть отъ полноты сердца, и стихаетъ остатокъ ярости, чисто изъ прилич³я, y собакъ, ошеломленныхъ этимъ новымъ соглас³емъ.

   Вдругъ Марго поднимаетъ голову.

   - Слышишь? - говоритъ она.

   Звукъ доносится къ нимъ, далек³й и близк³й, какъ жужжан³е мухи.

   - Это рогачъ, - утверждаетъ мальчикъ. - Ты знаешь? Тотъ, что тычется въ людей, какъ сумасшедш³й.

   Дѣйствительно это шумъ насѣкомаго, очень большого насѣкомаго. Пастухи, когда природа спитъ, привыкли вѣрить ей, какъ дѣти своей матери.

   - Но это - гроза! - вскрикиваетъ дѣвочка въ испугѣ.

   - Да, это - громъ! - бормочетъ мальчикъ.

   Ошеломленные, ихъ маленьк³е худые силуэты соединяются посреди дороги, не догадываясь послѣдовать примѣру тощихъ овецъ, которыя инстинктивно раздѣляются на два стада, каждое подъ охраной своей собаки...

   Гроза разразилась...

   - Ну, что такое? - спрашиваетъ одинъ изъ шофферовъ, управляющихъ полетомъ могучей машины, держа въ рукахъ желѣзный кругъ въ родѣ тѣхъ вѣнцовъ, которыми надѣляютъ головы мучениковъ.

   - Овцы - небрежно отвѣчаетъ другой, не видя ничего ненормальнаго въ дорожномъ толчкѣ.

   И выпуклые, феноменальные глаза машины летятъ, летятъ, сверкаютъ дьявольскимъ блескомъ въ глубинѣ долины, въ глубинѣ бархатныхъ безднъ.

   Дѣйствительно, это - рогачъ, сумасшедш³й рогачъ, который тычется въ людей, не видя дороги.

   ...Тамъ, далеко, позади чудовища, собаки жалобно воютъ, и блеютъ покинутыя овцы.

   Легкое пепельное покрывало кроетъ тѣла. Дѣвочка вся скорчилась, грудь открыта по настоящему на этотъ разъ; она не застегнетъ своего савана. Мальчикъ лежитъ ничкомъ, лицомъ въ пыль, ноги его раздавлены, одна изъ нихъ съ огромнымъ большимъ пальцемъ, вздутымъ, окровавленнымъ, какъ клешня краба, въ предсмертной дрожи поднимается къ небу.

   У этихъ двухъ дѣтей волосы уже сѣды, такъ какъ смерть ихъ состарила очень быстро.